"ВИЛЬЕТЪ", РОМАНЪ КОРРЕРЪ-БЕЛЛЯ.
Много летъ тому назадъ, задуманъ былъ мною целый рядъ статей о проявленiи поэтическаго элемента съ современномъ искусстве, какъ русскомъ, такъ и иностранномъ. Я собирался устроить охоту на поэзiю, ловить ее везде, где она только намъ сама скажется, въ книгахъ и въ картинныхъ галлереяхъ, въ стихахъ и, пожалуй, въ газетныхъ статьяхъ, на пирахъ и на тихихъ беседахъ, въ опере и въ балете, пожалуй, хоть въ сельскомъ уединенiи, пожалуй, хоть въ юношескихъ беседахъ объ искусстве. Если гора не хочетъ идти къ Магомету, Магометъ съумеетъ самъ подойти къ горе, ежели поэзiя, наполняющая всю жизнь образованнаго человека и всякое созданiе просвещенной фантазiи, прячется отъ ветреныхъ дилетантовъ и близорукихъ ценителей,-- люди, ее видящiе и ей сочувствующiе, должны становиться посредниками между поэтомъ и публикой. Повсюду раздаются жалобы на отсутствiе поэзiи, господинъ Федоръ Глинка уже оплакалъ это отсутствiе достодолжными стихами, а многiе читатели готовы согласиться съ нимъ въ томъ, "что не стало у людей поэзiи и что души ихъ полны пресностью магнезiи". Литература, театръ, искусство - говорятъ намъ - повсюду стремятся къ реальности и простоте слишкомъ простой, отличающейся только отсутствiемъ теней и красокъ. Многiе жалуются, что общая погоня за действительностью убиваетъ фантазiю поэтическую. По чьему-то выраженiю, европейскiе артисты всякаго сорта сажають свою публику на супъ и на кашу, пищу, конечно, сытную и доступную массе, но не удовлетворяющую гастрономовъ. Въ самомъ деле - интеллектуальные лакомки забыты поэтами. Права гастрономовъ слишкомъ дерзко нарушены. Если мы хотимъ чего-нибудь иного, кроме каши и супа,-- за что же сажать насъ на супъ и кашу? Если мы хотимъ поэзiи и жалуемся на недостатокъ поэзiи, отчего не принять въ соображенiе нашихъ скромныхъ жалобъ?
Начиная мои беседы, я не обещаю быть акуратнымъ въ ихъ печатанiи и не решаюсь держаться какой-нибудь системы въ моихъ очеркахъ. Чаще всего стану я говорить о творенiяхъ, богатыхъ поэзiею, но иногда въ моихъ статьяхъ о поэзiи не будетъ сказано и одного слова. Ограничимъ кругъ нашихъ действiй заранее, для того, чтобъ не заблудиться въ пустыне или въ армидиныхъ садахъ, все равно, но заблудиться везде непрiятно. Поэзiя стараго времени, поэзiя уже поведанная свету и воспринятая светомъ, не должна составлять предмета нашихъ изысканiй, мы не станемъ делиться съ читателемъ восторгами, возбужденными чтенiемъ "Илiады" или третьей песни "Чайльдъ-Гарольда", видомъ колизея или корреджiевой головки. Еслибъ намъ пришлось заговорить объ артисте уже славномъ и полномъ, мы станемъ касаться только техъ частей его труда, которыя еще остаются во мраке - исторiя, часто случающаяся съ творенiями величайшихъ поэтовъ. Но главная наша цель есть поэзiя новая и намъ современная - между горами золотыхъ монетъ и медалей, намъ будутъ принадлежать только выбитыя при насъ, въ наши годы, братьями по искусству. Въ громадномъ поэтическомъ лексиконе всехъ народовъ, намъ нужно будетъ нападать только на новыя слова, хотя бы эти новыя слова не имели въ себе никакого очень важнаго значенiя. Надо следить по возможности за всемъ, что будетъ принесено поэзiи каждымъ новымъ годомъ, новымъ месяцемъ, новой неделей и новымъ днемъ. Трудъ очень трудный и конечно несоразмерный съ силами поверхностнаго любителя, но наша обязанность не терпитъ ни стесненiй, ни ответственности,-- мы сделаемъ несколько первыхъ шаговъ,-- съ насъ будетъ довольно и этой заслуги. Сверхъ того, не надо преувеличивать себе всей важности задачи - въ наше время новыя слова что было прежде сделано и сказано лучше ихъ. Артисты, имъ подобные, не. дадутъ намъ много чистаго золота, монетъ съ новымъ штемпелемъ. Они обработываютъ и портятъ готовый металлъ; въ рудникахъ же копаются весьма немногiе, потому-что въ поэтическихъ рудникахъ работать чрезвычайно трудно.
Этотъ великiй трудъ, безъ котораго невозможно въ наше время находить чистыхъ жилъ поэтическаго золота, есть одна изъ характернейшихъ сторонъ современнаго искусства. Исторiя калифорнскихъ золотопромышленниковъ, есть исторiя добыванiя поэзiи. Сперва самородки, потомъ богатыя жилы на поверхности земли, потомъ оскуденiе золота на этой самой поверхности. Сперва нужно только нагнуться, чтобъ обогатить себя, потомъ надо приниматься за трудъ довольно легкiй, потомъ наступаетъ трудъ тягостный и минуты горькаго безсилiя. Тамъ, где прежде работало дитя, и работало съ успехомъ,-- сильный человекъ бросаетъ заступъ и съ отчаянiемъ говоритъ дерзкое слово: "въ земле нетъ более золота!" Человекъ этотъ глупъ, само собою разумеется. Золото есть, глубоко подъ его ногами вьются никому незримыя жилы, но где взять силу, чтобъ до нихъ добраться? Все мы, вопiющiе о томъ, что не стало у людей поэзiи, поступаемъ не умнее сказаннаго золотопромышленника. Одне только натуры мужественныя и обязанныя трудиться во что бы ни стало, продолжаютъ работы, съ разнымъ успехомъ. Не обогащается почти никто, но многiе выносятъ на светъ Божiй новый металлъ изъ новыхъ жилокъ. Многiе погибаютъ безъ всякаго успеха - и грехъ тому, кто смеется надъ ними!
Вообще въ наше время - безъ силы нельзя быть поэтомъ. Энергiя прежде всего, поэтъ безъ энергiи теперь тоже, что рудокопъ безъ двухъ могучихъ рукъ. По моему искреннему убежденiю - на нашемъ веку мы не увидимъ ни одного поэта безъ энергiи, мы уже не узримъ ни одной "аттической пчелы" или "нежнаго Расина". Впрочемъ, незачемъ браться за предсказанiя, когда исторiя последнихъ европейскихъ знаменитостей ясно подтверждаетъ мою мысль. Пересчитайте имена поэтовъ-руководителей недавней эпохи: кто изъ нихъ былъ слабъ но жизни или сантименталенъ по духу своихъ творенiй? Гёте, Байронъ, Скоттъ, Борисъ, Краббъ, Карлейль, Бальзакъ, поэты, которыхъ уже оценилъ или начинаетъ оценивать нашъ векъ, были все безъ исключенiя особами, исполненными великой силы въ душе и въ своей поэзiи. Имъ только приходилось впору проникать въ недра земли и выносить оттуда, иногда груды чистаго золота, иногда руду смешанную и необработанную. После этихъ атлетовъ, трудъ какъ будто облегчился, стоило только спускаться по ихъ следамъ и подбирать все, ими оставленное безъ вниманiя. Это занятiе и теперь тянется кое-какъ, но долго не можетъ протянуться. Нужны новые атлеты и новыя усилiя, надобенъ новый расходъ духовнаго могущества и поэтической энергiи.
И вотъ вследствiе какихъ соображенiй, всякiй разъ, когда при мне хвалятъ какого нибудь совершенно новаго поэта, прозаика или живописца, я считаю долгомъ спросить прежде всего: "заметна ли сила " Изъ этого не следуетъ, чтобъ я жаждалъ только одной новой поэзiи, идей только-что высказанныхъ, "образовъ еще никемъ не выводимыхъ изъ мрака". Я не жду новаго глашатая истины и не рвусь душою къ поэтамъ, еще не явившимся; на короткiй человеческiй векъ, слишкомъ достаточно и той поэзiи, которую мы уже имеемъ. Но, не могу скрыть отъ читателя, таинственный, тяжкiй процессъ добыванiя поэтическаго золота занимаетъ меня до невыразимой степени. "Боги", сказалъ кто-то изъ древнихъ, "съ улыбкой взираютъ на смертнаго, мужественно борящагося съ трудами" - и по всей вероятности, во время работъ геркулесовыхъ, весь Олимпъ не сводилъ взоровъ съ Алкида. въ наши дни, поэтъ, гордо выносящiй изъ оскудевшаго рудника малую частицу чистаго золота, достоинъ привлечь къ себе все глаза, сделаться общимъ любимцемъ. Но какъ часто мiръ не замечаетъ ни поэта, ни его алкидовскихъ трудовъ, ни металла имъ вынесеннаго! Какъ часто публика рукоплещетъ шарлатану, и даже, хваля достойнаго поэта, хвалитъ его какъ-то слепо, не чувствуя и не сознавая его главной заслуги! Жизнь и смерть писательницы, имя которой выставлено въ заглавiи нашего очерка, ясно показываетъ, что мы и паши самонадеянные современники еще не вполне умеемъ ценить поэтовъ, сильныхъ но таланту, первоклассныхъ по части познанiя поэзiи!
За пять или за шесть месяцевъ до настоящаго дня, въ тихомъ уголку iоркскаго графства, въ прiюте небогатаго сельскаго священника, окончила свою недолгую жизнь одна изъ самыхъ необыкновенныхъ женщинъ-писательницъ, когда-либо являвшихся на светъ. Корреръ-Белль, авторъ романовъ "Дженъ Эйръ", "Шарли" и "Вильетъ", унесъ съ собой въ могилу талантъ почти безпримерный по силе и поэзiи, въ немъ слившихся. Многiе читатели пожалели о писательнице, многiе критики сказали о ней доброе слово въ некрологахъ, темъ все и кончилось, и пишущiй эти строки не думалъ протестовать противу общей холодности, пока ему не пришлось прочитать во второй разъ последняго романа Корреръ-Белля, о которомъ ему предстоитъ беседовать съ читателемъ. Участь корреръ-беллева романа "Вильетъ" была хуже участи его первыхъ произведенiй {"Дженъ Эйръ" и "Шарли", оба романа переведены на русскiй языкъ: первый удовлетворительно, второй весьма худо, съ измененiями и сокращенiями.}: критика встретила его более, чемъ холодно и темъ стала въ совершенный антагонизмъ съ читателемъ. Читатель смутно догадывался, что въ его рукахъ находится произведенiе, далеко выходящее изъ уровня посредственности, а между темъ пламеннейшiе поклонники Корреръ-Белля не переставали твердить ему: "новый романъ есть вещь неудачная". По всей вероятности, самъ авторъ разделялъ мненiе близорукой критики, но если бы онъ и вполне передался на ея сторону, еслибъ даже онъ тысячу разъ печатiю осудилъ новое произведенiе своей фантазiи, я все-таки скажу тысячу разъ: "Вильетъ" есть одно изъ замечательнейшихъ произведенiй за все последнiе годы, и, можетъ быть, замечательнейшая изъ книгъ, когда-либо написанныхъ женщиною. Въ этомъ романе слишкомъ много поэтической силы для того, чтобъ онъ могъ быть причисленъ къ обыкновенному разряду романовъ. Сила эта выказывается въ каждой строке произведенiя: она пророчила автору блистательнейшую будущность, назначала ему почетное место въ ряду истинныхъ поэтовъ нашего времени, и теперь заставляетъ насъ горько скорбеть о невознаградимой утрате.
Энергiя творчества, та поэтическая сила, про которую мы уже говорили столько разъ, редко встречается въ женщинахъ-писательницахъ, по причинамъ весьма понятнымъ, и о которыхъ не стоитъ распространяться. Если этотъ высокiй даръ изредка и дается женщинамъ, по своей разнообразной жизни, страстямъ, или по общественному положенiю, выведеннымъ изъ обычной среды, то онъ нередко имеетъ ложное примененiе. Г-жа де-Сталь и Жоржъ Сандъ могутъ назваться поэтами, одаренными силой, но сила эта, если позволено будетъ такъ выразиться, свое зданiе изъ матерiала, находящагося подъ его руками. Онъ не станетъ подражать зодчему, бросившему свою работу потому, что вместо белаго мрамора, ему дали простой кирпичъ, или садовнику, сетовавшему на то, что на дубахъ не ростутъ ананасы. Истинный поэтъ нашихъ дней помогаетъ себе самъ, подобно Робинзону, возделывая ненаселенный островъ и созидая себе жилище и покойное, и светлое, и безопасное. Въ этомъ робинзоновскомъ таланте судьба часто отказывала и г-же Сталь, и г-же Дюдванъ и многимъ мужчинамъ-писателямъ, пользующимся громадною славою; но онъ горелъ въ груди Корреръ-Белля, простой, одинокой и, по всей вероятности, некрасивой женщины, не видавшей во всю жизнь ни светскаго блеска, ни политической деятельности, ни живописнейшихъ странъ Европы, ни страстей жаркихъ и необузданныхъ.
Въ настоящiя минуты я охотно далъ бы многое за хорошую и откровенную бiографiю автора "Вильетъ". Это не прихоть и не простое любопытство. Я очень люблю Мура, Шиллера, Диккенса, Саида, но знакомиться съ событiями изъ ихъ жизни не желаю вовсе. Семейныя бумаги Кановы и Маколея могутъ пропасть безъ следа, не возбудивъ во мне особеннаго сожаленiя. Все эти люди много жили, многое видели, были одарены отъ Бога кто талантомъ, а кто генiемъ, исполнили свое назначенiе и получили признательность современниковъ. Не то съ исторiей женщины, по видимому, не имеющей никакой исторiи. Миссъ Броунтъ или Бронти, сочинительница "Дженъ Эйръ" и "Вильетъ", какъ значится изъ короткихъ журнальныхъ сведенiй и несколькихъ строчекъ изъ ея творенiй, родилась где-то въ сельскомъ уединенiи; молодость свою провела, исполняя должности классной дамы или гувернантки, несколько летъ жила въ Брюсселе, посреди чужого семейства; накопивъ немного денегъ, поселилась въ Іоркшайре, съ двумя сестрами, которыя обе умерли, вышла замужъ за небогатаго человека и наконецъ выступила на литературное поприще, где нашла европейскую знаменитость. Интересъ ея жизни - внутреннiй, а не внешнiй, и вотъ почему онъ меня интересуетъ. Мне желательно знать, какимъ мышленiемъ дошла эта необыкновенная женщина до сознаванiя поэзiи въ жизни, до вдохновеннаго чутья, по которому узнается поэтъ, до творческой энергiи, помогшей ей добывать золото тамъ, где понапрасну копаются тысячи поэтовъ, подготовленныхъ къ труду и жизнью глазъ, и жизнью ума, и жизнью сердца. Мне хотелось бы проникнуть въ тайники творческаго духа, въ лабораторiю генiя, подсмотреть подробности его труда, его мышленiя, узнать все его эскизы, попытки, первыя удачи и неудачи. "Сила посреди тишины", говоритъ одинъ моралистъ: "есть зрелище истинно прекрасное",-- и жажда такого зрелища несколько извиняетъ мое любопытство. Какъ пришла эта сила, откудова далась она, какъ зародилась она посреди тишины и жизненнаго бездействiя? Я способенъ молча любоваться на дивныя картины мастеровъ въ галлерее любителя, въ царскомъ музее,-- но когда я вижу ряды художественныхъ произведенiй, въ какой нибудь пустынной зале заброшеннаго и тихаго дома, мое наслажденiе какъ-будто живее, чувство любопытства начинаетъ меня безпокоить и десятки вопросовъ сами просятся на уста.
Чтобъ понять, на сколько последнiй романъ Корреръ-Белля выше всехъ его прошлыхъ произведенiй, и какъ резко отделяется онъ отъ всей массы новыхъ и хорошихъ произведенiй Фантазiи,-- нужно сообразить только одно обстоятельство: вся эта книга, отъ первой главы до последней, пропитана чистою, новою, незаимствованною поэзiи, мимо которой вы тысячу разъ проходили безъ вниманiя, которую ценить вы не умели или не имели таланта. Будь интрига "Вильетъ" сложнее, характеры книжнее, авторъ самъ бы испортилъ половину своего дела. Въ настоящее же время онъ будто говоритъ читателю: "вотъ тебе простейшая изъ исторiй - исторiя некрасивой классной дамы въ девичьемъ институте. Не обуздывай своей насмешливости, дай волю своему предубежденiю, не жди отъ меня ничего, говори смело, принимаясь за книгу: "что она можетъ дать мне, о чемъ она можетъ сообщить мне?" Но уже на первыхъ главахъ ты будешь весь мой, если только въ твоемъ сердце есть священная искра, если ты еще не испорченъ духомъ, если чудеса фантазiи для тебя святы. Гляди - изъ ничтожнаго матерiала передъ тобою палаццо поэзiя. Этотъ самый камень, мимо котораго ты сто разъ проходилъ хладнокровно, пошелъ на основанiе всего зданiя. Этотъ скучный пейзажъ, объясненный моими словами, освещенный моимъ освещенiемъ, стоитъ роскошнаго сада. Эти залы и корридоры дрянного женскаго пансiона, напомнятъ тебе лучшiе, свежiе, школьные годы твоей жизни. Эти дети, уныло согнувшiеся надъ учебными книгами, живутъ со всеми своими добрыми качествами и слабостями, и будутъ играть съ тобой, какъ живыя. Неизящная моя героиня станетъ тосковать, любить, и ты станешь любить, тосковать вместе съ нею, ея участь будетъ тебе близка, какъ участь дорогой сестры сердца. I! не думай, чтобы до всего этого результата я дошла обычнымъ путемъ наблюдательныхъ романистовъ, опутывая тебя искусной паутиной верныхъ описанiй и рисуя передъ тобой нечто подобное картинамъ мелкихъ фламандскихъ художниковъ - такая система верна и хороша,-- но я но беру ничьей системы; я действую и стану действовать по своему. И только стану затрогивать те струны твоего сердца, которыхъ никто не затрогивалъ, и ты увидишь, что изъ того выйдетъ.
Читатель догадывается, что подробно разбирать "Вильетъ" я не стану, выписки не сделаю ни одной и вообще не предамся многословiю, такъ непрiятному въ беглыхъ заметкахъ Но мне хотелось бы, чтобы, перечитывая этотъ романъ съизнова, иной любитель поэзiи могъ проследить за впечатленiемъ, имъ на меня произведеннымъ, и со строгостью проверить мои заметки о той творческой энергiи автора, которая заливаетъ поэзiею сцены и предметы, по видимому, неспособные быть представленными подъ поэтическимъ угломъ зренiя. Всякiй поэтъ (это уже давно сказано) обязанъ или говорить то, чего никто еще до него не выговаривалъ, или говорить старыя вещи такъ, какъ до него никто ихъ не сказывалъ. Въ обоихъ этихъ занятiяхъ мистриссъ Броунтъ, т. е. Корреръ-Белль, имеетъ мало себе равныхъ; умъ ея, развитый одиночествомъ, самостоятеленъ до крайности, а фантазiя, присущая ея природе, не имеетъ ничего общаго съ фантазiей поэтовъ, раздражающихся "пленными мыслями". Потому, съ первыхъ главъ романа действiе идетъ смело, хотя и не совсемъ еще вернымъ шагомъ. На сцене три лица; бедная девочка Люси Сно, героиня произведенiя, бодрая старуха мистриссъ Грагамъ-Бреттонь, не то хозяйка, не то воспитательница безпрiютной особы, и сынъ старушки, избалованный но добрый и смелый мальчишка Джонъ, гордость и будущее утешенiе своей матери. Оба последнiя лица любятъ Люси и обращаются съ ней дружески, но девушка все-таки чужая въ ихъ доме, и платя за ласки полной преданностью, все-таки хранитъ въ сердце споемъ много любви, которой некуда истратить. Подобно всемъ умнымъ детямъ, взрослымъ и развившимся безъ материнской ласки, въ кругу людей постороннихъ, Люси съ раннихъ летъ живетъ пассивной, созерцательной жизнью, и не действуетъ, а скорее играетъ роль зрителя во всемъ, вокругъ нея происходящемъ. Но свежесть юной натуры такъ велика и сама натура такъ богата, что заметки Люси о первыхъ годахъ ея молодости будто рисуютъ передъ нами целый рядъ картинъ, до крайности увлекательныхъ. Припомните книги, читанныя вами въ детстве, призовите на память ощущенiя, испытанныя въ то время, когда воспрiимчивая сила души вашей не была притуплена разнообразiемъ жизненныхъ событiй, и вы найдете въ этихъ воспоминанiяхъ какую-то особенную свежесть, рельефность, картинность. Сказаныя достоинства оживляютъ собой первыя страницы произведенiя до техъ поръ, пока на сцену не выходитъ новое лицо, обрисованное до того обворожительно, что оно, такъ сказать, затмеваетъ собой достоинства первыхъ главъ и даже слишкомъ сильно приковываетъ къ себе читателя.
Это новое лицо - девочка шести летъ, маленькая, худенькая, хорошенькая и развитая не по годамъ. Ее зовутъ Полина Мери, или въ сокращенiи Полли, она прислана своимъ отцомъ на время, въ семейство Грагамъ-Бреттонъ. Утвердительно можно сказать одно: со времени Павла Домби ни въ одной литературе не появлялось подобнаго лица,-- мало того - намъ кажется, что слава Диккенса, какъ живописца детей, едва ли не померкла со дня появленiя "Вильетъ" съ его Полиной Мери. Ничего сходнаго между Павломъ и Полли найдти мы не можемъ, оба поэта, начертавшiе два детскiе типа, идутъ каждый по своей дороге, по Павелъ Домби привязываетъ насъ не одной своей персоной, онъ трогаетъ наше сердце грустнымъ положенiемъ, въ какое поставилъ его авторъ,-- между темъ, какъ Полина Мери интересуетъ насъ собой, и только собою {Съ Павломъ Домби скорей можно сравнивать маленькую Элленъ Борнсъ, образъ которой такъ грустiю проходитъ передъ умственнымъ окомъ читателя въ первой части "Дженъ Эйръ".}. Я виделъ взрослыхъ людей, со слезами читавшихъ описанiе последнихъ дней маленькаго Павла, и конечно Диккенсъ сделалъ многое; но кто изъ насъ способенъ холодно читать описанiе детскихъ страданiй, думать объ умирающемъ дитяти безъ сильнаго внутренняго волненiя? Когда Полли Корреръ-Белля вызываетъ слезы на наши глаза, плача о томъ, что молодой Джонъ Грагамъ не пустилъ ее въ свою комнату, мы состоимъ уже подъ влiянiемъ поэтической фантазiи, безъ всякой примеси. Авторъ не пользуется занимательностью событiй и драматическимъ положенiемъ, онъ не разсчитываетъ на слезы жгучаго состраданiя съ нашей стороны. За что же мы такъ любимъ Полину Мери? Почему съ ея перваго появленiя въ романе, съ той минуты, какъ изъ маленькой связки, закутанной въ шаль и принесенной въ комнату человекомъ, раздался тоненькiй и серьезный голосъ: "пожалуйста, поставьте меня на полъ, я могу одна стоять и сидеть", до той ночи, когда малютка отчаянно плачетъ, простившись съ Грагамомъ и передаетъ Люси тайны своего семилетняго сердца, мы следимъ съ жадностью за каждымъ шагомъ дитяти, за каждымъ его словомъ? Мы помнимъ и ея белый рабочiй ящикъ, и ея скамеечку у камина, и ея пристрастiе къ Джону, за которое ветреный мальчикъ платитъ насмешками и прозванiемъ "обезьянки", мы проникаемъ въ отдаленные изгибы души маленькой девочки и всюду встречаемъ истину, всюду видимъ чистейшую поэзiю. Мы прощаемся съ Полли на половине первой части, и когда при конце второй, черезъ десять летъ, встречаемъ ее съизнова, крикъ радости готовъ у насъ вырваться. По какой причине это лицо действуетъ на насъ такъ сильно? Почему изъ миллiона детей, въ разное время описанныхъ поэтами, это дитя не будетъ никогда позабыто читателемъ? Отчасти отъ великой творческой способности автора, отчасти отъ лицъ, которыми обставлена Полли и прежде всехъ отъ влiянiя Люси, героини всего произведенiя. Мы любимъ Полину Мери сердцемъ разскащика, смотримъ на нее его глазами, мы для нее тоже, что Люси, она для насъ - интереснейшiй товарищъ, любимое дитя, существо намъ ровное и намъ доступное. Мы уже перешли на сторону поэта и идемъ только туда, куда намъ велитъ идти его фантазiя.
Разъ поставивши насъ въ такое положенiе и завладевъ нашей симпатiей, поэтъ идетъ уже твердымъ шагомъ, впередъ и впередъ, такъ, какъ прежде него шли великiе мастера дела - Ричардсонъ и Фильдингъ, Скоттъ и Смоллетъ. Онъ разсказываетъ для разсказа, не для эффектовъ. Веди ость произшествiй его не останавливаетъ. Дело происходитъ въ чистомъ и небогатомъ доме, передъ каминомъ и за чайнымъ столикомъ - кроме старухи мистриссъ Броттонъ, пятнадцатилетняго школьника Джона Грагама, шестилетней Полли, влюбившейся въ него, какъ очень часто влюбляются шестилетнiя девочки,-- и наконецъ холодной, молчаливой миссъ Сно, другихъ лицъ не имеется. И между темъ для многихъ лицъ съ тонкимъ эстетическимъ вкусомъ, эпизодъ Полины Мери есть лучшая часть произведенiя. Я самъ согласился бы съ этимъ мненiемъ, еслибъ не прочелъ романъ два раза, и всякiй разъ съ возрастающимъ наслажденiемъ. Действительно, исторiя шестилетней Полли прекрасна. Это первый романъ, поразившiй фантазiю разскащицы, то есть Люси Сно, которой уже летъ около пятнадцати. Какой романъ кажется вамъ интереснее всехъ романовъ: не тотъ ли, который вы читали, когда вамъ было пятнадцать летъ отъ роду.
чужомъ, но на этотъ разъ негостепрiимномъ доме, безъ маленькой Феи и красиваго юноши,-- мы перейдемъ прямо къ первому шагу миссъ Сно на поприще практической жизни. Ей уже двадцать летъ и вечная зависимость, вечное пребыванiе въ чужихъ домахъ, ей прискучили; ей хочется деятельности, хотя бы тяжелой, но свободно избранной. Ей надо жить отъ своего лица, трудиться отъ своего лица, идти на встречу многотрудной жизни, со всемъ ея горемъ и однообразiемъ. Затаенная душевная сила, энергiя богатой натуры, развившейся не по летамъ, просятся наружу - это состоянiе духа знакомо всякой женщине съ умомъ и сердцемъ, но описывать его, кажется, никто не решался, лучшимъ романистамъ и романисткамъ не до того - имъ вечно предстоитъ сплетать столько исторiй, плавать въ такомъ океане страстей книжныхъ и драматическихъ! За то, какъ хороша наша молчаливая Люси Сно, когда, вырвавшись изъ чужого дома, съ несколькими золотыми монетами въ маленькомъ кошельке и съ своимъ золотымъ сердцемъ въ груди, она добирается до Лондона и видитъ себя вольною и независимою на несколько дней, на несколько недель даже, посреди столицы съ двумя миллiонами жителей, изъ которыхъ ни одного она не знаетъ даже по имени! Интересныя героини романовъ, бросаемыя своими авторами въ подобное положенiе обыкновенно впадаютъ въ превеликое унынiе и только со временемъ находятъ себе привлекательныхъ покровителей. - Эта манера знакома намъ лучше таблицы умноженiя: гигантскiй городъ и затерянная въ немъ красавица, бездушная толпа и нежное, убитое сердце, немолчный шумъ на улицахъ и слезы въ безпрiютной комнатке, все это мы знаемъ и давно читали. Ничего подобнаго вы не найдете въ похожденiяхъ миссъ Люси, одаренной безстрашнымъ духомъ и юношеской натурой: она наслаждается короткими часами воли, какъ школьникъ праздничнымъ днемъ, ее тешитъ и комната въ гостиннице, ей принадлежащая, и услужливость прислуги, и право бродить по безконечнымъ улицамъ, не спрашиваясь ни у кого и не нуждаясь ни въ комъ. Но предаваясь этилъ понятнымъ радостямъ, героиня Корреръ-Белля все-таки хорошо видитъ, что ей нечего делать въ Лондоне, что видъ города не будетъ вечно тешить ее фантазiю, что, наконецъ", нельзя жить утехами фантазiи, особенно когда придетъ конецъ ея быстро-истощаемуся капиталу. Сообразивъ все обстоятельства и вероятности, миссъ Люсси уезжаетъ изъ отечества, на последнiя свои деньги добирается до одного заграничнаго города, называемаго Вильетъ, и поступаетъ младшей классной дамою въ пансiонъ г-жи Бенъ, о существованiи котораго узнала только во время своего переезда.
Городъ, настоящее имя котораго, неизвестно но какимъ причинамъ, скрыто подъ псевдонимомъ Выльетъ, васъ Аллахъ!) не обрисовывалъ Бельгiи и бельгiйцевъ съ мастерствомъ и зоркостью фантастической классной дамы миссъ Люси Сно. Когда Бельгiя, со всякимъ годомъ теряющая свою нацiональнею физiономiю, и поставляющая себе въ особенную честь копировать Францiю въ языке, одежде, нравахъ и обычаяхъ,-- утратитъ совершенно всякую самостоятельность,-- изъ беглыхъ заметокъ, кое-где разсыпанныхъ но нашему роману, можно будетъ возсоздать себе если не бельгiйскую, то, по крайней мере, брюссельскую жизнь за сороковые годы нашего столетiя. Легкими и широкими чертами, секретъ которыхъ дается только истиннымъ художникамъ, Корреръ-Белль, или, вернее, сiю героиня, знакомитъ насъ со всеми особенностями этой жизни, и преимущественно съ теми, въ которыхъ еще имеется хотя что нибудь поэтическое. На всякомъ шагу мы видимъ смесь голландской флегмы съ французскимъ обезьянствомъ, наследственной разсчетливости съ сумасшедшимъ щегольствомъ, природной холодности сердца съ заимствованной живостью манеры, застарелыхъ предразсудковъ съ новымъ удальствомъ, чистоты съ разсчитанной небрежностью, остатковъ семейственности съ трактирной и биржевой жизнью. Всюду французъ или иноземецъ, всюду мужчины и женщины, прикидывающiеся французами, всюду французскiй, но ужо не чисто-французскiй языкъ, а какое-то особое характерное наречiе, весьма близкое къ парижскому и совсемъ темъ брюссельское (это наречiе Корреръ-Белль передаетъ въ совершенстве, и хотя его страницы напичканы французскими фразами, но читатель, противъ ожиданiя, на это не сетуетъ). Общая физiономiя города и окрестнаго края тоже стоитъ вниманiя: здесь мы видимъ рядомъ съ древними, почтенными домами, зданiя безъ стиля и выстроенныя наскоро, возле великолепныхъ готическихъ соборовъ, отели, сходные видомъ съ казармою, возле селенiй, напоминающихъ картины Теньера и Вертела,-- коттеджи изъ темнокраснаго кирпича въ англiйскомъ вкусе и французскiе chateaux, только-что сооруженные модными парижскими зодчими, въ годы фурора на все феодальное. Само собой разумеется все эти очерки Брюсселя и брюссельцевъ не Степаны въ рядъ отдельныхъ главъ, не растянуты въ длинныя разсужденiя, ослабляющiя ходъ романа, они выходятъ сами изъ разсказа {Генрихъ Консiансъ, одинъ изъ модныхъ представителей бельгiйскихъ романистовъ, обрисовывалъ бытъ и нравъ своихъ соотечественниковъ въ ряде романовъ, переведенныхъ уже на многiе языки. Одно изъ его сочиненiй было напечатано въ нашемъ "Сыне Отечества",-- его стоитъ просмотреть, чтобъ понять разницу между наблюденiями поэта и заметками простого разскащика. Нравы и картины, неохваченные кореннымъ фламандцемъ, корифеемъ анти-французской школы, съ неподражаемою ясностью являются въ легкихъ заметкахъ чужестранки, смотревшей на Бельгiю и бельгiйцевъ мимоходомъ, изъ своей классной комнаты!}, нисколько не вредя единству и занимательности драмы, разыгрывающейся въ пансiоне мадамъ Бекъ, rue Fossette, въ старинномъ доме на старый манеръ, съ огромными залами, съ густымъ садомъ и необходимой легендой о какомъ-то таинственномъ привиденiи, иногда являющемся въ аллеяхъ сада или въ опустелыхъ корридорахъ строенiя.
На этомъ месте я прiостановлю изложенiе интриги и покорнейше попрошу читателя совершить краткое путешествiе въ отдаленнейшiя области своихъ воспоминанiй, области до того дальнiя и пустыя, что ихъ владетель не получаетъ съ нихъ никакой почти дани, какъ султанъ со многихъ своихъ удаленныхъ отъ столицы владенiй. Многiе изъ насъ воспитывались въ публичномъ заведенiи, но все мы почти совершенно забыли школьный мiръ, посреди котораго, однако, прошли, самые свежiе и воспрiимчивые годы нашей жизни. Вследствiе такого забвенiя, о сказанномъ мiре привыкли мы думать, какъ о чемъ-то бедномъ, сухомъ и очень прозаическомъ; запутанные и развлеченные позднейшими впечатленiями, мы даже вовсе не думаемъ о школьномъ мiре и школьной поре жизни. Отчего же но временамъ, черезъ столько летъ, событiя нашихъ ученическихъ годовъ грезятся во сне, облеченныя въ какую-то особенную прелесть, отчего мужчины радостно встречаютъ своего бывшаго однокашника, а женщины своихъ институтскихъ подругъ, почему вследъ за такой встречею идутъ безконечныя воспоминанiя, длинные разсказы о жизни, шалостяхъ, трудахъ и радостяхъ, о всемъ микроскопическомъ мiре, про который за несколько минутъ назадъ, казалось, и сказать было нечего? Не пробуждается ли въ человеке, при этихъ встречахъ и разсказахъ, смутный помыселъ о томъ, что имъ была пережита пора, истинно поэтическая, хотя онъ и не чувствуетъ въ себе силъ для того, чтобъ уловить эту поэзiю, разсказать ея сущность и врезать ее въ своей памяти. Многiе поэты вдохновлялись этой поэзiею перваго столкновенiя дитяти съ мiромъ действительнымъ, хотя и минiатюрнымъ, во многихъ стихахъ и романахъ найдете вы изображенiя этихъ маленькихъ школьныхъ страстей, свежихъ привязанностей и детскихъ несогласiй, ребяческихъ страховъ и ребяческихъ наслажденiй, во многихъ теплыхъ творенiяхъ отыщете вы изображенiя длинныхъ залъ и пустыхъ классныхъ комнатъ, заглохшихъ садовъ, наполненныхъ веселящимися ребятишками, съ отдаленными Фигурами педагоговъ, когда-то такъ страшныхъ, такъ любимыхъ или такъ ненавистныхъ. У меня теперь передъ глазами высоко-поэтическое творенiе мистриссъ Гименсъ, стишки подъ заглавiемъ "Girl's school" или, вернее, "Ночь въ женскомъ институте". Сочинительница посетила дортуаръ школы въ тотъ часъ, когда наигравшiеся ребятишки хоромъ спели вечернюю молитву и разлетелись по своимъ кроваткамъ, "будто рой белыхъ весеннихъ бабочекъ". Каждая девочка заснула только-что коснувшись головой подушки и торжественная тишина водворилась въ огромной, звонкой, слабо освещенной зале. Видъ милыхъ детей, объятыхъ сномъ, разшевеливаетъ фантазiю поэта и грустная, благоговейная импровизацiя срывается съ его устъ.
"Спите, мои малютки - говоритъ онъ - спите и отдыхайте, пока еще не настало для васъ время борьбы и жертвы. Близка для васъ трудная пора:
"Еще ступень, и передъ вами мори
Раскинется безбрежной полосой,
Придется вамъ увидеть предъ собой!
И въ море томъ, средь мрака и чудовищъ,
И тщетный дождь всехъ женственныхъ сокровищъ
На горькую пучину проливать!
"Что будетъ съ вами черезъ несколько летъ? Многiя ли изъ васъ будутъ проводить ночь такъ тихо, какъ теперь вы со проводите. Которая изъ васъ, безъ сна, будетъ встречать солнце у постели страждущаго? которой придется проплакать целую длинную ночь слезами напрасной страсти? которая станетъ рыдать, увидевъ ничтожество, ею же самой созданнаго идола?
"Которая съ порокомъ породнится,
Иль въ высоте отчаянно кружиться,
Какъ бабочка съ изломаинымъ крыломъ?"
Все сочиненiе оканчивается молитвою и словами молитесь!
Романъ не есть стихотворенiе и наша классная дама слишкомъ молода для того, чтобъ пускаться въ импровизацiи о будущей судьбе детей, вверенныхъ ея надзору,-- но она умеетъ привязаться и къ детямъ и къ окружающему ея мiру, отдаться своей деятельности вполне, и отъ избытка ощущенiй, передавать свою исторiю въ ряде увлекательныхъ картинъ. Безъ глубокаго поэтическаго такта, безъ практическаго склада ума, безъ женской способности мириться съ действительностiю и одевать ее цветами юношеской Фантазiи, авторъ ничего не могъ бы сделать изъ своей темы, но мы сказали уже, что въ деле силы поэтической, Корреръ-Белль имеетъ мало себе равныхъ между современными поэтами. Каждая черта изъ пансiонской жизни миссъ Люси напоминаетъ намъ вечно давно былое и давно пережитое, каждая страница разсказа переноситъ читателя къ поэзiи школьныхъ годовъ. Эпизоды полустертые въ памяти, приснившiеся будто во сне, возникаютъ въ воображенiи,-- и хотя я никогда не обиталъ въ женскомъ институте, не носилъ званiя классной дамы, но аналогiя и догадка помогаютъ мне сближать мое собственное прошлое съ темъ, что высказываетъ мне разскащикъ. Съ этими ветреными, болтливыми, миленькими, безобразными, испорченными и добрыми девочками я будто когда-то училъ англiйскую грамматику, въ лицахъ мадамъ Бекъ, суроваго Поля Эманюэля и Француженки Зели де-Сонъ-Ньерръ вижу я образы, если не наставницъ, то "наставниковъ, хранившихъ юность нашу" - странныхъ существъ, часто прекрасныхъ по душе, иногда капризныхъ и злыхъ, которыхъ одинъ взглядъ когда-то холодилъ мое маленькое сердце! Эти крошечныя сплетни и школьныя интриги, эти торжественныя приготовленiя къ торжественнымъ днямъ, эти пансiонскiе балы и домашнiе спектакли, дни вакацiй и загородныхъ прогулокъ, дни классныхъ катастрофъ и классныхъ трiумфовъ, все эти классные герои и классные учители знакомы мне, какъ нельзя более {Авторъ даже не забылъ горничной m-me Бекъ, хорошенькой, корыстолюбивой, избалованной субретки, деспотическимъ образомъ обращающейся и съ пансiонерками и даже съ классными дамами. Оригиналъ этой Rosette или Annette (не помню имени), находится, я думаю, въ каждомъ женскомъ пансiоне.}. Здесь я жилъ, любилъ, ссорился, и наблюдалъ впервые. Здесь жили и чувствовали вы и миллiонъ существъ намъ подобныхъ. И наконецъ, блистательная обстановка простыхъ сценъ Корреръ-Белля говоритъ нашей фантазiи о многомъ, въ ряде изящныхъ картинъ представляетъ намъ пейзажи и тени прошлаго, тени нашей юности нашихъ свежихъ годовъ! Пусть читательница вспомнитъ хорошенько, не таится ли въ ней воспоминанiе о какой-нибудь романической аллее институтскаго сада, о темной, широкой каменной лестнице, по которой было такъ страшно ходить подъ вечеръ, о светлой, страшно высокой рекреацiонной зале со сводами, о какомъ-нибудь полуразрушенномъ павильоне у ограды, о белыхъ колоннахъ, такъ красиво сгруппированныхъ по сторонамъ главнаго подъезда, о кроватке и пюпитре ея перваго друга, о тускло освещенной анфиладе классовъ въ ночь приготовленiй къ экзамену, о корридорахъ, въ которыхъ такъ таинственно отдаются шаги идущаго по нимъ человека? Пусть читатели припомнятъ все это, взволнуютъ свою фантазiю, оживятъ недвижимыя дотоле воспоминанiя школьной поры,-- и тогда они поймутъ поэта, оценятъ то, что значитъ хорошiй поэтъ для мыслящаго человека и то, какова сила произведенiя, о которомъ здесь говорится. Лучшаго и более новаго воспроизведенiя поэзiи школьнаго мiра я не могу указать ни въ одной литературе.
которую она приноситъ. Ощущенiя читателя не всегда совпадаютъ съ ощущенiями героя повести, нельзя ожидать, чтобъ девица Люси смотрела на свое существованiе совершенно также, какъ смотрю на нее я, припоминая свою школьную жизнь и отыскивая въ романе квинтъ-эссенцiю поэзiи. И горе, и проза, и нужда, и зависимость, и мелочи,-- все это имеется въ жизни нашей классной дамы, сверхъ всего этого довольно туго сближающейся съ людьми, вследствiе своего нацiональнаго характера. Въ самой Люси можно приметить недостатки, отъ какихъ трудно отделаться человеку, живущему въ школьномъ мiре: она не лишена довольно забавнаго пуританства, способна увлекаться безконечно малыми событiями, радоваться или вешать голову изъ-за одного добраго или небрежнаго слова, наконецъ она по временамъ смотритъ на своихъ девчонокъ, какъ на существа слишкомъ самостоятельныя, слишкомъ интересуется ихъ интересами и возмущается, напримеръ, ребяческимъ кокетствомъ глупой вертушки Джиневры Феншо, точно также, какъ иной гамбургскiй политикъ поведенiемъ Донъ-Карлоса или Донъ-Педро. Нужно ли говорить, что такiя неоспоримо верныя черты только усиливаютъ иллюзiю читателя и время отъ времени, перенося его въ мiръ мелочей житейскихъ, интересовъ чисто пансiонскихъ, сильно говорятъ его воображенiю?
Итакъ, Люси живетъ и даже почти благоденствуетъ въ своемъ шумливомъ уединенiи. Женщины, по моему мненiю, на то и созданы въ светъ, чтобъ мириться со всякой действительностью и любить всякую действительность,-- а если имъ отъ Бога дана сила, въ роде силы нашей писательницы,-- то и мирить съ нею своихъ собратiй. Не одна умная женщина, по своему общественному положенiю сходная съ миссъ Люси Сно, радостно прочтетъ заметки молодой воспитательницы и пойдетъ къ своему ежедневному труду съ успокоеннымъ сердцемъ, съ просветлевшимъ разумомъ. Но за днями спокойствiя идутъ дни тревоги, отъ которыхъ не огражденъ мiръ самый микроскопическiй; тамъ, где живетъ поэзiя, неприметная свету, часто происходятъ бедствiя, о которыхъ светъ не имеетъ понятiя. Съ наступленiемъ летнихъ месяцевъ весь пансiонъ madame Бекъ, включая въ то число и воспитателей и классныхъ дамъ, разлетается на отдыхъ, а старый домъ пустеетъ съ каждымъ часомъ, Наиболее счастливыя подруги и воспитанницы Люси едутъ въ Парижъ, обетованный край для Бельгiйца; другiя удаляются къ своимъ семействамъ за городъ, сама г-жа Бекъ тоже уезжаетъ изъ Брюсселя, оставивши безпрiютную english governess одну въ опустеломъ строенiи, съ единственной пансiонеркой, крайне тупоумной и хворой, изъ разряда такихъ лицъ, какiя только портятъ уединенiе, отнимая отъ него все величiе и его грустную привлекательность. Последнiе ребятишки уехали, настало самое душное время года, каменный городъ, посреди своей пыльной атмосферы, смотритъ тоскливо и страшно, садъ не даетъ тени, деревья потеряли свежесть и листья ихъ уже не зелены. Люси Сно не имеетъ занятiя, отдыхъ не можетъ ее тешить, въ ней слишкомъ много деятельности и девической молодой крови для того, чтобъ долгiе дни лености могли пройти надъ нею безвредно. Она начинаетъ скучать бездействiе. Фазисы и пароксизмы болезни описаны такъ, что одинъ изъ рецензентовъ, наименее расположенныхъ къ КорреръБеллю, смело причисляетъ сказанное описанiе поръ возбуждаетъ во мне невольное содраганiе. Не имея подъ рукой книги, не могу указать главы, но ихъ всякiй самъ узнаетъ. Это вещь, более чемъ классическая, предназначенная на перепечатку во всехъ христоматiяхъ между Виденiемъ "Мирзы Эдиссона" и разсказомъ Ребекки въ "Ивангое", а можетъ быть монологомъ Гамлета То be - or not to be. Сила сказанныхъ страницъ превосходитъ всякое описанiе.
Нельзя не заметить при этомъ случае, какъ много новаго, никемъ не высказаннаго или по крайней мере недосказаннаго, можетъ найти истинный поэтъ въ самой простой жизни самого простаго человека. Сколько писали про женщинъ, сколько разъ анализировали женское сердце, сколько заметокъ делали женщины о самихъ себе, о своихъ радостяхъ и страданiяхъ. По видимому, какъ найти новый путь между всеми этими дорогами и тропинками, рельсами и колеями, шоссе и проселочными дорогами! Где найти необитаемый островъ на океане, искрещенномъ тысячами первоклассныхъ мореплавателей? Что можно сказать новаго о женщине и особенно о страданiяхъ женщины? А между темъ, Корреръ-Белль, поэтъ дарованiя высокаго, но не громаднаго же, въ трехъ своихъ романахъ представляетъ намъ три борьбы женщины съ тремя страшнейшими врагами женщины, три борьбы, изъ которыхъ две редко и вскользь изображались поэтами, а третья, если не ошибаемся, никогда еще не вдохновляла собой поэта истиннаго. Дженъ Эйръ, после ея бегства отъ Рочестера, видитъ передъ собой во всемъ его ужасе; Каролина, въ романе Шэрли, находится въ смертной борьбе съ передъ нашей Люси Сно возстаетъ губитель, можетъ быть, самый страшный изъ всехъ трехъ - Голодъ, скука, напрасная страсть! какiя слова и какiя страданiя!
Мужчины гораздо менее женщинъ терпятъ отъ скуки; это доказывается, между прочимъ, ихъ привязанностью къ ней, ихъ щегольствомъ скукою. Начиная отъ Рене, выражавшаго свою тоску округленными тирадами и тревожно следящаго за Эффектомъ собственныхъ своихъ фразъ, кончая же темъ англичаниномъ, который повесился оттого, что ему стало скучно по утрамъ одеваться и бриться,-- мы все смотримъ на скуку, какъ на безвредное, дешевое, иногда очень эффектное развлеченiе. Скука (мужская скука) вдохновила не одного первокласснаго писателя и хотя, читая многiя творенiя, где она воспевается, я часто спрашивалъ себя: "да но какой же причине такъ скучаетъ авторъ?" {Этотъ вопросъ (да проститъ мне Жоржъ Сандъ и тень Сенанкура) я задавалъ себе сто разъ, читая препрославленнаго Обермана.} творенiя все-таки оказывались хорошими. Но къ женской или скорее девической скуке не подступался никто. Это чудовище, губящее нежныя существа тысячами, сокрушающее волю и разумъ, въ несколько дней разрушающее плоды самаго нравственнаго воспитанiя и влекущее за собой или позоръ, или безумiе, или безсилiе духа, по видимому, не стоитъ описанiя, по крайней мере, такъ думаютъ поэты и романисты. Въ одномъ своемъ романе "Полина" Жоржъ Сандъ подходитъ къ болезни, только подходитъ къ ней, подобно очень молодому врачу, умеющему говорить горячо и умно, но совершенно затемнившему свой медицинскiй взглядъ немедицинскими умствованiями. Оттого все созданiе построено какъ-то криво и возбуждаетъ въ зреломъ читателе одну досаду, а съ той поры, какъ талантливый авторъ совершенно передается на чужую сторону и начинаетъ злобно смотреть на свою собственную героиню, книга превращается въ трактатъ и вся жизнь испаряется изъ нея, въ роде ребяческихъ софизмовъ. "Полина" считается книгой вредной для женщинъ молодыхъ летъ - еслибъ наши молодыя женщины были потверже разумомъ, оне первыя осмеяли бы романъ, при многихъ своихъ недостаткахъ, еще отличающiйся скукой невыносимою.
но она неразумна, какъ всякiй человекъ, лезущiй изъ своей сферы и думающiй, что мiръ обязанъ вращаться вокругъ его личности, доставляя ему всевозможныя радости. Классная дама, оставшись совершенно одна въ пансiоне madame Бекъ, скучаетъ по весьма простой причине - ей делать нечего, у ней на время отняли жизненную роль, съ которой она искренно и радостно примирилась. Прибавьте къ тому, что она девица, что ей более двадцати летъ - прозаическiя причины самого поэтическаго и въ высшей степени поэтически очертаннаго страданiя. И вотъ почему одно сожаленiе для красавицы Полины,-- все наши слезы, все наши симпатiи некрасивой гувернантке Корреръ-Белля! И какъ торжественно, какъ прекрасно разыгрывается последнiй актъ драмы, последняя сцена борьбы бедной сироты съ искусителемъ, злейшимъ врагомъ женщины! Люси чувствуетъ, что ея разсудку не устоять противъ двухъ-трехъ ночей, въ роде описанныхъ выше. Съ ясностью сознавая ужасъ своего положенiя, она сознаетъ, что посреди огромнаго города ей негде искать утешенiя, поддержки, слова опоры. Боп. ей остался, но она не можетъ возсылать къ Нему моленiй изъ своей обширной темницы, где все говоритъ ей про врага, где всякiй уголокъ напоминаетъ ей минуты или, лучше сказать, века изнурительныхъ страданiй. Она не можетъ молиться одна, во всемъ городе не знаетъ она ни одного соотечественника, ни одного протестантскаго храма, ни одного лица, умеющаго облегчать душевныя болезни словами надежды и веры. Но делать нечего и колебаться нечего,-- Господь везде одинъ и всюду принимаетъ. Онъ молитвы страждущей христiанки. Въ вечернiй часъ, одна, наша страдалица оставляетъ душное заточенiе, идетъ къ древнему католическому собору, пробирается въ огромную готическую залу, где, при свете заходящаго солнца, виднеются фигуры несколькихъ женщинъ, явившихся для исповеди, становится на колена между мраморными колоннами и молится долго. Какая изъ страждущихъ женщинъ не можетъ, припомнить себе подобныхъ минутъ, подобной картины? Поэзiя чистая и несомненная, на этомъ месте вдохновлявшая автора, сказывается сердцу самаго поверхностнаго читателя. Эти последнiе лучи летняго солнца, пробегающiя сквозь росписныя стекла, колоннада и прорезныя готическiя украшенiя храма, тихiе шаги и торопливый шопотъ исповедницъ, въ отдаленiи кроткое лицо стараго священника,-- эта прохлада, эта таинственная тишина, эти картины вдохновенныхъ художниковъ по стенамъ,-- все говоритъ вашему воображенiю, все погружаетъ васъ въ особенный мiръ, поэтическiй и возвышенный.
Старикъ утешаетъ ее по возможности и, заметивъ слабость миссъ Люси, провожаетъ ее до пансiона отъ церкви. Его тихiя слова и участiе поняты какъ следуетъ и приносятъ облегченiе страдалице, но когда она во второй разъ идетъ беседовать съ добрымъ пасторомъ, силы ея, изнуренныя долгими днями болезни, изменяютъ ей совершенно. Наша миссъ Сно лишается чувствъ и несколько времени лежитъ одна, на широкой улице чужого ей города.
Когда героиня опомнилась и начала собирать свои мысли, она увидела себя на чистой постеле, въ тихой, просторной, опрятной комнате. Какъ-то мило и родственно глядело все убранство спальни, напоминая ей прежнее, знакомое время. Въ это зеркало она когда-то смотрелась, эта мебель попадается ей на глаза не въ первый разъ. Неужели Люси опять очутилась въ томъ семействе, где прошло ея детство, где видела она единственныхъ лицъ, къ которымъ привязала ее ранняя привязанность? Какими судьбами мистриссъ Бреттонъ очутилась въ Брюсселе, зачемъ здесь молодой Грагамъ - и не онъ ли тотъ знаменитый иностранный медикъ мистеръ Джонъ, о которомъ съ некоторыхъ поръ такъ восторженно говорятъ бельгiйскiя дамы и бельгiйскiе учоные, кокетка Джиневра и хитрая мадамъ Бекъ? Но вотъ какая-то здоровая, высокая старушка приближается къ постели нашей Люси, спрашиваетъ о ея здоровье знакомымъ, ласковымъ голосомъ. Нетъ более сомненiя: люди, прiютившiе детство бедной девушки, встретились съ нею за темъ, чтобъ пригреть и прiютить ее въ другой разъ, въ годину испытанiй и кризиса. Авторъ умеетъ поставить насъ на такую точку и разсказывать съ такимъ одушевленiемъ, что для читателя эта встреча отрадна и интересна точно также, какъ для самой Люси; - и въ самомъ деле, для поэта истиннаго ничего не значитъ представить самое простое событiе въ занимательномъ виде. И наконецъ, разве въ чувстве отдыха отъ тоски, въ ощущенiяхъ души, трудно привязывающейся къ людямъ, но свято сохраняющей воспоминанiя своихъ немногихъ привязанностей,-- нетъ своей неоспоримой поэзiи? Спросите у женщины, имеющей во всемъ мiре только два или три дорогiя ей существа, спросите ее о томъ, хорошо ли описалъ Корреръ-Белль вторую встречу Люси съ Грагамомъ и его матерью?
Къ вечеру является самъ знаменитый докторъ Джонъ, оставивъ за порогомъ все свои заботы, успехи и неудачи дня, опыты, изследованiя и размышленiя. Прежнiй насмешливый, беззаботный школьникъ обратился въ юношу смелаго и веселаго, здороваго по уму и сердцу, но все еще немного школьника по разговорамъ. Это уже не бледный Бенедиктъ или Оберманъ, даже не угрюмый Рочестеръ, когда-то пленившiй маленькую Дженъ Эйръ: Джонъ Брагамъ Брегтонъ есть хорошiй герой нашего времени, одинъ изъ героевъ, отъ которыхъ женщины, къ несчастью, отвыкли, но къ которымъ вернутся рано или поздно. Главное его достоинство есть manliness, "Храбрость, говоритъ Карлейль, есть искусство встречать смерть безъ страха,-- manliness (мужество) есть способность жить мужественно". Сказанною способностью докторъ Джонъ обладаетъ въ высокой степени, онъ живетъ истиннымъ мужчиной, твердо встречая славу и горести, любя людей, делая имъ добро и подшучивая надъ ними,-- безъ всякихъ усилiй своей натуре, являясь въ одно время преданнымъ сыномъ, неоцененнымъ другомъ, безстрашнымъ жрецомъ науки, рыцаремъ-покровителемъ бедныхъ и слабыхъ. Люси встречаетъ онъ шутками и воспоминанiями о годахъ детства, лечитъ и развлекаетъ ее шутя, въ свободныя минуты болтаетъ съ ней о ея занятiяхъ, о madame Бекъ и о пансiонерки Джиневре Феншо, въ которую влюбленъ не на шутку. Онъ самъ поднялъ свою бывшую подругу на улице и решилъ, что отныне до начала пансiонскихъ занятiй, и отъ ихъ начала во все свободные дни, Люси будетъ дорогой гостьей въ его доме. Когда Люси его старанiями получаетъ крепость въ силахъ, онъ знакомитъ ее съ своими друзьями и съ веселостями города. Читатель присутствуетъ съ семействомъ Грагама на разныхъ балахъ, концертахъ и лотереяхъ, при трiумфахъ великой трагической актрисы Ватти, въ которой не трудно узнать мадмуазель Рашель; чтобъ оценить все достоинство этихъ описанiй и очерковъ, нужно только сообразить, что они набросаны одинокой, воспрiимчивой, сильной девушкой, никогда не притуплявшей своего ума изобилiемъ общественныхъ развлеченiй, особы, только что отдохнувшей отъ болезни, чуть не помутившей ея разсудка. Все это до того ново, что на первыхъ порахъ какъ-то странно действуетъ на нашъ умъ, отуманенный общими местами и артистическими формулами; въ этомъ отношенiи, глаза о Рашели особенно поразитъ васъ, пока еще игра этой актрисы и сотни однообразныхъ безтолковыхъ о ней отзывовъ еще свежи въ вашей памяти.
Каникулы, начатые такъ страшно и конченные такъ блистательно, прошли для нашей классной дамы,-- докторъ Грагамъ-Бреттонъ, будто старшiй братъ, отвозитъ ее къ мадамъ Бекъ и, прощаясь, дастъ Люси обещанiе писать ей письма, о чемъ и когда вздумается. Съ двойной радостью, съ двойнымъ усердiемъ миссъ Сно возвращается къ своимъ малюткамъ и къ класснымъ комнатамъ, къ аллеямъ сада и къ болтунье Джиневре. Профессоръ Поль Эманюэль, одно изъ главныхъ лицъ романа, успевшiй привязаться къ молчаливой воспитательнице, злится и дуется на нее за ея сближенiе съ Джономъ, но Люси покойна на этотъ счетъ - для нея влюбиться въ Грагэмъ-Брегтона кажется также глупо и невозможно, какъ, напримеръ, питать пламенную страсть къ особе Баярда или Генриха Четвертаго. Волю своему сердцу она даетъ только на дружбу, и за то какъ трогательна, чиста, тонко-поэтична ея слепая преданность къ славе, имени, привязанностямъ, капризамъ, шалостямъ своего покровителя! Какъ презираетъ она Джиневру, отвечающую однимъ кокетствомъ на его чувства! Какъ весело ей, когда старшiя девицы упоминаютъ о практике, о самоотверженiи, о мастерскихъ подвигахъ доктора Джона! Какъ трепещетъ ея сердце при всякомъ приходе почтальона - чувство ей никогда неведомое, ибо бедняжка во всю свою жизнь не получала ни отъ кого писемъ! Но, увы! ветреный и озабоченный другъ не хочетъ помнить о Люси, не заезжаетъ къ ней, находясь съ ней въ одномъ городе, писемъ по пишетъ вовсе, и ряды длинныхъ дней проходятъ, и почталiонъ всякiй разъ является понапрасну для миссъ Сно. И наконецъ,-- кто опишетъ радость, трепетъ, замиранiе сердца преданной девушки: черезъ несколько недель ей подаютъ то, чего еще въ жизнь свою она не получала: четвероугольный клочокъ бумаги, запечатанный сургучомъ, съ ея адресомъ, написаннымъ твердой и быстрой рукою. Это конвертъ, это письмо отъ Грагама! Письмо спрятано подъ замокъ до окончанiя классовъ,-- можно ли читать его урывками, посреди шума, посреди крикливыхъ девочекъ, не давши себе целаго часа на прочтенiе, перечитыванiе, заучиванiе дорогого посланiя? Но, отсрочивая полное наслажденiе, все-таки можно время отъ времени отходитъ къ своему пюпитру, раскрывать ящикъ, вынимать запечатанный конвертъ, глядеть на печать, на буквы J. G., на каждую букву адреса, на штемпель городской почты! И вотъ, безконечный часъ занятiй проходитъ. Где же читать письмо, где отыскать уединенiя? комната миссъ Люси целый день полна институтками. Наша разсудительная воспитательница, какъ девочка, получившая первый бильо-ду, бежитъ по безконечной лестнице- на самый верхъ строенiя, на чердакъ, наполненный насекомыми въ роде жуковъ (я подозреваю въ нихъ нашихъ таракановъ), садится на высокую скамеечку, для безопасности отъ этихъ жильцовъ пустыни, вынимаетъ письмо, ломаетъ печать и читаетъ целый листъ простодушной, дружеской болтовни, врезывая себе въ память каждое слово, каждый оборотъ, каждый P. S., если только P. S. были въ беззаботномъ посланiи Джона Грагама. Она такъ весела, довольна, такъ счастлива, такъ умеетъ благодарить Бога за свое счастiе! Что за микроскопическiя ощущенiя, что за микроскопическiя радости! Но на весахъ жизни и поэзiи человеческой, можетъ быть, радость отъ письма, прочитаннаго на чердаке, тянетъ более, чемъ восторгъ полководца, пожертвовавшаго тысячами воиновъ и, после тяжкой битвы, сломавшаго вражескую линiю.
По прежнему, мистеръ Джонъ съ матерью и Люси ездятъ въ публичныя собранiя; въ одинъ изъ такихъ вечеровъ, въ театре что-то загорелось и публика, трусливая какъ всегда, бросилась къ выходамъ, толкая, топча и душа другъ друга. Мистриссъ Бреттонъ не было съ нашими молодыми людьми, которыхъ очень мало тревожитъ общая суматоха, оба они знаютъ, что огромное строенiе не вспыхнетъ разомъ, какъ снопъ соломы, и потому тихо ждутъ своей очереди выйдти. Въ это время зоркiй Грагамъ спасаетъ изъ-подъ ногъ публики маленькую, прелестную девочку, смятую въ толпе и лишившуюся чувствъ посреди общей сумятицы. Ребенку на видъ кажется летъ двенадцать; падая, онъ детскимъ голосомъ звалъ своего "папу", тоненькая, нежная его ручка повреждена около плеча и по всей вероятности вывихнута. Джонъ и Люси, выждавъ свое время, выносятъ девочку изъ залы и оказываютъ ей первое пособiе. На первые вопросы, въ которыхъ ее назвали дитятей, ребенокъ отвечаетъ знакомымъ, серьознымъ голосомъ: "я не дитя,-- я девица. Мне семнадцать летъ (I am not a child, I am a person of seventeen - эту милую Фразу я привожу въ подлиннике). Нужно ли объяснять читателю, что передъ нимъ его прежняя любимица Полли, ныне Полина Мери, баронесса и богатая невеста, будущая соперница Джиневры и супруга Джона Грагамъ-Бреттона, въ котораго умела влюбиться, будучи шести летъ отъ роду!
только на этомъ месте. "Вильетъ" своимъ содержанiемъ напомнилъ мне американскiе пшеничные сухарики, съ полтинникъ величиною, которые мне случалось пробовать на яхтахъ - стоитъ откусить отъ нихъ уголокъ и весь ротъ наполнится тестомъ. Даже въ той части романа, которая здесь разсказана, имеется несколько главныхъ живыхъ лицъ, только-что названныхъ мною но имени (напримеръ Эманюэль), и целыя главы, оставленныя мною безъ всякаго анализа. Вотъ плоды силы и самостоятельности въ поэте. Заставьте меня пересказать одинъ изъ последнихъ многотомныхъ романовъ Бульвера - я не найду матерiала на четыре страницы, а въ настоящую минуту прекращаю анализъ небольшого романа потому, что предметъ кажется мне слишкомъ многосложнымъ.
Вотъ частица поэтическихъ впечатленiй, пробужденныхъ во мне чтенiемъ романа, который я отъ чистаго сердца признаю однимъ изъ замечательнейшихъ за многiе годы нашей эпохи. Перо, набросавшее эту книгу, уже не подаритъ намъ ничего новаго, сила, сказавшаяся мiру въ сочиненiяхъ Корреръ-Белля, уже не скажется намъ более. Подъ землею скрытъ глазъ зоркiй на житейскую поэзiю, подъ землею зарыто золотое сердце, исполненное любви и энергiи. Талантъ, высказавшiйся въ "Вильете", по справедливости оцененъ Европою; силу же автора я готовъ почти признать безпредельною. Что вышло бы изъ мистриссъ Шарлотты Броунтъ, еслибъ она имела страсти и тревоги Жоржа Санда, многостороннюю наглядность и учоность госпожи Сталь, аристократическую карьеру лэди Мери Монтегю? Можетъ быть, мы имели бы въ ней поэта громаднаго, европейскаго, поэта нашего поколенiя. А можетъ быть (и это едвали не вернее) мы не имели бы ровно ничего, ни "Дженъ Эйръ", ни "Шерли", ни "Вильетъ". Мiръ искусства, мiръ новыхъ впечатленiй, мiръ жизни безпределенъ: всюду широкъ и всюду глубокъ одинаково, все страсти и вся наглядность самой многосторонней жизни ничто передъ одной искрою божественнаго дарованiя. Пансiонскiя залы madame Бекъ дали мне больше, чемъ вся готическая литература, все замки Гюго и Джемса, исторiя шестилетней Полли сильнее подействовала на мою душу, нежели все убiйства и волканическiя страсти модныхъ романовъ Сю, писателя не безталаннаго. Кто знаетъ на сколько вредитъ искусству разнообразiе и богатство жизни поэта,-- сколько генiя погребено, по словамъ Ж. П. Рихтера, "подъ грудами золота и пепломъ страстей!" Живи и действуй тамъ, где судьба тебя поставила - вотъ истинная мудрость нашего времени, непогрешимая и въ жизни, и въ искусстве. Давидъ Вильси, написавшiй картины: "Обрезанный палецъ", "Ярмарка" и многiя безподобныя вещи въ томъ же роде, захотелъ изучить пейзажи Палестины и картины испанскихъ художниковъ, для усовершенствованiя своего таланта. Вышло то, что талантъ пропалъ безвозвратно.
1856.