XXIX.
Мартъ 1852.
Радуйтесь и веселитесь, собратiя фельетонисты --правое дело одолеваетъ повсюду; повсюду и везде пробирается нашъ добрый, беззаботный, насмешливый, поддразнивающiй, увлекательный фельетонъ; везде онъ смело поднимаетъ свою хитроумную голову, во всехъ журналахъ онъ садится на почетное место, везде ему стоитъ показать только свою первую строку, чтобы споры замолкли и молчанiе водворилось между писателями, читателями и слушателями. Долой робость, прочь неуверенность въ своихъ силахъ и въ своемъ значенiи - после ряда баталiй, фельетонъ остался победителемъ и знамя его высоко развевается надъ головами ратоборцевъ. "У меня, вместо имени, одна тень", говорилъ Юнiусъ, котораго Джонсовъ и Байронъ называли хорошимъ ненавистникомъ, замахнулись изо всехъ силъ, разбежались, направили ударъ и сами упали кубаремъ... отъ силы своего же удара! И оружiе ихъ лежитъ на полу, и сами они, красные и огорченные, простерты водъ вашей пятою. Съ фельетономъ не ратоборствуютъ, ибо имя его есть тень, какъ имя Юнiуса, имевшаго въ своей жизни одно великое наслажденiе: онъ целые годы бесилъ своихъ соотечественниковъ, не теряя терпенiя и оставаясь неуязвимымъ. Что же делать вамъ, храбрые и верные собратiя-фельетонисты, со всей этой побежденною армiею поэтовъ и критиковъ, журналистовъ и сотрудниковъ, мудрецовъ и фанатиковъ искусства? Неужели мы опять начнемъ ихъ дразнить шутками, колоть эпиграммами, добивать въ конецъ меткимъ словомъ, долго памятнымъ эпитетомъ, шутливымъ приветствiемъ, затейливымъ сближенiемъ? Неужели мы опять пригласимъ ихъ сразиться съ тенью, и когда они снова полетятъ на полъ, подберемъ ихъ оружiе и этимъ же оружiемъ ускоримъ ихъ собственную ретираду? Предоставляю все это на ваше собственное усмотренiе и мешать вамъ не буду; но, что касается до меня, то я приму иную политику. Приближается весна, время отраднаго успокоенiя и нескончаемыхъ путешествiй по цветущимъ уголкамъ мiра: можно было шуметь и браниться, отхватить пиррическiй танецъ въ январе и феврале месяце,-- теперь же журнальнымъ ратоборцамъ приличествуетъ, подобно хорошимъ танцовщикамъ, повертеться на одной ноге подъ звуки громкой музыки, разставить руки и повернуть лицо къ стороне публики, приветливо улыбнуться и убежать за кулисы, где имеетъ быть полное примиренiе... до следующей осени. Но, чтобы заплатить долгъ благодарности передъ фельетономъ, который я такъ люблю и которому обязанъ не малымъ,-- я готовъ разсказать всей собравшейся публике, какъ победителямъ, такъ и побежденнымъ, одну недурную притчу въ немецкомъ вкусе, притчу, достойную временъ Крумахера, притчу, про которую советую вспоминать каждому изъ собратовъ-фельетонистовь, чуть только поднимется новая распря и чуть только мрачныя полчища угрюмыхъ жрецовъ изящнаго устремятся на борьбу съ темъ, что дало намъ и наше названiе фельетонистовъ, и нашу силу, и наше значенiе, и нашъ успехъ, именно съ фельетономъ. Защищайте права фельетона и онъ защититъ васъ, держите знамя высоко надъ головою и оно будетъ лучшимъ вашимъ оружiемъ. Однако, пора начать нашу притчу въ немецкомъ вкусе.
"Въ некоторой земле, въ некоторомъ городе, была выставка мануфактурныхъ изделiй (заметьте блестящее начало - сколько въ немъ современности - Лондонская выставка еще не забыта). Въ одной изъ залъ строенiя, или - для любителей высокаго слога - храма человеческой промышленности, чрезвычайно раскупалось какое-то изделiе весьма страннаго вида, если на него смотреть человеку, редко ходившему по храмамъ человеческой промышленности, по баламъ и магазинамъ. То были длинные, узенькiе кусочки какой-то, более чемъ сквозной матерiи; на этихъ кусочкахъ тонкiя и крепкiя нити переплетались безконечными и довольно безтолковыми арабесками. Цена продукта была очень дорогая, что нисколько не огорчало многочисленныхъ покупателей и покупательницъ".
На этомъ месте фельетонистъ останавливается, даетъ читателямъ подумать, поглядеть на него съ вопросительнымъ видомъ, спросить другъ у друга: "что бы это однакожь было такое?" - и продолжаетъ свой разсказъ, имеющiй, кроме интереса притчи, ту особенность, что можетъ служить наукою о томъ, какъ писать фельетоны.
"Долго лежала и покупалась таинственная вещь, когда на выставку пришло двое новыхъ посетителей, людей много любившихъ думать обо всемъ и, вследствiе того, обо всемъ говорившихъ довольно нескладно. Никто изъ нихъ не бывалъ ни въ магазинахъ, ни на балахъ, ни на выставкахъ: быстрая продажа странной ткани сильно ихъ заинтриговала, можетъ быть раздосадовала. Первый изъ этихъ господъ былъ живописцемъ - не знаю, худымъ или хорошимъ - онъ подошелъ къ прилавку и сталъ глядеть на выставленный предметъ съ своей артистической точки зренiя.
"-- Не понимаю! началъ онъ - решительно не понимаю, что бы эта вещь могла значить! По множеству листковъ, цветочковъ, фигурокъ, видныхъ на ней, я могу заключить, что это какая-то картина особеннаго рода. Хотя замыселъ оригиналенъ, но картина никуда не годится! Отчего въ ней нетъ ни перспективы, ни освещенiя, ни многаго другого? Отчего цветы и листья не раскрашены, одни розовой или синей, другiе зеленой краской? Отчего въ сюжете нетъ единства и строгости? Не понимаю, какiе дураки покупаютъ эту глупую тканую картину!
"Второй изъ собеседниковъ былъ нрава более угрюмаго и положительнаго - подобно скептикамъ, о которыхъ говорится въ "Мертвыхъ Душахъ". Джентльменъ этотъ былъ готовъ отрицать яснейшiя истины и верить въ справедливость пустейшей, имъ же самимъ состряпанной, учоной ипотезы, отвергать медицину и лечиться нашептываньями и заплевками, лишь бы только польза заплевокъ была доказана съ помощью хитросплетенной философской теорiи. Короче сказать, то былъ учоный и, нужно признаться, учоный немного мрачный по праву. На его языке не могло быть сомненiе, онъ любилъ решать все вопросы съ перваго слова.
"-- Я знаю, что это не вещь, сказалъ онъ подходя къ прилавку: - эти нити, такъ перепутавшiяся между собою, изображаютъ геометрическiя фигуры. Это моя часть: вотъ круги, радiусы, полукруги, углы, эллипсисы, конусы, квадраты и кубы. На этихъ гибкихъ листкахъ вся геометрiя и многiя другiя науки; это спекуляцiя со стороны человека, ихъ сработавшаго. Праздная толпа покупаетъ эту дрянь, думая чему нибудь научиться: какое дело этой толпе до того, что надъ фигурами нетъ ни цифръ, ни объясненiй, ни вычисленiй! Я одинъ только, зная науку, могу указать свету, сколько въ этомъ учономъ труде ошибокъ, незнанiя, совершеннаго противоречiя истинамъ, дознаннымъ въ учономъ мiре. Мне гадко смотреть на этотъ трудъ; я хочу уйдти отсюда подальше.
"Въ это время къ обоимъ хулителямъ присоединилось третье лицо, достойное некотораго вниманiя. То былъ фабрикантъ, который, какъ все фабриканты, сердился, если его изделiя сбывались плохо, или если произведенiя чужихъ фабрикъ находили себе значительное число покупателей. Ему стало обидно, что рядомъ съ его прилавкомъ такъ хорошо продавалось заграничное изделiе и онъ, выскочивъ изъ своего места, радостно присоединилъ свой голосъ къ голосамъ художника и учонаго.
"-- Высокоуважаемые мною мужи! началъ онъ, напередъ почтивъ обоихъ ценителей пояснымъ поклономъ, на который учоный съ художникомъ ответили, едва кивнувъ своими мудрыми головами; - высокоуважаемые мужи! въ вашихъ словахъ, много, много дельнаго, но позвольте къ нимъ присоединить имое почтительное слово! Предметъ, поразившiй васъ, действительно никуда не годится, если на него смотреть, какъ на картину илиучоное произведенiе; но этого мало,-- онъ не хорошъ, какъ мануфактурное изделiе, какъ ткань, какъ предметъ роскоши. Взгляните на него еще разъ и подивитесь безумiю покупателей!.. Можетъ ли эта сквозная тряпка достаточно прикрыть тело; въ состоянiи ли легонькiе кусочки странной матерiи, лежащей передъ вами, уберечь человека отъ холода и ненастья, покрыть собою мебель или стены гостинной? Выделывать такую матерiю можетъ только человекъ, ничего не понимающiй ни въ учономъ, ни въ художественномъ, ни въ мануфактурномъ деле!
"И фабрикантъ продолжалъ свою импровизацiю, не думая о томъ, что его подслушивалъ счастливый экспонентъ раскупаемаго изделiя, и что большая часть зрителей начала поглядывать на недобросовестнаго оратора съ ироническими усмешками. Дело въ томъ, что онъ самъ торговалъ темъ же изделiемъ, которое такъ хулилъ у своего собрата. A изделiе, вы уже догадываетесь, не было ни картиною, ни учонымъ планомъ, ни тканью, предназначенною на укрыванiе и согреванiе тела - то было просто вещь, конечно, очень легкая и не совсемъ прочная, но, повидимому, не лишенная достоинствъ своего рода".
Вотъ вамъ обещанная притча, добрые и дорогiе собратiя-фельетонисты: надеюсь, что за нее вы не разъ скажете мне спасибо! Можно предсказать фельетону целые десятки летъ благополучнаго процветанiя и предсказанiе окажется истиннымъ, но не думайте же, по крайней мере, что эта цветущая пора достанется вамъ даромъ, что ваше кружево, фельетонное кружево, будетъ постоянно продаваться безъ всякихъ препятствiй со стороны жрецовъ искусства и жрецовъ мудрости! Если эти жрецы начнутъ уже черезчуръ свирепствовать, пустите въ ходъ только что разсказанную притчу à la Круммахеръ, и затемъ отложите всякое дальнейшее попеченiе о своей защите. Въ свете нельзя жить безъ кружевныхъ изделiй; старайтесь только, чтобъ качество и количество этихъ изделiй соответствовало желанiю потребителей!
Отъ кружева недалеко до стихотворенiй,-- между обоими родами изделiй такъ много общаго! Но, къ сожаленiю, прошлый мартъ месяцъ былъ не богатъ стихотворенiями: одинъ только "Современникъ" далъ намъ три вещицы, изъ которыхъ две мне крайне понравились; за то третья, именно стихотворенiе г. Фета, своей отчаянной запутанностью и темнотою, превосходитъ почти все, когда либо написанное въ такомъ роде на россiйскомъ дiалекте! "Въ долгiя ночи - говоритъ поэтъ - когда вежды не сомкнуты сномъ, въ душе моей случаются непонятныя происшествiя. Въ каждой звезде такъ и отгадалъ бы отбывшаго брата; отдайся мощному духу, и я отзовусь! Только, внемля безтелесному звуку, вспомни обо мне, какъ вспоминаешь о невольной разлуке!"
Остается только поздравить того изъ друзей поэта, который будетъ въ состоянiи понять его стихотворное приветствiе! Не хотелъ ли г. Фетъ сочинить подражанiе известному французскому произведенiю:
"Un jour qu'il faisait nuit, je dormais ereillé
é,
Les yeux fermés, je vis le tonnerre en silence,
Pas des eclairs obscurs m'annoncer sa présence;
Tout s'enfuit, rien ne bouge, et ce muet fracas
Me fit voir en dormant que je ne dormais pas!"
"Современника" не таковы. Не стану ничего говорить о пiесе г. Некрасова: "Блаженъ незлобивый поэтъ", это стихотворенiе должно быть въ устахъ каждаго, но я возьму смелость познакомить читателей съ маленькимъ, но чрезвычайно грацiознымъ произведенiемъ г. Майкова, Анакреонъ! Вотъ оно:
"Въ день собранья винограда,
Въ дверь раствореннаго сада
И - любимца Купидона -
Старика Анакреона
На рукахъ съ собой несия.
Много юношей насъ было
Каждый бойкiй на языкъ...
Но - вино сверкнуло въ чашахъ,
Мы глядимъ - красавицъ нашихъ
Всехъ првилекъ къ себе старикъ!
Черепъ розами покрытый -
Чемъ имъ головы вскружилъ?
A оне намъ хоромъ пели,
Что любить мы не умели,
"
Указавши на необыкновенно любопытную статью г. Забелина въ "Современнике" же, "Объ общественной жизни въ старой Москве", поспешаю перейти къ самой капитальной новости последняго месяца и, вероятно, всего нынешняго года, именно - къ большой комедiи г. Островскаго, помещенной въ четвертомъ нумере "Москвитянина", подъ названiемъ: "Бедная невеста". Несколько предварительныхъ, хотя, можетъ-быть, скучныхъ разсужденiй, будутъ не лишними передъ разборомъ этого замечательнаго произведенiя, при всехъ своихъ недостаткахъ.
Где-то я заметилъ, что одна изъ причинъ безнадежнаго безсилiя нашей новой критики, заключается въ совершенномъ непониманiи того простаго умозренiя, что въ литературе, еще юной и не совершенно развитой, каждое новое произведенiе, кроме его безусловной ценности, имеетъ еще ценность относительную, важную для своего времени и для круга деятелей, можетъ-быть, весьма обыкновенныхъ, если ихъ судить строго, съ помощiю того же критерiума, который годенъ для писателей первоклассныхъ, но полезныхъ и милыхъ, если взять въ соображенiе труды и заслуги большинства литературныхъ деятелей даннаго перiода. Это-то непониманiе относительной ценности новыхъ произведенiй, вовлекало и вовлекаетъ вашихъ критиковъ не только въ целую пучину ребяческихъ ошибокъ, но даже набрасываетъ на нихъ, можетъ-быть незаслуженную, тень пристрастiя и недобросовестности. Усиленно разглядывая одну и ту же эпоху, анализируя однихъ и техъ же авторовъ, поглощая одне и те же пять журнальныхъ книжекъ въ месяцъ, критики привыкли не видеть ничего, вне этого весьма недостаточнаго и слабаго журнальнаго мiра; для нихъ удачная повесть, достойная уваженiя, съ относительной точки зренiя, быстро принимаетъ размеры великiе и художественные, а какая-нибудь крайне поверхностная учоная статья кажется верхомъ эрудицiи, геркулесовыми столпами человеческой премудрости! Давно замечено, что если верить нашимъ аристархамъ, въ нашей новой словесности и науке нетъ никакихъ посредственностей;-- всюду блистаетъ мудрецъ и художникъ или везде гнездятся труженики, вредные и бездарные! Каждыя пять летъ изъ мрака выдвигается несколько десятковъ прославленныхъ именъ, и почти каждое изъ именъ этихъ опять погружается въ мракъ и совершенно забывается публикой. Еслибъ составить списокъ великимъ художникамъ, блистательнымъ женщинамъ-писательницамъ, глубочайшимъ мыслителямъ, явившимся въ русской словесности хотя за последнiя пятнадцать летъ - списокъ вышелъ бы неизмеримый и удивилъ бы собой всякаго француза, всякаго немца, всякаго англичанина! Незнанiе благоразумной середины руководило ценителями, и вотъ почему ихъ-то судъ не ценится въ свою очередь.
писатель, достойвый суда совершенно безусловнаго, потому-что трудъ его имеетъ не одну относительную, но прочную и долговечную важность. Ценитель путается и не знаетъ, что делать: онъ столько превознесъ пигмеевъ, что чувствуетъ себя не въ своей тарелке передъ человекомъ обыкновеннаго роста; онъ такъ исказилъ и измельчилъ свое воззренiе, что изъ него ничего не можетъ сделать прочнаго и новаго. И тутъ-то обыкновенно раждаются две крайности: или онъ падаетъ во прахъ передъ новымъ, действительно замечательнымъ писателемъ, превозноситъ его на ряду съ Гомеромъ, Шекспиромъ и Дантомъ,-- или силится подвести новое лицо подъ одинъ уровень съ только-что прославленными имъ карликами. Между слепыми кривые всегда повелители, но нельзя же отвергнуть и той истины, что человекъ съ обоими глазами достоинъ стоять выше кривыхъ. Загарается раздоръ и полемика, и - человекъ съ обоими глазами первый отъ нея страдаетъ! - "У него четыре глаза - говорятъ его поклонники - это феноменъ, это диво созданiя!" - Неправда! отвечаютъ враги поклонниковъ: - у него только одинъ глазъ и мы желаемъ посадить его между одноглазыми!
Подобнаго рода участь уже встретила г. Островскаго, писателя съ средствами не относительными, какъ у всехъ почтя современныхъ вамъ деятелей на поприще изящной словесности, а съ дарованiемъ могучимъ, сильнымъ, созданнымъ на то, чтобъ остаться "Племянница"... И долго дела будутъ идти такимъ образомъ и долго еще нашъ блистательный драматургъ будетъ прогуливаться изъ Скиллы въ Харибду, то витая въ сообществе мiровыхъ поэтовъ, то опускаясь въ лимбы, где копошатся, шумятъ, меряются, прославляются, царапаются, сплетничаютъ и забываются публикою ваши современные "художники" мужескаго и женскаго пола.
Потому-то, приступая къ разбору "Бедной Невесты", я долженъ сказать, что смотрю на это, произведенiе не теми глазами, которыми привыкъ смотреть на все драматическiя и бельлетристическiя произведенiя, являвшiяся въ нашихъ журналахъ, съ самаго начала моихъ писемъ о журналистике. Еслибъ ваши перiодическiя изданiя представляли публике, хоть разъ въ треть года, по одному подобному произведенiю, тонъ моихъ писемъ былъ бы иной и взглядъ мой на журналистику изменился бы радикально. И вотъ почему, и хваля и осуждая г. Островскаго, я гляжу на него какъ на товарища лучшихъ русскихъ и иностранныхъ комиковъ, а вовсе не какъ на сверстника современныхъ намъ петербургскихъ и московскихъ художниковъ.
Содержанiе "Бедной Невесты" чрезвычайно просто, и это мне кажется недостаткомъ: лишая свое творенiе драматическаго разнообразiя и интереса, авторъ сделалъ его почти неудобнымъ для представленiя. Вотъ въ чемъ состоитъ вся интрига комедiи. Бедная, добрая, но плаксивая вдова Ана Петровна, имеетъ хорошенькую дочку, Марью Андреевну, невесту-безприданницу, на которую, съ весьма извинительнымъ эгоизмомъ матери, разсчитываетъ какъ на средство поправить свое бедное состоянiе. Между темъ проходятъ года, жениховъ хорошихъ не оказывается, состоянiе разстроивается, старушка начинаетъ уже прибегать къ свахамъ, сама выискивать жениховъ и упрекать дочку въ излишней разборчивости. Между значительнымъ количествомъ бедной молодежи, влюбленной въ Марью Андреевву, девушке более всехъ кидается въ глаза Владимiръ Васильевичъ Меричъ, пустой и хвастливый мальчишка, неспособный ни на какую привязанность, мизерный во душе, глупый по всемъ своимъ поступкамъ, неимеющiй ни характера, ни силы воли, ни даже уваженiя къ девушке, его отличившей. Понятно, что подобнаго рода привязанность не можетъ кончиться счастливо: разгадавъ своего избранника, совершенно убедившись въ его ничтожестве, Марья Андреевна выходитъ замужъ за грубаго и необразованнаго, но достаточнаго человека, некоего Беневолевскаго, взявшаго на себя хлопоты по делу ея матери.
изумительна, сцены придуманы ловко. Каждое лицо говорятъ своимъ языкомъ, языкомъ живымъ, истиннымъ и увлекательнымъ. Выписки изъ пiесы лучше всего подтвердятъ справедливость моихъ словъ {Следуетъ перепечатка 1-го явленiя 1-го действiя.}.
Но чтобы вполне познакомить читателя съ достоинствами г. Островскаго, пришлось бы выписать половину всей комедiи. Объясненiе Марьи Андреевны съ Хорьковымъ, ея прощанiе съ Меричемъ, представленiе Беневоленскаго, все речи Милашина, разговоры свахъ и старухи Хорьковой съ Анной Петровной, наконецъ свиданiе Дуни съ Беневоленскимъ,-- все эти прекрасныя места верны какъ нельзя более и поминутно переносятъ насъ въ мiръ избранный авторомъ "Бедной Невесты". Комедiя "останется". Эти два слова можно повторить съ полной уверенностью, она останется и всегда будетъ читаться, хотя во многихъ отношенiяхъ уступаетъ драматическимъ трудамъ Гоголя.
По случаю напечатанiя "Бедной Невесты", въ "Москвитянине" уже было объявлено, что труды г. Островскаго, труды необыкновенно высокiе и обильные совершенно новымъ воззренiемъ на жизнь и искусство, составляютъ новое слово въ нашей словесности и, нетъ сомненiя, что за этимъ уверенiемъ последуютъ и доказательства более пространныя. Такой энтузiазмъ по поводу "Бедной Невесты" неминуемо возбудитъ въ нашихъ журналахъ целый рой шутокъ и насмешекъ, можетъ-быть и заслуженныхъ, но едва-ли уместныхъ. Во всякомъ случае, преувеличенное восхищенiе передъ истинно-замечательнымъ произведенiемъ далеко лучше такого же восхищенiя передъ трудами замечательными только въ смысле относительнаго достоинства, а наши жрецы изящнаго такъ часто печатно благоговели передъ посредственностями, что имъ можно бы быть поснисходительнее къ чужому благоговенiю. Что касается до меня, то, отдавая всю справедливость достоинствамъ "Бедной Невесты", я решительно не вижу въ ней никакого ничего подобнаго темъ новымъ словамъ, которыя вносили въ нашу словесность Пушкинъ, Грибоедовъ, Лермонтовъ и Гоголь. Если г. Островскому и суждено сделать что-нибудь важное для всего хода русской литературы, то это будетъ сделало, можетъ-быть, по прошествiи несколькихъ летъ и не съ помощью "Бедной Невесты". Въ настоящее время Островскiй еще подражаетъ Гоголю, подражаетъ ревностно и даже раболепно, подражаетъ очень удачно, но не более! Новаго направленiя онъ еще не сыскалъ, новаго слова имъ еще не сказано!
Можно назвать много великихъ мастеровъ по всемъ отраслямъ искусства, начавшихъ съ подражанiя одному изъ своихъ знаменитыхъ предшественниковъ, и потомъ возвысившихся до полной и несомненной самобытности; потому-то стремленiе г. Островскаго подражать манере Гоголя - не есть еще признакъ безнадежный. Темъ не менее, кому не известно, что изъ всехъ новыхъ писателей Гоголь всего менее вдохновляетъ подражателей и даетъ имъ всего менее простора: оригиналъ такъ полонъ, свежъ, живъ въ общей памяти, что прибавлять къ нему ровно нечего. Есть много поэтовъ, будто созданныхъ на то, чтобъ вводить въ беду своихъ подражателей и Гоголь изъ ихъ числа - попробуйте припомнить, сколько романистовъ, драматурговъ и нувеллистовъ бросились по следамъ автора "Мертвыхъ Душъ", и только показали свое безсилiе, только изнурили себя безплодною и безобразною копировкою! Конечно, способности автора "Бедной Невесты" не обещаютъ такого грустнаго конца, но мне отчего-то кажется, что и ему, повременамъ, тоскливо и неловко посреди мiра, выводимаго имъ передъ читателемъ. Все эти бранчивыя и плаксивыя старухи, юноши изъ породы Хлестакова, глупая и разсуждающая прислуга, свахи и сплетницы, крепкоголовые прiобретатели, весь этотъ "океанъ житейской пошлости" (употребляя любимое выраженiе жрецовъ изящнаго) способенъ точно такъ же надоесть читателю, какъ надоедали ему когда-то скромные Эрасты и прекрасныя Софiи, погубить силу писателя, какъ прежде губили ее Честоны и Правдолюбы. Конечно, на свете много дурныхъ людей и много пошлости, но поминутно гоняться за темъ и другимъ, въ ущербъ утешительнымъ сторонамъ, не значитъ ли принимать часть за целое, а ложь за истину?
Я чрезвычайно далекъ отъ пуританизма въ литературномъ деле и очень верю, что пiеса можетъ быть хороша, хотя въ ней единственное порядочное лицо - добрый и веселый смехъ, но если мне начнутъ представлять целый рядъ пiесъ подобнаго рода, я соскучусь и вместе со мной соскучится публика. Всякiй изъ насъ помнитъ, какъ еще недавно ни одинъ комикъ не обходился безъ статуэтокъ, изображавшихъ оборванныхъ нищихъ - многiе изъ этихъ статуэтокъ были и верны, и прекрасны, но что бы мы сказали, еслибъ скульпторы всей Европы принялись за изображенiе подобныхъ сюжетовъ? Если мы строги къ старинной сантиментальности, къ пастухамъ и пастушкамъ, къ героямъ во фракахъ мердуа и съ вечными слезами на глазахъ, то отчего же намъ церемониться съ писателями, силящимися довести гоголевское направленiе до его крайнихъ пределовъ? Еслибъ разные защитники этого направленiя не лезли изъ кожи, усиливаясь представить его однимъ только истиннымъ; еслибъ они не стремились къ тому, чтобъ создать какой-то свой особенный классицизмъ, вне котораго нетъ жизни и деятельности писателю,-- я не сказалъ бы о немъ ни одного слова: у него и такъ много противниковъ. Классицизмъ ревностныхъ толкователей Гоголя едва-ли не хуже того классицизма, который сделалъ такъ много зла французской словесности и нашей литературе въ начале нынешняго столетiя: и въ томъ и въ другомъ, мы видимъ одну и ту же исключительность, одну и ту же нетерпимость, одно и то же стремленiе - возводить частности въ общее правило и рядъ случайностей въ кодексъ непреложныхъ истинъ! Пусть г. Островскiй, хоть для шутки, попробуетъ отклониться отъ того новаго классицизма, о которомъ я сейчасъ только говорилъ и о которомъ я еще поговорю впоследствiи; пусть онъ даетъ одному изъ своихъ следующихъ произведенiй счастливый конецъ, выведетъ на сцену несколько лицъ, глядящихъ на жизнь съ светлой, утешительной и разумной точки зренiя, пусть онъ придаетъ лицамъ этимъ несколько хорошихъ и благородныхъ сторонъ,-- и онъ увидитъ, съ какими воплями накинутся на него люди, по мере силъ своихъ пытающiяся замкнуть новую словесность въ тесный кругъ своихъ жалкихъ, одностороннихъ идей,-- и обогатить ее стеснительнымъ кодексомъ своего классицизма! A между темъ подобнаго рода опытъ необходимъ: изъ одной пошлости не создается новое слово въ словесности!
Въ "Отечественныхъ Запискахъ"... но вместо того, чтобъ говорить объ "Отечественныхъ Запискахъ", я лучше потолкую съ читателемъ о газете "Кавказъ" и комедiяхъ кавказскаго изделiя, въ немъ помещенныхъ.
при разсудительной и осмотрительной деятельности могли бы современемъ принести истинную и долгую честь русской словесности,-- нельзя не сознаться, однакожъ, что названныя неудобства, возникшiя вследствiе поглащенiя нашими перiодическими изданiями всехъ отраслей наукъ и словесности - вполне выкупаются тою деятельностью, на которую все люди, занимающiеся литературою и науками, такъ-сказать, вызываются черезъ посредство газетъ и журналовъ. Средство къ верному сбыту своихъ произведенiй подстрекнуло на трудъ десятки людей даровитыхъ и полезныхъ; уверенность въ томъ, что работа не пропадаетъ даромъ, побуждаетъ многихъ литераторовъ къ прочнымъ и постояннымъ занятiямъ, потому-то, во многихъ отношенiяхъ, хорошiй журналъ въ литературе то же, что хорошiй путь сообщенiя въ плодоносномъ и торговомъ крае: около него кипитъ деятельность, въ которую даже вовлекаются люди, безъ того не помыслившiе бы ни о какой работе.
изданiй въ крае отъ насъ отдаленномъ, но уже прославленномъ и поэзiею, и воинскими подвигами, и наукою, и гражданскими доблестями, и, наконецъ, темъ неописаннымъ нематерiальнымъ богатствомъ, которое онъ даетъ и учоному и туристу, и воину, и наблюдателю нравовъ, и разскащику и естествоиспытателю. Газета или журналъ въ такомъ крае есть предпрiятiе, которое необходимо поддерживать всеми силами, поощрять радушною похвалою, двигать впередъ трудомъ радостнымъ и единодушнымъ. Читатель уже догадывается, про какой край и какое перiодическое изданiе мы намерены говорить: всякiй изъ насъ помнитъ, съ какимъ участiемъ русская публика приняла газету "Кавказъ", уже несколько летъ какъ издающуюся за две тысячи пятьсотъ съ чемъ-то верстъ отъ насъ, въ знойномъ Тифлисе, за снеговою стеною кавказскихъ исполиновъ. Въ настоящее время, успехъ названнаго нами перiодическаго изданiя не подлежитъ ни какому сомненiю: съ одной стороны оно пользуется просвещеннымъ покровительствомъ его сiятельства, наместника кавказскаго, съ другой - основанiе газеты въ крае, обильномъ интереснейшими матерiалами во всехъ родахъ, подвигнуло на трудъ многочисленныхъ любителей наукъ и словесности. Исправность въ изданiи газеты, вмещавшей въ себя, кроме оффицiальныхъ известiй, много учоныхъ и чисто--литературныхъ статей, имена сотрудниковъ, изъ которыхъ иные составили уже себе имя прежними трудами по части русской словесности,-- все это предвещаетъ намъ въ самомъ скоромъ времени еще большую деятельность и заставляетъ ожидать, или скораго расширенiя "Кавказа" по объему, или появленiя въ томъ крае новаго перiодическаго изданiя, въ роде нашихъ, ежемесячныхъ.
Хотя лучшiе изъ сотрудниковъ газеты "Кавказъ" не нуждаются въ нашихъ похвалахъ и поощренiи, но темъ не менее кажется, что, указавъ на лучшiя статьи этой газеты, каждый изъ насъ исполнитъ свою обязанность русскаго читателя и поможетъ публике поскорее ознакомиться съ произведенiями, не успевавшими сделаться ей вполне известными. Не касаясь статистическихъ сведенiй, историческихъ и археологическихъ изысканiй, обильно помещаемыхъ въ "Кавказе", не касаясь другихъ его отделовъ, мы воспользуемся настоящимъ случаемъ, чтобъ обратить вниманiе читателей на одного изъ участниковъ бельлетристическаго отдела газеты, въ которой, между именами графа Соллогуба, гг. Полонскаго и Бакрадзе (автора грузинскихъ сценъ, помещенныхъ въ "Современнике" прошлаго года), мы встречаемъ несколько именъ еще мало известныхъ въ нашей литературе, но уже обещающихъ нечто хорошее. Съ сотрудникомъ, о которомъ только что было упомянуто, я имелъ случай три раза встречаться въ фельетоне "Кавказа" и встречаться всякiй разъ съ истиннымъ удовольствiемъ. Имя даровитаго автора не русское, какъ и все его произведенiя; разсказываютъ, что они пишутся не на вашемъ языке переводятся впоследствiи,-- но эти обстоятельства внушаютъ намъ еще более симпатiи къ грацiозному, оригинальному, капризному, веселому и оживленному роду Мирзы-Фетъ-Али-Ахундова. Такъ называется сотрудникъ "Кавказа" и о его-то трехъ произведенiяхъ, недавно прочитанныхъ мною, я желаю поговорить съ читателемъ.
Г. Фетъ-Али-Ахундовъ сочиняетъ маленькiя пьески изъ кавказскихъ нравовъ, каждая изъ нихъ замечательна или во причудливости замысла или по сцепленiю оригинальныхъ и мило выполненныхъ подробностей; лучшая изъ нихъ: "Ботаникъ мусье Жорданъ и дервишъ Масталя-шахъ, знаменитый колдунъ" на-дняхъ была играва въ Петербурге, въ одномъ изъ домашнихъ спектаклей и несказанно понравилась, какъ зрителямъ, такъ и любителямъ-артистамъ. Другая, напечатанная недавно въ октябрьскихъ и ноябрьскихъ нумерахъ "Кавказа" носитъ странное заглавiе: "Медведь, победитель разбойника" и по последне-полученнымъ мною известiямъ, ставится на тифлисскомъ театре. Смело рекомендуемъ актерамъ обе эти пьески, особенно первую, прибавивши только, что переводъ и той и другой немного небреженъ и что, вообще, и та и другая вещь нуждаются въ некоторомъ исправленiи для того, чтобъ ближе подойти къ условiямъ сцены. Въ заменъ того, публика, утомленная одними и теми же водевилями безъ смысла и повторенiемъ однихъ и техъ же пьесъ, основанныхъ на пошлой любви и избитыхъ эффектахъ, радостно приметъ пьесы, основанныя на мало известныхъ намъ событiяхъ, изображающiя намъ восточные нравы, дышащiя чисто мусульманскимъ комизмомъ и обильныя неожиданнейшими неожиданностями! Прибавьте ко всему этому - красоту обстановки, изящество странныхъ костюмовъ, черкески и кинжалы, чадры и чалмы женщинъ въ покрывалахъ и джигитовъ съ длинными винтовками, и вы поймете, какой эффектъ должны произвести пьески Мирзы-Фетъ-Али-Ахундова, после вашихъ скучныхъ комедiй, милыхъ героевъ, дырявыхъ носовыхъ платковъ, неудачныхъ остротъ, jeunes premiers въ пунсовыхъ жилетахъ и финальныхъ куплетовъ съ однимъ и темъ же обращенiемъ къ публике.
Дарованiе Мирзы-Фетъ-Али-Ахундова чисто самобытное, развившееся не вследствiе чтенiя однихъ и техъ же книгъ и раздраженiя однихъ и техъ же пленныхъ мыслей, а скорее вcледствie долгой жизни въ крае, обильномъ занимательностью, вследствiе наблюденiя нравовъ, не похожихъ на наши, столкновенiя съ людьми странными и забавными, хитрыми и нахальными, опасными и детски простодушными, пламенными и мечтательными, гостепрiимными и жадными, суровыми и ласковыми въ одно и тоже время. Дикая природа Кавказа, улыбающiяся красоты закавказскихъ долинъ, нравы карабахцевъ и нухинцевъ, грузинъ и армянъ, татаръ и черкесовъ, казаковъ и дервишей, чудаковъ и удальцовъ, азiатскихъ шарлатановъ и девушекъ, закутанныхъ въ белыя покрывала,-- вотъ матерiалы, безсознательно изученные г. Ахундовымъ, матерiалы, влiянiе которыхъ только что начинаетъ выказываться въ его собственныхъ произведенiяхъ. Не спорю о томъ - Мирза писатель сделалъ еще весьма немного для словесности,-- на его три вещицы еще нельзя смотреть, какъ на нечто весьма важное и многознаменательное; совсемъ темъ, каждая изъ нихъ далеко выходитъ изъ уровня посредственности и заслуживаетъ одобренiя.
насъ предполагать въ авторе "Медведя" еще более дарованiя, которое не замедлятъ высказаться въ скоромъ времени. Особенно хороши у г. Ахундова сцены комическiя и нежныя; разговоръ, тамъ где ему приданъ восточный колоритъ, увлекаетъ и смешитъ въ одно и то же время; нельзя не пожалеть, однакожъ, что вследствiе ли чьихъ либо советовъ или произвольныхъ поправокъ переводчика, большая часть сценъ лишена этого колорита, столь живописнаго, наивнаго и привлекательнаго, когда онъ стоитъ на своемъ месте, вложенъ въ уста особъ неспособныхъ говорить иначе. Некоторая небрежность въ расположенiи явленiй и совершенное неведенiе сценическихъ условiй, заставляютъ насъ желать, чтобъ кто нибудь изъ людей, искренно преданныхъ драматическому искусству, подалъ Мирзе-Фетъ-Али-Ахундову несколько дельныхъ советовъ на счетъ компановки его будущихъ произведенiй. Желательно, чтобъ эти произведенiя затмили собою все предъидущiе труды автора, полюбялись публике, а людямъ, видавшимъ красоты Кавказа, показались бы вестью о прекрасной стране, искуснымъ снимкомъ съ любимаго местоположенiя, разсказомъ, исполненнымъ милыхъ и новыхъ подробностей, подробностей о людяхъ, увиденныхъ вскользь, на короткое время, но все-таки интересныхъ, дорогихъ и достойныхъ воспоминанiя.
Досадно мне, что, заговорившись о кавказскомъ драматурге, я расширилъ не вмеру свое письмо и даже не сообщилъ читателямъ той великой журнальной новости, которая была мною открыта прошлый месяцъ. Нечего делать!.. литературнымъ сплетникамъ придется еще прождать дней тридцать!