Александр Петрович Степанов, автор "Постоялого двора" (старая орфография)

Благодаря обязательной предупредительности наследниковъ А. П. Степанова, мы получили возможность еще разъ пробежать, въ общей совокупности, все сочиненiя автора "Постоялаго Двора" и сверхъ того ознакомиться съ некоторыми событiями его полезной и тревожной жизни, по семейнымъ запискамъ и матерiаламъ, писаннымъ его собственною рукою. Снова могли мы задуматься ладъ произведенiями, въ свое время такъ нравившимися нашей публике, еще разъ возобновить светлыя впечатленiя детства нашего, и въ заключенiе - узнать кое-что о личности литератора, въ свое время подарившаго намъ столько светлыхъ и отрадныхъ минутъ, въ нашу первую молодость. Строго проверивъ все наши первыя впечатленiя, отделивъ временное отъ постояннаго, отделавшись отъ преувеличенной симпатiи детства нашего къ Степанову, какъ писателю, мы все-таки не находимъ возможности говорить о немъ иначе, какъ о деятеле, замечательномъ до крайности, какъ о повествователе, вполне заслужившемъ свою прошлую славу. По нашему твердому убежденiю, покойный Александръ Петровичъ былъ темъ, что называется человекъ одной книги. Его повести и романъ "Тайна" не выдерживаютъ даже снисходительной критики. Его "Описанiе Енисейской губернiи", драгоценное какъ статистическiй матерiалъ, не способно однакоже прославить имени своего сочинителя. По "Постоялый Дворъ" есть творенiе, которое должно жить и будетъ жить въ русской литературе. Съ точки зренiя современной, оно изобилуетъ странными мыслями, страницами, не имеющими художественнаго значенiя, наконецъ моральной дидактикой старыхъ годовъ, съ которой теперь трудно мириться. Но точка зренiя современности не есть еще истинная точка, съ которой все предметы должны казаться въ самомъ настоящемъ свете. Еслибъ Степановъ захотелъ подлаживаться къ идеямъ и стремленiямъ младшей части своей публики, при его сильномъ уме и пониманiи людскихъ слабостей, ему было бы легко избегнуть недостатковъ или, лучше сказать, того, что намъ кажется недостатками въ его романе. Этого онъ не сделалъ и не желалъ сделать, но своей честности и правдивости. Онъ высказался намъ темъ, чемъ былъ въ самомъ деле - благороднымъ мыслителемъ стараго поколенiя, художникомъ стараго поколенiя, даже дидактикомъ стараго поколенiя. Полный искренности и смелости, онъ умелъ быть самимъ собою. Онъ не побоялся положить всю свою душу на свое любимое произведенiе, нотъ того въ немъ сосредоточились, въ художественномъ и оригинально-художественномъ виде, все мысли, все страсти, все стремленiя, все радости, все мечтанiя, даже фантазiи и причуды людей стараго века. Полу-романъ, полу-автобiографiя "Постоялый Дворъ" въ своемъ роде есть редкость, памятникъ, которому подобные не часто встречаются даже въ самыхъ богатыхъ европейскихъ литературахъ. Въ немъ много поэзiи и поэзiи самой редкой изъ всехъ, поэзiи тихаго преклоннаго возраста.

Книга писана не юношей, не литераторомъ, долгимъ развитiемъ дошедшимъ до известной ступени творчества: она есть рядъ поэтическихъ фантазiй человека деятельнаго, добраго и сильнаго, почти кончившаго свою жизненную деятельность и отдыхающаго отъ мiрскихъ тревогъ посреди мiра, населеннаго созданiями его могучей, неправильной, не остывшей еще фантазiи. Въ этой книге - поэзiя и мiросозерцанiе отцовъ нашихъ, въ ней - жизнь и нравы передъ-предшествовавшаго намъ поколенiя, въ ней - светлые воздушные замки старцевъ былого времени, въ ней - то, чемъ были сильны лучшiе люди былого времени, то-есть возвышенная кротость духа, честность натуры и чистота направленiя. Книги, подобныя "Постоялому Двору", никогда не могутъ иметь невнимательныхъ читателей: оне или откидываются прочь съ первыхъ страницъ, или читаются съ наслажденiемъ по нескольку разъ сряду. Натурамъ, но искусившимся жизнью и не разочарованнымъ новизною, оне почти что противны; людямъ много видевшимъ и добывшимъ себе широкую терпимость воззренiя, оне будутъ всегда милы. Для насъ лично, какъ мы уже сказали, поэзiя "Постоялаго Двора" не только дорога и понятна, но какъ будто становится светлее съ каждымъ годомъ. Новое его изданiе мы будемъ приветствовать, какъ крайне отрадное явленiе въ текущей словесности. Авторъ "Постоялаго Двора", но догадкамъ нашимъ, долженъ былъ принадлежать къ числу благороднейшихъ представителей стараго времени: въ лучшихъ его страницахъ не даромъ слышалось намъ что-то строгое и трогательное, что-то подобное обожаему голосу стараго отца, спокойнаго патрiарха и любимаго наставника. Матерiалы, добытые нами изъ семейства покойнаго романиста, вполне оправдали справедливость сказанныхъ догадокъ. Александръ Петровичъ Степановъ несомненно принадлежалъ къ разряду людей, о которыхъ думать отрадно и полезно. Жизнь его была достойна его лучшаго сочиненiя - какъ оно, эта жизнь оказывалась широкою, поэтическою и ненапрасною жизнью, исполненною неровностей и, можетъ быть, причудливостей, по во всей своей сложности изобилующей, твердостью, добромъ и поученiемъ.

Александръ Петровичъ Степановъ родился въ 1781 году, Калужской губернiи, Мещовскаго уезда, въ старинномъ именiи своего отца, Зеновке. Родъ Степановыхъ ведетъ свое начало издревле; еще при великомъ князе Василiе Іоанновиче Степановымъ были пожалованы поместья по Хопру, въ Саратовской губернiи, до настоящихъ дней находящiяся во владенiи этого рода. Несколько именъ Степановыхъ встречается въ исторiи, между прочими имя Василiя Степанова, новгородскаго думнаго дьяка, котораго убилъ Грозный, и потомъ внесъ въ свой номинальный списокъ, предписывая молиться объ успокоенiи души его. Имя Степановыхъ очень просто, и часто встречается въ народе, но документы и семейныя бумаги, хранящiяся въ роде Александра Петровича и саратовскихъ Степановыхъ, показываютъ ихъ родство съ новгородскимъ Степановымъ. Зная, какъ мало наши соотечественники интересуются генеалогическими подробностями, и сверхъ того, сами не находя въ нихъ большой занимательности, мы пропускаемъ все, что могли бы сказать, на основанiи доставленныхъ мамъ сведенiй, объ отдаленныхъ предкахъ, дедахъ и прадедахъ нашего романиста. Только объ отце и дядяхъ Александра Петровича позволимъ мы себе сказать несколько словъ, ибо они все были людьми оригинальными II замечательными какъ по своему характеру, такъ и по событiямъ, связаннымъ съ ихъ жизнью. Отъ Семена Моисеевича Степанова, деда нашего писателя, родилось три сына, Ипполитъ, Руфъ и Петра, (отецъ Александра Петровича); на ихъ личностяхъ и приключенiяхъ намъ нельзя не остановиться.

старшiй братъ, служилъ при императрице Екатерине въ конной гвардiи, и потомъ, оставивъ службу, поселился въ своихъ именiяхъ. То былъ человека- ума смелаго и дерзкаго, предпрiимчивости достойной самыхъ романическихъ временъ, по соединенной, какъ кажется, съ характеромъ необузданнымъ. Назначенный депутатомъ въ известную коммисiю, для которой императрица начертала свой "Наказъ", великiй памятникъ ея генiя, Степановъ прибылъ вторично въ Петербургъ, где въ скоромъ времени, но своей жосткости, мстительности и заносчивости, прiобрела, враговъ весьма сильныхъ. Смешивая свои личныя антипанiи съ политическими воззренiями, Ипполитъ Семеновичъ навлекъ на себя въ скорости справедливое наказанiе. Замешанный въ разныхъ предосудительныхъ поступкахъ, онъ былъ сосланъ въ Камчатку и тамъ сошелся съ всемъ известнымъ авантюрьеромъ Беньовскимъ. Вечно безпокойный характера. Ипполита не утишился въ ссылке - вместе съ новымъ своимъ товарищемъ онъ придумалъ плана, освобожденiя. Съ компанiей людей, имъ подобныхъ, эти отчаянные люди захватили судно, стоявшее въ Большерецкомъ порте, снялись съ якоря и пустились въ открытое море. Но тутъ произошолъ раздоръ между авантюрьерами. Ипполитъ Семеновича, составила. заговоръ противъ своего недавняго товарища. Часть экипажа решилась высадить Беньовскаго куда нибудь на берегъ, бросить съ нимъ вместе людей, ему преданныхъ, и плыть куда придется, подъ начальствомъ Степанова. Но коса нашла на камень: перехитрить Бепьовскаго было трудно - участь, предназначенная ему, выпала на долю его непримиримому недругу. Соумышленники Степанова были схвачены, и самъ онъ оставленъ на острове Яве, чемъ все дело и кончилось. Что сталось на Яве съ Ипполитомъ Степановымъ, никто не знаетъ, вероятно, никогда и знать не будетъ. Нея эта исторiя подробно описана въ запискахъ Бепьовскаго, всегда любившаго выставлять себя добродетельнымъ героемъ. Очень вероятно, что высадка Степанова на Яве есть Фантазiя сочинителя мемуаровъ, а что въ самомъ деле - Беньовскiй или убилъ, или повесилъ человека, противъ него злоумышлявшаго.

Отъ такого мрачнаго и необузданнаго лица довольно прiятно перейти къ другому брату, мудрецу и мистику старыхъ годовъ, оригиналу недавнихъ временъ, словно отделенныхъ отъ насъ целыми столетiями. Онъ служилъ въ гражданской службе, отличался честностью и знанiемъ делъ; изъ заслугъ его памятнейшею было основанiе гернгутеровской колонiи въ Саратовской губернiи, при чемъ онъ составилъ постановленiе для колонистовъ, долгое время руководствовавшее ихъ бытомъ и даже получившее между ними названiе "руфовыхъ законовъ". Наклонность къ мистицизму и сильно, но не совсемъ правильно, развитая способность мышленiя скоро сделали Руфэ Семеновича не только замечательнымъ лицомъ въ обширномъ круге мистиковъ стараго времени, но какъ бы ихъ оракуломъ и наставникомъ. Онъ изучалъ духовидцевъ и иллюминатовъ, беседовалъ съ своими друзьями о сокровеннейшихъ таинствахъ науки, виделъ виденiя, разговаривалъ съ мертвецами и такъ далее. Все это не мешало ему быть человекомъ набожнымъ, благотворительнымъ и всеми уважаемымъ. Когда онъ лишился зренiя подъ старость, его домъ въ Москве никогда не оставался пустымъ. Образованнейшiе люди столицъ ездили къ нему, читали ему духовныя книги и слушали его беседу. Нередко, если въ его комнате случалось сидеть людямъ молодымъ и не просветленнымъ мудростью, этихъ посетителей безъ церемонiи удаляли, какъ профановъ. Слепецъ дожилъ до 1828 года и умеръ въ Москве, окруженный общимъ почетомъ.

Третiй братъ, съ полкомъ въ Смоленской губернiи, познакомился онъ съ семействомъ К--скихъ, людей богатыхъ, гордыхъ своими связями при дворе императрицы. У старика К--скаго было три дочери, изъ которыхъ въ старшую страстно влюбился Петръ Семеновичъ. Сильный своей молодостью и взаимностью девушки, юный офицеръ сделалъ предложенiе, но, какъ и следовало ожидать, не получилъ ничего, кроме отказа, по всей вероятности самаго жосткаго. Бремя, проведенное въ сношенiяхъ съ изящнымъ и знатнымъ семействомъ, не прошло безъ пользы для молодого Офицера, а между темъ любовь его, по своей силе, не могла погаснуть вследствiе препятствiй. Открылась кампанiя съ Пруссiей. Петръ Семеновичъ въ ней участвовалъ. По заключенiи мира съ Пруссiей, онъ пробылъ несколько времени въ Берлине и имелъ случай представляться Фридриху Великому, говорить съ королемъ-философомъ, севернымъ Соломономъ, котораго слава наполняла собой всю Европу. Очарованный умомъ, приветливостью и славой великаго государя, Петръ Семеновичъ, подобно многимъ изъ своихъ современниковъ, избралъ его своимъ героемъ, своимъ идеаломъ, споимъ кумиромъ. Все, что любилъ Фридрихъ, стало дорого русскому Офицеру. Онъ проводилъ ночи за творенiями философовъ, которымъ покровительствовалъ король Прусскiй. Вольтеръ сталъ вожатаемъ, законодателемъ Петра Семеновича, который, однакоже, благодаря удивительной способности русскаго человека, не во всемъ соглашался съ Фернейскимъ мудрецомъ, и увлекаясь имъ, хранилъ многiя убежденiя стараго русскаго времени. Кому изъ насъ во время детства не случалось встречать этихъ оригинальныхъ стариковъ, чтителей Вольтера и его философiи, но вместе съ темъ не утратившихъ даже частицы своей самостоятельности и своихъ верованiй? До какой степени понятiя Петра Семеновича расходились съ понятiями его вождей и кумировъ, мы не имеемъ очень положительныхъ сведенiй. Достаточно будетъ сказать, что онъ не разорвалъ всей связи съ убежденiями своей первой молодости. Твердый въ своемъ мiросозерцанiи, онъ былъ не менее твердъ въ своихъ привязанностяхъ. Более осьми летъ оставался онъ веренъ избраннице своего сердца, а она, въ свою очередь, отвергала все представлявшiяся партiи. Ни походы, ни веселости Берлина, ни эпикурейскiя теорiи тогдашнихъ философовъ не поколебали постоянства въ молодомъ человеке. Онъ вернулся въ Россiю уже премьеръ-маiоромъ и снова посватался на Пелагее Степановне К--ской. На этотъ разъ отецъ девушки не повторилъ своего отказа. Онъ позволилъ влюбленнымъ вступить въ бракъ, но не далъ за дочерью никакого приданого, кроме одежды и несколькихъ служителей.

Вскоре после брака, Степановы поселились въ Зеновке, Калужской губернiи, где, какъ мы уже сказали, и родился у нихъ сынъ Александръ, предметъ настоящаго этюда нашего. Младенецъ былъ счастливъ со дня своего вступленiя на светъ Божiй - судьба дала ему добрыхъ и умныхъ родителей. Петръ Семеновичъ служилъ сперва городничимъ въ Козельске, потомъ но выборамъ - судьей въ Мещовскомъ уезде; домашнее хозяйство и управленiе именiемъ лежало на заботливости Пелагеи Степановны. Въ деревню счастливыхъ супруговъ часто съезжались ихъ друзья и соседи, жизнь текла мирно и весело, когда скоропостижная смерть главы семейства произвела большое измененiе въ Зеновке. Петръ Семеновичъ умеръ отъ апоплексическаго удара, оставивъ жену съ дсвяти-летнимъ сыномъ; но онъ могъ умереть спокойно: единственное его дитя оставалось на рукахъ женщины, находившейся въ полной силе зрелаго возраста, ума и характера. Личность Пелагеи Степановны, такъ какъ она представляется намъ после прочтенiя краткихъ семейныхъ заметокъ, передъ нами находящихся, по многомъ напоминаетъ лучшее созданiе въ "Воспоминанiяхъ" С. Т. Аксакова, его Марью Николаевну Багрову.

"Это была женщина" - такъ значится въ заметкахъ - "ума необыкновеннаго. При воспитанiи старинномъ, самомъ слабомъ, она не только не теряла въ присутствiи просвещенныхъ людей, но блистала разговорами и разсужденiями въ самомъ образованномъ обществе. Дела по управленiю именiями повела она отлично. У ней были только две деревни: Зеновка въ Калужской и Ивлево въ Московской губернiи, по вскоре она прикупила еще три. Выстроила прекрасную каменную церковь и вблизи отъ нея большой деревянный домъ на каменномъ фундаменте. Кроме того развела фруктовой садъ, приносившiй доходъ, построила каменный оранжереи, выстроила мельницу. Подъ ея руками все шло живо и двигалось впередъ. Весь околодокъ до того ее уважалъ, что иныя барыни, прiезжавшiя къ ней въ домъ, подходили къ ручке хозяйки. Пелагея Степановна еще более бы увеличила свое состоянiе, но сынъ ея, достигнувъ совершенныхъ летъ, оказался человекомъ далеко ао экономнымъ, такъ что ей часто приходилось платить долга Александра Петровича. До сихъ поръ имя ея помнится и съ уваженiемъ произносится но только въ ея бывшихъ владенiяхъ, но и во всемъ околодке."

"Не получивъ самаго основательнаго воспитанiя"-- такъ продолжаются заметки, служащiя намъ главнымъ источникомъ по части бiографическихъ подробностей - Пелагея Степановна не могла сама руководствовать воспитанiемъ Александра Петровича. Она попробовала взять къ себе въ домъ иностранца-гувернера, придала сыну въ товарищи занятiй одного изъ своихъ племянниковъ, но, несмотря на родительское наблюденiе, ученье шло плохо. Пелагея Степановна, не долго думая, решилась пожертвовать материнскою нежностью и разстаться съ сыномъ. Молодого Степанова отправили въ московскiй университетскiй пансiонъ, имевшiй славу лучшаго учебнаго заведенiя въ І'оссiи, а между темъ, по ходатайству деда своего, оберъ-церемонiймейстера Матвея Оедоровича К - снято, мальчикъ былъ записанъ лейбъ-гвардiи въ Преображенскiй полкъ сержантомъ. Распоряженiи Пелагеи Степановны были награждены совершеннымъ успехомъ, ибо замечательныя способности ея сына ждали только первой возможности развитiя. Успехи Александра Петровича въ пансiове не только были хороши, по и Александръ Петровичъ Степановъ принялся за поэзiю еще на школьной скамейке. А. А. Антовскiй, тогдашнiй инспекторъ пансiона, поощрялъ въ детяхъ развитiе литературныхъ стремленiй."

Молодой Степановъ далеко еще не кончилъ курса своего воспитанiя, когда въ его жизни произошла важная перемена, увлекшая мальчика, вместе со многими его сверстниками, изъ мирнаго храма науки на поприще ранней практической деятельности. Императоръ Павелъ Петровичъ, вступивъ на престолъ, положилъ пределъ огромному скопленiю неслужащихъ воинскихъ чиновъ въ полкахъ гвардiи. Молодыхъ дворянъ въ ней записанныхъ, потребовали на действительную службу и шестнадцати-летнiй А. П. явился въ свой лейбъ-гвардiи Преображенскiй полкъ. Но сверхъ-комплектныхъ молодыхъ людей но гвардейскимъ полкамъ собралось столько, что ихъ приказано было перевести въ армiю, съ повышенiемъ чина. Степановъ получилъ чинъ прапорщика и отправился къ новому месту служенiя, въ Московскiй гренадерскiй полкъ, уже поступившiй въ составъ войскъ, двигавшихся въ Италiю, подъ предводительствомъ безсмертнаго Суворова.

молодыхъ товарищей. Очень вероятно, что въ войскахъ находились начальники, помнившiе его отца и делавшiе съ нимъ не одну компанiю, очень можетъ быть, что связи и рекомендацiи Пелагеи Степановны оказались не лишними для юноши. Какъ бы то ни было, начальники А. П. принимали въ немъ искреннее участiе. Вообще, изъ разсказовъ, слышанныхъ нами отъ старыхъ суворовскихъ ветерановъ, мы очень хорошо знаемъ, что жизнь молодыхъ офицеровъ въ то время (особенно при походахъ) не была жизнью очень тяжелою. Генералы сдавали мальчиковъ на руки полковымъ командирамъ, съ предписанiемъ о нихъ заботиться, полковые командиры поручали новыхъ служакъ бдительности лучшихъ капитановъ въ полку, кормили ихъ своими обедами и вообще обращались съ ними какъ съ учениками, къ которымъ невозможно применять правилъ военной дисциплины по всей строгости. Вовремя дела къ маленькимъ прапорщикамъ приставлялись надежные унтеръ-офицеры, наблюдавшiе за ихъ сохранностью и умерявшiе въ нихъ порывы ребяческой храбрости, способные повредить общему делу. Ласковое, снисходительное значенiе, которое до сихъ поръ еще придается въ нашемъ войске слову прапорщикъ, котораго надо было при тяжеломъ переходе сажать на лафетъ орудiя а при настоящемъ деле держать за фалды для обузданiя его пылкости. "Прапорщикъ не Офицеръ",-- улыбаясь говорили старые служаки, къ большому огорченiю шестнадцати-летнихъ прапорщиковъ. Нынче прапорщики старее годами и готовее къ трудностямъ службы, но идеи, сопряженныя съ этимъ званiемъ, существуютъ какъ одно изъ милыхъ и поэтическихъ военныхъ преданiй. Даже немецкое слово , въ незапамятныя времена, бывшее синонимомъ прапорщика въ нашей армiи, до сихъ поръ понятно и офицерамъ, и солдатамъ.

Вниманiе начальниковъ къ молодому прапорщику Степанову, во время итальянской кампанiи, не ограничивалось обедами у полкового командира, надежнымъ капитаномъ для наблюденiя за юношей и пустымъ местомъ въ какой нибудь полковой повозке. Юному воину давались нетрудныя порученiя и должности, его назначали то ординарномъ, то адъютантомъ; такъ онъ перебывалъ въ свите у Кушникова, у Багратiона и наконецъ поступилъ въ штабъ самого главнокомандующаго. Суворовъ обращался съ нимъ, какъ съ ребенкомъ, а узнавъ, что онъ хорошо владеетъ перомъ, поручалъ ему писать ответы на поздравительныя оды, которыя присылались во множестве въ главную квартиру. Несколько разъ Суворовъ, довольный трудами А. П., звалъ его "своимъ маленькимъ Демосфеномъ". Въ какомъ-то городе, где назначена была торжественная раздача орденовъ (мы заимствуемъ этотъ анекдотъ изъ бумагъ, намъ доставленныхъ наследниками А. П.), Суворовъ поручилъ прапорщику сочинить слова на польскiй, которые и были пропеты военными певчими, при собранiи отборнаго итальянскаго общества. Вовремя раздачи наградъ, великiй полководецъ подозвалъ къ себе Степанова, наделъ ему крестъ ордена Іоанна Іерусалимскаго, и обратясь къ дамамъ, вскричалъ, указывая на мальчика: "eccolo il nostro piccolo Demosteno!" (вотъ онъ, нашъ крошечный Демосфенъ!) Нужно ли говорить, что восторженныя чувства А. П. къ особе Суворова, чувства общiя ему со всей итальянскою армiею, дошли до обожанiя, вследствiе близкихъ сношенiй съ великимъ военачальникомъ. Въ "Постояломъ Дворе", книге имеющей замечательный автобiографическiй характеръ, находимъ мы несколько словъ о Суворове, ясно показывающихъ, что преданное сердце бывшаго маленькаго Демосфена никогда не остывало, подъ старость даже, къ памяти великаго человека и воина. Не всегда, однакоже, нашъ юный воинъ виделъ одну ласку со стороны своего обожаемаго командира. Но живости своего характера, А. П. позволялъ себе иногда шалости, совершенно извиняемыя его годами, но не всегда сообразныя съ военной осторожностью. Не смотря на чинъ поручика, ему данный, но годамъ онъ все-таки оставался шалуномъ-прапорщикомъ, а боевая жизнь, полная впечатленiй, новый край и полная свобода поступковъ, делали его еще более воспрiимчивымъ. Сынъ Фельдмаршала, Аркадiй Александровичъ, былъ очень друженъ съ молодымъ Степановымъ. Одинъ разъ они оба уехали безъ спроса изъ главной квартиры и целый день прогуляли по Конскому озеру и на Изола-Белла. по всей вероятности, время было опасное и отлучаться никому не дозволялось,-- иначе трудно намъ объяснить себе эту отлучку безъ спроса, гневъ Суворова и его великое безпокойство объ участи ослушниковъ приказа. Когда, къ ночи, туристы вернулись къ штабу, ихъ встретило известiе о томъ, что фельдмаршалъ въ жестокомъ гневе. Аркадiя Александровича, не смотря на его генеральское званiе, тотчасъ же взяли подъ арестъ; какая же участь должна была, после этого, ожидать мальчика-прапорщика Степанова? Суворовъ потребовалъ къ себе А. П. и объявилъ ему, что сейчасъ же его высечетъ. "Высеку" - говорилъ фельдмаршалъ - "высеку мальчишку, и къ матушке отпишу!" Только горькiя слезы шестнадцати-летняго Демосфена понемногу смягчили гневъ фельдмаршала. Другихъ последствiй шалость не имела и великiй человекъ не изменился въ снисходительности своей къ маленькому подчиненному.

и поручикъ Степановъ. Увеселенiя и праздники, даваемые русскимъ офицерамъ на пути до Мюнхена и въ самой столице Баварiи, навсегда остались однимъ изъ самыхъ светлыхъ оазисовъ въ памяти А. II. Но скорый конецъ похода положилъ пределъ его быстрымъ повышенiямъ по службе. По возвращенiи въ Россiю, Степановъ назначенъ былъ адъютантомъ къ генералу Б-ву, шефу Старооскольскаго пехотнаго полна. Отъ блистательной деятельности молодому человеку пришлось перейти къ деятельности скромной, отъ похода, будто совершеннаго но волшебной силе, въ стране, полной волшебной прелести, обратиться къ прозаической армейской службе. Но для А. П. измененiе совершилось незаметно. Пора любви для него наступила, онъ пленился пятнадцатилетней дочерью своего генерала, Катериной Федосеевной, которая брала у него уроки итальянскаго языка. Осьмнадцати-летнiй Абеларъ безъ труда овладелъ сердцемъ своей Элоизы, и любовь и уроки шли рядомъ; не теряя времени, Л. И. отписалъ къ своей матери, прося у нея родительскаго благословенiя. Пелагея Степановна ответила совершеннымъ, решительнымъ отказомъ. Она знала, что генералъ Б-въ не имеетъ никакого состоянiя; но едва ли это обстоятельство, хотя важное само по себе, было причиной ея гнева. Она сама вышла безъ приданаго за небогатаго человека. Но она вышла замужъ после осьмилетней любви, не за несовершеннолетняго мальчика. И теперь редкая мать позволитъ жениться сыну, не имеющему еще двадцати летъ отъ роду, а въ старое время, когда девушки тринадцати и четырнадцати летъ безпрепятственно вступали въ бракъ, осьмнадцатилетнiй мужъ считался предметомъ общаго посмеянiя. Генералъ, отецъ Катерины Федосеевны, смотрелъ на дело теми же глазами, хотя и объявилъ своему адъютанту, что если его мать изменитъ решенiе, то и онъ со своей стороны не станетъ препятствовать соединенiю влюбленной пары.

Получая отказы со всехъ сторонъ (мы снова выписываемъ отрывки изъ семейныхъ заметокъ, почти безъ измененiя), А. П. решился обвенчаться безъ согласiя. Подговоривъ двухъ прiятелей быть свидетелями, онъ выбралъ вечеръ, отправился въ церковь съ Катериной Федосеевной и тамъ обвенчался. Возвратясь домой, нашли отца невесты за партiей бостона, упали ему въ ноги и попросили благословенiя. Делать было нечего. Генералъ благословилъ новобрачныхъ, потребовалъ шампанскаго и спокойно продолжалъ партiю, прерванную такъ оригинально. Но Пелагея Степановна, на извещенiе о женитьбе, запретила сыну показываться на глаза, и отказала ему во всякой помощи. Генералъ не могъ дать ничего за дочерью, у А. П. въ наличности не было тоже ничего, а жить было надо. Вышелъ онъ въ отставку, ровно двадцати летъ отъ роду, поехалъ въ Петербургъ и определился въ министерство юстицiи. Министромъ юстицiи былъ тогда И. И. Дмитрiевъ. Известный поэтъ покровительствовалъ поэту начинающему, отличалъ его и представилъ Державину. Всемъ хорошо было бы жить А. П., по средства его были ничтожны, дети у него родились, умирали и все-таки ихъ оставалось много. Положенiе его съ семьей начинало становиться невыносимымъ, когда наконецъ Пелагея Стенановна стала смягчаться. Она потребовала, чтобъ сынъ перешолъ на службу въ Калугу; А. П. исполнилъ ея желанiе, получилъ место прокурора, переехалъ куда требовала мать, купилъ въ Калуге домъ и зажилъ въ немъ спокойно и весело. Пелагеи Степановна простила детей, но оставалась холодна къ невестке и до самой смерти обращалась съ нею безъ особенной ласки."

уезде продавалось село Ловать съ деревнями, за крайне дешевую цену: шесть-сотъ душъ были оценены въ 20,000 руб. ассигнацiями. Какъ не купить? но денегъ не было, и хотя Пелагея Степановна имела небольшой капиталъ, но до полной суммы много недоставало. Жилъ тогда въ Калуге старикъ князь Ч--й, мизантропъ и чудакъ, не водившiй ни съ кемъ знакомства, но А. П. решился обратиться къ нему, потому-что у него одного во всемъ городе постоянно имелись въ распоряженiи большiя деньги. Разсчетъ на успехъ былъ плохой, но къ общему удивленiю, князь далъ А. П. просимую сумму, съ самой радушной готовностью. Такъ его все любили. Управленiе купленнымъ именiемъ приняла на себя Пелагея Степановна, хотя ей, по ея благородно-патрiархальнымъ понятiямъ, крайне не нравился винокуреный заводъ, устроенный въ новомъ именiи.

Такъ прошло время до 1812 года. Французы грозно двигались на Россiю,-- все поднялось, все взялось за оружiе противъ общаго врага; кто могъ, тотъ поступалъ въ военную службу, помещики удалились изъ именiй, лежавшихъ на пути следованiя Французовъ. А. П. отправилъ мать и всю семью въ тамбовское именiе своего дяди Руфа Семеновича, а самъ вышелъ въ отставку, для того, чтобъ снова пойти въ военную службу. Главная квартира русской армiи находилась уже въ Тарутине, когда Степановъ къ ней прибылъ. Тутъ нашелъ онъ одного изъ бывшихъ своихъ начальниковъ и спутниковъ но итальянскому походу - Милорадовича, который охотно вызвался взять его въ адъютанты. Встретилось однако затрудненiе въ чине Степанова: онъ былъ давно коллежскимъ советникомъ, а въ поенную службу могъ онъ вступить только старымъ своимъ военнымъ чиномъ штабсъ-капитана.

по особымъ порученiямъ къ сенатору Каверину, на котораго были возложены важныя порученiя по продовольствiю армiи, а потомъ по приведенiю въ порядокъ губернiй, опустошенныхъ непрiятелемъ. Работы было много и Степановъ усердно занимался ею до прекращенiя занятiй, возложенныхъ на Каверина. Но изгнанiи непрiятеля и устройстве дедъ въ областяхъ, имъ раззоренныхъ, А. П. оставилъ службу и поселился въ своемъ именiи. Дети подростали, надо было ихъ образовать. Сверхъ того, начатки литературнаго воспитанiя, полученные имъ въ университетскомъ пансiоне, клонили А. П. къ литературной деятельности. Вниманiе Суворова къ его первымъ трудамъ, знакомство съ Державинымъ и Дмитрiевымъ, но могли не подействовать на Степанова съ большой силою. Проживай въ деревне, онъ всякое утро проводилъ въ своемъ кабинете, много писалъ стихами и прозою, если же вдохновенiе не приходило, то составлялъ записки по разнымъ предметамъ для преподаванiя детямъ. Въ его Ловати составился целый маленькiй пансiонъ изъ детей самого хозяина, да еще несколькихъ мальчиковъ, присланныхъ его друзьями и родственниками. Дело воспитанiя производилось со тщанiемъ и любовью, самъ А. П. читалъ ученикамъ географiю, исторiю, преподавалъ имъ правила русскаго языка и следилъ за уроками другихъ преподавателей.

"Образъ жизни А. П., въ своемъ именiи, былъ прiятенъ и правиленъ. Хозяиномъ онъ былъ плохимъ, но деньги тратилъ въ изобилiи, съ пользой и удовольствiемъ. Онъ построилъ прекрасный долъ, садъ свои украсилъ редкими растенiями, ибо страстно любилъ садоводство, устроилъ обширныя оранжереи и теплицы. Мы сказали уже, что утро его было занято литературными занятiями, после обеда онъ спалъ, принималъ соседей, запинался съ детьми, а къ ночи очень часто опять запирался въ кабинете. Одинъ предметъ более всего похищалъ времени у А. П., по предметъ этотъ быль его любимейшимъ и задушевнымъ предметомъ. Онъ обработывалъ и оканчивалъ поэму "Суворовъ", задуманную и начатую еще въ Калуге. Въ виде отдыха отъ большого труда, писалъ онъ разныя мелкiя стихотворенiя, отсылалъ ихъ въ Москву и Петербургъ, где они и печатались въ разныхъ перiодическихъ изданiяхъ. Наконецъ поэма была кончена, отвезена въ Москву и напечатана. Конечно, "Суворовъ" не могъ доставить славы сочинителю, но онъ не заслуживалъ техъ ожесточенныхъ критикъ, какiя отовсюду посыпались на поэму. Трудъ многихъ летъ палъ окончательно и, кажется, своимъ паденiемъ отбилъ у А. П. охоту къ дальнейшимъ стихотворнымъ опытамъ."

Мы не читали поэмы "Суворовъ", не знаемъ и суровыхъ рецензiй, ею возбужденныхъ. по всей вероятности, критики были правы въ своемъ приговоре, по-крайней-мере самъ сочинитель поэмы въ томъ откровенно сознавался. Въ "Постояломъ Дворе" имеется, какъ мы ужо сказали, множество подробностей чисто-автобiографическихъ. Горяновъ, содержатель постоялаго двора, мирный философъ на склоне летъ, честный наблюдатель, утомленный бурями жизни, но не смотря на то, вполне сохранившiй всю чистоту своего правдиваго сердца, есть самъ Степановъ - въ этомъ не можетъ быть никакого сомненiя. Въ этомъ лице сосредоточились не только все физическiя и моральныя черты автора, но самый его взглядъ на вещи, самыя его фантазiи, самыя его невинныя слабости. По описанiю Горянова въ "Постояломъ Дворе", мы можемъ комментировать жизнь А. П., какъ по лучшему собранiю бiографическихъ данныхъ. И такъ, вотъ что говоритъ самъ авторъ про образованiе и литературную деятельность своего героя.

"Горяновъ учится въ университете, но ученымъ человекомъ не былъ. Оставя училище, онъ имелъ познанiя энциклопедическiя, но довольно ограниченныя. Науки точныя были ему неведомы. Сначала журналы встретили его похвалою; на безлюдьи и дуракъ человекъ", говаривалъ Горяновъ, разсказывая про свои литературные подвиги. Державинъ состарелся до уродливости. Странная судьба генiя! Отчего поэтъ фернейскiй, какъ началъ, такъ и кончалъ? Отчего Богдановичъ написалъ одну только "Душеньку"? Отчего генiй философа Нанта развернулся лишь при старости? Современникъ Державина, Дмитрiевъ, этотъ корифей поэзiи прошлаго столетiя, сделавшись человекомъ государственнымъ, замолкъ; но явился новый генiй во "стане русскихъ воиновъ", преобразователь нашей поэзiи. Все певцы затихли и слушали. Горяновъ на беду запелъ одинъ; запелъ, какъ поютъ птицы ночныя въ дуплахъ вековыхъ дубовъ; разумеется, его освистали. Объ пересталъ петь по совиному, но не могъ отвыкнуть чирикать по воробьиному."

Вообще надъ бытомъ и познанiями Горянова будемъ мы еще не разъ останавливаться, какъ надъ дорогимъ матерiаломъ, поэтическимъ и вместе съ темъ неоспоримымъ поясненiемъ заключенiй нашихъ.

Пока все вниманiе А. П. устремлено было на литературу, дела по именiю шли весьма худо. Степановъ не былъ разсчетливъ, любилъ просторъ и довольство, хозяйство доверялъ управляющимъ и не наблюдалъ за ихъ управленiемъ. Воспитанiе детей стоило большихъ денегъ. Приходы не сходились съ расходами, подряды на вино брались большiе, а хлебъ для завода приходилось покупать за высокую цену, ибо наступили голодные года съ неизбежной дороговизною. Именiе пошло въ залогъ, въ казну и частнымъ лицамъ; А. П. началъ убеждаться въ томъ, что онъ не рожденъ для занятiй сельскимъ хозяйствомъ. Дети уже подростали: старшимъ мальчикамъ было по 13 и 12 летъ; ихъ решился онъ отдать въ Московскiй университетскiй пансiонъ, съ темъ, чтобы самому поступить на службу. Отвези детей въ Москву, Степановъ самъ проехалъ въ Петербургъ, где еще у него оставались многiя близкiя лица изъ прежнихъ сослуживцевъ: Пушниковъ, князь Кочубей и Милорадовичъ. По ихъ ходатайству, ему даны были чинъ статскаго советника и место губернатора во вновь открывавшейся Енисейской губернiи. Въ 1822 году, славь именiе въ управленiе своей матери, А. П., взявъ съ собой всю семью, кроме двухъ старшихъ сыновей, отправился къ новому месту служенiя.

и величественной природою итого края, предназначеннаго со временемъ быть величайшею драгоценностью въ ряду земель и областей русскихъ. А. П., принимая новую должность, сознавалъ, что его деятельности открывается безграничное поприще, но безъ основанiя думалъ, что новый край, съ его свежестью, съ его богатствомъ, съ сто почти нетронутыми сторонами, въ скорости привяжетъ къ себе все его вниманiе. Такъ и вышло. Степановъ страстно полюбилъ страну, ему вверенную, и самъ заслужилъ въ ней общее уваженiе. По своей физической и нравственной бодрости, соединенной съ поэтически-здравымъ настроенiемъ духа, онъ былъ какъ нельзя способнее къ своему делу во всехъ отношенiяхъ. Несколько разъ онъ нашелъ время объезжать огромную губернiю къ северу до Туруханска, и на югъ до горъ, отделяющихъ се отъ китайскихъ владенiй, представляя отчеты о своихъ объездахъ Государю Императору, который постоянно оставался ими доволенъ. Отчеты Степанова были замечательны по живости, занимательности изложенiя, обилiю новыхъ фактовъ, наконецъ по тому литературному достоинству, которое въ последствiи такъ замечательно проявилось въ его "Описанiи Енисейской Губернiи". Въ своихъ статистическихъ отчетахъ А. П., если можно такъ выразиться, былъ поэтомъ на столько же, на сколько онъ имъ не былъ въ "Суворове" и мелкихъ своихъ стихотворенiяхъ. Его картины природы живы и верны, его подробности о нравахъ населенiя изложены превосходно, его служебныя замечанiя высказаны съ изяществомъ, нисколько не исключающимъ дела и необходимыхъ фактовъ. Искренняя любовь къ краю производила эту прiятность въ изложенiи. Степановъ, по своей безпредельной честности, не могъ говорить хладнокровно о злоупотребленiяхъ со стороны лицъ, глядевшихъ на обязанности службы но его глазами; страстно любя естественныя науки, онъ умелъ оживлять сведенiя о произведенiяхъ и природе края,-- антикварiй и любитель археологiи, онъ толковалъ о народной старине, о народныхъ преданiяхъ, какъ о споемъ любимомъ предмете. Все вышеразсказанныя особенности, соединясь въ одно целое, придавали жизнь даже офицiальному слогу новаго губернатора. Стоить только прочитать одну главу "Описанiя Енисейской Губернiи", чтобы совершенно убедиться въ справедливости словъ нашихъ.

Главныя занятiя А. Н., но устройству края, происходили въ городе Красноярске, назначенномъ губернскимъ городомъ. Въ этомъ средоточiи области новый губернаторъ поселился не безъ особенной радости. Место приходилось ему но сердцу, климатъ оказывался отличнымъ и здоровымъ для малолетнихъ его детей...

Степановъ виделъ передъ собой безконечное поле деятельности въ крае любопытномъ и изобильномъ, счастливомъ но своему положенiю, хранящемъ въ себе все залоги быстраго развитiя. Ему было много дела, какъ честному администратору, какъ учоному человеку и какъ христiанину. Не говоря уже о разнообразномъ коренномъ населенiи края, его заботливости была вверена участь его случайнаго населенiя, участь многочисленныхъ преступниковъ, изъ которыхъ иные принадлежали къ разряду заблуждавшихся несчастливцевъ, иные выкупили свои преступленiя годами безукоризненной жизни. Какъ губернаторъ, Степановъ соблюдалъ къ нимъ всю строгость наказанiя, но какъ добрый человекъ, онъ умелъ снискать ихъ преданность какъ помощью, такъ и облегченiями, сообразными съ закономъ. Не довольствуясь временными мерами помощи, А. П. устроилъ для ссыльныхъ прочную оседлость въ превосходныхъ колонiяхъ, устроенныхъ по большой сибирской дороге. Между темъ и дела края шли отлично - на этой благодарной почве стоило бросить доброе семя для того, чтобъ оно принесло свои плоды съ быстротою. Красноярскъ изъ небольшого города все более и более делался настоящею столицей богатой губернiи; многiя меры, придуманныя для блага края, или уже были окончательно введены, или начали получать свое примененiе. Неоднократно, въ точенiе своей службы въ Сибири, енисейскiй губернаторъ получалъ Высочайшiя награды и заслуживалъ одобрительные отзывы отъ Государи Императора, а усердiе его, еще более возбуждаемое Высочайшими знаками вниманiя усиливалось съ каждымъ годомъ. Поселенiе ссыльныхъ, устройство училищъ, заведенiе хлебныхъ запасовъ по всемъ частямъ края, въ нихъ нуждающимся, устройство Енисейскаго Приказа Общественнаго Призренiя, многочисленныя меры, касающiяся до бродячихъ народовъ округа - вотъ малая часть занятiй, которымъ посвящено было время А. П. Любя науки и литературу, онъ умелъ самые часы своего развлеченiя употреблять на пользу. По его понятiямъ, поселять въ крае любовь къ науке, значило создавать въ немъ прочный центръ благородной деятельности, общiй центръ, такъ полезный для людей благонамеренныхъ и хорошо развитыхъ. Подъ его руководствомъ былъ составленъ и напечатанъ "Енисейскiй Альманахъ", обратившiй на себя особенное вниманiе ценителей даже въ ту пору, такъ обильную альманахами. Онъ вышелъ въ светъ въ 1820 году; одною изъ лучшихъ его статей было известное сочиненiе самого А. II., до сихъ поръ замечательное и по занимательности предмета, и но изяществу изложенiя. Это "Поездка въ китайскiй городъ Маймачень", изданная вторично въ 1838 году, въ Петербурге, при собранiи мелкихъ повестей Степанова.

Статья эта, о которой необходимо намъ сказать хотя несколько краткихъ словъ, во многомъ напоминаетъ заметки самаго же автора, по поводу природы и жителей Енисейской губернiи, въ ней таже живость разсказа, тоже уменье подмечать характеристическiя подробности, тотъ же замечательный слогъ, местами сжатый и безукоризненный, местами небрежный и какъ будто запутанный. "Путешествiе въ Маймачень" должно непременно войти въ собранiе лучшихъ вещей Степанова, чего нельзя сказать о его мелкихъ повестяхъ. Оно состоитъ изъ трехъ писемъ; первое, адресованное изъ Тельмы (въ 36 верстахъ отъ Иркутска), заключаетъ въ себе описанiе Тольминскаго селенiя, замечательнаго своими фабриками и заводами. А. П. попалъ въ селенiе какъ бы сюрпризомъ, после утомительнаго зимняго переезда по лесамъ и пустынямъ. Впечатленiе, внезапно произведенное на него видомъ богатаго селенiя съ каменной церковью и каменными зданiями фабрики, мастерски передано читателю. Исторiя этого величественнаго промышленнаго поселенiя, будто утонувшаго въ дикой окрестности, занимаетъ собою все письмо, которое однако же короче двухъ прочихъ.

который, какъ известно, находится тотчасъ же за Кяхтою. Городъ окруженъ низенькою стеной, съ такими же башенками, кровли домовъ не выше городской стены, улицы въ городе ровныя, не шире 8 аршинъ, съ деревянными тротуарами по бокамъ, на иныхъ перекресткахъ имеются башни, съ остроконечными китайскими кровлями, башни, изъ которыхъ каждая заслоняла бы все четыре улицы, если бы не имела воротъ въ каждую. Въ Маймачене нетъ женщинъ, но ихъ отсутствiе выкупается оживленною деятельностью мужчинъ, которые безпрерывно толпятся на улицахъ, кричатъ, носятъ товары, суетятся или отдыхаютъ у воротъ своихъ группами. О наряде китайцевъ въ письме говорится много, по мы вообще пропускаемъ изъ него излишнiя подробности, ныне уже всемъ известныя. Кажется, китайцы любятъ чорный цветъ" - говорить нашъ путешественникъ - "потому что на улицахъ встречалъ я всехъ почти въ чорномъ. (короткое верхнее платье съ рукавами) надеваютъ они только въ парадъ. Нообще они въ длинномъ своемъ платья, подпоясанные снуркомъ, съ заплетенною косою, напоминаютъ монастырскихъ служекъ, которые разгуливаютъ по переходамъ своихъ келiй." За осмотромъ города следуетъ визитъ къ Зжаргуци, чиновнику китайскому, которому вверена таможенная, полицейская и духовная власть въ Маймачсне. Зжаргуци живетъ не очень великолепно, хотя, по данной ему власти, можетъ быть палками купцовъ первостатейныхъ и обыкновенно обогащается въ три года своей должности, до смены. Дворъ его жилища украшенъ (или былъ украшенъ вовремя посещенiя Степанова) шестами, флагами, огромными львами изъ глины, окрашенной въ зеленую краску, и воротами, около которыхъ развешаны луки, колчаны и стоитъ еще восемь знаменъ. Самъ хозяинъ, человекъ преклонныхъ летъ, занималъ всего одну комнату въ небольшомъ надворномъ строенiи. Онъ встретилъ русскаго чиновника весьма ласково и накормилъ его обедомъ, который и описывается въ письме со всею подробностью. Второе письмо кончается беседой съ Зжаргуци о государственномъ устройстве Китая и описанiемъ обеда, о которомъ говорено выше.

Въ письме третьемъ и последнемъ, адресованномъ уже изъ Иркутска, находимъ мы дальнейшiя подробности о внутренности Маймачена, о правилахъ нашей меновой торговли съ Китаемъ, о виде китайскихъ лавокъ и товаровъ. Умея подмечать многое въ самое короткое время, нашъ авторъ умеетъ и разсказывать о томъ, что онъ виделъ, не придерживаясь ни малейшей рутины туристовъ и нисколько не стесняясь темъ, что его мненiя очень часто отклоняются отъ мненiй общепринятыхъ. Не одинъ антикварiй и обладатель китайскихъ редкостей съ ужасомъ пробежитъ страницу, въ которой Степановъ откровенно говоритъ, что не понимаетъ никакой прелести въ китайскомъ фарфоре, ставя его не только ниже саксонскаго, но даже, въ отношенiи краски, и нашего...

тронулась и дороги находились въ ужасномъ положенiи, А. П. решился, но своимъ словамъ, или утонуть или посмотреть знаменитую бурятскую кумирню, стоящую въ сорока верстахъ отъ Селенгинска, въ безлесной степи, на берегахъ Гусинаго озера...

Мы съ намеренiемъ подолее остановились надъ "Поездкою въ Маймачень", дабы ознакомить читателя съ темъ оригинальнымъ слогомъ и оживленнымъ даромъ разсказа, съ какими намъ будетъ предстоять еще ближайшее знакомство при оценке более замечательныхъ трудовъ Степанова.

и хозяйственныя обстоятельства. Еще въ 1825 году онъ лишился и жены, и матери почти въ одно время; управленiе именiями, вверенное въ чужiя руки, пошло до крайности несчастливо, а между темъ старшiе сыновья Степанова, начавшiе свою службу, требовали поддержки, тогда какъ следовало еще заниматься воспитанiемъ младшихъ сиротъ. Пелагея Степановна, умирая, отказала именiе своимъ внукамъ, такъ что съ одной стороны А. П. былъ успокоенъ, но за то его собственныя именiя были проданы съ аукцiона во время его отсутствiя. Дела но хозяйству пришли въ такое положенiе, что нельзя было думать о выкупе потерянныхъ именiй, следовало лишь заботиться о томъ, чтобы дети не остались безъ куска хлеба. Положенiе свое около 1832 года Степановъ, съ полной откровенностью благородной натуры, передастъ, говоря о семейныхъ делахъ своего героя Горянова, во введенiи къ роману "Постоялый Дворъ". "Горяновъ" - говоритъ онъ - "виделъ много бедъ въ жизни своей, прошелъ чрезъ большiя испытанiя. Онъ предавался страстямъ пылкимъ и безпеченъ былъ къ собственнымъ выгодамъ. Онъ женился рано; лишился жены, имелъ до десяти прекрасныхъ детей, которымъ его мать укрепила небольшое именiе. Его собственное подверглось, по частнымъ долгамъ, публичной продаже во время службы, которую продолжалъ онъ въ отдаленнейшихъ концахъ имперiи. Но желая стеснять детей своихъ, онъ удержалъ для себя изъ остатковъ богатаго состоянiя поболее пяти тысячъ рублей, и все ихъ употребилъ на заведенiе постоялаго двора, на одной изъ губернскихъ дорогъ, пролегающихъ къ Москве, въ двухъ стахъ верстахъ отъ столицы." Все эти слова буквально верны, за исключенiемъ устройства постоялаго дома. А. П. тихо проживалъ въ селе Троицкомъ, мирно взирая на жизнь, философски покоряясь житейской невзгоде и снова обращаясь къ своимъ любимымъ литературнымъ занятiямъ. Постоялаго двора ему было строить не на что, этотъ постоялый дворъ существовалъ лишь въ его Фантазiи. После великихъ душевныхъ потрясенiи и изнурительной служебной деятельности, ему было отрадно успокоиться въ тихомъ прiюте своей матери, припомнить все виденное и прожитое, устроить себе невинный воздушный замокъ въ виде постоялаго двора, и изъ итого скромнаго заведенiя выглядывать на жизнь другихъ людей, въ качестве добродушнаго зрителя. И фантазiя честнаго труженика не прошла даромъ,-- ибо плодомъ ея вышла книга, которая навсегда останется въ русской литературе, какъ спокойная, верная, живо набросанная картина одной стороны помещичьихъ нравовъ нашего столетiя. 

Александру Петровичу было более пятидесяти летъ, когда онъ принялся за свое лучшее произведенiе; не смотря на эти года, нашимъ поколенiемъ почти признаваемые за преклонный возрастъ, онъ находился въ самой лучшей поре для серьозной литературной работы. Талантомъ врожденнымъ и безсознательнымъ Степановъ никогда не былъ богатъ, но онъ былъ богатъ теми данными, которыя, при полномъ развитiи и хорошемъ примененiи, часто даютъ результаты, недоступные для самаго щедро одареннаго художника. Онъ виделъ жизнь на деле, виделъ ея темныя и светлыя стороны, зналъ свой родной край и все его сословiя. Онъ трудился много и сближался съ людьми всехъ возможныхъ званiй и характеровъ. Съ жизнью военныхъ русскихъ людей сливались его драгоценнейшiя, почти детскiя, воспоминанiя о Суворове, о чудныхъ подвигахъ и герояхъ италiйской кампанiи. Помещичью жизнь узналъ онъ въ счастливый перiодъ своего зрелаго возраста, гражданскую деятельность онъ могъ ценить не по наслышке, а изъ прямого и практическаго опыта. Наконецъ онъ провелъ последнiе девять летъ въ крае, вполне ему вверенномъ, въ крае оригинальномъ и свежемъ, где всякiй шагъ сопровождался какой нибудь находкой для умнаго наблюдателя. Степановъ былъ уменъ, темъ твердымъ, устойчивымъ умомъ стараго умнаго поколенiя, въ которомъ нетъ ничего туманнаго, ничего непрактическаго, ничего дерзко охлажденнаго, ничего заносчиваго или принятаго отъ чужихъ людей на честное слово. Онъ былъ весьма начитанъ и даже учонъ для своего времени; но, подобно своему отцу, почитателю Фридриха Великаго и Вольтера, онъ ни разу не разрывалъ духовной своей связи съ верованiями и убежденiями своего детства. Какъ во всехъ натурахъ широкихъ и еще более разширенныхъ могучимъ опытомъ жизни, въ Степанове примирялись и совмещались противоположности но видимому несогласимыя. Онъ могъ назваться мечтателемъ и вместе съ темъ гляделъ на жизнь взглядомъ строго практическаго смертнаго. Онъ имелъ эпикурейскiя привычки и вместе съ темъ не тяготился переходомъ отъ богатства къ бедности. Умъ его отличался пытливостью, а вместе съ темъ душа Степанова была исполнена чистой младенческой верою. Наконецъ онъ мастерски подмечалъ слабости и пороки людскiе,-- а по словамъ семейныхъ записокъ - "ничего не было легче, какъ вкрасться въ его доверенность, обмануть его и обморочить". Онъ не требовалъ отъ жизни многаго, на людей смотрелъ насмешливымъ глазомъ Вольтера или фонъ-Визина, а вместе съ темъ не могъ жить безъ людей, и любилъ ихъ чрезвычайно. Онъ состроилъ себе кроткую и спокойную философiю, и тешился ею, хотя она была ничемъ инымъ, какъ собранiемъ невинныхъ общихъ местъ и воздушныхъ замковъ. По подъ этой философiею, не заключающей въ себе ничего оригинальнаго, таилось целое самостоятельное мiросозерцанiе, не вполне сознанное самимъ его обладателемъ,-- но темъ не менее вполне благородное, вполне уважительное, вполне сильное, даже несокрушимое въ своихъ жизненныхъ примененiяхъ.

и какъ литератора. Не мешаетъ прибавить здесь, что онъ, но случайному ходу обстоятельствъ жизни, былъ поставленъ на точку зренiя оригинальную и вследствiе того плодотворную. После долгой службы въ крае прекрасномъ, но все-таки полудикомъ и чуждомъ, увиделъ онъ себя снова посреди тихихъ картинъ родного уголка, всегда милаго его сердцу. За усиленнымъ трудомъ, неразлучнымъ съ непрiятностями и огорченiями, безъ которыхъ редко обходится самая усердная служба, последовалъ трудъ кабинетный, любимый, всегда ровный и всегда равно отрадный. Потеря состоянiя, какъ мы уже сказали, не могла сильно потрясти того человека, который постоянно требовалъ отъ жизни лишь спокойствiя и маленькаго местечка на солнце. Успокоенный на счетъ будущности детей своихъ, Степановъ не былъ способенъ заботиться о себе слишкомъ много. Онъ имелъ право отдыхать, не такъ, какъ отдыхаютъ мальчишки, превратившiе себя въ тряпку какой нибудь сумасшедшей страстишкою, но какъ отдыхаютъ мужи дела и труда после долгой, не напрасно прожитой жизни. Поэтому-то онъ, безъ всякаго поползновенiя къ сантиментальности, умелъ сообщить своему роману, по всехъ его подробностяхъ, тонъ мудрый и успокоительный.

Пора однако же намъ приступить къ подробному анализу романа "Постоялый Дворъ", въ свое время такъ восхищавшаго русскихъ читателей. Романъ открывается введенiемъ, мысль котораго не нова, содержанiе отличается некоторою странностiю, но это введенiе весьма верно, какъ по чрезвычайно живому изложенiю, такъ и по множеству автобiографическихъ подробностей, касающихся самого автора. Алексей Павловичъ Горяновъ, содержатель постоялаго двора и сочинитель тетрадокъ дневника, которыя въ общей своей сложности составляютъ романъ, просыпается 14-го августа, въ день своего рожденiя, въ последнемъ прiюте своей тревожной жизни, то-есть въ самомъ постояломъ дворе, по которому и названа вся книга. Онъ начинаетъ свой день короткою молитвою, делаетъ хозяйственныя распоряженiя, обдариваетъ дворню, явившуюся къ нему съ поздравленiемъ, и принимаетъ своего лучшаго друга Малова, будущаго издателя своихъ заметокъ. Пока друзья сидятъ за скромнымъ деревенскимъ пиромъ и толкуютъ о разныхъ высокихъ предметахъ, приличныхъ ихъ возрасту, Горянову докладываютъ, что въ отделенiи проезжающихъ кричитъ и беснуется какой-то буйный путешественникъ и требуетъ себе почтовыхъ лошадей, не имея на то нрава. Гориновъ хладнокровно надеваетъ звезду на спой деревенскiй казакинъ, и идетъ объясняться съ дерзкимъ незнакомцемъ. По едва перешагнулъ онъ черезъ порогъ, какъ проезжiй, лежавшiй на диване, вскочилъ, выкатилъ ужасные свои глаза, отступилъ назадъ несколько шаговъ. закричалъ что-то въ изступленiи и въ тоже время, обнаживъ охотничiй ножъ, ударилъ имъ въ бокъ Горянова. Убiйца оказался однимъ изъ преступниковъ, сосланныхъ въ Сибирь въ то время, какъ тамъ служилъ Алексей Павловичъ. Горянокъ тихо умеръ, поручивъ своему другу поцаловать своихъ детей, а тетрадки его, поступившiй въ распоряженiе Малова, обязаны своимъ появленiемъ его кончине.

Таково введенiе "Постоялаго Двора", очень занимательное и въ литературномъ, и въ автобiографическомъ отношенiи. Смерть Горинова можетъ казаться страшною лини" для поверхностнаго читателя, въ самомъ же деле она ничто иное, какъ воздушный замокъ и светлая фантазiя человека, скопировавшаго самого себя въ лице Горинова. Умереть быстро, неожиданно, тихо; умереть христiаниномъ, въ объятiяхъ друга и рыдающихъ домочадцевъ, такой кончины Степановъ желалъ бы и для самого себя, не только что для своего героя. Потому-то, не смотря на картину убiйства, последнiя страницы введенiя нисколько не возмущаютъ насъ, нисколько не мешаютъ намъ останавливаться на подробностяхъ въ лице Горинова, живописующихъ намъ самого его бiографа. А. П. такъ мало маскируется въ своемъ творенiи, что всякiй человекъ, его знавшiй, и даже не звавшiй, безъ труда видитъ тождество между героемъ и сочинителемъ. Горянову 52 года - Степановъ кончилъ свой романъ, имея пятьдесятъ дна года отъ роду. "Что-то делаютъ мои деточки?" съ улыбкою говоритъ содержатель постоялаго двора, передъ смертью. "Не явлюсь ли я которому? Не зазвеню ли и о мечъ Петра? не потрясу ли кисти Николая?" Старшiя дети А. П. звались этими именами. Петръ Александровичъ, если не ошибаемся, до сихъ поръ въ поенной службе, Николай Александровичъ, какъ художникъ, хорошо известенъ въ петербургскомъ артистическомъ круге.

понятiе о всей его жизненной обстановке въ селе Троицкомъ. Подробности, нами указанныя, не только крайне занимательны но своему значенiю, но и высказаны занимательно. Читая ихъ и применяя ихъ къ личности А. П., испытываешь то самое удовольствiе, какое даютъ намъ лучшiе отрывки изъ историческо-литературныхь монографiй Форстера, Мура или Ирвинга...

присутствiемъ молодыхъ женщинъ и девушекъ. Не уклоняясь отъ знакомства со всеми соседями, не отказывая себе въ наблюденiяхъ надъ личностями, не совсемъ симпатическими, Гориновъ, однакоже, съ особеннымъ усердiемъ ведетъ хронику семействъ, удовлетворяющихъ его сердце. Такихъ семействъ въ его тетрадкахъ выведено несколько, съ большей или меньшей живостью. Всюду Горинова считаютъ любимымъ и невзыскательнымъ гостемъ. Молодыя красавицы безъ церемонiи зовутъ его дедушкой, молодые люди, разъ понявшiе всю молодость этой души, не отцветшей съ годами, делаютъ Горинова повереннымъ своихъ несчастiй и своихъ радостей. Отъ роли простого повереннаго, авторъ тетрадокъ часто переходитъ къ роли советника и помощника. Онъ часто оказываетъ услуги лицамъ, его приласкавшимъ, делается въ ихъ домахъ истиннымъ другомъ дома, и благодаря своему исключительному положенiю, такъ удобному для наблюденiй, часто сосредоточиваетъ въ рукахъ своихъ нити самыхъ важныхъ событiй.

Между девицами, называющими старика Горянова дедушкою, две особенно милы его сердцу. Обе незаметно становятся героинями его заметокъ, группируя вокругъ себя все главныя основы произведенiя. Одна изъ нихъ дочь суворовскаго генерала Катенева, другая княжна Анна Серпуховская. Обе прекрасны собою, какъ только могутъ быть прекрасны любимыя созданiя писателя карамзинской школы. Обе знатны, обе превосходно воспитаны, обе умны, обе окружены поклонниками. Катенева выступаетъ на сцену уже совершеннолетней невестой, княжна Анна вступаетъ въ возрастъ невесты лишь въ последнихъ тетрадкахъ "Постоялаго Двора". Обе достойны всего лучшаго въ жизни, но разная участь ожидаетъ каждую изъ нихъ. Катинька Катенева, испытавши безконечныя горести, едва не сокрушившiя со въ конецъ, становится счастливой женой и нежной матерью, княжна Анна Серпуховская, съ детскихъ летъ не знавшая ни одной даже малой беды, невозвратно гибнетъ жертвою своей собственной необузданной страстности. Авторъ умиляется надъ этой параллелью и по поводу ея делаетъ несколько умныхъ выводовъ, съ которыми едва ли согласится читатель нашего времени. Въ жизни двухъ героинь Степанова случай играетъ гораздо большую роль, нежели нравственные выводы, сделанные сочинителемъ. По намъ мало дела до случая, даже самые выводы, о которыхъ говоримъ мы. интересуютъ насъ какъ проявленiе личныхъ воззренiй Степанова на жизнь и судьбу женщины. Лица двухъ девушекъ, имъ очертанныя, занимаютъ насъ не какъ аллегорическiя воплощенiи поучительной мысли, а какъ созданiя, за которыми, не взирая на все ихъ недостатки, мы считаемъ должнымъ утвердить названiе художественныхъ созданiй. И Катенева, и Серпуховская не выдуманы романистомъ, но взяты имъ изъ положительной действительности. Мало того, первая изъ героинь этихъ, главное лицо всей книги, даетъ нашему автору возможность касаться такихъ сторонъ девическаго существованiя, къ которымъ подступались редкiе изъ величайшихъ знатоковъ женскаго сердца.

Катерина Михайловна Катенева, какъ главная любимица старика Горинова, по понятiямъ своего исторiографа, есть истинный и совершенный идеалъ девушки. Но идеалъ поколенiя, намъ предшествовавшаго, всегда во многомъ разнится съ понятiями и требованiями поколенiй новыхъ, и это простое обстоятельство, по видимому, противное авторскимъ целямъ, весьма часто дастъ особенную жизнь героямъ и героинямъ стараго времени. Ричардсонъ, рисуя свою Кларису, никакъ не думалъ, что читатель девятнадцатаго столетiя найдетъ недостатки и даже комическiя стороны въ его непорочной голубице,-- но не соображалъ онъ и того, что эти погрешности, сливаясь съ общей прелестью созданiя, сделаютъ его Кларису существомъ безсмертнымъ. Фильдингъ, стоя на коленахъ передъ Амелiей, не думалъ, что его идеалъ покажется намъ женщиной не безъ большихъ погрешностей - время обнаружило слабыя стороны Амелiи, но темъ самымъ вывело ее изъ ряда безплотныхъ идеаловъ, прiобщило ее къ разряду всегда живыхъ и всегда прекрасныхъ, хотя слабыхъ, женщинъ. Мы не равняемъ Степанова съ Ричардсономъ и Фильдингомъ,-- но признаемся, что его идеальная героиня, во многихъ местахъ книги, является достойною сестрой Кларисы и Амелiи. Идеальность, сообщенная ей нашимъ романистомъ, намъ вовсе но кажется идеальностью. Не одинъ порокъ видимъ мы въ Катиньке Катеневой, которая, по мненiю своего творца, должна разливать небесный светъ на все его творенiе. И однакоже, результатъ отъ несогласiя нашихъ понятiй съ понятiями авторскими, только служитъ къ полному оживленiю его героини. Вместо неземной и безплотной девушки, слишкомъ чистой для этого мiра, передъ нами стоитъ живое и привлекательное созданiе, въ которомъ женская слабость слита съ женскимъ геройствомъ, ошибки съ достоинствами, ложь съ правдою, сила привлекательная съ силой почти отталкивающею.

Катерина Михайловна Катенева, если взглянуть на нее съ точки зренiя нашихъ современныхъ понятiй о женщине, есть типъ блистательно воспитанной и очень умной аристократической девицы стараго времени. Горяновъ описываетъ ее съ полнымъ увлеченiемъ, не думая о томъ, что самое это описанiе уже заставляетъ читателя предполагать въ его ангеле но одни ангельскiя совершенства:

"Какъ мила дочь Катенева! Тонкiй, высокiй станъ ей, стройный и гибкiй какъ миртъ, но насчетъ за собой погрешности, почти обыкновенной при подобномъ сложенiи, напротивъ, возвышаегь еще более другiя ея прелести. Белизна ослепительная покрываетъ лицо ея, легкiй только румянецъ играетъ на щекахъ, черныя, топкiя, прямыя ея брони сходятся немного близко, что придаетъ ей какую-то мрачность, которая смягчается однако же вечною улыбкою на губахъ. Общность ея физiогномiи показываетъ гордость. Коли бы она была падшiй духъ, то конечно уже первой степени, но, къ счастiю, она ангелъ, какъ называютъ ее все, и то, что кажется въ ней гордостью, есть чувство собственнаго своего достоинства, чувство ангела, служащаго съ кротостью Богу на земле."

Это краткое описанiе превосходно: оно рисуетъ, передъ нами всю женщину и бьетъ гораздо далее цели, которую авторъ себе простодушно поставилъ. Его Катинька, какъ это подтвердится въ последствiи, не ангелъ и но идеалъ, а существо замечательное, живое, исполненное силы и слабости. Катерина Михайловна страшно горда, хотя этого никакъ не хочетъ видеть ея пятидесяти-двухъ-летнiй поклонникъ. Катерина Михайловна достаточно засушила свое редкое сердце вследствiе полной власти надъ, отцомъ, и всемъ домомъ, вследствiе высокаго мненiя о себе и своихъ совершенствахъ. Она была воспитана моей теткою, бывшею статсъ-дамою при императрице Екатерине, воспитана по системе того Философскаго века, въ, который женщины умели спорить съ мудрецами, вдохновлять Дидро и Жанъ-Жака. Воспитанiе это, среди тишины и помещичьей жизни, видимо гнететъ, гордую девушку. Катинька Катенева какъ нельзя лучше знаетъ., что она умнее, просвещеннее, знатнее, даже добрее и снисходительнее всехъ лицъ, къ ней подходящихъ. Она слишкомъ уверена въ томъ, что между современными ей, наскоро воспитанными девочками и юношами, не смотря паевой осьмнадцать летъ, она все-таки маркиза дю-Шатле и госпожа Дюдеффанъ. Сознанiе это не можетъ, сделать ой видимаго вреда, при большомъ ея уме, но оно жестоко вредитъ ея искренности и даже заставляетъ ее на целыхъ страницахъ пускаться въ диссертацiи, достойныя синяго чулка старыхъ временъ. Прелестная улыбка, такъ восхитившая Горинова и такъ, ловко смягчающая мрачноватое впечатленiе отъ бровей, сходящихся близко, не есть безсознательная улыбка, изобличающая постоянно счастливую и ласковую душу. Катинька Катенева гораздо старее своихъ, летъ, душевная сосредоточенность, отличительное свойство умныхъ русскихъ девушекъ, въ ней развита до степени болезненности. Натуры, ей подобныя, несмотря на нею спою прелесть, редко кончаютъ счастливо; покой, природа и одиночество, такъ, полезныя дли юности, часто обращаются имъ во вредъ. "Она превосходная музыкантша", говоритъ намъ, Горановъ, "она учона удивительно, она богомольна, она рисуетъ отлично. Все въ ней прекрасно - тело, душа и духъ. Все въ ней натурально - светскость, нравственность, религiя." Однако же онъ прибавляетъ, будто нехотя, что въ ней замечали маленькую сухость и что будто она скупенька. Въ первомъ хранится слабый отпечатокъ строгаго этикета, который существовалъ въ доме ея тетки; второе подъ сомненiемъ. "Впрочемъ, я люблю девицъ скупыхъ", прибавляетъ Горяновъ и снова пускается восхищаться своей гордой красавицей.

"Постоялаго Двора", подобно прелестной миссъ Этели, въ "Ньюкомахъ" Теккерея, стоитъ на опасномъ распутiй между зломъ и добромъ, долгимъ счастiемъ и долгими бедами. Къ счастiю, у Катерины Михайловны, какъ ну девушки англiйскаго романиста, есть та точка опоры, безъ которой оне обе погибли бы неминуемо. Сильная любовь спасаетъ Катиньку отъ сухости и ничтожества. Эта любовь достаточно горестна и трудна для того, чтобъ своей силою надломить эту гордую женскую натуру. Катинька холодна темпераментомъ, по въ сердце ея много потребности любить, и воображенiе девушки развито не по летамъ. При этихъ условiяхъ, да еще при сосредоточенности героини, первая страсть тотчасъ же делается вечною страстью, деломъ всей жизни. Когда-то въ именiи генерала Катенева стоялъ эскадронъ кавалерiи, подъ командой молодого офицера Долинскаго, изъ поляковъ самого незнатнаго рода. Долинскiй и Катинька влюбились другъ въ друга отчаянно. Старикъ отецъ открылъ любовь молодыхъ людей, но не оскорбился ею, хотя не любилъ бедныхъ людей и къ полякамъ питалъ большую ненависть. Онъ слишкомъ хорошо зналъ свою дочь и верилъ ея гордости. Онъ попросилъ начальство выдвинуть эскадронъ изъ его именiя и взялъ съ Катиньки слово не иметь никакихъ сношенiй съ ротмистромъ. По его идеямъ, Катерина Михайловна могла скорее решиться на какое-нибудь дело, достойное двухъ-летняго ребенка, нежели подумать о возможности брака съ Долинскимъ. И старикъ нисколько не ошибся: дочь покорилась ему безъ слезъ, безъ борьбы, только объявивши, что она не выйдетъ ни за кого замужъ, и требуя отъ отца полной свободы въ этомъ отношенiи. Политика генерала стоила всевозможныхъ похвалъ: она была вся основана на пониманiи женской гордости и сосредоточенности Катинькинаго характера. Въ своихъ разговорахъ съ Горяновымъ, после великихъ испытанiй, окончательно смягчившихъ сердце гордой девушки, она выражается такъ о бывшемъ положенiи своего сердца: "мне казалось, что человекъ можетъ быть выше небесныхъ существъ, потому только, что выходитъ на эту степень черезъ трудныя, горькiя испытанiя. Я находила отраду въ моей жертве. Когда я убедилась въ жестокой воле моего отца, мне сделалось скучно, скучно и ничего более. Но скука моя сделалась похожа на тоску, когда я решилась изгнать его изъ моихъ мыслей. Прежде, при всякой горестной минуте, образъ Долинскаго носился передъ моими глазами, всякая идея моя, такъ сказать, цеплялась за него, но тутъ скука моя " Этотъ анализъ девическихъ чувствъ замечателенъ по своей верности и новости, но это мы недолжны принимать буквально. Несмотря на все усилiя своей натуры, не смотря на всю борьбу Катиньки, она, наперекоръ своему решенiю, никогда не перестаетъ любить своего избранника, не разсчитывая ни на какiя измененiя обстоятельствъ, ни на какiя вероятности житейскiя.

Въ такомъ положенiи находятся дела при начале романа, когда Горяновъ становится "дедушкой" Катерины Михайловны и прiятелемъ ея родителя. Самъ старикъ Катоновъ, домъ Катеневыхъ, штатъ Катеневыхъ описаны замечательно хорошо; отъ описанiй этихъ веетъ тихой и привлекательной поэзiею нашей помещичьей жизни. Тутъ нетъ ничего идеальнаго, розоваго, и даже, еслибы и нашлося что нибудь такое, воспоминанiе о тяжелой драме, разъигрывающейея въ сказанномъ семействе, можетъ уравновесить все отклоненiя отъ грустной стороны жизни.

двора незаметно сближается со всемъ ихъ штатомъ, который, какъ легко догадаться, не только весьма многочисленъ, но какъ бы составляетъ собою целое крошечное государство. Въ оживленныхъ очеркахъ, между приключенiями и беседами, проходятъ передъ нами все эти гости, родственники, компаньонки, должностныя лица и простые приживальщики. Некоторые фигуры, напримеръ, дальнiй родственникъ генерала, добрый армейскiй кутила Ершовъ, очерчены почти но гоголевски. Весьма удались также - молодой докторъ Крузе, Дерптскiй студентъ стараго времени, компаньонка немочка, при всякой трогательной исторiи утирающая слезы мизинчикомъ, другая компаньонка Картаулова, девица цыганскаго происхожденiя и натуры самой преступной, дряхлая эмигрантка де-Люзиньянъ и молоденькая Катинька Радищева, дне особы, безумно преданныя Катерине Михайловне и готовыя умереть за нее по первому приказу. Горинову очень тепло въ этомъ старомъ, патрiархальномъ семействе, хотя онъ не питаетъ никакихъ надеждъ увидеть свою идеальную красавицу счастливою. Потомъ и дочь, подъ самой мягкою оболочкою, таятъ непомерное упорство убежденiй. Оба они, каждый съ своей стороны, слишкомъ привыкли повелевать всемъ ихъ окружающимъ. При такихъ характерахъ трудно ожидать какихъ бы ни было уступокъ.

Но объему анализа нашего, мы имеемъ возможность следить лишь за главными катастрофами романа. Въ поместье Катеневыхъ прiезжаетъ со всемъ семействомъ новый гость, съ очевиднымъ намеренiемъ сватать Катерину Михайловну. Молодого человека зовутъ графъ Чижовъ; онъ красивъ собой и знатенъ, имеетъ родительницу, немного похожую на кiевскую ведьму, но одаренную способностью устраивать супружества; сверхъ всехъ этихъ достоинствъ онъ богатъ и образованъ. Но смотря на свою неблагозвучную Фамилiю и поступки, несколько мелодраматическiе, графъ Чижовъ, но созданiю своему, намъ кажется лицомъ чрезвычайно удачнымъ и вернымъ своему времени. До появленiи "Воспоминанiй" С. Т. Аксакова, мы почти готовы были считать это лицо не вполне естественнымъ, по понявъ созданiе Куролесова и подумавъ о временахъ, въ какiя появлялись герои, подобные Куролесову, мы совершенно постигаемъ графа Чижова. Это натура дикая и необузданная, но въ тоже время прикрытая внешнимъ лоскомъ. Злая сосредоточенность и хитрость составляютъ основы характера, испорченнаго въ конецъ отчасти своеволiемъ, отчасти праздностью, но всего более потребностями могучаго темперамента, не направленнаго ни къ какой доброй цели. Графъ съ первыхъ свиданiй влюбляется въ Катиньку до изступленiя. На сватовство его она отвечаетъ отказомъ, однакоже отказомъ, кроткимъ и дружескимъ. Натуры молодыхъ людей, не смотря на всю великую разницу между зломъ и добромъ., гораздо ближе одна къ другой, нежели о томъ думаетъ Горянокъ и его бiографъ.. Графъ безъ груда разгадываетъ душевное состоянiе Катеневой и начинаетъ действовать сообразно своимъ догадкамъ. Онъ остается гостить въ, доме генерала. Не скрывая своей привязанности, онъ не скрываетъ и своихъ усилiй переломить прежнюю любовь Катиньки. Онъ делается повереннымъ мечтанiй девушки, говоритъ о ея любимце съ. уваженiемъ, льститъ ея гордости, дивится ея самообладанiю, и такимъ, образомъ, мало-по-малу, делается почти необходимымъ существомъ для своей возлюбленной. До сихъ поръ въ поведенiи графа нетъ ничего возмутительнаго, но, къ несчастiю для себя, онъ хитеръ более, чемъ того требуютъ обстоятельства. Необузданная страсть его не можетъ удовлетворяться далекой перспективой обладанiя, не способна находить утеху въ медленныхъ шагахъ, каждый день приближающихъ его къ сердцу Катеневой. Убедившись въ томъ, что все сношенiя между Долинскимъ и девушкой навсегда прерваны, графъ прибегаетъ къ мерамъ недозволенной хитрости. Катерина Михайловна получаетъ собственноручное письмо Долинскаго, въ которомъ избранникъ ея сердца, наскучивъ безнадежностью своего положенiя, дастъ полную свободу девице, предоставляя себе тоже самое.

самого автора:

"Капитанъ (братъ Катиньки) скомкалъ письмо рукою. Сестра его сидела спокойно и глядела на него пристально. Мы подошли къ ней - тоже положенiе. Братъ хотелъ взять руки ея, но она приросла къ кресламъ. Онъ приклонился къ лицу ея - она смотрела на него также, какъ и прежде. "Смерть!" закричалъ Борисъ и побежалъ къ отцу.

"Я поспешилъ въ половину Катеневой, собралъ всехъ ея приближенныхъ: мы съ кресломъ отнесли ее въ спальню. Шумъ сделался всеобщимъ по всему доку. Послали за Крузе. Я пошолъ къ генералу - старикъ спалъ. Борисъ имелъ столько присутствiи ума, что остановился въ передспальне. "Ступай къ сестре, мой другъ, сказалъ и, и предоставь мае уведомить отца". Онъ послушался.

Когда старикъ проснулся, я вошелъ къ нему. - Есть новости, Михайло Борисовичъ, сказалъ я: - Долинскiй пишетъ къ Катерине Михайловне.

"-- Ну! сказалъ генералъ, усмехнувшись.

"-- Онъ женился.

"-- Наконецъ, воскликнулъ генералъ, это безмозглая голова развязала насъ.

"-- Но Катерина Михайловна приняла это близко къ сердцу.

"-- Пройдетъ, мой другъ, пройдетъ,-- это последнiй кризисъ.

"-- Ей очень дурно - она находится въ какомъ-то оцепененiи.

"-- Пойдемъ же къ ней, Алексей Павловичъ; послали за Крузе?

"-- Послали.

"-- Экая беда какая!

"По комнатамъ люди суетились взадъ и впередъ, не зная сами зачемъ суетятся. Мы приблизились къ спальне - дверь отворилась. Бедная девица сидела все на техъ же креслахъ и въ томъ же положенiи, и съ теми же открытыми глазами. Графъ плакалъ тихо у ногъ ея. Капитанъ стоялъ недвижимъ, прислонясь къ притолке дверей. Женщины, опусти руки, отирали слезы свои.

"-- Кати! вскричалъ генералъ - не было ответа. - Кати, другъ мой! дитя мое милое! воскликнулъ генералъ - не было ответа.

"Онъ хотелъ поднять ее съ креселъ - это было невозможно. Губы ея сжаты; пульса не слышно; дыханiе не заметно. Страданiе отца неизъяснимо. Онъ селъ противъ нея, сцепилъ свои руки и казался такъ же окаменелымъ, какъ она.

"Прiехалъ Крузе. Требовалъ, чтобъ ему объяснили все обстоятельства подробной потомъ просолъ не забрасывать его вопросами. Онъ велелъ подпилить ручки креселъ. Съ трудомъ освободили ихъ отъ больной, съ трудомъ и большими снаровками положили ее въ постель...

Такъ, и именно такъ должно было проявиться отчаянiе въ сосредоточенной натуре Катиньки,-- любовь, развитая и усиленная всемъ влiянiемъ нравственнаго одиночества, уже не могла быть вырвана изъ ея сердца. После долгихъ страданiй, девица вышла изъ опасности; графъ поспешилъ воспользоваться минутами ея физической слабости и снова предложить ей свою руку. Вся семья, полюбившая графа, хлопотала за него, видя въ этомъ браке лучшее спасенiе для девушки. И отецъ и братъ стали передъ больной на колени, умоляя се согласиться. Время было выбрано самое удобное, Катинька не имела силы спорить. Она понимала обычаи стараго времени: въ моленiяхъ семидесятилетняго отца ясно видела она непреклонное приказанiе. Но и тутъ девическая гордость этой мощной натуры сверкнула какъ будто своимъ последнимъ блескомъ. "Съ этихъ поръ", сказала она графу, "съ этихъ норъ, кроме супружескаго нрава, не имеете вы ни любви моей, ни уваженiя".

услыхалъ, что графъ Чижовъ, въ это такъ важное для него время, прiезжалъ туда и долго беседовалъ съ какимъ-то бедно-одетымъ и даже нетрезвымъ проезжимъ. Одного мелкаго обстоятельства было достаточно для человека, привычнаго къ деламъ уголовнымъ и много наблюдавшаго за преступниками, во время своей службы въ Сибири. Горяновъ приказываетъ людямъ дожидаться проезжаго, и при его появленiи, зазываетъ его въ отдаленную комнату своего помещенiя. По счастiю, проезжiй, оказавшiйся отставнымъ подьячимъ, принимаетъ Горянова за мещанина, никакъ не думая, чтобъ содержатель постоялаго двора могъ быть чемъ-нибудь более значительнымъ. Отъ простой беседы, новые прiятели переходятъ къ чаю, отъ чая къ пуншу, отъ пунша къ совершенной попойке. Палимаенковъ, такъ зовутъ подьячаго, раздосадованъ на графа Чижова, выписавшаго его издалека но весьма важному делу и жалеющаго денегъ теперь, когда дело покончено. Искусно продолжай свой допросъ, Гориновъ безъ труда проникаетъ всю немногосложную интригу, которой подобныя безпрестанно раскрываются при разборе дедъ уголовнаго свойства. Подъячiй мастерски подделываетъ чужой почеркъ. Его послали въ Вильно и велели подсмотреть почеркъ Долинскаго. Остальное приходить само собою. Черезъ несколько часовъ Катерина Михайловна свободна, происки грифа раскрыты, и самъ онъ, благодаря старымъ связямъ своего семейства съ семьей Катеневыхъ, ускакалъ изъ генеральскаго дома, безъ заслуженнаго наказанiя.

Не успела Катинька избавиться отъ человека, способнаго навеки погубить все ея счастiе, какъ пришлось ей бороться съ другимъ врагомъ, еще более опаснымъ и еще более скрытнымъ. Первые месяцы после ея выздоровленiя прошли тихо и благополучно; отрадная тишина снова возстановилась въ доме Катеневыхъ, однако вместе съ тишиною пришли часы девической скуки. въ генеральскомъ палаццо все опустело: сынъ уехалъ опять на службу, Гориновъ отлучился надолго изъ постоялаго двора, семья графа, разумеется, исчезла, въ лице недостойнаго жениха исчезъ для Катерины Михайловны единственный человекъ, съ которымъ могла она вести живую беседу. Физическiя силы девушки возстановились, приведя вместе съ собою эпоху полнаго развитiя физическаго. Сокровища, данныя Катиньке щедрой природою, не могли оставаться подъ спудомъ: для нея пришла та пора, въ которую женщины должны любить, должны жить съ мужьями, должны привязываться къ своимъ детямъ. На место всехъ этихъ живыхъ привязанностей, Катерина Михайловна не имела ничего, кроме безнадежной мечты о Долинскомъ. Скука начала ее мучить, следомъ за скукой появились искушенiя, о которыхъ слишкомъ мало говорятъ и знаютъ знатоки женскаго воспитанiя. Она расцвела совершенно, говоритъ Горяновъ про Катерину Михайловну, а между темъ этотъ великолепный цветокъ долженъ былъ оставаться въ постоянномъ одиночестве, тогда какъ миллiоны цветковъ, самыхъ незавидныхъ, безпрерывно находили себе любителей и обладателей. Любимая компаньонка Катеневой и ея воспитанница, о которой мы упоминали, готовилась выйти замужъ, по любви, за молодого человека Родищева, дружески принятаго въ генеральскомъ доме. Женихъ и невеста всегда были при Катеневой, цаловались передъ нею, торопились свадьбой и темъ сердили Катерину Михайловну, которая несколько разъ пыталась отсрочить день брака. Пыла ли то зависть при виде чужого счастiя, было ли то усилiе продлить неопределенныя наслажденiя, доставляемыя одинокой, жаждущей любви девице видомъ влюбленной пары? Гориновъ, вернувшись въ домъ генерала, не одобрялъ такого поведенiя. Скоро симптомы скуки стали резче и опаснее. Катинька Катенева не была невинна той институтской невинностью, которая никакъ не могла бы подходить къ си пытливой, богато-развитой натуре,-- но все-таки она была чиста духомъ и далека отъ вредныхъ помысловъ. И вдругъ, странное дело, она стала думать о предметахъ, недоступныхъ девице въ ея положенiи, убегать мужчинъ, беседовать лишь съ замужними женщинами. "Грусть и тоска стали заметны но всехъ ея поступкахъ. Глаза ея томились, щеки пылали, самыя движенiя получили что-то странное, судорожное. Де-Лузиньянъ была такъ дряхла, что помогла соображать последствiй, шутила надъ моими догадками, сердилась за предположенiи, находила меня микроскопическимъ и советовала не мешаться въ эти дела".

дела. Онъ знаетъ, что пишетъ не для младенцевъ, но совсемъ темъ, не позволяетъ себе ни пустой сантиментальности, ни игривыхъ стариковскихъ заметокъ, ни наблюденiй, соприкасающихся къ области медицины. Онъ простодушно рисуетъ намъ девицу, которой необходимо надо выйти замужъ, хотя бы даже не за страстно любимаго человека. Только одни Тирсисы стараго времени или Эрасты Чертополоховы могутъ видеть что-нибудь неприличное въ такой задаче, уже потому законной, что она взята изъ ежедневнаго опыта действительности. Во время страшнейшаго кризиса своей тоски, Катинька признается Горинову, что къ ея молитвамъ примешивается горячая молитва о супружестве.

"Воображенiе мое вспыхнуло, говорятъ она, и породило призраки, преследующiе меня безпрестанно. Я горела въ пламени: лея природа казалась мае адомъ, и а наслаждалась гноимъ мученiемъ, и я, какъ подруга ангела тьмы, желала плавать въ огненной его атмосфере. Воображенiе мое усиливало свое могущество во время сна Я чувствовала раздраженiе и боялась даже постели. Всю ночь бродила я но садамъ и, освеженная воздухомъ, возвращалась къ утру въ мою спальню, где забывалась легкимъ сномъ на два и на три часа... Когда я одержала надъ собой победу по поводу Долинскаго, я предалась самонадеянности. "Когда я забыла Долинскаго", думала я. "то кто же въ состоянiя растревожить мое сердце?" Я не знала, что любовь и желанiя различны, я думала, что въ одной только любви могутъ оне возраждаться; но и ошиблась: желанiя действуютъ безъ любви. Взявъ на свои руки Настиньку и ея жениха, я прежде любовалась ихъ ласками, я играла, и порхала какъ безсмысленная Фалена возле огня. Прикосновенiя, пожатiя руки, мне сначала казалась неприличными, поцалуи еще более... Я смотрела, досадовала, но запретныя слова замирали на губахъ моихъ, и таяла отъ неизвестнаго мне наслажденiя. Что не приходило мне въ голову при заманчивыхъ мечтахъ моихъ, чего не скликали ко мне воспоминанiя? Я не теряла ни малейшаго слова изъ разговора влюбленныхъ, ни одного движенiя,-- и не смотря на мой характеръ, который любитъ повелевать, помогла я не любоваться страдательнымъ положенiемъ Настиньки, ея послушанiемъ, какимъ-то усладительнымъ терпенiемъ, способностью переносить докучливость своего жениха, полной преданностью его прихотливой воле... Мой умъ начинаетъ разстрояваться, я боюсь мужчинъ, взглядъ на нихъ заставляетъ меня трепетать всеми членами... Целомудренная еще теломъ, но развращенная душою, и готова утратить все при первомъ удобномъ случае".

кемъ-либо написанныхъ по-русски. Тутъ ценимъ мы не одни искуссно подмеченные симптомы девическаго недуга, но настоящiй и пламенный вопль прекрасной женской души, слишкомъ тяжко наказанной за свою недавнюю гордость. Разсказъ самого Горянова о страданiяхъ его идеальной Катиньки, служитъ прекраснымъ дополненiемъ признанiй самой Катерины Михайловны. Съ восторгомъ сообщая намъ о неземныхъ совершенствахъ своей девушки, влагая въ ея уста свои собственныя резонерскiя мысли, авторъ "Постоялаго Двора" скорее отталкивалъ читателя, нежели привязывалъ его къ Катеневой. Но здесь, изображая жизнь обычную, разсказывая намъ, какъ Катерина Михайловна борется съ собою, одиноко бродитъ но сумрачнымъ аллеямъ сада, забываетъ молиться, сидитъ на диване, напрасно силясь читать нераскрытую книгу, онъ заставляетъ истинно любить свое поэтическое созданiе. Не величiемъ гордости, но силой слабости намъ мила Катинька Катенева, въ ея одинокой борьбе более драмы и поэзiи, нежели по всехъ ея отношенiяхъ къ несравненному красавцу Долинскому.

Благодаря силе воли и дружескимъ пособiямъ Горянова, время опаснейшаго кризиса благополучно проходило для Катерины Михайловны. Торжество описано гораздо слабее, чемъ искушенiе,-- въ "Постояломъ Дворе" нетъ красокъ ровныхъ, съ этимъ уже должно помириться критику. За психической драмой, съ которой мы сейчасъ познакомили читателя, следомъ идетъ счастливый эпизодъ, скорее достойный Августа Лафонтеня, нежели романиста, выказавшаго такiя сильныя способности къ своему делу. Катинька прошла черезъ все испытанiя и заслужила венецъ, всегда находившiйся въ распоряженiи повествователей былого времени. Изъ "Северной Пчелы" генералъ Нагоновъ узнаетъ, что командиръ уланской бригады, Долинскiй (въ "Постояломъ Дворе" чины идутъ удивительно скоро), съ опасностью жизни, спасъ двадцать четыре рядовыхъ, барабанщика и офицера, провалившихся сквозь ледъ въ реке Пилоте, близъ Витебска. Въ довершенiе счастливаго событiя, полкъ, къ которому принадлежали утопавшiе, состоялъ подъ начальствомъ брата Катиньки, полковника Катенина. Долинскiй находился въ опасномъ положенiи вследствiе простуды,-- безъ этой горькой капли нельзя было обойтись. Прочитавъ известiе, суворовскiй генералъ торжественно объявилъ, что за спасенiе слишкомъ двадцати русскихъ солдатъ "Долинскому должна быть наградою дочь моя, Катерина".

Все литературные перiоды имеютъ свою рутину, надъ которой никто никому не мешаетъ посмеиваться, лишь бы насмешки эти не вредили здравому пониманiю достоинствъ произведенiя. Очень вероятно, что черезъ тридцать летъ, дети теперешнихъ повествователей будутъ смеяться надъ общими местами нашего времени, надъ нашими микроскопическими картинками природы, надъ нашимъ филантропическимъ и мизантропическомъ пафосомъ, надъ нашими вечными закатами солнца, надъ нашими стремленiями къ карающему юмору, тамъ, где по существу дела, никакого каранiя и никакого юмора не требуется. Будемъ надеяться, что при своихъ шуткахъ они не захотятъ смешать временного съ вечнымъ, и смеясь надъ рутиной нашего поколенiя, не закроютъ глазъ для его истинныхъ заслугъ, какiя бы оне ни были. Что касается до насъ, то мы признаемся въ нашей способности мириться съ ошибками литераторовъ, намъ предшествовавшихъ, если эти ошибки не вредятъ общей целости произволенiя. Мы очень хорошо знаемъ, что развязка любви Катеневой недостойна самой этой любви, но Степановъ, съумевши привязать насъ къ своей Катиньке, вполне выкупилъ слабую сторону развязки. Вымыселъ не играетъ важной роли тамъ, где есть интересъ, независимый отъ вымысла произшествiй. Водевильный эпизодъ способенъ погубить собой какого нибудь "Графа Монте-Кристо", книгу, где все вертится на искусномъ расположенiи внешнихъ фактовъ. Но авторъ "Постоялаго Двора" и деятели одного съ нимъ поколенiя никакъ не могутъ быть судимы однимъ судомъ съ А. Дюма и сказочниками, ему подобными.

позорнаго отъезда, животъ и буйствуетъ въ обширныхъ своихъ именiяхъ. Но немногимъ разсказамъ о неистовой жизни молодого человека, такъ сходнаго съ Куролесовымъ Аксакова, мы можемъ догадываться, что графъ не поддастся своей судьбе безъ последней отчаянной попытки. Онъ выехалъ изъ своихъ деревень, пересталъ мучить крестьянъ и соседей, былъ въ окрестностяхъ Витебска, подкарауливалъ Долинскаго где-то въ лесу, и наконецъ исчезъ неизвестно куда. Носились слухи, что графъ скитается въ окрестностяхъ"Постоялаго Двора", свидетеля его первыхъ злыхъ умысловъ. Гориновъ и семейство Катеневыхъ, слишкомъ занятые предстоящею свадьбою, поджидаютъ жениха, не помышляя объ опасности. А между темъ опасность близится. Въ огромной и распущенной дворне Крутыхъ Верховъ графу не трудно было добыть вестовщиковъ и помощниковъ. Между проживалками Катеневой находилась старая прiятельница Чижова, злая и совершенно безпутная девица, но имени Картаулова. Несколько беглыхъ людей, шлявшихся но окрестностямъ, примкнули къ разряду графскихъ челядинцевъ. Вся исторiя происходила задолго до нашего времени, въ те года, когда всякая почти помещичья усадьба имела свою страшную легенду; когда предпрiимчивые злодеи, въ роде Куролесовыхъ, не были еще вполне обузданы закономъ и смягченiемъ нравовъ. Скоро въ доме генерала Катенева стало происходить что-то неладное. Тревожные слухи носились по окрестности, сторожа но ночамъ видели какихъ-то необыкновенныхъ людей кругомъ усадьбы,-- самый домъ, громадный и недостаточно населенный, какъ будто служилъ прiютомъ этимъ людямъ. Къ страху разумному, началъ примешиваться страхъ безотчетный, къ разсказамъ, имевшимъ существенное значенiе, присоединились разсказы о мертвецахъ и виденiяхъ, о нечистой силе, и такъ далее. Дело происходило въ глухую осень, время до крайности подходящее къ разсказу. И надо отдать справедливость Степанову: главы, о которыхъ идетъ речь, едва ли не лучшiя главы въ его романе. Эти страшные разсказы и ожиданiя, этотъ огромный палаццо, объятый какимъ-то паническимъ страхомъ, эта перспектива бедъ передъ радостью, эти подвенечныя хлопоты рядомъ съ тревогою, эта маленькая колонiя честныхъ людей, начинающая угадывать рядъ злейшихъ на себя умысловъ - описаны въ совершенстве. Тутъ опять чистая поэзiя, темъ более разительная, что она, во всей своей правде и оригинальности, идетъ следомъ за эпизодами, почти водевильными... 

"Постоялый Дворъ" Степанова есть верное и по временамъ весьма поэтическое воспроизведенiе светлой стороны русской помещичьей жизни за старое время. Отрадное успокоенiе духа, подъ влiянiемъ котораго было писано все произведенiе, во многомъ отразилось на лучшихъ сторонахъ книги, иногда отбрасывая Степанова къ прямой сантиментальности воззренiй; но не взирая на это обстоятельство, "Постоялый Дворъ" нельзя назвать творенiемъ одностороннимъ. Оглядывая романъ в!" его целости, мы все-таки видимъ у его автора и глазъ дельнаго администратора, и Филантропическiя побужденiя зрелаго человека, и простодушную вражду къ человеческимъ заблужденiямъ. Уже въ исторiи Катинькиной скуки сказывается намъ темная сторона сельскаго одиночества; уже въ персонажахъ графа Чижова и безстыдной Картауловой можемъ мы наблюдать за худыми сторонами человека. Эпизодъ, отрадный и успокоительный но своему значенiю, никакъ не поражаетъ розовымъ светомъ подробностей, а съ нимъ сплетаются другiе эпизоды, еще характернейшiе въ ихъ восторженности.

Таковы, напримеръ: вводный разсказъ Малова объ уголовномъ деле помещика Барона, происходившемъ во времена императора Павла Петровича, заметки Горинова о празднике у своего соседа Желбинскаго, наконецъ, исторiя княжны Анны Серпуховской, убежавшей съ какимъ-то бродягой вследствiе своей собственной необузданной страстности. На последней исторiи мы остановимся съ особеннымъ вниманiемъ, хотя и не съ такимъ удовольствiемъ, какъ на приключенiяхъ Катиньки Катеневой. Замыселъ эпизода прекрасенъ, и разсказъ изобилуетъ многими превосходными частностями, но преувеличенiе иныхъ подробностей, и какой-то странный, мелодраматическiй оттенокъ катастрофы до крайности вредятъ и княжне Анне, и персонажамъ, поставленнымъ съ ною въ соприкосновенiе.

Княжна Анна Серпуховская, въ романе Степанова, является дна раза, сперва очаровательной и резвой девочкой, потомъ девицей двадцати летъ, пылкой, страстной и быстро увлекающейся. Въ первомъ виде она не только привлекательнее, но вернее действительности единственная дочь нежной матери, взросшая посреди роскоши, воспитанная но самой новейшей методе, одаренная подвижностью и горячностью всей натуры, она въ четырнадцать летъ кажется гораздо моложе своего возраста. Княгиня Серпуховская, мать Листы, была лучшимъ украшенiемъ того стараго, несколько изнеженнаго света, который такъ хорошо жилъ и веселился, ставя наслажденiе жизнiю выше всехъ своихъ заботъ, даже любя добро не по принципу его, а за наслажденiе, имъ доставляемое. Вследствiе ли собственной прихоти, или по причине довольно эксцентрическихъ методъ воспитанiя, бывшихъ въ большомъ ходу при начале нашего столетiя, мать княжны воспитываетъ ее довольно странно. Ребенокъ въ иныхъ отношенiяхъ стесненъ и доведенъ до смешного подчиненiя; въ другихъ онъ - дитя природы, предоставленное всемъ неправильнымъ порывамъ сердца. Съ достоверностью оказывается одно только - княжна Анета не имеетъ строгаго нравственнаго развитiя, не думаетъ о томъ, что наша жизнь бываетъ трудна и горестна, что религiозное пониманiе жизни, что святыя цепи долга - для нея необходимы. Княжна Серпуховская не эгоистка, но балованное дитя, думающее, что жизнь есть одно баловство, одинъ рядъ восторговъ и утехъ. Она способна на подвиги, на великодушiе даже,-- но все эти добрыя стремленiя приходятъ къ ней безъ всякаго основанiя. При разсказе о чужомъ несчастiй, она рыдаетъ и раздастъ свои деньги, при виде девочки, упавшей въ воду, сама кидается за нею; по впечатленiе минуты уходитъ съ минутой, а благородный порывъ иногда влечетъ за собой одно неразумiе. Пока еще для нея идутъ года ребячества, она очень мила, на нее все любуются. Княжна скачетъ но стульямъ, разсказываетъ молодымъ людямъ, что собачку ея зовутъ Амъ, что на елкахъ живутъ звери, впивающiеся въ человека и сосущiе изъ него кровь, что мухи очень лютыя животныя: кусаютъ не только людей, но сами такъ нападаютъ другъ на друга, что но целому часу грызутся. Ее одеваютъ по детски, ея шалостями любуются; но словамъ брата Катеневой, княжна Анета "это игрушка! Ее надо поставить на столикъ и любоваться". Съ наступленiемъ 10 летъ, княжну увозятъ за-границу для окончанiя воспитанiя. Оттуда она пишетъ Горинову письмо до крайности бойкое, до причудливости смелое. Княжна засыпаетъ своего дедушку Фразами, исполненными жизни и современности. Она уже знаетъ всю неистовую Французскую литературу тридцатыхъ годовъ, изучаетъ анатомiю, компануетъ Геркулеса масляными красками, ездитъ къ тюльерiйскому двору, не чуждается политики и поддается некоторому девическому разочарованiю техъ годовъ. "Что же мы будемъ смотреть въ Европе? говоритъ она своей матери передъ поездкою: "одно искусство, искусство, искусство? Я хочу видеть природу не испорченную рукой человека, я хочу видеть неизмеримыя трясины береговъ Ледовитаго моря, Алтай, хребетъ Становой, въ дикомъ ихъ состоянiи. Надо ехать туда или въ середину Африки; что мы станемъ делать въ Европе?"

Все это отзывается ребячествомъ, весьма позволительнымъ, но въ отношенiяхъ княжны къ свету и людямъ худыя семена оказываются сильнее. Мiръ простой и будничный не удовлетворяетъ ее, ни съ подругами по годамъ, ни съ молодыми мужчинами она не сближается. Еще до заграничной поездки у княжны Анны нашлись три жениха - старый генералъ, потомъ молодой богачь невысокаго ума и еще одинъ князь старой породы. Всемъ тремъ отказано, и. это не можетъ назваться бедою; но беда въ томъ, что каждый изъ жениховъ послужилъ предметомъ для высокомерныхъ, оскорбительныхъ комментарiй. Одинъ, но своей важности, напомнилъ Анете индейскаго петуха, другого признала пустымъ человекомъ, третiй "переродился въ призракъ человечества, какъ перерождается рожь ваза на поляхъ нашихъ!" Чего же надобно княжне Анне? какихъ идеаловъ хочетъ она отъ жизни?...

видно направленiе, редко приносящее пользу женщинамъ. Резкость сужденiй, увлеченiе всемъ блестящимъ и порывистымъ, недовольство обыденною сферою жизни - вотъ особенности этихъ любопытныхъ писемъ. "Парижъ", пишетъ княжна, "это настоящiй старикъ, и хотя онъ моложе какого нибудь дряхлаго патрицiя римскаго, временъ отдаленныхъ, свежаго, съ опрятною тогою, съ пурпуровою мантiею, молчаливаго, важнаго - за всемъ темъ Парижъ старикашка, и еще судорожный, въ истасканномъ кафтане, шитомъ золотомъ, неряха, пустомеля, брюзга... Окрестности его - точно растянутый фокусъ камеръ-обскуры. Река его... но что это за река? что она въ сравненiи съ Леною, Волгою, Енисеемъ?..."

На этомъ месте мы прiостановимъ нашъ разсказъ и скажемъ несколько замечанiй о той мысли А. П. Степанова, которая служитъ полнымъ объясненiемъ всей дальнейшей судьбы его младшей героини. Романъ "Постоялый Дворъ" былъ писанъ въ тридцатыхъ годахъ, въ странную литературную эпоху, о которой теперь можно судить только по преданiямъ. въ то время Викторъ Гюго и неистовая школа, которой онъ былъ корифеемъ, казалась чемъ-то новымъ, незыблемымъ, предназначеннымъ на огромное влiянiе въ потомстве. Въ ту пору Бальзакъ удивлялъ не умомъ своимъ, не даромъ анализа или другими достоинствами художника, ныне за нимъ признанными, а причудливостью фантазiи, странностью некоторыхъ нравственныхъ (или вернее, не очень нравственныхъ) воззренiй. Французская литература тридцатыхъ годовъ, въ наше время всеми понятая, всеми осужденная и отчасти осмеянная, въ свое время казалась литературой опасной, разрушительной. Ея резкiя стороны, ныне возбуждающiя насмешку и холодность, глубоко огорчали писателей и моралистовъ въ роде Степанова. Временной успехъ, временная самонадеянность господъ Гюго, Дюма, Сю, Бальзака не на шутку заставляли задумываться всехъ спокойныхъ философовъ, всехъ друзей искусства, всехъ чтителей простоты, какъ въ жизни, такъ и въ художестве Намъ хорошо подшучивать надъ "Ганомъ Исландцемъ", надъ "Антони" Дюма, надъ "Ферраносами" Бальзака, надъ "Ссафи" Евгенiя Сю, но въ те года, когда "Ганъ Исландецъ" расходился въ тысячахъ экземпляровъ, когда неблагопристойныя "Contes drolatiques" читались дамами, когда мальчики видели идеаловъ человечества въ корсарахъ и бандитахъ, оппозицiя, возбужденная неистовой французской литературой, была понятна. Весь грехъ означенной оппозицiи заключался въ томъ, что она глядела на предметъ опасенiя въ увеличительное стекло, мыльные пузыри считала зловещими метеорами, противъ ребяческой шалости ополчались какъ противъ крайняго беззаконiя. Въ нашъ перiодъ словесности смешно даже и подумать о сочиненiи романа, въ которомъ бы громилось направленiе Гюго, Сю и такъ далее. Никто не говоритъ объ этомъ направленiи: оно исчезло и выдохлось въ теченiи самаго короткаго времени. Но А. П. Степановъ жилъ не въ наше время; его лучшiй романъ писался въ те самые года, когда русская публика приходила въ восторгъ отъ Атаръ-Гюлля и русскiя девушки упивались "Notre Dame de Paris", читаемой въ тихомолку. Нашъ авторъ не понялъ всего дела, и къ минутному капризу общества отнесся, какъ къ целой вредной стороне целаго молодого поколенiя. Для него Викторъ Гюго и Бальзакъ (въ худшихъ своихъ произведенiяхъ) были не талантливые люди, ступившiе на ложную дорогу, а развратители и вожатаи всей дурной части новаго общества. По его идее, княжна Анна, заслушивающаяся стиховъ Гюго, такъ же близка къ погибели, какъ юный немецкiй читатель, плачущiй надъ Вертеромъ, или страстная девушка, не читающая ничего, кроме "Новой Элоизы". Простодушно равняя посредственнаго Французскаго поэта съ Гёте и Жанъ-Жакомъ, нашъ авторъ "Постоялаго Двора" вдается въ ошибку, отъ которой терпятъ иныя частности въ его собственномъ произведенiи. Приготовляясь бороться съ призракомъ, онъ самъ вдается въ некоторую призрачность...

разборчивость ея дочери, и пылкость ея темперамента, два обстоятельства, которыя, соединись вместе, редко не доводятъ до беды. Летомъ, и въ столицахъ, неудобно было собрать около себя компанiю лицъ по душе; зная это, княгиня решилась устроить у себя въ именiи широкую жизнь на старый барскiй образецъ, пригласивъ отовсюду ближнихъ знакомыхъ и соседей по владенiямъ. Репутацiя княжны Анны, какъ умницы и красавицы, побудила многихъ не-женатыхъ людей, молодыхъ и старыхъ, знатныхъ и просто богатыхъ, решиться на несколько месяцевъ роскошной vie de chateau, въ губернiи не очень отдаленной отъ Москвы, въ хорошемъ богатомъ доме, где ихъ не стесняли ни въ чемъ и увеселяли всеми средствами. Женихи всякаго покроя теснились около разборчивой девушки - тутъ былъ и знатный генералъ, князь Таракутовъ, существо некрасивое, по весьма доброе, камергеръ Шебаровъ, человекъ дурной наружности, но ума увлекательнаго, наконецъ полковникъ Катеневъ, братъ Катерины Михайловны, безукоризненный красавецъ во вкусе старыхъ романовъ, да къ точу еще и большой мастеръ играть на скрипке. Казалось, было бы изъ чего выбрать,-- но княжна Анна, такъ благоговеющая передъ Гюго и Бальзакомъ, осталась холодна и къ знатности рода, и къ обаятельному уму и даже къ полковничьимъ эполетамъ красавца Катенева. Напрасно каждый изъ трехъ Линдоровъ истощалъ все средства и качества, данныя ему отъ щедрой природы,-- дело не двигалось. Княжна не только не желала проститься со своей свободой въ пользу одного изъ претендентовъ, но отчасти провела ту мысль, что достоинства всехъ трехъ вздыхателей порознь, слитыя въ одномъ человеке, ее бы не удовлетворили. Сердце ея требовало любви, огненный организмъ шелъ за одно съ сердцемъ, и не смотря на то, положенiе княжны Анны было едва ли не безнадежнее прошлаго положенiя бедной Катерины Михайловны, отчаянно влюбленной и погибавшей посреди одиночества.

не безъ поэзiи, но съ большими преувеличенiями. Гости княгини уже чрезъ меру умны и изящны, праздники ея уже до крайности блистательны, увеселенiя молодыхъ дамъ и кавалеровъ подчасъ идилличны до приторности. Но мере того, какъ весь разсказъ близится къ эффектной и мелодраматической катастрофе, онъ самъ прiобретаетъ нечто эффектное и мелодраматическое. Собираясь передать читателю о всехъ бедахъ, причиняемыхъ человечеству идеями Виктора Гюго и Бальзака, талантливый авторъ, съ гибкостью настоящаго русскаго человека, не гнушается манерой Гюго и Бальзака. Смело можемъ сказать, что самъ авторъ "Исторiи Тринадцати" не погнушался бы заключенiемъ этюда княжны Анны. Мы судимъ его строже, потому-что вкусъ нашъ, не смотря на все колебанiя русской литературы, требуетъ возможной простоты въ созданiяхъ искусства.

Продолжаемъ нашъ разсказъ, уже близящiйся къ окончанiю. Былъ душный, по сырой вечеръ; после многочисленныхъ увеселенiй дня, многочисленные гости княгини Катеневой ужинали на террассе ея палаццо; два оркестра, хозяйскiй и Катеневскiй, играли въ саду; воздухъ былъ напоенъ летнимъ, раздражающимъ нерпы ароматомъ. Ужинъ подходилъ къ концу, разговоръ шолъ не очень живо; княжна Анна весь день была какъ-то особенно разсеянна, съ гостями она говорила очень мало. Музыка примолкла по всемъ концамъ, какъ вдругъ послышался въ отдаленiи привлекательный голосъ соловья. Все сперва подумали, что это "запоздалый певецъ весны", но принуждены были образумиться, когда голосъ залился варiацiями старинной русской песни и, постоянно придерживаясь одного мотива, фантазировалъ въ безконечныхъ измененiяхъ. - "Кто это?" спросили все. Звуки неслись изъ-за плотины. Послали узнать - никого не было. Музыка послышалась въ другомъ направленiи: таинственная флейта заливалась въ страстныхъ мелодiяхъ. Но словамъ полковника Катенева, страстнаго артиста, во всей Европе не удавалось ему слышать подобной флейты. Все поиски въ саду были безуспешны, наконецъ имъ положилъ конецъ бойкiй мальчикъ, летъ четырнадцати, находившiйся въ услугахъ у княжны. Вытаращивъ глаза и раскрасневшись, онъ донесъ компанiи, что на флейте игралъ какой-то проезжiй. - "Молодецъ!" въ восторге закричалъ князь Таракутовъ, и все принялись ему вторить.

Черезъ несколько дней после неожиданнаго соло, Маловъ заехалъ на постоялый дворъ Горянова. - "Ахъ, я позабылъ сообщить о важномъ происшествiи", сказалъ онъ между прочимъ: "княжна было сгорела". - "Какъ это?* - "Угораздились иллюминовать китайскую беседку, а въ ней была княжна съ другими дамами. Вся беседка вдругъ обнялась огнемъ, а при музыке и общемъ зареве отъ. иллюминацiи сада, ни крика, ни огня никто не заметилъ. Когда все сбежались, то увидели княжну и девицъ въ безпамятстве, лежащихъ на трапе. Вдругъ беседка обрушилась, жестяная кровля упала на землю и прикрыла весь костеръ; въ это время дамы опомнились, а изъ-подъ крыши вылезъ могучiй великанъ въ красной русской рубашке и синихъ шароварахъ,-- весь запачканный, обгорелый. Дамы въ одинъ голосъ закричали, что это ихъ спаситель, а онъ отыскалъ свой армякъ, дубинку, молча взялъ ихъ подъ мышку и скрылся въ гуще деревьевъ. Кто былъ спасителемъ княжны - неизвестно. Кликали кличъ между прiезжими кучерами, между всемъ народомъ, никто не отзывался. Въ одномъ изъ садовыхъ буфетовъ говорили, что кажется онъ приходилъ туда еще до происшествiя, велелъ опорожнить винный фарфоровый холодильникъ, влилъ въ него семь стакановъ крепкаго пуншу и выпилъ залпомъ... Говорили даже странности, ужасы: будто бы видели, что онъ возле ограды парка носилъ на рукахъ и качалъ княжну, какъ ребенка". - "Княжну!" вскричалъ Гориновъ, вскакивая со стула. - "Вздоръ, сущiй вздорь", беззаботно ответилъ Маловъ. - "Воля ваша", сказалъ Горяновъ, опускаясь въ кресло: "а что-то дурное делается съ княжной". - "Роди щекъ говоритъ", заметилъ его прiятель: "что у мужчины бесъ въ ребро, когда ему седина приходитъ на голову, а у женщины въ двадцать летъ".

она редко и не охотно. Обожатели ея разъезжались, домъ княгини пустелъ.

"... Свежесть ея исчезла, румянецъ обратился съ бледность, глаза помутилась, подъ глазами легли свинцовыя полосы. Высокая грудь ея безпрестанно волнуется, походка приняла видъ сладострастный. Она уже не можетъ ничего делать и ничемъ заняться. Мать въ унынiи. Докторъ Крузе не можетъ или не хочетъ знать истины. "Я несчастна, сказала она мне, но я хочу быть лучше несчастною въ настоящемъ положенiи моемъ, чемъ счастливою по прежнему!" - "Все кончено", подумалъ я молча".

-- "Пашинька, такъ-то ты любить свою госпожу? Она гибнетъ, и ты ей помогаешь гибнуть. Разве это любовь?" - Я васъ не понимаю", ответила Паша. - "Не правда тотъ, кого она любитъ, живетъ въ парке, въ итальянскомъ домике. Скажи, кто онъ таковъ?" - "Не знаю". - "Сжалься надъ нею а надъ собой, Пашинька. Есть еще время предупредить зло". - "Что же мне делать?" спросила она. - "Разсказать мне все". - "Нетъ, это слишкомъ низко". - "А высокое въ томъ, чтобъ посредничать между княжной и ея любовникомъ?" - "Да на что это вамъ?" - "Дать знать княгине и остановить, если не поздно". - "О, поздно, поздно!" вскричала она и скрылась.

"Она быстро обернулась, не поправляя своего платья. Окна были заперты: въ комнате сделалось нестерпимо душно. Все лицо ея пылало пурпуромъ непрiятнымъ, волоса были въ безпорядке, коса вилась по плечамъ, губы запеклись, она не могла еще утушить сильнаго своего дыханiя. Одною рукою держалась она за круглую ножку столика и щипала себе губы другою, отъ которой лоснилось, какъ отъ слоновой кости. Одне только маленькiя, прелестныя ручки ея не изменились".

Произошло довольно тягостное объясненiе, хотя и въ скрытыхъ слонахъ. - "Ваши поступки мне известны", между прочимъ сказалъ Горяновъ: "чемъ намерены вы окончить ихъ?" - "Чемъ оканчивается все въ мiре", отвечала она весело: "смертiю!" - "Стоитъ ли онъ любви вашей", опять спросилъ Горяновъ. - "Онъ стоитъ", отвечала она гордо: "но светъ его не стоитъ".

"Постоялаго Двора". Горянову ясно, что княжна Аннета погубило и себя и мать, что она попрала все законы света, что она отдала свое сердце недостойному человеку, но нашъ старикъ, при всей своей проницательности, не въ силахъ даже предвидеть всего ужаса катастрофы, готовящейся въ доме княгиня. Добродушному содержателю постоялаго двора не было дано дожить до известiя о совершенной погибели существа, такъ дорогого его сердцу. Въ тотъ самый день, когда ножъ убiйцы покончилъ съ жизнью Горянова, княжна Анна бежала изъ родительскаго дома. Нужно ли сказывать, что ея соблазнителемъ былъ тотъ самый злодей, который убилъ Горянова, въ отмщенiе за законныя преследованiя, какимъ онъ отъ него подвергался въ старое время, находясь въ Сибири за другiя преступленiя?

"Постоялаго Двора" ведется уже отъ лица Николая Петровича Малова, издателя записокъ покойнаго Горянова. Сделавши нужныя распоряженiя для похоронъ своего друга, Маловъ поспешилъ известить объ ужасномъ происшествiи его лучшихъ друзей: Катениныхъ, Долинскихъ и княгиню Серпуховскую. Но бедствiя житейскiя всегда приходятъ не по одиначке. Въ доме Серпуховскихъ, Николай Петровичъ нашелъ все въ жестокомъ волненiи. Люди бегали по двору, седлали лошадей, запрягали повозки. Дворовыя женщины выли. Никого на парадномъ крыльце, все двери въ доме открыты, все комнаты пусты. Мальчикъ, служившiй княжне, вбежалъ въ комнаты, напевая песню. - "Стой", закричалъ ему Маловъ. "Что у васъ делается? Какъ пропала барышня?" - "Такъ же", отвечалъ онъ: "пропала да пропала. Вчера изволила лечь опочивать, прощалась, говорятъ, со слезами съ ея сiятельствомъ княгинею, а нынче въ десять часовъ поутру не нашли ни ея, ни Прасковьи Петровны, ни коляски, ни четырехъ вороныхъ лошадей, ни Васьки кучера".

Чрезъ два дни возвратилась коляска, въ которой уехала княжна. Она, онъ и Паша остались за сто верстъ, въ казенной засеке, въ избушке какихъ-то раскольницъ. Люди, посланные туда, не нашли никого. Княгиня Серпуховская, отъ тревоги и огорченiя, повредилась въ разсудке.

Въ парке, возле стараго домика, найдено было несколько листковъ бумаги, исписанныхъ рукою княжны; этими записками кончается, вместе съ эпизодомъ княжны Анны, и самый романъ покойнаго Степанова. И надобно отдать справедливость автору "Постоялаго Двора": онъ достойно кончилъ книгу, которая передастъ его почтенное имя потомству. Не взирая на Эффектность катастрофы, не взирая на яркость и жосткость некоторыхъ подробностей, не взирая на сильное неправдоподобiе сближенiи между изящною девушкою и злодеемъ самаго неистоваго свойства, дневникъ княжны Анны проникнутъ чистейшею поэзiею. Зарожденiе пылкой девической любви, ея пламенное развитiе, ея пароксизмъ, ея безумство здесь подмечены и высказаны блистательнымъ образомъ.

Къ удовольствiю взыскательнаго критика, Степановъ, будто совестясь напыщенной темы, давшей ему такой случай явиться знатокомъ женскаго сердца, посвящаетъ весьма немного строкъ самой басне Тогда онъ сделается отрывкомъ и правдивымъ и естественнымъ, представляя изъ себя признанiя страстной женской натуры, вовлеченной въ крайности чрезъ недостойную любовь - обстоятельство, не редко случающееся въ свете... 

Успехъ "Постоялаго двора" былъ весьма значителенъ, хотя, сколько намъ помнится, въ журналахъ того времени не было критическихъ статей, способныхъ разъяснить читателю сущность этого произведенiя, такъ нуждающагося въ оценке и истолкованiяхъ. Но съ одной стороны перiодическiя изданiя отозвались о романе съ значительной, хотя и голословной похвалою,-- съ другой самъ "Постоялый Дворъ", но занимательности событiй, въ немъ разсказанныхъ, представлялъ собой явленiе для всехъ читателей прiятное. Нашимъ разборомъ мы, какъ кажется, показали, какъ богатъ былъ трудъ А. П. содержанiемъ, но кроме содержанiя, въ немъ имелись частности, достойныя всевозможныхъ похвалъ. Мы не могли указать сказанныхъ частностей, стесняясь пределами журнальной статьи. Мы по сказали ни слова о той благонамеренной смелости, съ какою авторъ "Постоялаго Двора" (самъ администраторъ и чиновникъ великой честности) касается служебныхъ злоупотребленiй, преследуетъ лихоимцевъ, неправедныхъ мужей, недостойныхъ своего высокаго званiя. Те эпизоды романа, въ которыхъ изображается провинцiальная администрацiя, где выводятся наружу недостатки людей, во зло употребляющихъ власть имъ данную отъ правительства, показываютъ въ Степанове не только сердце истиннаго верноподданнаго, честнаго сына своей родины,-- но и литератора, способнаго служить делу просвещенiя своимъ меткимъ словомъ. Равнымъ образомъ нельзя не остановиться надъ глазами романа, где темныя и невежественныя стороны сельскаго быта преданы заслуженному посмеянiю. И для носъ, читателей новаго поколенiя, весьма понятны образцы некоторыхъ персонажей "Постоялаго Двора", какъ напримеръ Желбинскаго, истаго кулака, влачащаго жизнь посреди всякаго неряшества,-- помещицы Тораториной, помешанной на тщеславiи и высокомъ тоне, наконецъ преступника Барона, убiйцы своей племянницы, мрачнаго и озлобленнаго человека, въ конецъ совращеннаго корыстолюбiемъ и самовластiемъ. Для публики тридцатыхъ годовъ все эти черты имели свою новость, свой интересъ, свое значенiе. Все изданiе "Постоялаго Двора" разошлось въ самомъ скоромъ времени, а въ то же время другая книга Степанова, другой плодъ его трудолюбивыхъ досуговъ, обратилъ на себя вниманiе людей учоныхъ и жаждущихъ серьознаго чтенiя. говоримъ про описанiе Енисейской губернiи, посвященное Е. И. В., въ Бозе почившему Императору Николаю Павловичу.

Нами было замечено въ свое время о томъ, что доклады губернатора Степанова, доставляемые изъ Енисейска, постоянно удостоивались вниманiя Государя Императора, не по одному ихъ служебному значенiю, но и по крайней занимательности, съ какою они были изложены. Высочайшее одобренiе, неоднократно передаваемое Александру Петровичу, навело его на мысль ознаменовать время своего служенiя въ Сибири какимъ-либо прочнымъ трудомъ, результатомъ его собственной опытности и учоныхъ пособiй, какими онъ могъ располагать, какъ начальникъ края. Изданiе "Енисейскаго Альманаха", сосредоточившее около губернатора всехъ людей, способныхъ помогать ему въ статистическомъ и этнографическомъ отношенiи, помогло ему приступить къ делу безъ промедленiй. Покидая Красноярксъ, онъ увезъ съ собою весь матерiалъ книги, про которую теперь говорится. Проживая въ деревне и имея довольно свободнаго времени, Степановъ занялся обработкою данныхъ, вывезенныхъ имъ изъ Сибири." Трудъ шолъ успешно и въ высшей степени добросовестно; всякiй читатель, сколько нибудь освоившiйся съ складомъ авторскаго дарованiя, безъ труда найдетъ манеру Степанова въ мельчайшихъ подробностяхъ "Описанiя". Вся книга, до сихъ поръ ценимая знатоками дела, не потерявшая въ теченiи столькихъ летъ даже малой части своей занимательности, состоитъ изъ осьми отделенiй, въ двухъ томахъ. Издана она въ 1835 году; после поднесенiя книги Государю. Степановъ получилъ подарокъ по чину и десять тысячь рублей ассигнацiями на издержки изданiя.

Много распространяться по поводу "Описанiя Енисейской Губернiи" мы не намерены: все достоинства труда сами сказываются при первомъ чтенiи, между темъ какъ его несовершенства (неизбежныя везде и всюду) давно уже указаны людьми, более насъ сведущими. Достаточно будетъ только указать на две стороны, составляющiя важное, основное достоинство книги.

въ его высокомъ поощренiи заключалось поощренiе А. П., какъ администратору, ибо деловой документъ, интересный но изложенiю, всегда показываетъ въ излагающемъ лице несомненную любовь къ своему предмету. Тамъ, где речь идетъ о казацкихъ поселенiяхъ, о водворенiи ссыльныхъ, овине и соли, о полицiи и приказахъ общественнаго призренiя - ничего не возьмешь ни риторикой, ни красотами слога. Описанiе края неизученнаго и нелюбимаго никогда не прочтется съ легкостью; группированiе данныхъ, добытыхъ чрезъ чужiя руки, фактовъ не близкихъ къ душе пишущаго докладъ, не можетъ быть совершено съ удовлетворительностью. Степановъ служилъ горячо, ревностно; край, ему вверенный, казался ему краемъ истинно-поэтическимъ, оттого онъ, даже въ повестяхъ своихъ и романе, не можетъ хладнокровно говорить о Сибири. Независимо отъ дара изложенiя и способностей Степанова, какъ повествователя, въ его книге слышится голосъ истиннаго сына своей родины. Въ счастливой, обильной Енисейской области онъ видитъ блаженный уголокъ своего собственнаго, ему принадлежащаго, ему дорогого отечества. А потому все его разсказы о Енисейской губернiи поражаютъ горячностью, необыкновенною въ то время, когда по Россiи никто не путешествовалъ охотно, когда о богатейшихъ и живописнейшихъ областяхъ нашей земли почти ничего не писалось живымъ литературнымъ языкомъ. Со времени изданiя "Описанiя Енисейской Губернiи" прошло двадцать два года; русская литература въ это время обогатилась многими замечательными сочиненiями но части статистики и этнографiи Россiи; основанiе учоныхъ обществъ, учрежденiе премiй, печатанiе спецiальныхъ перiодическихъ изданiй - придали важное развитiе науке землеведенiя; но и въ наше время, после двадцати двухъ летъ, плодотворныхъ для науки, книга Степанова не утратила ни своего значенiя, ни той увлекательности, какiя были за ней признаны тотчасъ же после ея появленiя. Другая светлая сторона въ труде покойнаго А. П. - это обилiе просвещенныхъ, честныхъ взглядовъ, въ ней заключающихся. Сухiе умники и чиновники, прирожденные враги людей поэтически развитыхъ, могутъ говорить сколько угодно о неспособности этихъ последнихъ къ деламъ практической администрацiи,-- ихъ приговоры всегда останутся пищей для одного невежества. Само собой разумеется, если подъ словомъ "неспособный человекъ" мы станемъ разуметь человека, делающаго промахи въ служебной Формальности; если подъ именемъ "практической администрацiи" мы будемъ понимать уменiе отписываться и очищать дела къ сроку ревизiи, намъ останется только преклониться предъ сухими умниками рутинерами. Но для лицъ, желающихъ видеть въ администраторе гонителя злоупотребленiй, просветителя, двигателя однимъ словомъ - весь вопросъ станетъ иначе. Въ душе, смягченной наукою, просветленной строгими нравственными началами, подготовленной къ власти опытомъ не напрасно прожитой жизни - не можетъ быть неспособности къ широкой и практической деятельности. Взглядъ человека, взросшаго на идеяхъ красоты, добра и правды, всегда зорче, чемъ взглядъ администратора но рутине, его сердце будетъ горячее, его слово окажется несравненно метче, а деятельность самобытнее и смелее. Покойный Степановъ явился самобытнымъ и смелымъ человекомъ во всехъ главахъ "Описанiя", касающихся администрацiи края, когда-то ввереннаго его попеченiю. Не страшась упрека въ несвоевременности и даже резкости некоторыхъ воззренiй, онъ указываетъ на злоупотребленiя по той или другой отрасли, на недостаточность того или другого постановленiя но управленiю краемъ, на возможность развить такое-то благое начинанiе, на необходимость измененiя и реформы но многимъ инымъ предметомъ. Ошибаясь во многомъ, онъ ошибается не отъ недобросовестности, не отъ желанiя отличиться бойкою мыслью, а отъ слабости, общей всемъ людямъ. Развивая какую-нибудь идею применимую (а въ настоящее время даже примененную), онъ говоритъ такъ, какъ следуетъ говорить человеку, считающему царскую службу не однимъ средствомъ къ полученiю жалованья или знаковъ отличiя. Заметки его о крае, представляющемъ такое неистощимое поприще для истиннаго администратора поражаютъ своей безыскусственностью. Степановъ не маскируется фразами, не употребляетъ нынешнихъ речей по поводу благихъ меръ правительства, уже данныхъ и принятыхъ къ исполненiю; онъ постоянно глядитъ впередъ и впередъ, съ рвенiемъ весьма редкимъ въ чиновникахъ его возраста и воспитанiя. И вся книга, наконецъ, заключается трогательными страницами, въ которыхъ авторъ, защищая мысль объ учрежденiи Енисейской губернiи, говорятъ, что пожертвованiя казны, неразлучныя съ этимъ отделенiемъ целаго края, имели благотворное влiянiе на преуспеянiе области...

Авторъ "Постоялаго Двора" прожилъ въ с. Троицкомъ до осени 1834 года, доканчивая свой романъ и "Описанiе"; съ наступленiемъ следующаго года, онъ уже былъ въ Петербурге и занималъ небольшое помещенiе въ Измайловскомъ полку, по близости къ детямъ. Не смотря на быстрый успехъ "Постоялаго Двора", не взирая на 10,000 руб. асс., полученные отъ монаршихъ щедротъ на изданiе другой рукописи, лета А. П. не только не пришли въ хорошее положенiе, но, напротивъ того, запутались еще более. Старшiе сыновья нуждались въ поддержке; за трехъ младшихъ приходилось платить въ пансiонъ; младшiй сынъ оставался еще въ Троицкомъ; две дочери воспитывались въ казенныхъ заведенiяхъ. Расходы могли назваться великими, а между темъ деревенская жизнь не прiучила Степанова къ хозяйству: онъ оставался и на старости летъ темъ же литераторомъ-философомъ, какимъ мы ею знали до сихъ поръ, темъ же благодушнымъ смертнымъ, чуждымъ всякаго житейскаго ухищренiя. Совсемъ темъ, сколько можно судить но семейнымъ заметкамъ и духу несколькихъ статей, писанныхъ Степановымъ въ то время, онъ не считалъ себя несчастливымъ, не ропталъ на судьбу, жилъ, какъ могъ, и радовался тому, что могъ часто видеться съ детьми, нежно имъ любимыми. Онъ возобновилъ свои столичныя связи, вступилъ въ число сотрудниковъ старой "Библiотеки дли Чтенiя" и сблизился съ О. И. Сенковскимъ, ея редакторомъ. Въ 1836 году Степановъ назначенъ былъ губернаторомъ въ Саратовъ, но занималъ этотъ постъ весьма не долго. Высокое покровительство Государя, столько разъ оказываемое А. П. во время прежней его службы, осенило его и при конце его административной деятельности; по Высочайшему повеленiю, А. П. былъ причисленъ къ Министерству Внутреннихъ Делъ, съ оставленiемъ содержанiи. Трудныя занятiя Степанова, во время последней занимаемой имъ должности, значительно разстроили его здоровье и имели влiянiе на расположенiе духа и нравственныя его силы.

Грустнымъ и больнымъ старикомъ вернулся авторъ "Постоялаго Двора" въ Петербургъ летомъ 1837 года. Онъ опять поселился въ Измайловскомъ полку, въ доме Княжнина, где была его квартира и до отъезда въ Саратовъ. Въ одной рукописной повести, относящейся къ этому времени (разсказъ идетъ отъ авторскаго лица), находимъ мы несколько автобiографическихъ подробностей, которыя и передаемъ здесь, какъ передавали мы подобныя черты изъ "Постоялаго Двора", не ручаясь за полную ихъ достоверность, "Черезъ годъ после моего свиданiя съ княгиней", говоритъ авторъ рукописи, "притащился я кое-какъ въ столицу. У меня квартиры еще не было, потому-что не на что было нанять. Чемоданчикъ мой съ бельемъ оставилъ я у моихъ ближнихъ, тоже бедныхъ людей, а самъ обедалъ и ночевалъ попеременно у прiятелей, которые не только позволяли мне выспаться на ихъ диванахъ, но еще поили меня хорошимъ кофеемъ или чаемъ". Въ другомъ месте той же рукописи Степановъ разсказываетъ отъ своего лица, что постоянной целью его прогулокъ былъ памятникъ его бывшаго начальника Суворова, которому онъ ходилъ каждый день кланяться. Эта черта весьма характеризуетъ покойнаго писателя, также, какъ еще одинъ отрывокъ изъ заключенiя той же ненапечатанной повести.

"Испытанiя, которыя я прошелъ въ жизни" - говоритъ онъ - "такъ меня умяли и угомонили, но мне остается одна только надежда, и кажется верная, какъ дважды два - четыре. Я говорю о земле..." - "Ну, слава Богу", перевала меня княгиня: "а много вамъ дадутъ земля?" - "Я думаю, что не менее трехъ аршинъ".

Вообще вся ненапечатанная вещица, о которой говоримъ мы, построена на идее довольно замечательной. Целое богатое, избалованное счастьемъ семейство, тревожится отъ мелкихъ горестей жизни, сетуетъ на ничтожнейшiя испытанiя, и все эти фантастическiя треволненiя поверяются автору, въ самомъ деле измученному жизнью и не сетующему на свое горе. Отъ противоположности между горемъ действительнымъ и горемъ "для красоты слога" рождается несколько разговоровъ и сценъ, не лишенныхъ занимательности. Нетъ сомненiя въ томъ, что вся повесть, выправленная самимъ авторомъ и напечатанная на страницахъ старой "Библiотеки для Чтенiя", оказалась бы не хуже "Ветошника Алеши", "Чертовыхъ Салазокъ" и другихъ мелкихъ произведенiй Степанова, съ удовольствiемъ читавшихся въ свое время.

"Библiотека для Чтенiя" и ея первымъ редакторомъ продолжались и во время последняго пребыванiя нашего автора въ Петербурге. Авторъ "Постоялаго Двора" могъ назваться дорогимъ сотрудникомъ для всякаго журнала: его имя было любимо читателемъ; онъ писалъ много и легко; всякая пещь его отличалась умною мыслью, положенною въ ея основанiе; наконецъ, А. И., какъ но своей манере повествовательной, такъ но своему взгляду на литературу, составлялъ заметное исключенiе въ ряду литераторовъ одного съ нимъ возраста. Онъ занимался деломъ съ любовью, не гляделъ на журнальную часть, какъ на нечто себя недостойное, применялся къ идеямъ и требованiямъ новаго литературнаго перiода, не держался никакихъ стариковскихъ замашекъ ни въ слоге, ни въ замысле своихъ легкихъ произведенiй. Для него не существовало никакихъ литературныхъ партiй; на всякаго писателя, отмеченнаго вниманiемъ публики, Степановъ, не взирая на собственную свою известность, гляделъ, какъ на уважаемаго наставника. Въ некоторыхъ подробностяхъ онъ даже слишкомъ далеко заходилъ, отъ недоверiя къ своимъ силамъ и отсутствiя опытнаго руководителя. Его увлекали и парадоксально-цветистая манера Брамбеуса, и метафоричность Марлинскаго, и мелодраматическiе эффекты модныхъ французскихъ писателей. Русская повесть, особенно повесть журнальная, по мненiю А. П., было самымъ легкимъ родомъ литературной деятельности, произведенiемъ, почти не подлежащимъ художественной критике. Умная мысль въ основанiи, бойкость въ разсказе, Эффектность и внешнiй интересъ басни - вотъ все, что только могъ читатель желать отъ повести ему предлагаемой. По правде сказать, въ 1837 году немногiе литераторы думали иначе, а "Библiотека для Чтенiя", которую А. П. уважалъ всемъ сердцемъ, въ сказанномъ отношенiи была скорее позади, нежели впереди русскихъ литераторовъ.

Вследствiе всего нами сказаннаго, мы не будемъ распространяться ни о перiоде журнальной деятельности Степанова, ни о его романе "Тайна", въ свое время имевшемъ своего рода успехъ и возбудившемъ разные толки между читателями. Романъ этотъ вышелъ въ светъ уже после смерти А. П., писанъ былъ онъ торопливо и не ровно, посреди всякаго рода горестей, неудачь и бурь житейскихъ. Въ немъ есть не мало замечательныхъ страницъ и что еще важнее, несколько свежей, непринужденной веселости, более всехъ другихъ данныхъ свидетельствующей о душевной твердости сочинителя. Но ни повести, напечатанныя въ "Библiотеке для Чтенiя", ни романъ "Тайна", какъ мы уже сказали, не прибавляютъ ничего къ литературной репутацiи Степанова; одни лица глубоко сочувствующiя трудамъ покойнаго романиста имеютъ право глядеть на последнiя его сочиненiя такъ, какъ за несколько летъ до ихъ появленiя, европейскiй читатель гляделъ на "Опасный Замокъ" больного, добраго, измученнаго жизнью Вальтеръ-Скотта.

до крайнихъ пределовъ. Суворовскiй воинъ не поддавался болезни, какъ до техъ же поръ не поддавался ударамъ неблагосклонной судьбы, не ложился въ постель и действительно не чувствовалъ никакихъ страданiй, но съ каждымъ днемъ силы его ослабевали. Наконецъ А. П. слегъ, зная очень хорошо, что ему не встать более съ одра болезни. Какъ у большей части отцовъ нашихъ, крепкихъ людей предшествовавшаго намъ поколенiя, у него первая уступка недугу вела за собой последнiй фазисъ болезни. Степановъ предчувствовалъ спою кончину и радовался ей. Онъ любилъ жизнь, но уже не могъ ждать отъ нея никакихъ радостей. И служебная, и литературная деятельность уже не радовали, состоянiя у него не осталось никакого" большое семейство и заботы, съ нимъ сопряженныя, обременяли ослабевшiя силы благороднаго труженика. А. П. говорилъ о смерти какъ объ отдыхе, безъ радости и грусти, по съ полной верою въ благость Всемогущаго. И Богъ далъ ему кончину, какой онъ всегда желалъ, какъ лучшей награды за свое многотрудное поприще. 26-го ноября, рано утромъ, авторъ "Постоялаго Двора" скончался тихо и безболезненно, въ кругу всехъ людей, которые были ему дороги. Его кончина была счастливее, чемъ кончина его Горянова, не поцеловавшаго своихъ детей передъ смертью. Степановъ умеръ такъ, какъ въ былое время баснословной италiйской компанiи засыпалъ после тяжкаго, усиленнаго перехода. Къ нему можно и должно применить безсмертные стихи великаго поэта:

Онъ умеръ, какъ и многiе: безъ шума,
Но съ твердостью.

1857.