XX.1
Октябрь 1850.
Я не понимаю людей, уверяющихъ, что иметь достаточный капиталъ въ разныхъ кредитныхъ учрежденiяхъ гораздо прiятнее спокойнее, нежели заниматься сельскомъ хозяйствомъ, осушать болота, разводить сады и вообще иметь уголокъ красивой земли съ горками, рощами и озерами. Такiе джентльмены не понимаютъ, сколько спокойствiя и отрады заключается въ обладанiи маленькимъ мiромъ, украшеннымъ и распространеннымъ нашими собственными трудами,-- мiромъ, имеющимъ то сходство съ мiромъ фантазiи, что въ него всегда можно прiютиться отъ тревогъ городской жизни, отъ людей съ ихъ спорами и отъ бедъ всякаго рода. Я всегда мечталъ о подобномъ уголке и счастливъ потому, что онъ у меня всегда имелся. Изъ полевой фортификацiи узналъ я, что въ каждомъ укрепленiи есть свое укрепленiе въ минiатюре, называемое редюитомъредюита мое сельское прибежище,-- обстоятельство, доказывающее съ ясностью философскаго вывода, что я понялъ цену философскаго уединенiя даже въ то время, когда на школьной скамейке изучалъ полевую фортификацiю.
Все это я говорю къ тому, чтобъ извинить детскiй восторгъ, овладевшiй мной, когда я, после долгихъ и многотрудныхъ странствованiй по разнымъ городамъ, снова очутился въ своемъ иногородномъ владенiи. Ни осень, ни морозы не мешали моему блаженству: эти неудобства существуютъ только для дачниковъ; человекъ же, знающiй наизустъ свойства каждаго дерева въ своемъ саду, не боится печальной картины изнеможенiя природы: воображенiе рисуетъ ему теже места въ полномъ блеске весны и жизни. Если вы увидите незнакомую женщину съ закрытыми глазами, вы, можетъ быть, много теряете; но любимая особа можетъ закрывать свои сколько ей будетъ угодно: близкiй къ ней человекъ все-таки знаетъ, какъ они смотрятъ.
Мечтанiя мои, въ роде вышеприведенныхъ, были нарушены прибытiемъ того соседа, котораго я просилъ вместо меня писать письма о русской журналистике. Не знаю, каковы были эти письма, потому что, по летнему моему обыкновенiю, не читалъ даже "Современника"; но должно быть тонъ ихъ весьма строгъ, судя по сердитымъ отзывамъ моего прiятеля о журналахъ, съ которыми онъ имелъ дела. Онъ началъ съ того, что прямо объявилъ мне свое намеренiе не читать ни одного журнала во всю свою жизнь, и, признаюсь, его отзывы о нихъ охолодили всю мою кровь. "Отечественныя Записки" - говорилъ мой соседъ - говорятъ языкомъ, на которомъ объясняются герои "Бурсака", Нарежнаго, "Библiотека для Чтенiя" объявляетъ, что греческая поэзiя никуда не годится, "Москвитянинъ" печатаетъ стихи и "Какстоновъ", "Какстоновъ", и стихи,-- однимъ словомъ, все идетъ наперекоръ эстетическимъ теорiямъ". Филиппику свою онъ заключилъ формальнымъ требованiемъ написать десять писемъ за него, такъ какъ онъ написалъ за меня целыхъ пять. Я предложилъ ему вместо десяти писемъ одно,-- онъ съехалъ на четыре,-- я прибавилъ еще одно; но на трехъ мы не могли помириться, хотя я уже предложилъ написать ихъ два и три четверти. И вотъ по какому случаю я снова беседую съ читателемъ, и вотъ почему восторгъ, испытанный мной при возвращенiи на родину, сделалъ меня слабодушнымъ игралищемъ моего соседа.
ab ovo и начну съ критическаго взгляда на деятельность нашей журналистики въ перiодъ моего отсутствiя изъ деревни. Хотя мне и сильно хотелось начать такое обозренiе и названiе перiода сильно льстило моему самолюбiю; но я долженъ былъ отказаться отъ такого занятiя, по весьма простой причине: журналовъ за летнiе месяцы нигде не оказывалось. Соседъ завладелъ ими, въ виде гонорарiя за свою снисходятельность, и потомъ страшно вымолвить) раздарилъ ихъ по окрестнымъ городамъ и селамъ! И раздарилъ онъ ихъ съ очевидно саркастическою целью: "Пантеонъ" отдалъ онъ моему другу ***, въ юности сочинившему водевиль и вследствiе того поставившему себе первымъ долгомъ надеть очки и следить за движенiемъ русской словесности; четыре книги "Отечественныхъ Записокъ" вручилъ онъ Бенелоквенту Ксенофонтычу Вертоградову, пожилому господину, обладающему весьма высокимъ слогомъ и весьма длиннымъ сюртукомъ; съ "Москвитяниномъ" постулилъ еще ужаснее, отдавъ его одному городскому щеголю, съ уверенiемъ, что въ Петербурге стихи опять въ моде, и что тамъ каждый левъ знаетъ наизустъ "Поэзiю и Прозу жизни". Бедный денди, съ потерею здоровья и цвета лица, выучилъ две первыя части поэмы и теперь дозубриваетъ остальныя. Онъ сталъ жолтъ какъ лимонъ, но бодрости не потерялъ,-- только не знаетъ, нужно ли выучивать эпиграфы; которыхъ такъ много въ поэме.
Не отыскавъ нигде старыхъ нумеровъ, я принялся читать то, что было у меня подъ руками: прочелъ въ "Петербургскихъ Ведомостяхъ" преинтересныя заграничныя письма господина Тунеева, хорошо знакомаго русской публике по его музыкальнымъ статьямъ,-- прочелъ тамъ же отчеты о выставке сельской и академической, и, покончивъ съ газетами, развернулъ "Москвитянинъ", котораго все книжки до нумера осьмнадцатаго были заполонены неукротимымъ соседомъ. "Зачемъ онъ не поступилъ также и съ осьмнадцатымъ нумеромъ?" думалъ я, меланхолически перелистывая книгу, въ которой все было для меня темно, непонятно и сбивчиво, по той причине, что почти все статьи, въ ней заключавшiяся, были продолженiемъ прежнихъ. Приняться за наши журналы ex abrupto, не забежавъ за три месяца назадъ, значитъ почти тоже, что читать руническiя надписи или переводить на русскiй языкъ карту завтрака, которымъ Лумлей, директоръ Лондонской Оперы, угощалъ Скриба и Галеви. Узнать, въ чемъ состоитъ повесть г. Дрiанскаго "Одарка-Квочка" также неудобоисполнимо, какъ передать изящною русскою прозою слова: à la réforme и
Наконецъ, въ "Наукахъ и Художествахъ" того же нумера отыскалъ я статью г. Буслаева "Объ эпическихъ выраженiяхъ украинской поэзiи" и прочелъ ее съ удовольствiемъ. Въ этомъ труде, исполненномъ легко и живо, авторъ старается сближать названныя выраженiя съ эпическими выраженiями, употреблявшимися въ старой русской письменности и въ иностранной поэзiи перiода языческаго. Онъ показываетъ сходство многихъ малороссiйскихъ песенъ съ некоторыми лучшими местами изъ "Слова о Полку Игореве", изъ "Эдды", польскихъ песенъ и такъ далее. Конечно, иной скептикъ скажетъ, что, справившись съ собранiемъ испанскихъ романсеро и произведенiями трубадуровъ, откроешь и въ нихъ кое-что общее съ эпическими выраженiями украинской поэзiи; но все это не мешаетъ статье г. Буслаева быть весьма занимательною въ чтенiи. Кстати скажу, что одинъ мой знакомый филологъ, называвшiй свои филологическiя изследованiя щелкать языкомъ, недавно еще читалъ мне диссертацiю о томъ, что песня "Мальбругъ въ походъ поехалъ" целикомъ заимствована изъ "Слова о Полку Игореве". Въ этой диссертацiи утверждается, что вдохновенныя строки
Подъ нимъ былъ конь игренъ,
совершенно сходны съ описанiемъ курянъ и ихъ комоней,-- что супруга Мальбруга, которая
есть таже Ярославна, такъ неграцiозно сравниваемая съ кукушкою, и что наконецъ
На ветке одной ели
Соловушко свисталъ
заимствовано изъ известнаго описанiя: "тогда врани не граахутъ, галица помлъкоша, сорокы не трескоташа, полозiю ползоша, только детлове тектомъ путь къ реце кажутъ, соловiи веселыми песньми светъ поведаютъ". Наконецъ, самый припевъ пояснялъ онъ весьма удачно теми выраженiями древней поэмы, о которой такъ спорятъ толковники.
Какъ водится, споры о разныхъ ученыхъ предметахъ до сихъ поръ еще въ ходу, на мое несчастiе: чуть окончилъ статью г. Буслаева, я разомъ попалъ на антикритику, неимоверно длинную, подъ названiемъ: "Ответъ г. Леонтьеву на его историческiя и филологическiя замечанiя къ разсужденiю "Афинская Игемонiя". Читать антикритику, не читая предыдущихъ статей, довольно любопытно, темъ более, что ея авторъ, по видимому, разомъ отвечаетъ несколькимъ человекамъ; но я еще не достигъ до такого охлажденiя къ чтенiю, чтобъ тешить себя такими причудливыми упражненiями. И вотъ почему, распростившись съ г. Стасюлевичемъ, я прямо очутился передъ мелкими статьями, дессертомъ каждаго журнала.
Вообще, не мешаетъ сказать, что въ последнiя пять или десять летъ, дессертная часть, въ обедахъ и въ журналахъ, видимо клонится къ упадку. Старички-гастрономы, помнящiе время великолепныхъ пирожныхъ и сладкихъ диковинокъ macedoines; "Смесью" многихъ журналовъ. Матерiялъ, кажется, хорошъ. A между темъ на деле мы видимъ совсемъ иное: факты переданы отрывочно, сухо, вяло, безъ последовательности и комментарiевъ; иная весьма интересная новость пропущена безъ всякой причины,-- другая, вовсе не занимательная и даже ложная, перепечатана изъ иностраннаго изданiя. Заграничный пуффъ сталкивается съ лаконическимъ описанiемъ полезнаго открытiя, анекдотъ совершенно вздорный помещенъ рядомъ съ некрологомъ знаменитаго человека. И все это не связано, не сгруппировано, все сухо и лишено малейшей живости, а потому выскакиваетъ изъ памяти какъ бумажка изъ нагретой лампы.
Недели четыре тому назадъ, въ одномъ ученомъ обществе, я слышалъ чтенiе коротенькой статьи, въ которой излагались новейшiе факты и открытiя по части той науки, которая интересовала членовъ общества,-- факты, случившiеся въ промежутокъ между двумя заседанiями. Предметъ былъ, по видимому, ученый, спецiяльный, пределы статьи не позволяли никакихъ уклоненiй и распространенiй, а между темъ статья была и жива и интересна, и я ее помню со всеми ея подробностями. Причина ея живости очень понятна: перечень, о которомъ я говорю, составлялся съ охотою и тщательностiю, съ последовательностью и системою, то есть съ теми условiями, которыхъ недостаетъ въ составителяхъ журнальной "Смеси". Еслибъ въ то время, когда я прослушалъ названную статью, попалась мне въ руки "Смесь" 18 No "Москвитянина" ("Москвитянинъ" виноватъ не одинъ: более или менее, все наши журналы действуютъ также), я бы, мысленно вообразивъ передъ собой редакцiю журнала, сделалъ бы ей вопросы такого рода: отчего вы сообщаете намъ объ электрическомъ телеграфе и молчите объ усовершенствованiяхъ воздухоплаванiя? почему вы говорите о томъ, что Дженни Линдъ уже въ Америке и не сообщаете намъ чрезвычайно любопытныхъ и оригинальныхъ подробностей ея прiема? изъ-за какой причины вы делитесь съ читателемъ драгоценнымъ сведенiемъ о томъ, что у какого-то старца Шепперса, въ Линке, есть 216 племянницъ, внуковъ и внучекъ, и не разскажите намъ ничего про Ронкони, Эрнста, Листа, M-me Зонтагъ? Вследствiе какихъ соображенiй вы переписываете сплошь карту завтрака, даннаго Лумлеемъ Скрибу и Галеви и совершенно умалчиваете о празднике, данномъ въ Веймаре въ честь генiяльнаго Гердера? Не лучше ли вместо сухого перечня картинъ Айвазовскаго описать хоть одну изъ нихъ и сделать о ней свое заключенiе? Какая метода руководила вами при составленiи коротенькихъ и сухихъ статеекъ на последнихъ листкахъ вашего 18 нумера? И наконецъ, самые матерiялы для русской исторiи - въ какомъ виде представлены они вами? Вотъ восемь стиховъ Суворова къ господину Брежинскому: кто же былъ этотъ г. Брежинскiй, что писалъ онъ? какъ сошелся онъ съ Суворовымъ? не оставилъ ли онъ какихъ-либо сведенiй о Суворове? какими сочиненiями прiобрелъ онъ благосклонность великаго полководца? Еще примеръ: въ краткихъ, но сильныхъ стиховъ Кострова и разсужденiй объ его бедности. Неужели же другихъ сведенiй и первомъ переводчике "Илiады" у васъ нетъ? или наконецъ, неужели доставленныхъ вамъ сведенiй нельзя было облечь въ форму легкую и занимательную, привести къ кстати, дать имъ определенное и гармоническое место въ цепи мелкихъ, но полезныхъ статеекъ?
Можетъ быть, замечанiя мои строги, даже непрiятны; но я высказываю ихъ съ особеннымъ удовольствiемъ. Тяжело нападать на недостатки, которыхъ нельзя исправить: осуждая бездарную повесть, дурную ученую статью, человекъ часто обижаетъ ея автора безъ всякой пользы для читателя. Но замечать журнальныя ошибки - высокопарность, неисправность, пристрастiе, небрежность - не есть вещь тяжелая: такiя ошибки легко могутъ быть исправлены. Обратить особенное вниманiе на составъ журнальной "Смеси" - вещь весьма не трудная для редакцiи: стоитъ только выписывать пять-шесть лучшихъ иностранныхъ перiодическихъ изданiй, несколько губернскихъ ведомостей и назначить хорошую плату человеку, который бы ихъ перечитывалъ, отмечалъ, переводилъ и группировалъ сведенiя полезныя и любопытныя. Я воображаю себе положенiе одинокаго и небогатаго любителя чтенiя, который выписываетъ одинъ только журналъ, съ темъ, чтобъ хотя поверхностно следить за всеми новыми явленiями въ мiре науки, искусства и словесности, и которому въ "Смеси" этого журнала разсказываютъ, что у господина Шепперса, проживающаго въ Линке, двести-шестнадцать внучатъ и племянницъ! великое прiобретенiе! важный предметъ для соображенiй! Я думаю, какъ довольны подписчики и такихъ газетъ, въ фельетоне которыхъ, вместо новостей и разсказовъ о новыхъ ученыхъ открытiяхъ, несколько разъ въ неделю говорится о томъ, что толстые журналы никуда не годятся, и что русская литература есть поле, покрытое мусоромъ, поросшее бурьяномъ и репейникомъ! Еслибъ, чего Боже сохрани, ваша литература и действительно сделалась запущеннымъ полемъ, довольно сказать о томъ одинъ разъ, а за темъ перейдти къ предметамъ, занимательнымъ для читателя.
Справедливость требуетъ заметить, что изъ всехъ нашихъ перiодическихъ изданiй (издаваемыхъ не съ спецiяльною целью) мелкiя статьи лучше всего отделываются въ "Санктпетербургскихъ Ведомостяхъ". Правда, что въ газете, выходящей ежедневно, можно обойтись безъ группировки мелкихъ фактовъ, которая необходима въ ежемесячномъ изданiи, и о которой не помышляетъ еще вы одно изъ нихъ. По изобилiю матерiяла, но не по изложенiю и группировке, недурна "Смесь" No 10 "Отечественныхъ Записокъ"; даже мне показалось, что тамъ высокаго слога менее, нежели было въ апреле и въ марте месяцахъ, хотя по временамъ и теперь попадаешь на выраженiя: "Пропели наконецъ " и т. п. Но все-таки подобнаго рода фразъ ныньче менее противъ прежнихъ месяцевъ.
По видимому, настоящее лето было довольно бурнымъ перiодомъ для журнальной литературы: повсюду читаешь на оберткахъ: антикритика, ответъ такому-то, замечанiе по поводу фельетона той-то газеты, "Отечественныя Записки" о чемъ-то отвечаютъ господину X и нападаютъ на какого-то фельетониста-стихотворца, не выставивъ ни его имени, ни того, въ какой газете печатаются его фельетоны. Для человека, получающаго все возможныя русскiя перiодическiя изданiя и читающаго ихъ каждый месяцъ, можетъ быть, такiе вопросы, ответы и антикритики привлекательны; но такъ какъ я давно не читалъ журналовъ, то избавляю себя отъ труда читать ответы, замечанiя и антикритики. Вообще, мне кажется, что ваши журналисты и ихъ сотрудники пишутъ более для самихъ себя, чемъ для публики, и охотно превращаютъ критическiй отделъ своихъ изданiй въ нечто подобное городской почте, которая разноситъ ихъ друзьямъ и соперникамъ ответы на ихъ различные вопросы и замечанiя. Другъ и соперникъ, получивъ ответъ, пишетъ новое посланiе, и такимъ образомъ журналы перебрасываются любезностями, не доставляя своимъ читателямъ ни малейшаго развлеченiя {Справедливость требуетъ сказать, что "Библiотека для Чтенiя" не разделяетъ этой смешной стороны вашихъ журналовъ.}. Чтобъ не следовать ихъ примеру, перехожу къ повестямъ 10 No "Отечественныхъ Записокъ".
"Портретъ", фантастическiй разсказъ Т. Ч., не можетъ назваться однимъ изъ удачнейшихъ произведенiй автора, не смотря на то, что начинается также удачно, какъ и все его другiя произведенiя. Молодая и красивая девушка, наследница богатаго именiя, прiезжаетъ летомъ въ свой старый деревенскiй домъ, имеющiй большое сходство съ замкомъ. Восхищенiе юной и причудливой девицы при виде запущеннаго и мрачнаго строенiя, предчувствiе чего-то таинственнаго, и такъ далее,-- все это описано очень мило и можетъ служить сюжетомъ для картонки въ кипсеке. Но за темъ разсказъ удлиняется, делается вялъ, непонятенъ и неправдоподобенъ (потому что самая фантастическая вещь можетъ быть весьма правдоподобна). На стене самой мрачной комнаты замка виситъ портретъ хорошенькой женщины. Этотъ портретъ имеетъ привилегiю всякую ночь выходить изъ своей рамы и разговаривать съ посетителями, говорить очень много и очень цветисто. Привиденiе именуется графиня Беата. Читатель, испытанный въ деле чтенiя русскихъ повестей, догадывается, что графиня Беата можетъ только любить художника и итальянца. Оно такъ и выходитъ: графиня Беата любила веронскаго живописца, по имени Луиджи Грабiо, у котораго была мать или родственница, но имени Франческа. Кажется, все въ порядке и имена подходятъ другъ къ другу, какъ нельзя более (нельзя же графине Беате любить какого нибудь Ивана Иваныча!); но тутъ являются препятствiя,-- молодые люди умираютъ, можетъ быть закалываются; а портретъ ходитъ по заламъ и пугаетъ гостей. Молодая помещица Софья Лаврентьевна, о которой говорилось въ начале повести, тоже перепугалась, потому что "странный лучь отделился отъ портрета, сбежалъ съ него, слегка заделъ кривую яблонь, сверкнулъ подъ зеленью одичалаго сада, скользнулъ змеей по башне, порозовымъ кустамъ, разросшимся вкругъ нея, и вдругъ разрезалъ яркою зарницей синее небо".
Справедливость требуетъ прибавить, что во все время виденiя кто-то стоналъ въ соседней комнате. Вотъ вамъ и все содержанiе повести.
"Портрета". Признанiе мое добросовестно. Я могъ бы вывернуться, сказавъ, что для фантастической повести необходимъ и разборъ въ фантастическомъ роде; но этого я не скажу. Я, просто, ничего не понялъ изъ новаго произведенiя г-жи Т. Ч.; читать же его во второй разъ было некогда. Одно сделалось для меня яснымъ, а именно, что автору повестей, въ которыхъ разныя героини вертятся, секретничаютъ, выходятъ замужъ, болтаютъ, хохочутъ и прмносятъ сами себя въ жертву, не следуетъ браться за фантастическiй родъ произведенiй. Читателю же, любящему въ точности изведывать, въ чемъ состоитъ сюжетъ каждой прочитанной имъ повести, не советую браться за "Портретъ" г-жи Т. Ч.: его изысканiя не будутъ успешнее моихъ. Если же его привлекаютъ замки, темныя спальни, портреты истаринныхъ рамахъ, выскакивающiе изъ рамъ и разгуливающiе по комнатамъ, то пусть лучше прочитаетъ онъ, въ подлиннике или переводе, Вальтеръ-Скоттову "Tapestried Chamber", где все событiя понятны и вместе съ темъ, до того страшны, что волосы становятся дыбомъ.
Где-то я читалъ статью, въ которой одинъ изъ русскихъ критиковъ, полный уваженiя къ истине, нападаетъ на фантастическую область. По его словамъ, одинъ только сатирическiй элементъ можетъ искупить все ничтожество фантастическаго рода произведенiй, и Гофманъ, подмешивающiй сарказмъ почти въ каждую изъ своихъ сказокъ, служитъ прототипомъ хорошаго фантазёра. Я не согласенъ съ такимъ заключенiемъ. Критикъ, возглашающiй: "описывай то, а не это", по моему мненiю, никогда не скажетъ ничего полезнаго. Фантастическая область поэзiи - область недурная, что доказано Спенсеромъ и Шекспиромъ; только она похожа на девственные леса северной Америки: переселяться въ нее можно не иначе, какъ запасшись порядочнымъ капиталомъ и съ готовностью на тяжелый трудъ. Въ противномъ случае и переселенецъ и авторъ фантастическихъ произведенiй погибнутъ, тогда какъ въ старой Европе или въ населенныхъ штатахъ можно проживать съ большею легкостью, находить себе работу и даже похвалу за свою работу. Крохе того, писатели, бросившiеся въ эту прихотливую область вдохновенiя, встречаютъ сильную конкурренцiю въ произведенiяхъ коллективной фантазiи народа, въ страшныхъ преданiяхъ, даже въ детскихъ сказкахъ, наконецъ въ легендахъ более высокаго содержанiя.
Я пройду въ молчанiи повесть г. Зотова, подъ названiемъ: "Песочная Барышня". Она еще не окончена, и отчетъ о ней я отдамъ въ свое время.
Въ "Отечественныхъ же Запискахъ" нашелъ я продолженiе записокъ стараго нашего знакомца, Андрея Тимофеича Болотова. Записки эти также интересны, какъ были назадъ тому четыре или пять месяцевъ. Въ той же части, которая теперь напечатана, Болотовъ уже ротный командиръ и участвуетъ въ знаменитой прусской кампанiи,-- той кампанiи, которая довела Фридриха Великаго до края погибели. Какъ и следовало ожидать, въ запискахъ очень немного тактическихъ и стратегическихъ подробностей, зато много событiй и описанiй, которыя читаются съ большимъ удовольствiемъ. Приведу несколько страницъ изъ того места, где авторъ разсказываетъ, какъ онъ и другiе офицеры русскихъ полковъ, стоявшихъ въ задней линiи, смотрели на начало гроссъ-эгерсдорфскаго сраженiя:
"Оно началось въ начале восьмаго часа, когда солнце было уже довольно-высоко, и сiянiемъ своимъ, при тихой погоде, наипрекраснейшiй день обещало. Первый огонь начался съ непрiятельской стороны, и намъ все сiе было видно. Пруссаки шли наимужественнейшимъ и порядочнейшимъ образомъ аттаковать нашу армiю, вытягивающуюся подле леса, и пришедши въ размеръ, дали по нашимъ порядочный залпъ. Это было въ первый раэъ, что я непрiятельскiй огонь по своимъ одноземцамъ увиделъ. Сердца у насъ затрепетали тогда, и мы удивились все, увидевъ, что съ нашей стороны ни однимъ ружейнымъ выстреломъ не было ответствоваво, власно какъ-бы они своимъ залпомъ всехъ до единаго побили. Пруссаки, давши залпъ, не останавливаясь продолжали наступать и, зарядивши на походе ружья и подошедъ еще ближе къ нашимъ, дали по нашимъ порядочный другой залпъ всею своею первою линiею. Тогда мы еще больше удивились, увидевъ, что съ нашей стороны и на сей залпъ ни однимъ ружейнымъ выстреломъ ответствовано не было. - "Господи, помилуй! чтб это такое?" говорили мы, сошедшись между собою и смотря на сiе зрелище съ своего отдаленнаго холма: - "живы ли уже наши, и что они делаютъ? Не-уже ли въ-живыхъ никого не осталось?" Некоторые малодушные стали уже въ-самомъ-деле заключать, что нашихъ всехъ перебили. "Какъ можно" говорили они: - "отъ двухъ такихъ жестокихъ залповъ и въ такой близости кому-нибудь уцелеть?" Но глаза наши тому противное доказывали. Какъ скоро несколько продымилось, то могли мы еще явственно нашъ фрунтъ чрезъ Пруссаковъ видеть; но отчего бы такое молчанiе происходило, того никто не могъ отгадать. Некоторые изъ суеверныхъ стариковъ помыслили, не заговорены ли уже у нашихъ солдатъ ружья; но сiе мненiе, какъ самое нелепейшее, отъ всехъ насъ поднято было на-смехъ. Продолжая смотреть, увидели мы, что Пруссаки и после сего залпа продолжали наступать далее, и на походе заряжали свои ружья, а зарядивъ ихъ и подошедъ еще гораздо ближе, дали по нашимъ третiй преужасный залпъ. - "Ну!" закричали мы тогда, "теперь небойсь въ-самомъ-деле нашихъ всехъ побили!" Но не успели мы сего выговорить, какъ къ общему всехъ удовольствiю увидели, что не все еще наши перебиты, но что много еще въ живыхъ осталось. Ибо не успелъ непрiятель третьяго залпа дать, какъ загорелся и съ нашей стороны пушечный и ружейный огонь и хотя не залпами, и безъ всякаго порядка, но гораздо еще сильнее непрiятельскаго. Съ сей минуты перестали уже и Пруссаки стрелять залпами. Огонь сделался съ обеихъ сторомъ безпрерывный ни на одну минуту, и мы не могли уже различать непрiятельской стрельбы отъ нашей. Одни только пушечные выстрелы были отличны, а особливо изъ нашихъ секретныхъ шуваловскихъ гаубицъ, которыя по особливому своему звуку и густому черному дыму могли мы явственно видеть и отличить отъ прочей пушечной, стрельбы, которая, равно какъ и оружейная, сделалась съ обеихъ сторонъ наижесточайшая и безпрерывная.
смотрели на сiе побоище и только-что жалели и разсуждали, ибо самимъ намъ делать ничего было неможно. Намъ хотя все происходившее было видимо, но мы стояли такъ далеко, что до непрiятеля не могли доставать не только наши ружья, но и самыя полковыя пушки. Итакъ мы принуждены были только поджавъ руки смотреть, и находясь между страхомъ и надеждою, ожидать решительной минуты. Но скоро лишихись мы и того удовольствiя, чтобъ все происходившее видеть, ибо отъ безпрерывной стрельбы дымъ такъ сгустился, что обеихъ сражающихся армiй намъ было уже не видно, а слышны были только трескотня ружейной и громъ пушечной стрельбы. Одне только оконечности сражающихся линiй или фронтовъ были намъ несколько видимы и представляли зрелище весьма трогательное. Оба фронта находились въ весьма близкомъ между собою разстоянiи и стояди въ огне безпрерывномъ. Нашъ, во все время батали, стояль непоколебимо, и первая шеренга, какъ села на колени, такъ и сидела. Прусской же фронтъ, казахось, въ безпрестанномъ находится движенiи; то приближался онъ несколько шаговъ ближе, то опять назадъ отдавался, однако дрался не съ меньшимъ мужествомъ и твердостiю, какъ и наши, и сiе продолжалось такъ безпрерывно.
Въ сiе-то время имели мы случай всему тому насмотреться, что въ такихъ случаяхъ происходитъ. Позади обоихъ фронтовъ видели мы, какъ иной скакалъ на лошади, везя, безсомненно, какое-нибудь важное приказанiе, но будучи простреленъ, стремглавъ съ оной летелъ на землю; другой выбегалъ изъ фронта и, отъ рань ослабевъ, не могъ более держаться на ногахъ и падалъ; тамъ тащили убитаго начальника, или вели подъ руки израненнаго; местами оказывались во фронтахъ целые проулки, которые опять застанавливаены были; по одиночке во фронте убиваемыхъ, за дымомъ неможно было такъ явственно видеть, какъ прочихъ. Но какъ изобразить суету и смятенiе прочихъ, за фронтомъ находящихся? Многiе разъезжали на лошадяхъ, поощряя воиновъ и развозя имъ нужныя повеленiя; другiе скакали къ фронту сзади; третьи отъ фронта назадъ. Инде вели взводами подмогу, тамъ тащили на себе пушку или патронный ящикъ, въ иномъ месте побиты были лошали подъ ними и должно было ихъ распрастывать и выпрягать: инде бегалъ конь, потерявшiй своего всадника; инде летелъ всадникъ долой съ убттаго коня, и такъ далее. Словомъ, все представляло плачевное зрелище, на которое мы не могли довольно насмотреться.
-- Хорошо, скажете вы, было вамъ смотреть, когла до самихъ васъ не доходило дело, и когда вамъ случилось стоять на такомъ месте, на какомъ всякой бы во время баталiи охотно стоять согласился. Конечно, хорошо! ответствую, и мы жребiемъ своимъ могли быть весьма-довольны. Я прибавляю къ тому, что мы сверхъ-того еще имели и некоторый родъ военнаго увеселенiя, а именно, передъ самымъ нашимъ полкомъ или, лучше сказать, передъ самою моею ротою, на самой вершине того холма, на которомъ мы стояли, трафилось поставленной быть у насъ целой колонне артиллерiи, состоявшей более-нежели изъ двадцати большихъ пушекъ, гаубицъ и единороговъ. Сiя, прикрывающая нашъ корпусъ, баттарея была во все время продолженiя баталiи не безъ дела. Съ нея то-и дело что стреляли по непрiятельской второй линiи, и кидали изъ гаубицъ бомбы, какъ въ нее, такъ и въ обе деревни, кои Пруссакаии были заняты, и мы не могли довольно навеселиться зрелищемъ на хорощiй успехъ пускаемыхъ къ непрiятелю ядеръ и бомбъ. Многiя ядра, попадая въ самую доль фрунта непрiятельской второй линiи, делали превеликiя улицы, равно какъ и бомбы повсюду великое замешательство производили. Обе деревни обратили мы тотчасъ въ пепелъ и выгнали темъ непрiятелей, въ нихъ засевшихъ. Но ни которая бомба такъ насъ не увеселила, какъ одна, брошенная изъ гаубицы. Мы увидели, что около одной лозы, стоящей между обеими деревнями, собралось множество прусскихъ офицеровъ изъ второй ихъ линiи, смотреть, такъ же какъ и мы, на ходъ баталiи. Сихъ зрителей захотелось намъ пугнуть, и мы просили артилерiйскаго офицера, чтобъ онь постарался посадить въ кружокъ къ нимъ бомбу. Онъ испоiнилъ наше желанiе, и выстрелъ былъ такъ удаченъ, что бомба попала прямо подъ лозу и, не долетевъ до земли на сажень, треснула. Какую же тревогу произвела она въ сихъ господахъ прусскихъ командирахъ! Все они бросились врознь; однако же трое принуждены были остаться тутъ навеки."
"Записки Андрея Тимофеевича Болотова" должны занять видное место въ ряду автобiографiй русскихъ людей, и если публика читаетъ ихъ ныньче не съ большимъ жаромъ, то все же дельность ихъ не подлежитъ сомненiю.
Автобiографiи, то есть повествованiя историческихъ и не историческихъ, любезныхъ и нелюбезныхъ лицъ о происшествiяхъ своей собственной жизни, съ описанiемъ своихъ мыслей и ощущенiй, всегда были любимымъ чтенiемъ людей съ наблюдательнымъ складомъ ума. Что можетъ быть возвышеннее и поучительнее, какъ следить за жизнью и чувствами личности, или почему нибудь обратившей на себя вниманiе потомства, или просто близкой къ намъ, вследствiе закона, такъ прекрасно переданнаго Теренцiемъ въ своемъ стихе:
"Я человекъ, и ничто человеческое мае не чуждо".
Этою симпатiею лучшаго класса читателей къ задушенной исповеди своихъ собратiй легко объяснить причину, по которой словесность почти каждаго народа богата многими автобiографiями. И - странное дело! - все оне замечательны по фактамъ и изложенiю; отыскать плохую автобiографiю во сто разъ труднее, нежели самому сочинить плохой романъ, снотворную поэму. Въ автобiографiи писатель описываетъ вещи, имъ виденныя, страсти, имъ перечувствованныя; а все виденное и перечувствованное высказывается гораздо лучше и рельефнее, чемъ сцены, порожденныя празднымъ раздраженiемъ фантазiи. Не боясь наскучить читателю указанiемъ лучшихъ творенiй въ этомъ роде, я намеренъ сказать несколько словъ объ автобiографiяхъ, наиболее замечательныхъ.
Автобiографiи Генриха Юнгъ-Штилинга, одного изъ моравскихъ братiй, и германскаго богослова не смотря на ихъ славу и достоинство, написанный людьми, почти чуждыми практической жизни, весьма утомительны въ чтенiи. Известныя записки Сильвiе Пеллико, почти современнаго вамъ итальянскаго поэта, по своему духу и содержанiю, приближаются къ вышеупомянутымъ.
Многiе изъ знаменитыхъ писателей отделывали записки о своей жизни съ особенною любовью; во многихъ изъ нихъ любовь къ истине доходила до того, что они передавали читателямъ происшествiя, которыя всякiй человекъ готовъ скрывать отъ самого себя. Кто не знаетъ исповеди Жанъ-Жака Руссо? кто не читалъ этой изумительной книги, которую можно назвать анатомiей души человеческой,-- книги, где каждая страница представляетъ собою, какъ бы день изъ нашей собственной жизни, день то светлый, то пасмурный, то прихотливо счастливый, то полный терзанiя? Кто не сочувствовалъ восторгу автора, читая описанiя того дня, когда онъ пошелъ бродить по цветущимъ горамъ Швейцарiи, не имея ничего кроме своей молодости, желанiя жить и доверiя къ своимъ силамъ. Кто не видалъ передъ собою людей, съ которыми онъ сходился въ теченiи своей многотрудной жизни? Далеко ниже придется поставить автобiографiю итальянскаго трагика Альфiери, человека гордаго, избалованнаго судьбою и все-таки недовольнаго, холоднаго какъ его трагедiя, но интереснаго представителя прежней Италiи {Не мешаетъ упомянуть объ автобiографiяхъ комика Гольдони и актера Колей-Сиббера. На востоке, Тимуръ-ханъ оставилъ своимъ детямъ описанiе своихъ военныхъ подвиговъ, а такъ какъ вся его жизнь прошла на войне, то описанiе это можно причислить въ автобiографiямъ. Въ 1831 году, въ Лондоне были переведены и напечатаны записки одного жителя острова Суматры. Все "Обозренiя" отозвались съ большою похвалою объ этой оригинальной автобiографiи.}. Гёте, въ своихъ Запискахъ, уже явно отклоняется отъ пути, указаннаго Жанъ-Жакомъ: онъ передаетъ читателямъ только то, что казалось ему поэтическимъ въ своей жизни, налагая на все остальное непроницаемый покровъ. Конечно, нельзя никого заставить быть откровеннымъ противъ воли; совсемъ темъ, на сколько самый пустейшiй фактъ изъ жизни Руссо превышаетъ интересомъ и поэзiею драгоценнейшiя изъ воспоминанiй автора "Фауста"! Откровенность есть такой источникъ поэзiи, котораго не заменишь ни однимъ вымысломъ, и хотя, по слабости человеческой натуры, полная откровенность въ признанiяхъ едва ли возможна, но даже самое стремленiе къ ней уже производитъ благотворные результаты.
Есть несколько автобiографiй, писанныхъ людьми не столъ известными въ словесности, но замечательныхъ по преобладающей въ нихъ откровенности. Признанiя Бенвенуто Челлини, художника славолюбиваго, жосткаго, даже свирепаго по характеру, не лишены интереса, правда въ дикомъ и необузданномъ роде, какъ-то странное время, когда онъ жилъ и трудился надъ своими созданiями. Автобiографiи темъ еще отличаются отъ всехъ известныхъ намъ книгъ, что изъ нихъ ни одна не похожа на другую; признанiя людей, по видимому сходныхъ между собой, выходятъ совершенно различными: мiръ вымысла беденъ, зато мiръ действительности изумляетъ своимъ разнообразiемъ.
относительно верны. Въ примеръ возьмемъ два сочиненiя, изданныя въ последнее время: "Замогильныя Записки Шатобрiана" и "Признанiя Ламартина". Не касаясь художественной стороны записокъ автора "Рене", не трогая его рыцарскаго и благороднаго характера, все-таки следуетъ признаться, что въ его посмертномъ сочиненiи истина часто приносится въ жертву раздражительной меланхолiи и неизмеримому тщеславiю. Но самое искаженiе фактовъ не уясняетъ ли передъ нами нравственной стороны великаго писателя? "Признанiя Ламартина", более слабыя по достоинству и еще более затемненныя явнымъ присутствiемъ вымысла, тоже иллюстрируютъ
"Пантеона" напечатанъ переводъ Скрибовой комедiи "Неутешные". Пьеса эта слишкомъ жидка для того, чтобы иметь большой успехъ на сцене, особенно когда вся бойкость ея языка по необходимости потерялась въ переводе; но для домашняго спектакля она будто нарочно написана: въ ней нетъ трудныхъ ролей, черезчуръ драматическихъ монологовъ и объясненiя, которые такъ утомляютъ самыхъ страстныхъ любителей; языкъ, которымъ передана она по русски, несколько сухъ, какъ и все переводное, но гладокъ и лишенъ техъ водевильныхъ замашекъ, безъ которыхъ обходится редкая переделка Скрибовой комедiи. Содержанiе пьесы тоже довольно просто: въ ней выставлена молодая и неутешная вдова, проживающая на уединенной даче, уверившая сама себя, что ея тоска но муже будетъ тянуться целую жизнь. По соседству съ ней поселяется молодой человекъ, лишившiйся жены и тоже посвятившiй всю жизнь на ея оплакиванiе. Молодые люди сходятся, знакомятся, вздыхаютъ и плачутъ, вместе влюбляются другъ въ друга, играютъ на фортепьяно, пляшутъ польку и, наконецъ, вступаютъ въ бракъ. Вотъ и все! Интрига проста, но хорошо ведена.
Не могу сказать того же о другихъ театральныхъ пьесахъ 10-й книжки "Пантеона". Одна изъ нихъ - "Левъ и Львица" - комедiя г. Яковлевскаго, исполнена несообразностей. У насъ очень много театральныхъ вещицъ, писанныхъ на порокъ, совершенно чуждый нашему обществу. Такова "Поездка за границу" г. Загоскина, такова, и даже въ большей степени, комедiя "Левъ и Львица". Еще г. Загоскинъ, осмеивая стремленiе къ путешествiямъ, имелъ въ виду двухъ-трехъ оригиналовъ; но спрашивается, какихъ действительныхъ "Львицъ" имелъ въ виду г. Яковлевскiй, писавши свою комедiю? Его Олимпiада Леонидовна, толкующая про Жоржа Санда, не львица, не женщина, не петербургская и не русская женщина, а просто полоумное существо, une femme timbrée. Если изображать въ комедiяхъ героинь подобнаго рода, то отчего же не основать целой драмы на странностяхъ какого нибудь человека, имевшаго привычку ходить въ одномъ сапоге и съ одною фалдою на фраке? Ведь можетъ же родиться такой человекъ,-- а если можетъ родиться, то, стало быть, и можетъ служить типомъ водевилистамъ и сатирикамъ.
Отъ чтенiя третьей комедiи или подъ названiемъ "Слепой курице все пшеница", отбили меня куплеты этого произведенiя, лишенные малейшихъ признаковъ остроумiя. Много слышалъ я плохихъ куплетовъ на своемъ веку; но, признаюсь, хуже не встречалъ.
Еще нужно упомянуть о "Драматической картине современныхъ нравовъ", называющейся "Дачеманiя" и принадлежащей г. Андреевскому. Первая сцена меня разсмешила: три взрослыя девы, дочери какого-то господина, сидятъ летомъ у окна, выходящаго на улицу и соглашаются запеть, чтобъ обратить на себя вниманiе проходящей молодежи. Одна берется акомпанировать, другая затягиваетъ "Черный цветъ", третья, какъ сестра Анна въ "Рауле Синяя Борода", выглядываетъ въ окно и уведомляетъ сестеръ о впечатленiи, произведенномъ ихъ пенiемъ. Певица спрашиваетъ ее:
-- Что, Маша? никого нетъ?
Маша.
Вотъ и вся дачеманiя.
Действiе повести "Американской Икаръ", помещенной въ той же книжке "Пантеона", происходятъ въ Соединенныхъ-Штатахъ и, по словамъ автора, взято изъ истиннаго происшествiя. "Двадцать летъ тому назадъ, уверяетъ насъ г. Савиновъ, въ Филадельфiи жилъ человекъ, разрешившiй задачу, до сихъ поръ почитающуюся верешиною,-- а именно, открывшiй средство летать по воздуху съ помощью особенно устроенныхъ крыльевъ. Онъ сделалъ первый опытъ своему изобретенiю, поднявшись вверхъ при многочисленномъ стеченiи публики, и пролетелъ значительное разстоянiе. Къ несчастiю, въ тотъ же день, спустясь на землю посреди дикаго местоположенiя, онъ былъ замеченъ охотникомъ, принявшимъ его за птицу необыкновеннаго вида. Охотникъ выстрелилъ и убилъ на повалъ смелаго воздухоплавателя".
Если исторiя, разсказанная г. Савиновымъ, истинна, то она чрезвычайно любопытна какъ новый фактъ въ исторiи воздухоплаванiя; но, къ сожаленiю, никто изъ известныхъ намъ ученыхъ и аэронавтовъ не говоритъ ни слова о событiи, совершившемся такъ недавно и при столькихъ свидетеляхъ. Авторъ "Икара" примешалъ къ своему разсказу любовь и другiя слезливыя подробности, отчего вся пьеса, какъ повесть, читается туго, а какъ ученое известiе - наполнено лишними амплификацiями.
Отчеты о русскомъ и французскомъ театрахъ, помещенные въ "Пантеоне" за нынешнiй месяцъ, могли бы быть подробнее, а статья о датскомъ комике Гольберге - получше отделана. Самыя выписки изъ лучшихъ комедiй этого писателя такъ неполны, отрывочны и неудачны, что при чтенiи не делаютъ ни малейшаго впечатленiя. Вообще участь датскихъ, голландскихъ, бельгiйскихъ, шведскихъ, норвежскихъ, португальскихъ и испанскихъ поэтовъ самая незавидная: они оценены малейшею частью своихъ соотечественниковъ и ровно неизвестны всей остальной читающей Европе. Ихъ искажаютъ туристы, считающiе долгомъ въ заключенiе своей книги сказать кое-что о литературе того края, где приходилось путешествовать; ихъ ценятъ критики, становясь на точку зренiя своей собственной нацiональности; имъ поклоняются лингвисты, успевшiе выучиться тому или другому малоизвестному языку и считающiе необходимостью признавать отличнымъ все на немъ написанное. Въ лучшихъ иностранныхъ обозренiяхъ, особливо французскихъ, датскiе, голландскiе и тому подобные писатели терзаются нещадно. Сотрудникъ изданiя, бывшiй, напримеръ, одинъ разъ въ Испанiи и прочитавшiй десять испанскихъ книгъ, беретъ въ свое вечное владенiе весь Пиринейскiй полуостровъ и обходится съ его литературою по собственному своему произволу. На такого самовластнаго критика нетъ контроля и аппеляцiи. Другой ценитель принимаетъ на свою долю Данiю съ ея словесностью, третiй - Голландiю и Бельгiю; четвертый, побывавъ въ Норвегiи, считаетъ себя отличнымъ знатокомъ шведской словесности. По всей вероятности, статья о Гольберге попала въ "Пантеонъ" изъ какого нибудь подобнаго журнала: ея бледность и сухость ясно показываютъ, что ея авторъ, по обычаю бралъ факты изъ третьихъ рукъ и оценивалъ Гольберговъ талантъ со словъ людей, более знакомыхъ съ предметомъ.
Подобнаго же рода статейка находятся въ "Наукахъ и Художествахъ" последней книжки "Библiотеки для Чтенiя": она называется "Томасъ Кембль" и была еще не такъ давно читана мной въ "Revue des Deux Mondes". Съ некотораго времени я получилъ решительное предубежденiе противъ французскихъ журналовъ, французскихъ литературныхъ монографiй и даже противъ французскихъ статей чисто ученаго содержанiя. Я вполне знаю, что антипатiя подобнаго рода не совсемъ справедлива, но знаю тоже, что въ ней есть свое основанiе. Читатель, хорошо знакомый съ литературою Англiи и Германiи, можетъ быть, не разъ испытывалъ то странное, отталкивающее чувство, которое находитъ на человека, несколько времени не следившаго за французской словесностью и вдругъ взявшагося за одно изъ произведенiй этой словесности. Еще сильнее пойметъ его тотъ, кто по какимъ нибудь обстоятельствамъ долженъ былъ внимательно перечитывать все написанное въ Англiи и Францiи о какомъ либо предмете и, окончивъ свои изысканiя, съ запасомъ мыслей практическихъ, выводовъ основательныхъ, вдругъ окунется въ океанъ французской учености. Отвыкнувъ отъ ветренныхъ заключенiй, отъ фальшивыхъ доводовъ, отъ щегольства фразами и отъ шарлатанства, такой читатель и изумится и разсердится. Я прочелъ бiографiю Кембля и разборы его произведенiй во французскомъ обозренiи тотчасъ после англiйскихъ статей о Кембле и современныхъ ему писателяхъ. Статья французскаго бiографа показалась мне нестерпимымъ сбродомъ общихъ местъ и ложныхъ сужденiй; она не имела даже единства во взгляде: авторъ ея въ одно и тоже время признавалъ названнаго нами Англiйскаго стихотворца и отличнымъ поэтомъ и труженикомъ, не имевшимъ ни какой определенной физiономiи. Чтобъ оправдать известность Кембля и успехъ вялыхъ его поэмъ, особенно его "Наслажденiй Надежды", критикъ хватается за все знаменитыя имена англiйской словесности, толкуетъ о "движенiи умовъ", о "вкусахъ публики", о Лонле и Драйдене и, раскинувши свою болтовню во все стороны, запутывается самъ и наконецъ не знаетъ, съ какой точки зренiя нужно смотреть на труды разбираемаго имъ поэта. "Кембль - пишетъ онъ - умеетъ выбирать и согласовать. Рисуя картину - онъ является великимъ художникомъ. Но довольно ли этого для того, чтобъ огромный успехъ поэта казался чемъ-то необыкновеннымъ? Не думаемъ". Вотъ и все заключенiе.
Въ своей монографiи авторъ упустилъ изъ вида два важныя обстоятельства, проливавшiя особенный светъ на деятельность Кембля и пояснявшiя причину его успеховъ. Кембль былъ издателемъ одного изъ лучшихъ британскихъ обозренiй, обладая ученостью, энциклопедическимъ образованiемъ, чувствомъ приличiя, поэтическимъ тактомъ, мягкостью характера, трудолюбiемъ и другими достоинствами, необходимыми журналисту. Онъ довелъ свое изданiе до высшей степени совершенства, а себя поставилъ въ разрядъ аристарховъ словесности. Кемблю и Джеффри предстоитъ честь техъ улучшенiй, которыя произошли въ англiйскихъ перiодическихъ изданiяхъ и мало по малу распространяются повсюду. Подъ ихъ управленiемъ "Ежемесячный журналъ" (New Monthly magazine) и "Эдинбургское обозренiе" (Edinburgh review) получили тотъ приличный видъ и прiобрели литературный тактъ, необходимый для изданiй подобнаго рода. Наша "Библiотека для Чтенiя", при своемъ начале издаваемая совершенно сообразно британской манере и до сихъ поръ сохранившая прежнiй оттенокъ, не вступающая въ перебранки, не отступающая отъ разъ принятой нормы, действуетъ по системе, принадлежащей Кемблю съ товарищами...
быдъ далекъ отъ происковъ и задора; но отъ славы ему незачемъ быдо бегать. Его микроскопическое, деликатное, сладенькое дарованiе приходилось по вкусу читателямъ, находившимъ, что Байронъ дуренъ, Муръ цветистъ, а Скоттъ болтливъ. Хвалить Кембля значило унижать всю плеяду блестящихъ поэтовъ Великобританiи; а у какого блестящаго поэта нетъ враговъ, желающихъ его унизить? Кембля хваляли за то, что онъ писалъ одну поэму десять летъ, тогда какъ Байронъ писалъ въ годъ по три произведенiя. Кембля хвалили за то, что онъ жилъ въ согласiи со всеми, между темъ какъ Байронъ странствовалъ, ссорялся съ кемъ ни попало, велъ въ Венецiи разгульную жизнь. Кембля выхваляли точно также, какъ завистники Пушкина выхваляли Баратынскаго, Подолинскаго и Козлова. Хвалить Кембля было прiятно и вместе съ темъ выгодно. Я недавно упомянулъ имя Монгомерри и потому когда нибудь разскажу, по какому случаю произведенiя этого стихотворца, - произведенiя совершенно ничтожныя и во сто разъ слабейшiя стиховъ Кембля, раскупались съ жадностью и превозносились повсюду. Теперь же пора обратяться къ другимъ статьямъ "Библiотеки".
"Письма изъ Италiи", которыми она начинается, служатъ продолженiемъ техъ самыхъ писемъ г. Яковлева, которымъ большая часть вашихъ ценителей давно уже отдала должную справедливость, и изъ которыхъ выписки я самъ, сколько-то месяцевъ тому назадъ, представлялъ читателямъ "Современника". Замечательная картинность языка и живость описанiй г. Яковлева все теже, и потому нынешнее его письмо, въ которомъ описывается Сорренто и другiя окрестности Неаполя, читается съ такою же прiятностью какъ и предыдущiя письма. У г. Яковлева есть дарованiе, безъ котораго плохо приходится туристу, составляющему записки о крае, всемъ известномъ и всеми описанномъ,-- а именно, дарованiе подмечать интересныя мелочи, ускользающiя отъ глазъ большинства путешественниковъ. Обладая чутьемъ особеннаго рода, авторъ "Писемъ изъ Италiи" никогда не останавливается надъ воспетыми и, такъ сказать, стереотипными достопримечательностями Италiи; напротивъ того, онъ всматривается въ подробности, вслушивается въ речи простолюдиновъ, следитъ за народными играми, передаетъ намъ внутреннюю обстановку частной жизни. Оттого-то самый охлажденный читатель найдетъ въ заметкахъ г. Яковлева хоть что нибудь новое и любопытное.
"Замосковную Летопись о женскихъ делахъ" г-жи Лейлы я тоже пройду молчанiемъ; кажется мне, что еще въ прошлой вашей книжке говорилось довольно подробно о произведенiяхъ этой писательницы. Хотелось бы мне выписать хотя страничку изъ названной мной повести, чтобъ познакомить читателя съ остроумнымъ языкомъ и увлекательной манерой автора; но такъ какъ "Замосковная Летопись" еще не кончена, то для выписокъ всегда будетъ время. Статья г. Тихоновича о древнихъ гречанкахъ, по всей вероятности, интересна; но первой ея части я не могъ доискаться: соседъ мой роздалъ все, что только можно было раздать по части русскихъ журналовъ.
"Литературной Летописи" "Библiотеки для Чтенiя", въ которой помещенъ неподражаемо остроумный разборъ изследованiя г. В. Шульгина о состоянiи женщинъ въ Россiи до Петра Великаго. Это одинъ изъ разборовъ, которые также относятся къ разбираемой книге, какъ вальсъ Ланнера относится къ теорiи навигацiи, или остроты Талейрана къ науке разбирать руническiя письмена. Такiе разборы необходимы въ журналахъ; но, къ несчастiю, искусствомъ писать ихъ обладаютъ весьма немногiе, или, вернее, можетъ быть, только одинъ литераторъ, имя котораго слишкомъ известно читающей публике. Съ некоторыхъ поръ, статьи, подобныя названной мной, начинаютъ чаще встречаться на страницахъ "Библiотеки для Чтенiя": оне радуютъ читателя какъ ослепительный, непродолжительный и прелестно расположенный фейерверкъ. Что нужды, что въ разборе опровергаются главнейшiе выводы г. Шульгина! Онъ самъ, я вполне убежденъ, читаетъ его съ удовольствiемъ, не изменяя нисколько своего взгляда на предметъ {Следуетъ выписка изъ рецензiй.}.
"У писателей, которыя творятъ философiю о женщине" принято за правило - сперва все перемешать, все перепутатъ, и потомъ, въ этой мутной воде, удить заключенiя, самыя вкусныя для философовъ Господинъ Шульгинъ считаетъ за нужное следовать во всей строгости ихъ испытанной методе. Все несообразности, которыя повторяли они одинъ за другимъ, повторяетъ и онъ за ними, для порядку. Они торжественно воспеваютъ нынешнее такъ называемое свободное положенiе женщины въ образованныхъ кругахъ европейского общества, полагая, что все въ Европе женщины точно также свободны и счастливы какъ княгини, графини, дворянки и гражданки, танцующiя на балахъ и веселящiяся въ маскарадахъ, и господинъ Шульгинъ поетъ намъ ту же песню. Для нихъ, Афины составляютъ одинъ страшный гинекей, въ Риме надъ женщинами и для нашего автора во всей силе существуютъ тамъ теже самые ужасы. Они кричатъ, что Востокъ унизилъ женщину до вещи, закрылъ лицо ея покрываломъ, заперъ ее въ гаремъ, съ мужчинами, точно также какъ нынче въ Париже. Они воображаютъ, будто въ древнемъ обществе, восточномъ и классическомъ, особенно замечательно пристрастiе къ жизни публичной, новейшаго общества -- перевесъ жизни домашней, семейной, и господинъ Шульгинъ веритъ этому вместе съ ними. Позвольте, господа: о какой женщине и какой исключительно о женщине богатаго сословiя, чрезвычайно малочисленнаго и подверженнаго влiянiю прихотей, причудъ, модъ, такъ это дело другое. Но если вы говорите о всехъ женщинахъ вообще, то я утверждаю и могу доказать, что положенiе женщины, вне богатыхъ сословiй, въ целомъ мiре одинаков: у простаго народа, во всехъ пяти частяхъ вселенной, женщины одинаково свободны, одинаково стеснены, одинаково счастливы, или несчастны, если вамъ угодно. Что вы изволите вопить такъ сердито противъ гинекеевъ, а по-русски теремовъ, если обожаете жизиь домашнюю, семейную? Терема, - убещища этой жизни. Нигде состоянiе людей не бываетъ и не можетъ быть такое домашнее, такое чисто семейное, какъ въ тихомъ неприступномъ прiюте хорошаго, комфортабельнаго терема, который, не забудьте - достоянiе одного только богатаго человека. Да и тутъ все зависитъ отъ господствующихъ или модныхъ понятiй о принадлежности женской стыдливости. Неужели, въ самомъ деле, вы не шутите, утверждая, будто бы у древнихъ, у которыхъ правила этой стыдливости отличались несравненно большею строгостью, чемъ у насъ нынешнихъ, не было настоящей семейной жизни?... и будто-бы мы новейшiе, мужчины и женщины, бегая взапуски весь белый день и большую часть ночи по визитамъ, прогулкамъ, магазинамъ, обедамъ, театрамъ, концертамъ, вечерамъ, баламъ, клубамъ, живя вечно въ гостяхъ или для гостей, ускользая въ заднюю дверь отъ безпрестанныхъ посещенiй, не зная обыкновенно сами, что делаютъ наши дети и домочадцы, что происходитъ въ нашихъ домахъ, всегда открытыхъ всякому, прозрачныхъ какъ стаканъ убранныхъ до самаго темнаго уголка такъ, чтобы они служили более для показу чужимъ, чемъ для своего удобства, более для глазъ публики, чемъ для нуждъ нашего семейства, будто-бы мы не ведемъ совершенно такой публичной, какой Древнiе и въ сотой доле не знали? Одни наши трактиры, кофейные дома, библiотеки для чтенiя, клубы, дилижансы, железныя дороги, вдесятеро стоятъ праздношатанiя Афинянъ и Римлянъ по агорамъ, форумамъ и портикамъ. Мы, несмотря на наши климаты, которые суровостью своей насильно располагаютъ къ сладостямъ домашняго быту, несравненно менее сидимъ у себя дома, нежели какъ сиживали эти южные люди, которыхъ потомки, при совершенно другихъ правительственныхъ формахъ, точно такъ же какъ и они любятъ проводить время на открытомъ воздухе. Неизбежное следствiе южныхъ климатовъ вы приписываете какямъ-то политическимъ причинамъ, а не хотите взять въ соображенiе того, что благодаря газетамъ и бюрократическому характеру новейшей образованности, каждый изъ насъ и занимается публичными делаии, и знаетъ объ нихъ, более всехъ Сократовъ и Катоновъ древности. Мы-то, мы-то! великiе философы , нашей образованностью и ея деньгами, бездоннымъ источникомъ причудъ, обречены, и мужчины и женщины, на жизнь въ полномъ смысле сдова публичную которая въ полной силе процветала въ гинекеяхъ и теремахъ людей, кажущихся намъ грубыми, безчеловечными. Востокъ-де заперъ женщинъ въ гаремы, завесилъ ихъ лица покрывалами, приставилъ къ нимъ евнуховъ? Но еще въ шестнадцатомъ веке, въ Париже, тамъ, где философы женственности полагаютъ высшую степень развитiя новейшей женской свободы, самыя модныя женщины являлись въ городе не иначе какъ въ покрывалахъ, или, точнее, въ черныхъ волосяныхъ ситахъ, которыя позволяли все видеть изнутри, закрывая вполне лицо съ наружи, и которыя доныне въ употребленiи у дамъ египетскихъ. Разве покрывало отнимаетъ у женщины малейшую частицу свободы? Оно препятствуетъ только мужчинамъ надоедать женщине неуместнымъ волокитствомъ".
Между этимъ живымъ языкомъ и разглагольствованiями большей части нашихъ журналовъ такая же разница, какъ между разговоромъ веселаго светскаго человека и дiатрибами педагога, говорящаго: "ученый! бегай салоновъ! твои друзья: Гомеръ, Аристофанъ, Софоклъ! твои возлюбленныя: Сапфо, Порцiя и Элоиза, та самая Элоиза, которая изучала астрономiю съ Абейляромъ".
Въ нашей журналистике есть одинъ недостатокъ, пока еще только забавный. Вотъ въ чемъ дело: мне кажется, и многiе изъ читателей разделяютъ мое убежденiе, въ томъ, что современные намъ ученые и литераторы обходятся съ публикою черезчуръ образомъ. Для большинства авторовъ читатели ничто иное, какъ собранiе профановъ, съ которыми нечего церемониться, и которые должны быть благодарны за всякую статью, имъ подносимую. Съ читателемъ можно беседовать запросто, безъ экскузацiй, какъ говорили прежде; читателю можно надоедать нападками на своихъ враговъ; подъ видомъ какихъ нибудь летнихъ или зимнихъ взглядовъ, читателю можно расхваливать самого себя, передъ читателемъ смело можно произносить скучную и неприличную хулу на своихъ соперниковъ. Всякiй человекъ, собираясь на болтовню въ чьей нибудь гостинной, причешется, оденется въ порядочное платье, постарается быть въ духе и оставить дома все свои безпокойства; но литераторъ, собираясь беседовать съ публикой, выходитъ къ ней въ неглиже, съ нахмуренной физiономiей и насмешками на своихъ враговъ. Ему нетъ дела до того, что публика не можетъ и не хочетъ жить его жизнью, интересоваться всеми его симпатiями и ненавидеть его соперниковъ,-- что публика вправе смеяться надъ задорнымъ писакою, точно также, какъ хозяинъ дома можетъ улыбнуться при виде угрюмаго и небритаго гостя, затесавшагося къ нему въ гостинную. Литератору и ученому (я говорю о некоторыхъ изъ нихъ) нетъ дела до того, чтобъ быть приличнымъ въ своихъ речахъ съ публикою; онъ жрецъ истины и изящнаго; ему нечего заискивать эфемернаго расположенiя читателей! Послушавши его, подумаешь, что хорошо одеваться, значитъ заискивать и что говорить съ прiятностью можетъ одинъ только коварный Тартюфъ.
"Москвитянина". Книжки эти толсты, занимательнее 18-го No, о которомъ говорилъ я въ начале моего письма; но въ нихъ более чемъ где нибудь виденъ тотъ забавный недостатокъ, о которомъ я только что говорилъ. Шестая часть обоихъ волюмовъ занята антикритикою, замечанiями, полемикою, и тоже самое готовится къ следующимъ нумерамъ. нисколько ученыхъ ратуютъ по поводу давно написанной диссертацiи; одинъ любитель греческой литературы нападаетъ на критиковъ, похвалившихъ переводъ "Илiады" Гнедича, и силится доказать, что эти критики ровно ничего не смыслятъ въ своемъ деле; третiй литераторъ (я не упоминаю именъ) сочинилъ две преогромныя статьи, подъ названiемъ "Посланiе г. К.... ну", где покрываетъ своего соперника ироническими заметками, называетъ его своимъ наставникомъ и заключаетъ свое посланiе признанiемъ, что начинаетъ сердиться и терять терпенiе. Положимъ, что все эти ратоборцы совершенно правы, что рецензенты и ихъ противники заслуживаютъ хулу, что г. К... нъ излагаетъ ошибочныя мысли; да что же до этого публике? Какая ей надобность следить за выраженiемъ симпатiи и антипатiи того или другого литератора? могутъ ли ее интересовать те любезности, которыми господа ученые взаимно осыпаютъ? другъ друга? Возникаетъ тотъ или другой вопросъ объ исторiи или критике: не лучше ли решать его покороче, безъ шума, а главное - безъ вводныхъ и ни для кого не забавныхъ обвиненiй? Я воображаю, весело бы было на вечерахъ, еслибъ тамъ, вместо занимательной беседы, гости забавлялись задорными спорами и сыпали насмешки другъ на друга. По крайней мере, тамъ хладнокровному зрителю остается еще ресурсъ - взять шляпу и уйдти прочь. Положенiе подписчика, заплатившаго за журналъ деньги и принужденнаго читать одну вспыльчивую полемику, можно разве сравнить съ положенiемъ человека, прiехавшаго въ театръ, где актеры, вместо того, чтобъ разыгрывать назначенную пьесу, ссорились бы между собой и отпускали другъ другу любезности въ роде нашихъ журнальныхъ любезностей. Какъ ни сказать при этомъ случае: Бога ради, по меньше задору и побольше уваженiя къ вашимъ читателямъ.
"Москвитянина" и называется довольно странно: "Тюфякъ". Я бы посоветывалъ ее прочесть всякому, еслибъ не зналъ, что ее и безъ того прочтутъ изъ-за одного ея оригинальнаго заглавiя. Тюфяками, какъ узналъ я изъ повести, называются люди очень робкiе, нескладные и чуждые общества: стало быть Тюфякъ значитъ почти тоже, что Медведь. Но "Медведъ" графа Соллогуба есть верхъ светскости въ сравненiи съ "Тюфякомъ" г. Писемскаго: герой новой повести боится говорить даже съ любимой женою, въ день своей свадьбы. Повесть г. Писемскаго еще не кончена, и потому я не стану разсказывать ея содержанiя; она весьма занимательна, не смотря на чрезвычайную простоту событiй, не смотря на то, что въ ней много заимствованнаго. Но главнымъ достоинствомъ въ авторе нужно признать его замечательную наблюдательность, подчасъ доходящую до подсматриванья такихъ микроскопическихъ фактовъ, о существованiи которыхъ даже не знаетъ иной читатель. Люди, одаренные наблюдательностью и уменьемъ передавать подмеченное ими, весьма наклонны къ крайностямъ, а что еще хуже - къ претензiямъ: достоверно можно сказать, что редкiй литераторъ уберегается отъ дурныхъ сторонъ мелкой наблюдательности. Мы видели писателей, до того вдавшихся въ мелочи, что имъ оставалось только враждовать съ теми, которые идутъ по другой дороге; мы видели энтузiастовъ, утверждавшихъ, что вся наша жизнь состоитъ изъ мелкихъ и микроскопическихъ драмъ, и что иначе смотреть на действительность могутъ только люди безумные. Были любители, изъ мелочей силившiеся создать что нибудь грандiозное и ощущавшiе трепетъ при описанiи дурной погоды и пешехода, потерявшаго калошу въгрязи. Но г. Писемскiй не принадлежитъ къ числу когда-то многочисленной колонны псевдореалистовъ: онъ совершенно чуждъ претензiй, высокопарныхъ умствованiй и безпрестанныхъ отступленiй; его разсказъ сжатъ и простъ, а эта самая простота такъ привлекательна, что повесть хочется прочесть больше одного раза. Я это сделаю и тогда уже поговорю о ней съ читателями.
Примечания
1