"Полное собранiе сочиненiй русскихъ авторовъ". - Сочиненiя В. Л. Пушкина и В. Д. Веневитинова. СПБ. 1855.
Всякiй разъ, когда намъ случается, бывая въ Москве, ездить по живописнымъ московскимъ улицамъ, глазъ нашъ съ особенною любовью останавливается на старыхъ, обширныхъ, просторныхъ, барскихъ строенiяхъ, въ которыхъ когда-то кипела московская жизнь прежняго времени, жизнь памятная многимъ, много разъ разсказываемая въ стихахъ и прозе, схваченная Грибоедовымъ съ сатирической точки зренiя, жизнь, конечно, имевшая много смешныхъ сторонъ, но исполненная и некоторой поэзiи. Для насъ, по крайней мере, такъ много слышавшихъ о жизни московскаго общества въ первое двадцатипятилетiе нашего века, помыслы о ней имеютъ нечто светлое, успокоительное, завлекательное. Эти древнiе дома съ фронтонами, колоннами, эти зданiя съ бельведерами и длинными боковыми флигелями, эти обширные прiюты стараго гостепрiимства и старой здоровой гастрономiи - милы до крайности. Намъ жаль видеть ихъ въ рукахъ спекуляторовъ и прижимистыхъ торговцовъ, намъ грустно думать, что эти добрые московскiе палаццо покинуты своими обладателями, отданы въ наймы клубамъ и содержателямъ пансiоновъ, не украшены старыми гербами старыхъ фамилiй, не оживлены многочисленною прислугою и даже не будятъ въ большинстве проходящихъ никакого живого воспоминанiя. Намъ жаль этихъ барскихъ почтенныхъ домовъ съ такими тенистыми садами, съ такими большими залами, съ такими просторными столовыми! Новые дома ихъ бывшихъ владетелей, дома сооруженные на общiй столичный манеръ, съ чугунными лестницами и небольшими теплыми комнатами, въ которыхъ наставлено столько произведенiй Гамбса - Бенвенуто Челлини нашего прозаическаго времени, вовсе намъ не нравятся, если они стоятъ рядомъ съ старыми зданiями, сейчасъ нами описанными. Все наши симпатiи на стороне старыхъ московскихъ зданiй, и на новые отели въ новомъ вкусе мы глядимъ также косо, какъ гляделъ Пушкинъ на каменный многоэтажный домъ, дерзко занявшiй место столь любимаго имъ домика въ Коломне! Да, что бы ни говорили острословы, съ давнихъ поръ вменяющiе себе въ непременную обязанность трунить надъ Москвою, Москва стараго времени имела свой любопытный перiодъ, совершенно способный вдохновить нашихъ будущихъ Вальтеръ-Скоттовъ. Въ этой красивой, спокойной столице, раскинутой по такимъ живописнымъ холмамъ, равно удаленной отъ глуши и отъ безмерно-хлопотливаго Петербурга, изукрашенной свежими садами и опоясанной такими изящными бульварами, было много просторныхъ барскихъ домовъ, и въ домахъ этихъ жили люди, умевшiе веселиться. Русскiй человекъ любитъ прерывать свою деятельность днями спасительнаго, полнаго отдыха; а для огромнаго количества нашихъ согражданъ, для отцовъ и дедовъ нашихъ, радушная Москва именно была местомъ такихъ отдыховъ. Въ старой Москве стекались люди самого разнообразнаго свойства и еще разнообразнейшихъ направленiй, стекались не для делъ, не для подражанiя, не для того, чтобы удивлять другъ-друга, но съ единственною целью отдохнуть и повеселиться, поглядеть на людей, дать людямъ на себя насмотреться, приготовиться къ будущимъ трудамъ или навсегда успокоиться отъ прежнихъ, более или менее полезныхъ трудовъ. Подобно тому какъ на европейскихъ минеральныхъ водахъ вся публика знакомится въ одинъ часъ и на весь сезонъ уже представляетъ одно сплошное общество,-- точно также въ старой Москве все сколько нибудь благообразное, воспитанное и имеющее охоту выезжать, составляло одинъ постоянный кругъ почти-что безъ деленiя на кружки и разряды. Человекъ съ глазами на своемъ месте и имеющiй фракъ на плечахъ, проживши въ Москве годъ, считалъ за порочное дело не знать всей Москвы; вся же Москва его давно знала и извлекала изъ него все, что могъ дать ей новый человекъ, имеющiй на плечахъ фракъ пристойнаго покроя. Если московскiе старожилы, да и наши отцы, не увлекаются въ своихъ разсказахъ чувствами понятнаго умиленiя къ прошлому, то, основываясь на ихъ словахъ, мы можемъ сказать, что въ старой Москве наука жизни была развита блистательно. Ни фатовъ, ни горделивыхъ нахаловъ, ни тщеславныхъ злоязычниковъ не было въ городе, ихъ не потерпела бы Татьяна Юрьевна и княгиня Марья Алексеевна - зато и отдадимъ должную честь Татьяне Юрьевне и княгине Марье Алексеевне! Роскошь, этотъ ядовитый червь, гложущiй большiе города, расторгающiй связи семействъ, сокращающiй жизнь нашу - этой роскоши почти не существовало въ городе, не взирая на почтенные палаццо, о которыхъ мы сейчасъ говорили, не взирая на кареты шестерикомъ, не взирая на обилiе двухаршинныхъ стерлядей. Пока англiйскiй клубъ не избаловалъ гастрономовъ и не нанесъ страшнаго удара семейной жизни, потребности самыхъ богатыхъ Москвичей поражали своей разумностью, той разумностью, безъ которой самое теплое гостепрiимство приметъ колоритъ болезненно-тщеславный. Московскiе богачи, каждый день дававшiе обеды на сотню человекъ, кормили своихъ гостей простыми кушаньями и сами не знали кухонныхъ ухищренiй, приносящихъ съ собой раззоренiе. Изъ Москвы прибылъ къ намъ тотъ афоризмъ, безъ котораго, по нашему мненiю, не существуетъ истинной гастрономiи: человекъ долженъ видеть, что онъ естъ: всякая хитрая приправа кушанью можетъ только возбудить неудовольствiе гостя и навести подозренiе на хозяйскаго повара. Почти такимъ же взглядомъ руководились распорядители и учредители общественныхъ увеселенiй. Огромная зала дворянскаго собранiя, въ наше время никогда не наполняющаяся вполовину,-- въ старые годы бывала полна по два раза въ неделю, полна веселящейся публики, и публика танцовала въ ней до упаду, какъ на дружескомъ семейномъ вечере. Какимъ дивнымъ путемъ директоры могли такъ часто наполнять свои залы? Система ихъ была весьма проста: они изгнали роскошь, не требовали роскоши отъ. гостей, убеждали дамъ одеваться какъ можно проще и такимъ образомъ сделали собранiе доступнымъ для всего хорошаго общества. Еслибъ красавицамъ старой Москвы сказали, что летъ черезъ тридцать-пять наступитъ время, когда каждый выездъ семейства на балъ будетъ обходиться въ тысячу рублей, и когда самыя богатыя плясуны станутъ сидеть дома, не имея возможности бросать столько денегъ на одинъ вечеръ,-- красавицы старой Москвы или подняли бы на смехъ прорицателя, или восплакали бы о своихъ детяхъ! Рядомъ съ такой уверенностью въ деле увеселенiя шла изобретательность, свойственная только людямъ образованнымъ, хорошимъ и дружнымъ между собою. Разспросите какихъ нибудь старушекъ о томъ, каковы были концерты московскаго собранiя, маскарады, ужины, баснословные по дешевизне и наконецъ знаменитые утреннiе балы, утреннiе балы, на которыхъ должно было блистать красотой и свежестью лица, никакъ не кружевами и не бриллiантами. Боже! какой трепетъ и какое волненiе возбуждали эти утреннiе балы, срочный экзаменъ для красавицъ, экзаменъ, отъ котораго отделываться было нельзя, подъ страхомъ прослыть за старуху, употребляющую румяна! Такова была зимняя жизнь прежней Москвы, и летняя ея жизнь имела тоже свою прелесть. О маленькихъ дачахъ, съ ихъ крашеной мизерностью и теснотою, такъ располагающей къ уличной жизни,-- никто не имелъ понятiя - на лето Москвичи или разъезжались по своимъ именiямъ, или проживая въ городе, въ своихъ собственныхъ садикахъ, во всякой свободный часъ посещали то или другое изъ барскихъ именiй, постоянно открытыхъ всякому званому и незваному. Мудрено ли, что жизнь подобнаго рода находитъ себе до сихъ поръ восторженныхъ поклонниковъ между нашими отцами и тетушками? Мудрено ли, что и мы сами, наслушавшись ихъ разсказовъ о нашей старой Москве, не можемъ видеть стараго, запущеннаго барскаго дома на какой-либо московской улице,-- не можемъ видеть такого дома и не призадуматься о всемъ томъ, чему такой домъ, ныне заброшенный или проданный,-- былъ когда-то свидетелемъ!
Читатель, очень хороню знающiй, что въ начале предлагаемой ему статьи выставлены имена двухъ поэтовъ нашихъ, В. Пушкина и Веневитинова, можетъ быть, сетуетъ на наши разглагольствованiя о московской жизни и думаетъ при этомъ, "да какое же отношенiе можетъ быть между этой жизнью и рецензiею, которой я дожидаюсь? Но мы смеемъ надеяться, что половина нашего дела сделана. Впечатленiе, произведенное на насъ полнымъ собранiемъ стихотворенiй Василiя Львовича Пушкина, какъ нельзя более сходствуетъ съ впечатленiемъ при виде старыхъ, почтенныхъ московскихъ домовъ, о которыхъ мы говорили недавно. Въ этихъ домахъ когда-то жили добрые, счастливые, умные люди,-- умевшiе веселиться, въ этомъ поэте жилъ духъ веселаго, образованнаго человека, хорошо понимавшаго науку жизни. О целомъ занимательномъ перiоде московской жизни говорятъ намъ барскiе дома Москвы,-- объ этомъ самомъ перiоде напоминало намъ дарованiе В. Л. Пушкина, одного изъ образованнейшихъ москвичей стараго времени. Съ этой точки зренiя труды Василья Львовича, слабые въ безусловномъ смысле, имеютъ некоторое относительное достоинство. Въ нихъ сказывается намъ почтенный эпикуреецъ стараго поколенiя, человекъ воспитанный и сочувствующiй словесности, взросшiй на Вольтере и Горацiе, родственникъ и соименникъ великаго певца нашего, сверстникъ и другъ такихъ людей какъ Карамзинъ, Жуковскiй, Дмитрiевъ, князь Вяземскiй и A. И. Тургеневъ.
Василiй Львовичъ считался украшенiемъ стараго московскаго общества, и хотя по связямъ своимъ не разъ посещалъ любимую свою резиденцiю, но Москва, по его собственному выраженiю, была для него всегдашнымъ прiютомъ отъ бурь житейскихъ. Спокойная, разнообразная, несколько ленивая жизнь старой нашей столицы, какъ нельзя лучше подходила къ понятiямъ и средствамъ поэта, стоявшаго на рубеже двухъ литературныхъ поколенiй, и этимъ самымъ отчасти обреченнаго на скромную деятельность. Не смотря на сатирическое направленiе некоторыхъ произведенiй В. Л. Пушкина, не взирая на его роль въ арзамасскомъ литературномъ обществе, не смотря на "Грозный Вотъ" "пiитическое упражненiе", какъ на умственную гимнастику" какъ на игру, честную, полезную игру и ничего более. "О радость, о восторгъ! и я... и я -- пiитъ!" возгласилъ онъ въ одномъ изъ своихъ стихотворенiй, читанномъ на вечере у Хераскова; но едва-ли восторженное восклицанiе, здесь приведенное, не было сказано для одной красоты слога, въ угодность певцу "Россiады", всегда считавшему светскаго Василья Львовича за ветрогона, пренебрегающаго прямымъ путемъ къ вершине росскаго Пинда. М. А. Дмитрiевъ, въ своихъ любопытныхъ заметкахъ о литературе стараго времени, сообщаетъ намъ исторiйку, основываясь на которой, мы и произносимъ свое сужденiе. Одинъ разъ В. Л. Пушкинъ явился къ высокопарному автору "Кадма и Гармонiи" съ небольшимъ сверткомъ стиховъ, собираясь прочесть ихъ суровому старцу. Херасковъ, вне своего собственнаго признанiя не признававшiй никакихъ другихъ пiитическихъ направленiй, быль убежденъ, что дело идетъ о какой-либо трагедiи, поэме, оде и такъ далее. Пушкинъ развернулъ свертокъ, и вдругъ уши маститаго ветерана поразились следующими звуками:
Чемъ я начну теперь? Я вижу, что -
Нейдетъ тутъ ни къ чему, где рифма - барабанъ;
Известно вамъ, друзья, что галка не - фазанъ,
гетманъ;
обманъ:
Разсмейтесь - я счастливъ. Послушайте -
Былъ добрый человекъ. Что наша жизнь? - романъ,
Онъ часто говорилъ. Что наша смерть? - туманъ.
лабарданъ.
И если жъ я умру, пусть трупъ мой хищный - вранъ,
Какъ хочетъ, такъ и естъ; смерть, грозный -
Уноситъ все съ собой. И дубъ, о - маяранъ,
И червь и человекъ въ рукахъ ея - воланъ:
карманъ;
Оттуда не уйдешь ни въ Лондонъ, ни въ - Миланъ.
Гiенна, леопардъ; могила не - диванъ:
Когда подумаю, что лезть мне въ - чемоданъ,
станъ,
Поморщусь и вздрогну. Я въ - Музулипатанъ
Согласенъ хоть сейчасъ; пройду -
Но пусть я буду живъ! Пусть жизни - караванъ
Въ дороге будетъ ввекъ. Французъ и - молдаванъ
пещанъ;
A въ жизни мило все, крапива и - тюльпанъ.
Живу, люблю, горю; Амуровъ мне -
Вулканъ
И Марсъ, и Аполлонъ, Добрыня и - Полканъ
тарлатанъ --
Прекрасно все на той, которой онъ - колчанъ
И стрелы далъ свои. Амуръ - --
Въ романахъ говоритъ известный - де-Трессанъ.
Амуръ богъ радостей, гласитъ вамъ - Унцельманъ:
музульманъ
Готовы въ роте быть, Эротъ где - капитанъ;
Захочетъ сильный богъ, красавецъ и - --
Пойду съ Темирой я въ огонь о въ - океанъ.
нарочно выбранныя съ трудомъ, для усиленiя трудности въ задаче. Задача, какъ всякiй самъ можетъ поверить, была выполнена прекрасно, и нетъ сомненiя, что все jeux d'esprit Василья Львовича, еслибъ ихъ собрать въ одну книжку, составили бы сборникъ весьма характеристическiй.
Между этими jeux d'esprit, иногда принимавшими большiе размеры и очень часто отделываемыми съ великимъ тщанiемъ, необходимо надо упомянуть о поэме, на которую не разъ ссылается А. С. Пушкинъ, въ V главе "Онегина" и въ своихъ мелкихъ заметкахъ. Это шуточное произведенiе, содержащее въ себе разсказъ о томъ, какъ одинъ буйный и промотавшiйся прiятель увлекъ автора въ собранiе гулякъ, неспособныхъ провести вечера не подравшись, знакомо всему свету и содержитъ въ себе признаки таланта истиннаго; а фигура Буйнова, растрепаннаго господина, подтибрившаго рысаковъ у Пахома и мечтавшаго о томъ какъ бы лихо прокатиться по городу и подставить фонари своему ближнему - стоитъ передъ читателемъ какъ живая. Впечатленiе, оставленное въ насъ некоторыми мастерскими подробностями всего разсказа, было такъ замечательно, что въ первый разъ увидавъ полное собранiе стиховъ В. Л. мы долго искали въ нихъ какихъ нибудь картинъ московскаго быта, набросанныхъ знакомой размашистой кистью,-- но ожиданiя наши были напрасны - поэтъ или не сознавалъ самъ своего дара или не умелъ извлечь изъ него полное для искусства примененiе. Жаль, истинно жаль, что между тысячами слушателей, толпившихся вокругъ Василья Львовича и съ хохотомъ внимавшихъ разсказу про Буянова, не нашлось ни одного строгаго ценителя, который сказалъ бы даровитому шутнику: "въ тебе кроется талантъ оригинальный, талантъ истинный, талантъ, котораго не следуетъ тратить на шалости. Произведенiе твое исполнено меткихъ выраженiй, живыхъ стиховъ, картинъ, достойныхъ фламандскаго живописца, юмора, которому надобенъ лишь просторъ и достойная тема. Будь же самимъ собою, пока еще время. Брось стихотворныя шалости, оставь шутки и подражанiя Дмитрiеву, будь самимъ собою и знакомь насъ съ русскою жизнью, безъ прикрасъ и риторическихъ умствованiй!" Еслибъ у Василья Львовича нашелся подобный советникъ, и еслибъ советы подобнаго рода затронули его за живое,-- мы имели бъ однимъ оригинальнымъ поэтомъ больше, и имя Василiя Пушкина не казалось бы ничтожнымъ письмомъ, даже еслибъ его сказать тотчасъ после имени Пушкина - Александра.
После всего сказаннаго нами, понятно будетъ читателю, много ли пользы и наслажденiя получитъ онъ, пробегая полное собранiе сочиненiй В. Л. Пушкина. Для человека, знакомаго съ старой Москвою и прежнимъ литературнымъ кругомъ - многiя темныя места покажутся ясными и стало быть книга отъ того выиграетъ. Для наблюдателя, имевшаго случай слыхать разсказы о литературномъ перiоде времени Василья Львовича, чтенiе его стихотворенiй не будетъ лишнимъ деломъ. Но для любителей истинной поэзiи, даже для поклонниковъ легкаго чтенiя - едва ли разбираемый нами поэтъ въ силахъ дать что-либо прiятное. Дарованiе его слишкомъ неопределенно, и самъ онъ не веритъ въ свое дарованiе. Литература, какъ мы уже заметили одинъ разъ, для Василiя Львовича была умственною гимнастикою, никакъ не деломъ всей жизни, не любимымъ трудомъ, не ежечасною борьбою въ пользу своего таланта. Воспитанный на французскомъ языке, французскомъ уме и французскихъ поэтахъ, Пушкинъ старшiй съумелъ остаться русскимъ по сердцу,-- но его мiросозерцанiе, его жизнь, его умъ, его капризы, наслажденiя, предразсудки - все это было Французскимъ. Въ Хераскове чтилъ онъ уваженiе къ псевдоклассицизму, въ Шишкове и парнасскихъ славянахъ ненавиделъ онъ поползновенiе вражды съ заранее принятыми авторитетами. Умъ, или вернее остроумiе, были божествами для Василiя Львовича, разрядъ головной поэзiи былъ для него любимымъ разрядомъ; къ романтизму онъ не питалъ никакого сочувствiя, къ блистательнымъ начинанiямъ своего великаго племянника онъ оставался холоденъ и даже полувраждебенъ, какъ говорятъ некоторые. Такимъ образомъ воспитанiе и предразсудки певца Буянова шли совершенно наперекоръ всему тому, что въ немъ таилось хорошаго, какъ въ литераторе. В. Пушкинъ умелъ писать живымъ, меткимъ, чисто разговорнымъ языкомъ, но даръ этотъ употреблялъ только изредка, въ басняхъ, на всякомъ шагу не доверяя себе и думая - не зашелъ ли онъ слишкомъ далеко, не вдался ли онъ въ низость и тривiальность языка? Мастерски изображая типическiя лица въ своихъ шуточныхъ (и стало быть ненапечатанныхъ произведенiяхъ), онъ избегалъ всякой картинности въ стихотворенiяхъ, назначавшихся къ печати и даже смеялся надъ картинностью манеры въ молодыхъ поэтахъ. Зная некоторыя черты русскаго быта и даже умея передавать нашу народную речь, Василiй Львовичъ считалъ, что подражанiе Горацiю или мадригалъ Хлое во сто-кратъ выше всякой картины изъ русскаго быта. Подобно тому какъ самыя хорошенькiя маркизы стараго версальскаго двора считали неловкимъ выезжать въ гости ненарумянившись,-- такъ и нашъ авторъ считалъ неприличнымъ пускаться въ печать, не запасшись игривостью, шутливостью, остроумiемъ словъ, ловкими сближенiями въ конце каждой пьески. Намъ кажется, что всякiй разъ, когда фантазiи Василiя Львовича представлялась мысль простая и меткая, выраженiе или народное или очень картинное, онъ говорилъ себе усмехаясь - это годится для "Опаснаго Соседа", но никакъ для серiознаго произведенiя. Нашъ поэтъ былъ слишкомъ уменъ для того, чтобъ говорить высокопарнымъ слогомъ и возноситься къ когда-то росшимъ въ изобилiи на высотахъ росскаго Пинда, но убегая отъ трескучаго фразерства, онъ не могъ спастись отъ другой Харибды старыхъ нашихъ литераторовъ,-- то есть отъ той фальшивой, сладенькой простоты или полупростоты, жрецами которой были Богдановичъ и отчасти Дмитрiевъ. Оттого все собранiе стихотворенiй, нами разбираемыхъ, читается не легко, и по прочтенiи оставляетъ довольно приторное впечатленiе; даже своимъ подражанiямъ Горацiю нашъ поэтъ придаетъ нечто изнеженное, многословное. Лучшими вещицами Василiя Львовича намъ кажутся некоторыя изъ его басенъ, писанныхъ на известныя приключенiя и споры, волновавшiе литературу и светскiй кружокъ того времени.
Но пора кончить съ Васильемъ Львовичемъ Пушкинымъ,-- насъ ждетъ другой представитель прежняго московскаго общества, юноша много обещавшiй для искусства и угасшiй безвременно, оставивъ после себя лишь одни замечательныя начинанiя. Отрывки его юношескихъ опытовъ помещены въ одной книге съ сочиненiями В. Л. Пушкина; по этимъ слабымъ отрывкамъ мы должны судить человека, выказывавшаго все залоги первоклассныхъ писателей. Мы говоримъ о Веневитинове, котораго принято оплакивать какъ юнаго угасшаго поэта, тогда какъ намъ кажется, что наша словесность лишилась въ Веневитинове не поэта съ большими надеждами,-- а критика и литературнаго двигателя, изъ техъ многостороннихъ деятелей, которые для насъ можетъ быть еще нужней чемъ поэты.
впрочемъ ихъ и вовсе не прилагается),-- но во всякомъ случае поражающiя чрезвычайной бедностью содержанiя. Намъ кажется, что издатели, скупясь заказывать бiографическiя заметки о поэтахъ и прозаикахъ, входящихъ въ составъ ихъ предпрiятiя, даромъ берутъ матерiалъ изъ газетныхъ некрологовъ, изъ статей, набросанныхъ давно и уже устаревшихъ; но, соблюдая такимъ образомъ мизерную выгоду, они подвергаются самому справедливому, заслуженному нареканiю со стороны читателя. Такъ и къ сочиненiямъ Веневитинова приложено странички четыре о жизни и трудахъ молодого писателя, четыре странички, какъ кажется, написанныя однимъ изъ друзей покойнаго, и украшавшiя въ 1827 году изданiе его стихотворенiй. Подумайте объ этомъ - къ писателю, изданному въ 1855 году, когда исторiя отечественной словесности такъ разработана, приложенъ бiографическiй очеркъ, составленный въ 1827 году, за двадцать восемь летъ до нашего времени! Нетъ спора, что крошечный очеркъ, о которомъ здесь говорится, составленъ грамотно, написанъ съ теплотой и не безъ пониманiя дела, но все-таки ему двадцать восемь летъ, и сужденiя, въ немъ излагаемыя, не совсемъ ладятъ съ нашими теперешними литературными понятiями. Съ 1827 по 1855 годъ наша критика сделала же какiе нибудь успехи, мы выучились же сколько нибудь разборчивости, и уважая голосъ современниковъ Веневитинова, можемъ же взглянуть на молодого поэта съ нашей собственной точки зренiя! Не находимъ достаточно словъ, чтобъ достойно упрекнуть издателей за такое непростительное, нерадивое, обидное для литературы и публики невниманiе. Делая экономiю на грошахъ, всегда потеряешь рубли, и намъ грустно сообщить, что изданiе "Полнаго Собранiя Сочиненiй Русскихъ Авторовъ", начавшееся съ успехомъ, каждый годъ теряетъ во мненiи покупщиковъ, благодаря промахамъ издателей. Нетъ, и тысячу разъ нетъ! такъ не издаютъ людей, которымъ вся грамотная Россiя одолжена такъ много, такъ не позволяется обращаться съ поэтами, имена которыхъ, всякiй нашъ соотечественникъ благоговейно произноситъ! Во имя приличiя, во имя всей нашей словесности, произносимъ решительное и резкое слово по поводу небрежныхъ книгопродавческихъ спекуляцiй. Такъ не делаютъ прочныхъ делъ, такъ не создаютъ дельныхъ предпрiятiй, такъ не издаютъ первыхъ русскихъ писателей. Если хотите прiобретать рубль на рубль и работать спустя рукава - издавайте Поль-де-Кока и Александра Дюма, но не подступайтесь ни къ Карамзину, ни къ Батюшкову, ни къ Державину! Пора однако кончить со всемъ этимъ и вернуться къ Веневитинову.
Такъ какъ В. Л. Пушкинъ былъ представителемъ стараго поколенiя старой Москвы, поколенiя выросшаго на французскомъ воспитанiи и мирно окончившаго свою деятельность посреди тихаго дилетантизма въ деле благъ житейскихъ,-- В. Д. Веневитиновъ былъ представителемъ поколенiя более юнаго, более серьознаго, более страстнаго по натуре и более развитаго воспитанiемъ. Веневитиновъ родился въ Москве, 14 сентября 1805 года, въ настоящее время ему было бы пятьдесятъ летъ и онъ жилъ бы между нами, еслибъ неисповедимыя пути Провиденiя пощадили его жизнь, такъ обильную надеждами. Много отличныхъ писателей, много храбрыхъ вождей, много государственныхъ деятелей дано Россiи поколенiемъ, къ которому принадлежалъ Веневитиновъ, молодой человекъ, отмеченный печатью таланта первокласснаго. Не въ стихотворенiяхъ юноши надо искать следовъ этой печати, но въ его воспитанiи, въ его блестящей умственной деятельности, въ его светломъ взгляде на искусство, въ его широкомъ развитiи, правильномъ и последовательномъ, не взирая на всю свою широту. Вотъ что говоритъ о молодомъ писателе его бiографъ: "Веневитиновъ обучался дома. Рано обнаружились въ немъ необыкновенныя способности къ живописи и музыке; но занятiя важнейшiя не позволили ему предаться имъ совершенно. Прилежно изучивъ многiе древнiе и новейшiе языки, онъ съ жадностью перечитывалъ творенiя классиковъ, и въ свободные часы переводилъ отрывки, особенно его поражавшiе. Чтенiе критическихъ книгъ было также съ раннихъ летъ однимъ изъ любимыхъ его занятiй. Почувствовавъ со временемъ всю бедность сужденiй, основанныхъ на однихъ частныхъ наблюденiяхъ, онъ ревностно сталъ изучать критиковъ немецкихъ и съ жаромъ принялся за философiю. Съ техъ поръ предметомъ его размышленiй было его собственное, внутреннее чувство. Поверять, разпознавать его, было главнымъ занятiемъ его разсудка. Отъ того, не смотря на веселость, даже на самозабвенiе, съ которымъ онъ часто предавался минутному расположенiю духа, характеръ его былъ совершенно меланхолическiй; отъ того и въ произведенiяхъ его господствуетъ более чувство, нежели фантазiя. Желанiе служить отечеству не только словомъ, но и деломъ, заставило его переселиться въ Петербургъ и определиться въ министерство иностранныхъ делъ, где онъ занимался службою со всею ревностью юности. Но здоровье его было уже разстроено, и 15 марта 1827 года онъ скончался отъ нервной горячки". Вотъ почти все что говоритъ о Веневитинове одинъ изъ преданнейшихъ друзей покойнаго; - чтобъ ближе понять, какую утрату мы все понесли въ молодомъ писателе, надо будетъ остановиться надъ сочиненiями, оставшимися после его смерти.
Малое число стихотворенiй юнаго поэта, дошедшее до насъ, отличается достоинствами скорее относительными нежели безусловными. На перекоръ всемъ начинающимъ стихотворцамъ, Веневитиновъ не строитъ себе литературныхъ кумировъ, не увлекается подражательностью, не идетъ ни за старой риторической школою, ни за туманными теорiями современныхъ ему романтиковъ. Не имея возможности, по причине своей великой молодости, иметь своего собственнаго поэтическаго фонда, онъ пренебрегаетъ заимствовать, у другихъ и хладнокровно ждетъ своего часа. Если бы Веневитиновъ жилъ ранее Жуковскаго и Пушкина, гладкость, свежесть, сжатость его стиха послужила бы образцомъ и укоромъ для поэтовъ стараго покроя. Его нельзя упрекнуть въ стремленiи къ сладенькой и условной полупростоте, гладкiй стихъ юноши не напоминаетъ "стиха безъ мысли въ песне модной",-- напротивъ того, стихъ Веневитинова ровенъ и силенъ отъ присутствiя мысли, отъ полнаго пренебреженiя писателя къ общимъ местамъ, при помощи которыхъ такъ легко говорить стихами. Возьмемъ напримеръ небольшое стихотворенiе "жизнь", въ которомъ до сихъ поръ не отыскать ни одной устарелой фразы, ни одного выраженiя, противнаго языку настоящей поэзiи.
Въ ней все тепло, все сердце греетъ
И, какъ заманчивый разсказъ.
Нашъ умъ причудливый лелеетъ.
Кой-что страшитъ издалека,--
Онъ веселитъ воображенье,
Какъ о волшебномъ приключенье
Ночная повесть старика.
Но кончится обманъ игривой -
Потомъ - на все глядимъ лениво,
Потомъ." - и жизнь постыла намъ.
Ея загадка и завязка
Уже длинна, стара, скучна,
Усталому предъ часомъ сна.
Смею можемъ сказать, что подъ выписаннымъ стихотворенiемъ самъ Пушкинъ не постыдился бы подписать свое имя всеми буквами. И однако, не взирая на его несомненное достоинство, мы скорее видимъ въ немъ трудъ сильнаго мыслителя, умнаго литератора, нежели поэта по призванью. Въ томъ, что тонко развитая натура Веневитинова была понятлива въ поэзiи, въ томъ, что она была роскошно одарена и способна на всякiй трудъ, для насъ нетъ никакого сомненья. Но этого еще мало для того, чтобъ признать Веневитинова поэтомъ. Изъ него могъ выйдти отличный поэтъ, какъ можетъ выйдти отличный поэтъ изъ каждаго 22-хъ-летняго юноши, блистательно образованнаго, любящаго и понимающаго поэзiю. Продолжая заниматься стихами, Веневитиновъ могъ написать длинную поэму, книжечку изящныхъ стихотворенiй, но одно время могло решить, готовился ли въ немъ поэтъ оригинальный, сильный, понятный для Россiи и понимающiй поэзiю Руси. По складу ума своего, молодой человекъ былъ далекъ отъ подражательности, отъ способности петъ съ чужого голоса; но можетъ быть по складу же своего ума онъ былъ удаленъ и отъ чистой оригинальности въ области поэзiи. Можетъ быть рано развитая способность анализа опередила его творческiя способности, можетъ быть его собственная личность еще не имела времени характеристически обрисоваться; во всякомъ случае Веневитиновъ, какъ поэтъ, не является намъ въ какомъ нибудь, определенномъ, ему собственно принадлежащемъ виде. Въ лучшихъ своихъ стихотворенiяхъ онъ является намъ не страстнымъ юношей, не живымъ человекомъ, исполненнымъ достоинства и слабостей, но мыслителемъ почти идеальнымъ, отрешеннымъ отъ действительности. Потому въ лучшихъ стихотворенiяхъ Веневитинова мы еще не имеемъ права искать ответа на вопросъ, чемъ сделался бы этотъ даровитый юноша въ зрелые года своей жизни. Попытаемся теперь разсмотреть прозу Веневитинова, эти disjectae membrae poetae, эти замечательные отрывки, писанные замечательнымъ языкомъ и несомненно показывающiе юношу замечательнаго. Намъ кажется, что проза нашего автора даетъ намъ ответъ, котораго мы тщетно допытывались отъ его поэзiи.
Прозаическiя сочиненiя Веневитинова начинаются "Письмомъ къ графине N N о Философiи", первымъ письмомъ изъ ряда писемъ, по всей вероятности неконченныхъ молодымъ авторомъ. Но уже перваго письма достаточно, какъ для того, чтобъ показать точку зренiя, съ которой нашъ писатель гляделъ на науку. такъ и для удостоверенiя читателя въ драгоценной способности Веневитинова популяризировать идеи самыя отвлеченныя. На первыхъ страницахъ своего посланiя онъ говоритъ: "когда письма мои покажутся вамъ темными, разорвите ихъ тотчасъ-же",-- такъ велика уверенность Веневитинова, такъ горяча его любовь къ начатому делу. И надо признаться - дело начато превосходно, слогъ письма поражаетъ простотою и прелестью, все положенiя, выходя изъ души, проникнутой живымъ сознанiемъ, не только ясны какъ-день, но и высказаны привлекательно. Прозу Веневитинова можно только сравнить съ теми лучшими страницами Карамзинской прозы, въ которыхъ незабвенный сочинитель "Писемъ Русскаго Путешественника", сделавшiй такъ много для просвещенiя своихъ читателей, передаетъ имъ свои выводы о Шекспире, французской трагедiи или свой беседы съ поэтами и мыслителями Германiи. Страстно любя науку и желая сообщить другимъ людямъ плоды своихъ познанiй, Веневитиновъ иместъ все нужное для беседы съ массой читателей: его живое слово увлекаетъ и заставляетъ думать; а молодость самого автора придаетъ его поученiямъ, что-то горячее, светлое, напоминающее изустную беседу немногихъ людей съ убежденiями въ жизни. Обративши вниманiе на другую, весьма замечательную статью нашего автора "Несколько мыслей въ планъ журнала", мы еще более утверждаемся въ нашихъ понятiяхъ о прозаике-Веневитинове. Но письму о Философiи мы признали за нимъ способность къ увлекательному изложенiю чужихъ идей,-- теперь намъ открываются эстетическiя воззренiя самого писателя на словесность его родины. Намъ было ясно, что Веневитиновъ владеетъ отличнымъ органомъ; посмотримъ теперь, на какой предметъ думаетъ онъ употребить этотъ органъ - поле для наблюденiй нашихъ оказывается очень широкимъ, ибо въ статье своей, толкуя о направленiй какого-то замышляемаго имъ перiодическаго изданiя, Веневитиновъ, по обязанности своей, касается самыхъ тонкихъ и самыхъ глубокихъ вопросовъ какъ русской журналистики, такъ и всей русской словесности.
современной ему русской литературы, наше положенiе въ литературномъ мiре есть положенiе отрицательное, неясное и странное. Безпечная толпа русскихъ литераторовъ, мало воспитанная въ эстетическомъ отношенiи, по видимому не подозреваетъ того, что для всякой словесности необходимы здравая критика, выводы литературнаго самосознанiя, незыблемыя истины, изъ которыхъ бы истекало разумное творчество деятелей. "Мы, русскiе, говоритъ Веневитиновъ, получили форму литературы прежде самой ея существенности. Все наше просвещенiе мы получили извне, оттого и произошло наше У насъ прежде учебныхъ книгъ появились журналы, прежде дельныхъ переводовъ оригинальные типы. Литература стала не деломъ, а забавою. Журналы наши до сихъ поръ служатъ пищей невежеству, ибо забавляютъ насъ игрой ума и схватываютъ верхи со всехъ познанiй, и не проникая въ глубину науки, только льстятъ нашей умственной лености. Противъ такихъ уклоненiй литературы отъ ея здраваго пути, необходимо бороться каждому человеку, уважающему родное искусство".
Вотъ что говорилъ двадцатилетнiй Веневитиновъ, вотъ какъ смотрелъ онъ на современную ему критику, на современные ему журналы, поселявшiе страхъ во многихъ поэтахъ более зрелыхъ и более знаменитыхъ! Но пойдемъ далее въ нашемъ анализе.
"Легче действовать на умъ", говоритъ нашъ авторъ - "когда онъ пристрастенъ къ заблужденiю, нежели когда онъ равнодушенъ къ истине. Ложныя мненiя не могутъ всегда состоятся; оне порождаютъ другiя; такимъ образомъ вкрадывается несогласiе, и самое противоречiе ведетъ къ своего рода движенiю, изъ котораго наконецъ возникаетъ истина. Давно ли сбивчивыя сужденiя французовъ о философiи и искусствахъ почитались въ Россiи законами? И где же следы ихъ? Они въ прошедшемъ, или разсеяны въ немногихъ творенiяхъ, которыя съ большой упорностью стараются представить намъ прошедшее настоящимъ. Такое освобожденiе Россiи отъ условныхъ оковъ и отъ невежественной самоуверенности французовъ было бы торжествомъ ея, если бы оно было деломъ сознательнаго разсудка; но къ несчастью оно не произвело значительной пользы, ибо причина нашей слабости въ литературномъ отношенiи, заключалась не столько въ образе мысли, сколько въ бездействiи мысли. Мы отбросили французскiя правила не отъ того, что могли опровергнуть ихъ какою либо положительною системою; но потому только, что не могли применить ихъ къ произведенiямъ новейшихъ писателей, которыми наслаждаемся. Такимъ образомъ правила неверныя заменялись у насъ отсутствiемъ всякихъ правилъ... Однако изъ пагубныхъ последствiй сего недостатка нравственной деятельности, была всеобщая страсть выражаться въ стихахъ. Многочисленность стихотворцевъ есть всегда признакъ легкомыслiя: самыя поэтическiя эпохи исторiи всегда представляютъ намъ самое малое число поэтовъ. У насъ языкъ поэзiи превращается въ механизмъ; онъ делается орудiемъ безсилiя, которое не можетъ дать себе отчета въ своихъ чувствахъ и потому чуждается определительнаго языка разсудка. Скажу более: у насъ чувство некоторымъ образомъ освобождается отъ обязанности мыслить, и прельщая легкостью безотчетнаго наслажденiя, отвлекаетъ отъ высокой цели усовершенствованiя.... Надлежало бы некоторымъ образомъ охранить Россiю отъ подражательности, закрыть отъ ея взоровъ все маловажныя произшествiя въ литературномъ мiре, безполезно развлекающiя ея вниманiе, и опираясь на твердыя начала науки мышленiя, представить ей полную картину развитiя ума человеческаго, въ которой бы она видела свое собственное предназначенiе... Не безполезно было бы обратить вниманiе Россiи на древнiй мiръ и его произведенiя. Сiе временное устраненiе отъ настоящаго пропзведетъ верную пользу: находясь въ мiре совершенно для насъ новомъ, котораго все отношенiя для насъ загадки, мы принуждены будемъ действовать собственнымъ умомъ для разрешенiя всехъ противоречiй, какiя намъ представятся. Такимъ образомъ мы сами сделаемся преимущественнымъ предметомъ нашихъ изысканiй... Веневитиновъ кончаетъ статью новымъ заключенiемъ о необходимости строгой эстетической критики, критики основанной на выводахъ науки, способной дать намъ должную самобытность и твердость во всехъ делахъ искусства.
Вотъ на какого рода страницахъ основываемъ мы настоящую славу Веневитинова,-- вотъ какими строками показалъ намъ талантливый юноша малую часть сокровищъ, въ немъ заключавшихся. Все эти слова, все эти выводы, все эти благородныя стремленiя не утратили ничего и по прошествiи тридцати летъ. Что за светлый взглядъ, что за самостоятельность убежденiй, что за любовь ко всему дельному и прекрасному! Такъ, въ Веневитинове лишились мы литератора истиннаго, редкаго, блистательнаго. Онъ унесъ многое съ собой въ могилу. Онъ принесъ бы великую пользу родной словесности. Уступая многимъ изъ своихъ товарищей въ поэтическомъ таланте, онъ головой превышалъ ихъ всехъ въ другомъ отношенiи. Въ немъ готовился руководитель словесности, критикъ съ достоинствами по видимому несовместимыми въ одномъ человеке, критикъ богатый образованiемъ, полный горячности и терпимости, одаренный поэтическимъ талантомъ, усовершенствованный жизнiю въ образованнейшихъ слояхъ общества, благородный, энергическiй, и непреклонный въ своихъ убежденiяхъ. Две статейки по поводу А. С. Пушкина, помещенныя въ разбираемомъ нами "Собранiи" (одна изъ нихъ написана прекраснейшимъ французскимъ языкомъ, безъ педантизма и такъ несноснаго во французскомъ языке не-французовъ), въ высшей степени характеризуютъ критическую самостоятельность Веневитинова. Одна изъ нихъ, писанная въ 1825 году (автору не было еще тогда двадцати летъ), возбуждена черезъ-чуръ восторженною статейкою "Московскаго Телеграфа" о первой песни Евгенiя Онегина. Веневитиновъ, самъ чтитель Пушкина, но чтитель разумный и нелицепрiятный, былъ глубоко возмущенъ раболепными коленопреклоненiями критика, поспешившаго поставить первую песнь "Онегина" на ряду съ творенiями Данта и Байрона. "Что бы сказалъ Пушкинъ" - почти въ такомъ смысле говоритъ нашъ критикъ - "еслибъ онъ прочелъ статью, въ которой, вместо здраваго суда, дельныхъ похвалъ и заметокъ, поэту расточаются, можетъ быть изъ корыстныхъ редакторскихъ целей, похвалы самыя неловкiя и преувеличенныя? Ошибки подобнаго рода могутъ только распространять лживыя понятiя о Пушкине, да и обо всей поэзiи. Кто отказываетъ Пушкину въ превосходномъ таланте, кто сомневается въ его заслугахъ на пользу нашей словесности? Но какое отношенiе можете вы находить между Пушкинымъ и Байрономъ, какъ осмеливаетесь вы ставить на одну доску первую песнь только что начатой поэмы съ произведенiями, въ которыхъ сосредоточивается стремленiе века, и которымъ предназначено только остаться въ летописяхъ ума человеческаго. Я говорю смело о Пушкине: онъ стоитъ на такой степени, где правда уже не колетъ глазъ. При всехъ заслугахъ певца "Кавказскаго Пленника", "Людмилы и Руслана" и другихъ имъ подобныхъ произведенiй, мы не видимъ въ немъ ничего такого, чтобы мы не видимъ, чтобы онъ шолъ впереди своего поколенiя и представлялъ намъ въ своихъ созданiяхъ нечто изумительное и мiровое. Его еще нельзя равнять съ поэтами, поражающими весь светъ звуками своего голоса".
Переходя къ первой песни "Онегина" (какъ известно, самой слабой изо всей поэмы), Веневитиновъ вглядывается въ нее съ проницательностью до крайности редкою въ то время, когда о Пушкине никто не говорилъ безъ коленопреклоненiя или свирепства. Эта песнь ему кажется прекраснымъ цветкомъ въ русской словесности, изящнымъ началомъ чего-то многообещающаго, но ни чуть не картиной Рафаэля, какъ утверждаетъ рецензентъ "Телеграфа". Народности, чисто русскаго элемента Веневитиновъ не признаетъ въ новой вещи Пушкина; ему видимо не нравятся мелочныя описанiя бульваровъ, трактировъ - все эти описанiя, отъ которыхъ конечно "Онегинъ" не выигрываетъ. "Я не знаю", говоритъ Веневитиновъ, "что тутъ есть народнаго, кроме именъ петербургскихъ улицъ и ресторацiй. И во Францiи, и въ Англiи пробки хлопаютъ въ потолокъ, охотники ездятъ въ театръ и на балы". Разговоръ поэта съ книгопродавцемъ нравится молодому критику безусловно; а вторая глава "Онегина", появившаяся после окончанiя всей статьи, побуждаетъ его къ чистосердечной заметке о томъ, что эта глава "несравненно превосходнее первой, какъ по изобретенiю, такъ и по изображенiю характеровъ".
все прежнiе хвалители оставили поэта, когда любимое дитя Пушкинскаго генiя, "Борисъ Годуновъ", не находилъ себе сочувствiя въ публике, когда пришло время сказать читателю - "открой свои очи и приветствуй поэта, гигантскими шагами идущаго къ кругу великихъ, истинныхъ поэтовъ!" По поводу сцены изъ "Годунова", въ первый разъ помещенной въ "Московскомъ Вестнике", Веневитиновъ говоритъ дельное и честное слово. Престарелый инокъ, кончающiй свое "последнее сказанiе" при свете лампады и Григорiй Отрепьевъ, пробуждающiйся отъ тревожнаго сновиденiя, здесь оценены по достоинству. Тихое величiе, которымъ проникнуто начало всей сцены, героическая кротость Пимена, жадное любопытство разпросовъ Григорiя - все это схвачено, понято, истолковано молодымъ критикомъ. Веневитиновъ понялъ все созданiе такъ, какъ мы его теперь понимаемъ, и преклонясь передъ поэтическимъ даромъ Пушкина, приветствовалъ его уже не какъ любезнаго и талантливаго стихотворца, но какъ сильнаго мужа, устремившагося къ дороге, проложенной стопами Гете и Шекспира.
достойный ценить его произведенiя? Сознавали ли сверстники его, русскiе писатели Пушкинскаго перiода, что въ среде ихъ формируется человекъ, можетъ быть предназначенный, не смотря на свою молодость, быть ихъ ценителемъ, судьею, руководителемъ, советникомъ въ часы сомненiя, заступникомъ въ глазахъ ветренаго читателя, человекъ исполненный сладкихъ словъ и высокихъ мыслей, критикъ честный и самостоятельный, деятель еще небывалый въ нашей словесности?
Но судьба судила иначе: двадцати-двухъ летъ отъ роду угасъ писатель, осмелившiйся разоблачать ничтожность нашей критики и слабыя стороны всей словесности. При начале дней своихъ погибъ юноша, смело решившiйся сказать строгое слово по поводу первой песни "Онегина", и за сцену изъ "Бориса Годунова" приветствовать въ Пушкине поэта европейскаго. Честь и миръ праху Веневитинова! вечная память юноше, въ полномъ смысле слова обильному надеждами!.
1855.