XXXIII.
Январь 1853.
Одинъ изъ знаменитейшихъ и остроумнейшихъ вельможъ прошлаго столетiя - впрочемъ я не вижу надобности скрывать имя людей, если они такъ умны и знамениты - то былъ Безбородко - чрезвычайно любилъ уроженцевъ Малой-Россiи, а зная хорошо ихъ сметливость и способность къ деламъ, постоянно покровительствовалъ имъ. Прiемная его была вечно наполнена прiезжими изъ Полтавы и Чернигова, добрыми, полными своего особеннаго юмора малороссами, явившимися въ столицу искать местъ, или определить детей на службу; съ каждымъ изъ посетителей вельможа говорилъ какъ-нельзя дружелюбнее, каждому помогалъ своимъ кредитомъ, своимъ советомъ или своими чувствами, если въ томъ настояла надобность. Даже, когда одинъ изъ названныхъ посетителей, серьезно обратился къ хозяину съ просьбою определить его въ должность театральнаго капельмейстера, чтобъ палкой махать, да шесть тысячь брать, снисходительный сановникъ только улыбнулся и ласково объяснилъ просителю, что для маханья палкой въ оркестре и полученiя шести тысячь нужно знать музыку, хоть немножко. Вследствiе такой доступности и вежливости, имя Безбородки было для всякаго малоросса любимымъ и какъ-бы родственнымъ именемъ.
Одинъ разъ, работая въ своемъ кабинете, Безбородко - не помню, былъ ли онъ графомъ въ то время - услышалъ въ прiемной комнате топанье ногъ и протяжное зеванье съ разными переливами голоса. Осторожно взглянувъ въ полуотворенную дверь, онъ увиделъ толстаго просителя, съ доброй и простодушной физiономiей, просители, видимо соскучившагося вследствiе несколькихъ минутъ необходимаго ожиданiя. Скрываясь за дверью, вельможа улыбался, глядя какъ посетитель, не привыкшiй ждать никого и во время ожиданiя сидеть смирно, потягивался, зевалъ, смотрелъ картины и даже принялся ловить мухъ по окнамъ. Одна изъ мухъ особенно заняла посетителя, онъ долго гонялся за ней изъ угла въ уголъ и, наконецъ, улучивъ минуту, когда зловредное насекомое прилетело на огромную фарфоровую вазу, развернулся и махнулъ рукою...
Ваза слетела съ пьедестала, загремела иразбилась въ дребезги; гость побледнелъ и потерялся,-- а Безбородко, покинувъ свой постъ, ласково сказалъ, ударивъ по плечу малоросса: чи поймавъ? {Что, поймали муху?}
Эта немногосложная, но милая и даже драматическая исторiя, невольно пришла мне въ голову по прочтенiи январьской книжки "Отечественныхъ Записокъ", или, лучше сказать, той статьи о русской литературе, которая тамъ напечатана. Авторъ означенной статьи или, вернее, отчета, посвятилъ около сотни страницъ на то, чтобъ изловить всехъ литературныхъ мухъ, то есть насъ, бедныхъ фельетонистовъ, и не только изловить, но сокрушить насъ, умертвить, развеять нашъ прахъ по-ветру. "Чи поймавъ?" можетъ спросить его публика, но ответъ едва-ли будетъ утвердительный. Мы, презренныя, назойливыя мухи-фельетонисты, продолжаемъ летать и жужжать по прежнему, между темъ какъ нашъ преследователь едва-ли во время своей операцiи не разбилъ вазы, около которой за ними кружился, то-есть, говоря безъ сравненiй, нанесъ журналу "Отечественныя Записки" такой толчекъ, отъ котораго редакцiи будетъ не совсемъ легко оправиться.
Объяснимся. Нападенiя господина фельетононенавистника не заключаютъ въ себе ничего особенно-новаго или обиднаго, хотя немного высокопарны по слогу и мыслямъ; возставать на нихъ, оправдываться и такъ далее, значило бы съ нашей стороны тратить время безъ пользы. Поэтому, автора статьи мы оставимъ въ стороне, а собственно обратимся къ редакцiи журнала, напечатавшей и выпустившей въ публику уверенiе о томъ, что все русскiе критики и все русскiе фельстонисты ни что иное какъ невежды и пустословы. Въ диссертацiи на эту тему тронуты Новый Поэтъ и Иногородный Подписчикъ, фельетонисты московскiе и Петербургскiе, критики всехъ видовъ и возрастовъ, все перiодическiя изданiя, не исключая даже "Пантеона" и скромнаго "Сына Отечества":
въ нарушенiй первыхъ началъ литературнаго приличiя, нарушенiи неоспоримомъ, и въ которомъ редакцiя "Отечественныхъ Занисокъ" вероятно уже раскаивается въ настоящую минуту. Подумайте только о томъ, что журналъ, всенародно решившiйся высказать, что критическая деятельность всехъ его сверстниковъ вредна и ничтожна -- въ ту же минуту рождаетъ въ умахъ читателей самый простой и естественный вопросъ: а какова твоя собственная деятельность, о строгiй обличитель пустоты и фривольности? Вопросъ этотъ былъ бы не страшенъ для журнала, въ которомъ бы трудились Пушкинъ и Лермонтовъ, Карамзинъ и Лажечниковъ. Но такъ какъ редакцiя "Отечественныхъ Записокъ" не отличается никакими недоступными другимъ журналамъ совершенствами, въ числе своихъ сотрудниковъ не считаетъ ни одного генiя, сверхъ того ровно ничего не сделала для русской критики, да при всемъ томъ постоянно отличалась пристрастiемъ къ сухимъ статьямъ и высокопарнымъ разглагольствованiямъ во вкусе героевъ Нарежнаго,-- то для нея такой вопросъ "чреватъ" последствiями самыми печальными. Положимъ, что и Новый Поэтъ и Иногородный Подписчикъ, и московскiе критики - отъявленные невежды и шарлатаны; положимъ, что публика, имъ сочувствующая, не есть публика, а такъ, публика,-- положимъ, что все это правда; но где намъ доказательство, что ваша публика - публика настоящая? Я уверенъ, что каждый изъ журналистовъ Москвы и Петербурга отшатнулся бы, еслибъ ему предложили напечатать статью подобнаго рода на страницахъ своего изданiя, и не только отшатнулся, но прочелъ бы маленькую нотацiю сотруднику сочинителю самой статейки. Редакцiя "Отечественныхъ Записокъ" предпочла отпечатать эту филиппику, пустить ее въ светъ, и - по чьему-то ловкому выраженiю - пискнуть на всю читающую публику!
Давно уже, очень давно, какъ журналъ нами названный страдаетъ отсутствiемъ такта въ похвалахъ и порицанiи,-- недостатокъ этотъ до того ярокъ, что бьетъ въ глаза самому холодному изъ читателей... Незнанiе меръ въ порицанiи - такой порокъ, за которымъ наказанiе следуетъ неминуемо. Преувеличенiе и задоръ причиной того, что критика "Отечественныхъ Записокъ", и прежде не возбуждавшая сочувствiя публики, ныне падаетъ, падаетъ и даже не возбуждаетъ противоречiй ни съ какой стороны. Какъ сердиться на критиковъ, которые казнятъ сами себя своимъ гневомъ и мучительнымъ азартомъ? Какъ вести разговоръ съ человекомъ, не умеющимъ сказать слова безъ амплификацiй? И вотъ почему съ "Отечественными Записками" (по критической части) будетъ то же, что съ одною газетою не фельетонной: каждый журналъ ответитъ на ихъ последнiй дифирамбъ шуткою или холоднымъ словомъ, а потомъ перестанетъ говорить о нихъ...
"Отечественныхъ Записокъ" не обидится и не разсердится за вещи въ ней высказанныя - это можно сказать положа руку на сердце. Три или четыре года тому назадъ, на страницахъ "Отечественныхъ Записокъ" печатались целыя статьи противъ Иногороднаго Подписчика, псевдонимъ его раскрывался передъ публикой наперекоръ всемъ приличiямъ, установленнымъ въ литературе, сверхъ того, читателямъ, вследствiе какой-то сумрачной сплетни, тонко давалось заметить, что онъ пишетъ въ "Северной Пчеле" хвалебныя статейки "Современнику" и все это милое посланiе занимало более места, чемъ иное изследованiе о варягахъ. Спрашивается, что новаго или особенно едкаго можетъ сказать теперь Иногородному Подписчику редакцiя "Отечественныхъ Записокъ"? Другой примеръ - критики и фельетонисты того же изданiя постоянно громили и "Москвитянина", осыпали его сотрудниковъ язвительнеяшими эпитетами, чуть ли не пять летъ кряду - весьма понятно, что вследствiе такихъ похвальныхъ делъ и брань и похвала редакцiи "Отеч. З." стали для "Москвитянина" вещью обычною, пустою, не стоющею вниманiя. Говорятъ, что бранясь, нужно оставлять слово на миръ, но сверхъ того не безполезно оставлять себе два три новыя слова на случай новыхъ размолвокъ, или, говоря иначе, не тратить своего критическаго арсенала по пустому, не лезть изъ своей кожи изо всякой безделицы. Еслибъ дифирамбы "Отечественныхъ Записокъ" имели силу сразу убивать всякаго - дело другое; но мы видимъ ежеминутно, что десятки критиковъ и фельетонистовъ московскихъ и петербургскихъ живутъ, пишутъ, шутятъ и трудятся наперекоръ этимъ дифирамбамъ. Урокъ передъ глазами - и пора, давно пора имъ воспользоваться.
Заключая речь объ этомъ сухомъ предмете, позволю себе привести здесь, кстати, еще одинъ маленькiй анекдотецъ. У меня есть старая и добрая няня, женщина хорошая, но по неграмотности своей вынужденная прибегать къ помощи постороннихъ лицъ для чтенiя получаемыхъ ею писемъ и написанiя ответовъ на эти депеши. Такъ какъ у старушки корреспондентъ имелся только одинъ, именно ея племянникъ, почтительный помещикъ, проживавшiй въ своемъ именьнце где-то на юге Россiи, то письменныя дела моей няни не могли назваться многосложными. Одинъ разъ племянникъ этотъ, по какому-то случаю, долго не писалъ и даже пропустилъ новый годъ безъ поздравленiя,-- обстоятельство это такъ встревожило старушку, что она решилась привести дело въ ясность. По обычаю нянюшекъ, она имела очень мало доверiя ко мне, хотя я очень исправно велъ ея переписку, съ моего детства до совершенныхъ летъ - и какъ-то, воспользовавшись моимъ отсутствiемъ, обратилась къ какому-то конторскому писарю, прося его въ своемъ письме "побраниться и попенять хорошенько". Борзописецъ обрадовался - у него были еще въ памяти хрiи, эпихиремы; онъ далъ волю своему красноречiю, коснулся въ своемъ письме Софокла и Антiоха, пересыпалъ возгласъ моральными сентенцiями и просто смешалъ съ грязью беднаго племянника; старушка прослушала, ничего не поняла, похвалила и послала цидулку по почте. Черезъ месяцъ она получила отъ своего единственнаго родственника записочку такого содержанiя: "милая тётушка, пожалуйста не поручайте писать ваши письма разнымъ грамотеямъ; не за что вамъ было на меня очень сердиться. Письмо и подарочекъ къ празднику доставитъ вамъ мой сынъ, котораго я послалъ на долгихъ - вотъ и причина моей неаккуратности. Пожалуйста, добрая тетушка, не слушайтесь никогда грамотеевъ".
Старушка послушалась, и конторовому писцу уже больше недоверяла своей переписки.
но главный смыслъ дела долженъ же наконецъ быть уясненъ. Редакцiя каждаго хорошаго журнала, безспорно, обязана ласкать дельнаго помощника, поддерживать его, въ сношенiяхъ своихъ держаться правилъ изысканнейшихъ, даже преувеличенной деликатности {Примеч. Однако, отнюдь не хвалитъ своетъ сотрудниковъ и въ особенности сотрудницъ - изъ одной угодливости. Этотъ, по видимому, невинный обычай перевертываетъ всю критику и поражаетъ ея общiй тонъ. Разъ потерявъ соразмерность, критикъ начинаетъ городить ложь во всемъ.}, дорожить кругомъ своихъ сотрудниковъ - все это правда. Но снисходительность и угодливость редакцiи вы въ какомъ случае не можетъ входить до позволенiя какому нибудь другу въ обширныхъ статьяхъ высказывать отъ имени журнала свои собственныя убежденiя, до которыхъ нетъ никому дела, и вводить целое изданiе въ сообщники своей лирической ярости. Редакцiя "Отечественныхъ Записокъ" несколько летъ уже говоритъ, что она не имеетъ претензiи считать себя лучшею изъ редакцiй лучшаго въ Россiи журнала,-- всемъ этимъ уверенiямъ прямо идетъ наперекоръ заносчивая статья сотрудника, о которой я говорилъ выше. Отъ души желаю въ последнiй разъ говорить о такомъ щекотливомъ предмете и свешу перейти къ чему нибудь другому. Будемъ надеяться, что съ следующаго года составители отчетовъ будутъ повоздержнее, а редакторы журналовъ несколько поосмотрительнее.
"Разделъ". Эпиграфъ, напечатанный въ голове списочка действующихъ лицъ, чрезвычайно ясно определяетъ и значенiе и тонъ комедiи. "Немногое - говоритъ авторъ эпиграфа - немногое такъ непрiятно видеть въ человеке, какъ мелкую корысть и нигде она такъ никогда не показывается, какъ при разделахъ наследства. Но, благодаря Бога, ее съ одной стороны ограничиваютъ у насъ законы, а съ другой искореняетъ истинное образованiе". Действiе происходитъ въ именiи умершаго помещика Минюхина, куда съехались для раздела братья о сестры, кузины и двоюродные племянники покойнаго. При начале, все еще идетъ довольно согласно, какъ у охотниковъ, пока еще не весь зверь поднятъ и планъ преследованiя не испорченъ рьяностью слишкомъ юныхъ жрецовъ науки. Изъ разсказовъ дворовыхъ лицъ покойнаго, наследникамъ ясно какъ день, что не все имущество попало имъ водъ руку, что не весь зверь поднятъ на ноги, что какая-то таинственная шкатулка, съ деньгами и бумагами, вывезена изъ дома прiемышемъ Минюхяна, вывезена и вручена другому помещику, неимеющему ничего общаго съ наследниками. Принявши все меры къ отысканiю скрытыхъ сокровищъ, и оскорбивъ понапрасну беднаго прiемыша, племянники и кузины, братья и двоюродные племянники покойнаго принимаются за дележъ именiя, лошадей, экипажей, старыхъ фраковъ, серебряныхъ ложекъ и даже бритвъ, вероятно въ костяной оправе. Разделъ начался темъ, что турецкая шаль, оставшаяся наследникамъ, разорвана пополамъ двумя родственницами, при общемъ недоуменiи и ужасе. Затемъ, после такого добраго начала, дела идутъ бойчее и бойчее, а г. Писемскiй даритъ насъ лучшими страницами комедiи: особенно хорошъ вышелъ у него Иванъ Прокофьевичъ Минюхинъ, одинъ изъ этихъ суроволицыхъ, отрывисто говорящихъ, осанистыхъ джентльменовъ, о которыхъ иной подумаетъ, не видавши ихъ въ деле, что они изумляютъ вселенную своей строгой, угловатой, даже преувеличенной честностью. Этотъ Иванъ Прокофьевичъ - оракулъ своей семьи и вместе съ темъ ея пугалище; онъ угрюмъ, непреклоненъ и склоненъ къ лаконизму и совсемъ темъ жаденъ и неразборчивъ до последней крайности. Какъ ни визжатъ разныя Эмилiи Петровны, какъ ни интригуютъ Анны Ефимовны, какъ ни нахальствуетъ Сергей Васильевичъ, левъ третьяго разбора, какъ ни смиренничаетъ другой наследникъ мужескаго пола, безответная особа,-- все падаетъ и преклоняется передъ хищничествомъ Ивана Прокофьевича! И вотъ, въ ту минуту, когда раздельный актъ и жадность, въ лице Минюхина, готовятся отхватить бравурную арiю въ честь самой себе - затаенныя деньги, бумаги и таинственная шкатулка, вывезенная прiемышемъ, являются на светъ Божiй. Въ шкатулке деньги, завещанiе и письменное изложенiе последней воли покойнаго Михаила Евграфовича, за котораго достоянiе наследники только что бились какъ греки и трояне за доспехи Патрокла. Все именiе продано - пишетъ покойникъ - сумма, за него вырученная, отдается прiемышу и его возлюбленной Катиньке. Родственникамъ же, вспомнившимъ обо мне только передъ моей смертью, отпускаю по пяти тысячь ассигнацiями на брата! Гордiевъ узелъ разрублевъ, дипломатiя суроваго Ивана Прокофьевича пропала даромъ,-- изъ кучки жадныхъ наследниковъ раздались вопли и стоны, прiемышъ и Катинька кидаются другъ къ другу въ объятiя - ты мой - я твоя - блаженный день - благодарствiе судьбе!
И кажется - все кончено,-- но изъ эффекта выходитъ эффектъ новый. Души всехъ почти наследниковъ - души обыкновенныя и мелкiя - вынесли бурю, окропились слезами, но не такъ легко подействовала эта непогода на железную, ржавую, неподатливую натуру суроваго корыстолюбца, Ивана Прокофьевича. Лицо у него багровеетъ, онъ привстаетъ со стула, хватается за голову и снова надаетъ на свое место.
-- Кровь пустите!
-- Братецъ! братецъ,-- кричитъ добрый Кирила Семенычъ, кидаясь къ больному: - умеръ, ей-Богу умеръ. Видно ударъ - у насъ это въ семействе!
Иванъ Прокофьевичъ.
Господи, прости мне, грешному.
актера умнаго и талантливаго, если онъ подступится къ своей роли съ мыслью и пониманiемъ того, что желалъ сказать авторъ. Живость и меткость, отличительныя черты дарованiя г. Писемскаго, заметныя даже въ обрисовке по необходимости безцветныхъ личностей (Катиньки и ея друга), делаютъ всю вещь прiятною и въ чтенiи,-- но все-таки нельзя не приметить, что комедiя "Разделъ" написана безъ особенной охоты. Предоставивъ другимъ журнало-обозревателямъ выискать слабые стороны труда г. Писемскаго, нахожу нужнымъ сказать только, что комедiя читается съ удовольствiемъ, даже въ январе месяце, когда людямъ такъ мало бываетъ дела до журналовъ и до комедiи. Авторъ "Тюфяка" такъ уменъ, что все его статьи застрахованы отъ паденiя: этотъ человекъ никогда "не пискнетъ на всю читающую публику!"
тонкими во вредъ свежести и занимательности взятаго ими на себя труда. Тонокъ и нечистъ! лаконически сказалъ какой-то посетитель концерта, про голосъ тенора изъ любителей - "тонко и нечисто" можно сказать и намъ все все эти драматическiя пословицы, психическiе анализы, описанiя микроскопическихъ страданiй и мельчайшихъ страстей, которыми насъ подчуютъ наши бельлетристы, особенно женщины-писательницы,-- только справедливость требуетъ прибавить одно - выраженiе "нечисто" нужно понимать въ смысле: "смутно, темновато, запутано". Наши журналы и драматическая литература обогатилась такими неуловимыми приключенiями, что о нихъ и говорить страшно. Тамъ, перезрелая дева, которой давно пора за мужъ. Злятся на своего жениха и выгоняетъ его изъ дома позорнейшимъ способомъ. Вы спрашиваете "да за что же разсвирепела невеста?" авторъ и дружественные ему критики отвечаютъ съ негодованiемъ: "о, профанъ, тутъ-то и есть " Случись размолвка за дело,-- тонкости небыло бъ въ пiесе! Въ другомъ творенiи, молодой юноша, сидя въ гостинной, где не позволяютъ курить сигаръ, въ кругу общества очень почтеннаго, вдругъ "вздорится" на всехъ, гвоздитъ знаковыхъ и незнакомыхъ, и наконецъ убегаетъ въ полномъ неистовстве. "За что такъ прогневался герой комедiи?" спрашиваете вы - "Я и самъ не знаю" - отвечаетъ одинъ изъ критиковъ - "да и знать не надлежитъ,-- иначе пропадетъ вся тонкость сюжета". Опять тонкость и отсутствiе чистоты, то есть - ясности! Наконецъ вамъ приносятъ маленькую повесть писателя несомненно даровитаго, съ теплою душою соединяющаго здравый, светлый взглядъ на жизнь,-- вы радуетесь, думаете отдохнуть, раскрываете "Летнiе Дни" г. Крестовскаго и прямо погружаетесь въ такую тонкость, что ей даже и разорваться невозможно. Является какой-то гувернеръ, исполняющiй свою должность крайне нерадиво и одевающiйся съ большимъ изяществомъ; этотъ почтенный воспитатель юношества (да упасетъ судьба моихъ будущихъ детей отъ такого воспитателя!), оставляя своего воспитанника бегать по лугу безъ надзора и вязнуть во всехъ канавахъ, держитъ схоластико-аналитическiя пренiя о любви и сердце съ двумя девицами, смыслящими въ этомъ затейливомъ вопросе весьма немного. Въ интермедiяхъ диспутовъ является прiезжiй молодой человекъ, по имени Анатолiй Петровичъ, въ беломъ пиджаке (есть одна песня: "ты помнишь ли, какъ я въ пиджаке беломъ?"), съ краснымъ платкомъ на шее; этотъ Анатолiй Петровичъ, въ засвидетельствованiе своего дендизма, ежеминутно говоритъ гувернеру Артемину такiя речи, за которыя самый кротчайшiй изъ человековъ неминуемо побилъ бы своего собеседника. - "У меня ужь такое сердце", недавно пищала одна маска, гуляя съ своимъ усастымъ кавалеромъ по заламъ Большаго Театра: "я не умею ненавидеть въ половину,-- кого я не полюбила, того ужь я не люблю навеки!" - "У меня тоже вашъ нравъ", ответилъ кавалеръ, крутя усъ: кого я не взлюбилъ... сейчасъ же побью!" уже его готовность беседовать съ двумя девицами о тайнахъ сердца, показываетъ въ немъ терпенiе истинно гигантское, въ которомъ (что бы ни говорилъ Бюффонъ со своимъ: "генiй есть терпенiе") не имеется ровно ничего генiальнаго. Между темъ дни идутъ, солнце палитъ, луна светитъ, листки деревьевъ шелестятъ, хозяйка спитъ все дни до обеда и после обеда, речка волнуется, роса искрится на солнце, травы надаютъ свое благоуханiе и читатель подходитъ къ последней странице "Летнихъ Дней", перезабывъ все то, что было написано на первой. Повесть прочтена, содержанiе ея испарилось, обе девушки куда-то уехали, Артеминъ остался при своихъ обычныхъ занятiяхъ, въ ожиданiи того, что порученный ему мальчишка сломитъ где нибудь ногу, шатаясь по лесамъ безъ надзора и прикрытiя. Да избавитъ же насъ судьба отъ такихъ гувернеровъ и такого рода тонкихъ повестей!
Однако не мешаетъ прибавить, что о дарованiи г. Крестовскаго, подарившаго намъ, несколько летъ тому назадъ, умную, милую повесть "Сельскiй Учитель", нельзя судить по "Летнимъ Днямъ" - произведенiю, очевидно, скороспелому и незначительному.
Вотъ уже нисколько страницъ кряду, какъ я толкую о сочинителяхъ, несомненно даровитыхъ, но подарившихъ насъ до сей поры одними начинанiями, между темъ катъ передо мною лежитъ бiографiя человека, прославившагося въ русской словесности, писателя первокласснаго, имеющаго счастiе видеть свои романы, изданныя восьмымъ изданiемъ, литератора, приводившаго своими трудами въ восторгъ поэтовъ, подобныхъ Крылову, Пушкину и Жуковскому, переписывавшагося съ сэромъ Вальтеромъ Скоттомъ и подучавшаго отъ г. Мериме хорошенькiя посланiя, изъ которыхъ явствуетъ, что блистательный авторъ "Коломбы" и "Этюдовъ" изъ римской исторiи пишетъ по русски чрезвычайно плохо. Объ этомъ писателе, только-что умершемъ и еще оплакиваемомъ всеми истинными любителями русскаго слова, новые журналы говорили менее нежели о г. Вонлярлярскомъ и г. Крестовскомъ, говорили мало, очень мало, говорили неохотно, какъ-то свысока поглядывая на человека, столько летъ услаждавшаго русскую публику своими повестями и романами, веселившаго ее своими комедiями. Речь идетъ о Загоскине, и при этомъ почтенномъ имени мы надеемся; что каждый изъ русскихъ журналистовъ и критиковъ покраснеетъ хотя немного. Не будь публики, раскупившей съ жадностью 8-е тисненiе "Юрiя Милославскаго", и съ жадностью читавшей слабейшiя вещи, вышедшiя изъ-подъ пера покойнаго Михаила Николаевича, Загоскинъ могъ бы сказать о себе, вместе съ гг. Вельтманомъ, Кукольникомъ, Лажечниковымъ и Степановымъ, что онъ принадлежитъ къ числу авторовъ, непризнанныхъ и низко оскорбляемыхъ. Таковъ результатъ стараго журнальнаго девиза, который ныне, благодаря Бога, возбуждаетъ одинъ смехъ и скоро падетъ совершенно, этого школьнически презреннаго девиза сороковыхъ годовъ въ нашей журналистике: Кто не за насъ -- тотъ противъ насъ! унизительнымъ задоромъ,-- и вы увидите, до какой степени этотъ выше изображенный девизъ извратилъ все понятiя ценителей, и наделилъ ихъ близорукостью, привелъ къ непризнанiю таланта и дарованiй въ романисте, такъ много сделавшемъ для нашей словесности. Въ этихъ статьяхъ вы почти не встретите имени г. Загоскина замечательныхъ людей, шедшихъ съ нимъ по одной дороге, а если и встретите, то непременно съ такими прибавленiями, о которыхъ лучше будетъ умолчатъ, щадя доброе имя отжившихъ критиковъ. Я помню, какъ, читая эти недостойныя нападки на Загоскина, эти глумленiя надъ заветными и невинными заблужденiями ветерана-писателя, эти филиппики противъ слабыхъ его страницъ, съ такимъ обилiемъ выкупавшихся созвездiемъ красотъ - я почувствовалъ первые признаки омерзенiя къ пристрастной и нечистосердечной полемике старыхъ годовъ, къ ея нетерпимости, съ ея преднамеренной близорукостью, къ ея хвалебнымъ гимнамъ, воспеваемымъ на ветеръ людямъ, пришедшихъ съ ветра, къ ея жалкимъ усилiямъ поставить мненiе двухъ-трехъ болезненно-хилыхъ личностей, какъ плотину противъ мненiя целой массы русскихъ читателей. И я былъ столько счастливъ, что, наконецъ, дошелъ до тойпоры, когда началось разрушенiе недавнихъ задорныхъ теорiй въ словесности, когда гнилые кружки ценителей стали разсыпаться, когда буйная полемика покрылась общимъ презренiемъ, когда публика, наконецъ, громко сказала журналамъ - вы не пойдете по этому пути далее. И я былъ столько счастливъ, что могъ еще вовремя поспеть къ бою, излить на старую пристрастную критику свою часть иронiи, надсмеяться надъ нею, какъ она когда-то смеялась надъ талантами, подобными Загоскину, видеть ея заслуженный упадокъ, наслаждаться ея предсмертными дифирамбами и филиппиками, созерцать ея - когда-то гордую, дикую и полную самоуверенности, кончающую существованiе посреди злейшей казни общаго къ себе равнодушiя.
Нельзя не поблагодарить г. А - ва, напечатавшаго ныне, въ первой январьской книжке "Москвитянина", подробную бiографiю новейшаго автора "Кузьмы Рощина" и "Рославлева", бiографiю добросовестную, хотя во многомъ неполную, а сверхъ того, писанную съ любовью къ памяти недавно умершаго романиста. Изъ статьи видно, что сочинитель ея человекъ пожилой, имевшiй случай присутствовать при представленiи первыхъ комедiй Загоскинеа, участвовать въ спорахъ ими возбуждаемыхъ, приветствовать своей симпатiей "Рославлева" и "Юрiя Милославскаго" въ самую вору ихъ появленiя, подслушивать судъ замечательныхъ и уже не живущихъ между нами личностей о таланте Загоскина. Много сведенiй характеристическихъ и занимательныхъ передано намъ такимъ образомъ,-- такъ что по окончанiи статьи читатель жалеетъ, почему ея авторъ, по видимому, такъ знакомый съ закулисными тайнами нашей старой словесности, не распространилъ пределы своего этюда, не вдался въ это милое gossiping o лицахъ, теорiяхъ, спорахъ и литературной полемики вовремя юности своего героя. Какъ любопытны, напримеръ, могли бы выйдти воспоминанiя о комедiи Шаховского "Новый Стернъ", осмеивавшей ожесточенныя распри по поводу этой пiесы, разсказы объ участiи Загоскина въ сказанныхъ спорахъ,-- наконецъ исторiя новой войны, воздвигнутой Шаховскимъ въ пiесе "Липецкiя Воды" Все эти мелочи, обрисовывавшiя интересную литературную эпоху, собственно важнее иного трактата, потому что кроме своей живости и занимательности, они изобилуютъ поучительною стороною, знакомятъ современныхъ намъ литераторовъ съ тщетою партiй и озлобленнаго словопренiя, высказываютъ имъ собственные ихъ недостатки и заблужденiя предшествовавшихь литературныхъ поколенiй.
Какъ бы то ни было, бiографiя М. Н. Загоскина, помещенная въ "Москвитянине", читаясь съ удовольствiемъ, пополняетъ многое, что уже несколько известно людямъ, сочувствовавшимъ дарованiю покойнаго романиста. Детство Загоскина, его страсть къ чтенiю, недостаточное образованiе, впоследствiи усовершенствованнаго имъ самимъ и годами многосторонняго опыта, жизнь писателявъ столице, его отношенiя къ своему верному и преданному дядьке, его робкiя начинанiя и глубокая благодарность Шаховскому, ласково ихъ встретившему, его военныя похожденiя въ эпоху двенадцатаго года и событiя, случившiяся во время осады Данцига (впоследствiи тамъ искусно введенныя въ романъ "Рославлевъ") - все это разсказано съ чувствомъ и понравится всякому. Восторгъ публики и лучшихъ нашихъ поэтовъ при появленiи "Юрiя Милославскаго", описанъ весьма живописно: тутъ приведены отзывы Крылова и Гнедича, ласковое посланiе Пушкина, вечно пламеннаго ко всему изящному, вечно готоваго братски протянуть руку всякому даровитому товарищу,-- разсказъ Жуковскаго о томъ, какъ онъ не спалъ всю ночь, зачитавшись только что присланной ему книжкой.
Бiографъ довольно строгъ къ недостаткамъ романовъ и комедiй Загоскина: онъ не скрываетъ слабыхъ сторонъ этихъ произведенiй, не скрываетъ и того, что авторъ "Юрiя Милославскаго" часто и очень часто вредилъ себе, поддаваясь литературной болезни своего времени - именно рутине драматической и повествовательной. Загоскинъ самъ виделъ лучше всехъ ценителей свои недостатки и не прилагалъ всехъ усилiй къ ихъ исправленiю, утешая себя той мыслью, что тотъ или другой изъ великихъ писателей грешилъ теми же грехами. Онъ не любилъ единствъ, враждовалъ противъ сценическихъ условiй стараго времени, и между темъ писалъ пiесы по старому масштабу, вспоминая имя Мольера и своего друга Шаховского. Онъ зналъ вполне, что его Юрiй безцветенъ какъ характеръ, но, сообразивъ, что многiе очерки Скотта больны темъ же, успокоился духомъ и оставилъ Юрiя такимъ же, какъ онъ и былъ. A между темъ, стоило только немного отрешиться отъ романическихъ предразсудковъ, истинно пожелать быть новымъ, вглядеться поглубже въ сущность русскаго характера, чтобъ поставить лицо молодого Милославскаго на одну ступень съ другими лицами романа. Еще примеръ: Загоскинъ не имелъ музыкальнаго уха и стихи писалъ съ великимъ усилiемъ (даже разделяя слова черточками въ означенiе стопъ), а между темъ большая часть его комедiй писаны стихами очень благозвучными, даже весьма часто меткими - значитъ покойный Михаилъ Николаичъ мучилъ себя, отдавался работе неслыханной, брался за оружiе негодное для своихъ рукъ, только изъ-за того, что большая часть комедiй его времени, да сверхъ того комедiи Мольера, писаны были стихами! Эту-то безсознательную рутину (нечего и говорить, что она была извинительна и сносна при его таланте) Загоскинъ переносилъ и въ романы, и въ повести, и въ статейки о нравахъ, не имея силъ, при всей своей зоркости, отправить въ Лету своихъ резонеровъ-Холминыхъ, миловидныхъ Владимiровъ, графовъ-галломановъ, выкраиваемыхъ по одной мерке, и верныхъ дядекъ, скопированныхъ у самого же себя. Потому-то, при последующихъ оценкахъ деятельности нашего даровитаго романиста, чрезвычайно важное обстоятельство будетъ заключаться въ указанiи техъ недостатковъ, которыми наделилъ Загоскина его литературный перiодъ, литературныя преданiя и литературная рутина того времени.
Стихотворенiями январь месяцъ весьма богатъ,-- реакцiя въ пользу стиховъ, давно уже начавшаяся, не слабеетъ, а напротивъ того, все усиливается и усиливается. Въ московскомъ журнале г. Щербина напечаталъ пятнадцать небольшихъ произведенiй.
"Венки", по изящному изложенiю.
"Современника" представляетъ любителямъ поэзiи несколько вещей вещей изъ Шиллера, Гейне и Байрона. Каждое изъ нихъ выполнено не совсемъ близко къ оригиналу.