XI.
Январь 1850.
"Дешевый журналъ вещь отличная, а дешевая газета есть благодетельнейшая изъ всехъ выдумокъ" - такъ выразился одинъ небогатый сельскiй житель, подписавшiйся на "Санктпетербургскiя Ведомости" безъ прибавленiй, и за 10 рублей серебромъ имеющiй удовольствiе въ теченiи всего года прочитывать каждый нумеръ этой газеты...
Я вполне согласенъ съ моимъ помещикомъ, и, чтобы убедить каждаго въ истине его словъ, я попрошу моихъ читателей, бывшихъ въ провинцiи, припомнить все те неправдоподобные слухи, все те новости, лишнныя тени вероятности, которыя разсказываются всемъ и каждому людьми ничего не читающими или слишкомъ бедными для полученiя печатныхъ новостей. Не входя въ анализъ этихъ дивныхъ сведенiй, далеко оставляющихъ за собою все классическiя сведенiя, доставляемыя въ газеты "корреспондентами", скажу только, что подобныя новости всегда отличаются до того страннымъ колоритомъ, что, выслушавши ихъ, доверчивому человеку остается только закрыть глаза полою мантiи и, посыпавъ голову пепломъ, придти къ убежденiю, что мiръ покачнулся. Необыкновенные феномены, землетрясенiя, ужасныя предсказанiя,-- все это сочиняется самими разскащиками, и, къ удивленiю, сами же разскащики подъ конецъ начиваютъ вполне верить своимъ вымысламъ. На всю эту массу исторiй, составленныхъ на досуге, появленiе газетнаго листка производитъ влiянiе похожее на действiе булавки, если ее воткнуть въ надутый пузырь, и при одномъ слове слушателя: "я получаю такую-то газету", никто уже не осмеливается подчивать его плодами собственнаго своего вдохновенiя. Оттого-то хорошая газета, и дешевая хорошая газета, есть вещь благодетельная.
Въ Петербурге, кроме газетъ спецiальныхъ, на русскомъ языке издаются две политико-литературныя газеты: "Северная Пчела" и "Санктпетербургскiя Ведомости". Вторая почти вдвое дешевле первой. Въ ней, кроме отчетливыхъ внутреннихъ и заграничныхъ новостей, попадаются часто статьи ученыя, отчеты о театрахъ и литературныхъ новостяхъ. Въ "Северной Пчеле" литературнаго почти одинъ субботнiй фельетонъ. Театральныя обозренiя въ "Северной Пчеле" очень коротки и сухи. Въ критическомъ отношенiи полемика "Северной Пчелы" сплошь не подкрепляется примерами и заключается обыкновенно въ сетованiи объ упадке русской словесности, о томъ, что у насъ, въ Россiи, съ некоторыхъ поръ никто не пишетъ ничего порядочнаго, и что нашихъ толстыхъ журналовъ, у которыхъ по нескольку тысячъ подписчиковъ, не стоитъ читать.
Когда, летъ десять тому назадъ, Эмиль де-Жирарденъ произвелъ огромный коммерческiй переворотъ въ парижской журналистике, начавъ издавать журналъ вдвое дешевле и вдвое обширнее другихъ журналовъ, ему пришлось поплатиться за свою счастливую идею дуэлью съ однимъ изъ задорныхъ своихъ собратовъ, дуэлью, окончившеюся трагическимъ образомъ. У насъ дуэль происходила на перьяхъ. Победа осталась за "Петербургскими Ведомостями": я по крайней мере такъ думаю, потому что въ вашемъ уезде число подписчиковъ на эту газету увеличилось почти вдвое.
Изъ всехъ моихъ знакомыхъ, одинъ только известный вамъ соседъ, любитель стихотворенiй, остался крайне недоволенъ окончанiемъ спора между "Северною Пчелою" и "Петербургскими Ведомостями". Надо вамъ сказать, что съ некоторыхъ поръ почтенный любитель русской музы вовсе не читаетъ стихотворенiй, а обратился къ учености и по целымъ днямъ сидитъ надъ старыми, пыльными фолiянтами и даже по временамъ пытается говорить на языкахъ латинскомъ, греческомъ, славянскомъ, провансальскомъ и старомъ французскомъ. Когда я спросилъ его, какихъ же литературныхъ споровъ онъ желаетъ, соседъ мой откашлялся и началъ медленнымъ, важнымъ голосомъ:
"Въ перiоде только-что развивающейся словесности, сказалъ онъ: - все должно быть грандiозно и колоссально: отъ поэмъ до споровъ, отъ размера книгъ in folio до самой учености. литературнымъ спорамъ не следуетъ ограничиваться одною перебранкою.
Я хотелъ остановить моего соседа, но его угрюмое красноречiе не знало никакихъ препонъ.
Въ хронике монаха Рише - продолжалъ онъ - упоминается объ одной ссоре. Король Людовикъ IV имелъ при себе двухъ медиковъ: одинъ изъ нихъ, уроженецъ амiенскiй, назвалъ себя, на латинскiй манеръ, другой, по имени неизвестный, былъ происхожденiемъ изъ Салерно. Вследствiе ссоры, имевшей причиною различное истолкованiе греческихъ медицинскихъ терминовъ, салернецъ помазалъ свои пальцы ядомъ и опустилъ ихъ въ солонку, стоявшую передъ Деролдусомъ. Но опытный медикъ, почувствовавъ первый припадокъ болезни, изцелилъ себя прiемомъ терiаку. На следующiй день онъ самъ отравилъ своего соперника и имелъ несказанное удовольствiе видеть врага, незнакомаго съ теорiей противоядiй, у своихъ ногъ, съ мольбами о спасенiи. Удовольствовавшись этимъ униженiемъ, онъ вылечилъ хитраго салернца, хотя не совсемъ, и миръ водворился между двумя эскулапами.
"Два знаменитыхъ итальянскихъ филолога, Филельфъ и Тимофей, Филельфъ Тимофей, по своей гнусной бедности, отозвался, что. не имея денегъ въ случае потери заклада, онъ позволяетъ всенародно обрить себе бороду и хранить ее въ доме противника. Въ библiотеке короля Альфонса неаполитанскаго собранъ былъ советъ ученыхъ, для разсмотренiя доводовъ обоихъ истолкователей, и победа осталась на стороне Филельфа. Не смотря на все происки Тимофея, борода его была тутъ же обрита и съ трiумфомъ передана Филельфу, который приказалъ повесить свой трофей надъ главною кафедрою той коллегiи, въ которой былъ преподавателемъ филологiи.
"Весьма любопытенъ споръ Эразма Роттердамскаго съ немецкимъ ученымъ, по имени Гейнрихомъ фонъ-Эппендорфъ. После долгихъ пренiй, Эппевдорфъ пригласилъ своего знаменитаго противника передать споръ на решенiе Базельскаго магистрата, который и решилъ споръ не въ пользу Эразма. Выигравъ дело, Эппендорфъ сталъ требовать отъ противника следующихъ условiй: 1) Эразмъ долженъ былъ издать книгу въ опроверженiе своей собственной системы. 2) Книгу эту посвятить ему, Гейнриху фонъ-Эппендорфу и 3) Въ вознагражденiе всехъ обидъ, ему причиненныхъ, пожертвовать 300 червонцевъ въ пользу бедныхъ. Судъ подтвердилъ все эти требованiя, и такимъ образомъ остались довольны все: и Эрпендорфъ, и бедные города Базеля, и Эразмъ, издавшiй тотчасъ после того сочиненiе, где называетъ своего антагониста козломъ и даже касается его частной жизни, разсказывая про его жену разныя исторiи.
"Итальянскiй математикъ Тарталлiй Кардану, а Карданъ, позабывъ всякую литературную совесть, объявилъ, что онъ самъ придумалъ тоже самое решенiе. Разъяренный математикъ написалъ къ Кардану и ученику его Феррари письмо, въ которомъ делалъ имъ страшныя угрозы. Чтобъ предупредить единоборство подобнаго рода, миланскiе ученые (въ 1549 г.) назначили обоимъ врагамъ диспутъ въ церкви Санта Марiо дель-Джiардино, но Карданъ, опираясь на свою знаменитость, послалъ на споръ одного изъ своихъ учениковъ, за которымъ и осталась победа. Замечательно, что тотчасъ по окончанiи диспута, Тарталлiй былъ выгнанъ изъ Милана, для того, чтобъ не произошло новыхъ ссоръ между двумя учеными.
"Въ 1620 году, двое протестантскихъ ученыхъ, Демаре и были въ сильной вражде между собою, по поводу какого-то теологическаго вопроса. Чтобъ разомъ поразить обоихъ противниковъ, iезуитъ Гретсеръ издалъ отдельною книгою всю ихъ переписку, съ такимъ короткимъ предисловiемъ: "еслибъ две трети приведенныхъ здесь обоюдныхъ обвиненiй были ложны, то за остальную треть, которой нельзя же не поверить, обоихъ соперниковъ следуетъ подвергнуть наказанiямъ!"
"Замечательный литературный споръ семнадцатаго столетiя, разделившiй все высшее общество Парижа на две партiи, порожденъ былъ двумя сонетами. Въ одномъ изъ этихъ сонетовъ Вуатюръ воспелъ прелести какой-то Уранiи; другой принадлежалъ Белсераду и назывался сонетомъ Іова. Въ немъ поэтъ, обращаясь къ любимой женщине, говорилъ, что онъ несчастнее Іова. Герцогиня Лонвилль, и маркиза де-Монтозье были въ главе партiи утверждавшихъ, что сонетъ Вуатюра выше всехъ сонетовъ въ мiре; Жобелины, имея впереди себя принца Конти, говорили тоже самое о сонете что ей более нравится, сонетъ Уранiи или сонетъ Іова, ветреная девушка, сбившись въ названiяхъ, ответила: "Je me déclare pour Tobie". Смехъ, возбужденный этимъ ответомъ, окончилъ все распри между любителями Вуатюра и почитателями Белсерада".
Долго еще говорилъ мой прiятель, но времени у меня мало, и я обращаюсь отъ Белсерада къ "Санктпетербургскимъ Ведомостямъ".
Теперь "Петербургскимъ Ведомостямъ" остается только упрочивать свое торжество. Всякая редакцiя даже самаго лучшаго изъ всевозможныхъ журналовъ должна неусыпно заботиться о новыхъ средствахъ улучшить свое изданiе; малейшая остановка въ деле этого усовершенствованiя, самый кратковременный отдыхъ на лаврахъ есть уже шагъ назадъ. Отдавая полную справедливость хорошему выбору литературныхъ статей въ названной мною газете, нельзя не заметить и некоторыхъ ея недостатковъ. Такъ, напримеръ, въ фельетоне, на которомъ-то изъ летнихъ месяцевъ, я имелъ неудовольствiе прочесть преплохую повесть о томъ, какъ какой-то господинъ перебирался на дачу съ своимъ семействомъ; такъ въ "Петербургской Летописи" нередко встречаются толки о погоде а варiяцiи на подобныя темы. по моему мненiю, последнее обстоятельство происходитъ не отъ слабости фельетониста, не отъ отсутствiя предметовъ, а скорее отъ обширности рамки, которую онъ для себя выбралъ. Отдавать ежедневный отчетъ обо всемъ замечательномъ, что происходитъ въ столице по части литературы, общественныхъ увеселенiй, модъ, торговли, городскихъ слуховъ, почти невозможно въ коротенькой статье. Обилiе фактовъ стесняетъ писателя и ведетъ къ общимъ местамъ. Лучшiе фельетонисты несомненно во Францiи, и, посмотрите, какъ ловко каждый изъ нихъ умеетъ стеснить себя въ определенномъ круге предметовъ для своего отчета. Жаненъ пишетъ о театре, Готье тоже, Евг. Гино ограничивается однеми сплетнями въ кружке богатомъ и артистическомъ, Кювиллье Флери взялъ себе словесность. Канва, по видимому, не велика, а обилiе цветковъ на ней заметнее, чемъ по широкому полю. Тема не трудна, а для варiяцiй места сколько угодно. Къ фельетону можно применить отзывъ одного защитника старыхъ трагедiй о трехъ единствахъ Аристотеля: "чтобы фонтанъ былъ хорошъ, надо, чтобъ онъ билъ сквозь узенькую трубочку".
Такъ какъ въ нашихъ лучшихъ газетахъ литературная часть постоянно оставалась въ тени, то у насъ и немного писателей, умеющихъ сжимать свою фантазiю и умещать ее на короткихъ столбцахъ нижней части газеты, или, сказать иначе, способныхъ къ составленiю фельетонной статьи. Блестящимъ исключенiемъ изъ этого правила могутъ назваться статейки графа Соллогуба, къ сожаленiю, слишкомъ редко помещаемыя въ "Петербургскихъ Ведомостяхъ". Статьи его, въ особенности маленькiе разсказы, живы, умны и остроумны. еслибъ обязанностью критики было старанiе находить везде недостатки, я бы упомянулъ о страсти графа Соллогуба къ легкому разсказу примешивать глубокомысленныя разсужденiя, по поводу лотереи аллегри толковать, напримеръ, о судьбахъ Европы; но я не скажу этого, чтобъ не класть предела фантазiямъ такого фельетониста. Въ одномъ изъ первыхъ нумеровъ названной нами газеты, графъ Соллогубъ поместилъ очень милый разсказъ о "Симбирскомъ театре" въ которомъ, (т. е. разсказе, а не театре) развиваетъ ту мысль, что у русскихъ никогда не будетъ ни хорошей драмы, ни изящной словесности, и не будетъ - какъ бы вы думали, почему? - потому что характеръ русскаго человека слишкомъ тихъ, слишкомъ безмятеженъ, слишкомъ лишенъ сочувствiя къ жизненному драматизму!
Я воображаю, какъ подскочитъ на своемъ диване, прочитавъ эти строки, какой нибудь любитель чтенiя, для котораго участiе къ словесности не есть одна фраза, и котораго простодушный умъ сурово смотритъ на светскiе парадоксы. "Урусскихъ не будетъ драмы, не будетъ словесности! - возопитъ онъ - у русскихъ, которые въ одно пятидесятилетiе выставили Карамзина, Пушкина, Грибоедова, Гоголя, Жуковскаго, Крылова и Лермонтова! у русскихъ, имевшихъ замечательныхъ критиковъ, и наконецъ самого графа Соллогуба въ числе новыхъ бельлетристовъ! За что такая беда? За то, что русскiй человекъ тихъ и спокоенъ характеромъ! Да разве для созданiя отличныхъ произведенiй необходимо нужно жить драматическою жизнью Байрона, скитаться по свету какъ Данте и Шелли? Разве Гёте, спокойный и безмятежный олимпiецъ, не писалъ превосходныхъ творенiй, или Шиллеръ не былъ всю свою жизнь спокойнымъ и беззаботнымъ студентомъ, или генiяльный Россини глубокими страданiями добился до того, что написалъ "Отелло" и ""? О парадоксъ, тройной парадоксъ, жестокiй парадоксъ! какъ бы тебя опровергнуть!" и нашъ любитель чтенiя пустится съ озабоченнымъ видомъ шагать по комнате, не думая о томъ, что цель остроумнаго фельетониста вполне достигнута, что онъ затронулъ умнаго читателя своимъ легкимъ парадоксомъ, заставилъ его хмуриться, спорить и шагать по комнате! Беда писателю, не разшевеливающему читателя, не наводящаго его на споръ и на разговоры съ самимъ собой!
Обращаюсь къ "Отечественнымъ Запискамъ".
Разъясните мне, пожалуйста, вопросъ, заданный мне однимъ изъ соседей, спросившимъ у меня: долженъ ли хорошiй журналъ ронять себя въ глазахъ подписчиковъ, печатая, во что бы то ни стало, плохiя повести, если хорошихъ не имеется? Я думаю, что не долженъ, и на вопросъ этотъ, сделанный по поводу помещенной въ "Отечественныхъ Запискахъ" "Коломенской Розы", г. Зотова, могу отвечать, основываясь на томъ, что въ "Отечественныхъ же Запискахъ" и "Современнике" даннымъ давно не печатается стиховъ, по той простой причине, что ни въ ту, мы въ другую редакцiю не поступаетъ хорошихъ стихотворенiй. Отчего же истина въ отношенiи къ стихотворенiямъ перестаетъ быть истиною, когда дело идетъ о повестяхъ? отчего редакцiя не избавится отъ обязанности помещать оригинальныя бельлетристическiя статьи, если хорошихъ такого рода не поступаетъ въ редакцiю? Еще, если бы наша публика вовсе не была разборчива въ деле бельлетристики, еслибъ ее можно было удовлетворить чемъ ни попало,-- еслибъ эта публика имела предубежденiе въ пользу всякаго печатнаго листа, я бы понялъ причины печатанiя такихъ вещей, какъ "Два старичка", "Скупой","Коломенская роза", "Вольтижерка"; но я имелъ не разъ случай убедиться, что ни одна изъ названныхъ мною повестей не нашла себе читателей... для чего же вводить себя въ убытокъ и печатать подобныя произведенiя?
Зато мне прiятно отдать справедливость ученому отделу январьской книжки "Отечественныхъ Записокъ". За исключенiемъ отчета о русской словесности за 1849 годъ, которымъ я недоволенъ за названiе меня любителемъ парадоксовъ, и въ которомъ встречаются довольно часто отменно высокопарныя фразы и еще высокопарнейшiя мысли (когда нибудь я поговорю о вычурности фразъ, уже исчезнувшей изъ нашей словесности, и о вычурности мыслей, которая въ ней все еще гнездится), за исключенiемъ этой статьи, и библiографическая и ученая часть книжки составлены хорошо. Г. Ордынскiй, котораго статью объ "Аристофане" я недавно еще имелъ удовольствiе перечитывать, подарилъ насъ небольшою статьею о греческихъ женщинахъ. Простой, легкiй, сжатый языкъ г. Ордынскаго какъ нельзя лучше помогаетъ ему знакомитъ всякаго читателя съ бытомъ народа, вечно интереснаго каждому образованному человеку. Съ замечательнымъ тактомъ, авторъ статьи о греческихъ женщинахъ употребляетъ свое немного лаконическое изложенiе тамъ, где предметъ становится сухимъ, и вдается въ ясныя подробности въ такомъ только случае, если ходъ разсказа действительно того требуетъ. Не смотря на то, намъ поминутно хотелось упрекать г. Ордынскаго въ излишней краткости: по нашему мненiю, авторъ статей объ "Аристофане" и греческихъ женщинахъ можетъ быть смело убежденъ въ томъ, что его сочиненiя не принадлежатъ къ числу техъ, которыя холодно и нетерпеливо пробегаются читателями.
славою между учеными изследователями, а для ученыхъ изследователей,-- про то знаетъ целый светъ,-- нетъ радости более, какъ идти наперекоръ мненiямъ светлымъ и понятнымъ. Сафо была слишкомъ генiяльна для того, чтобъ эти гробокопатели могли придраться къ достоинству ея стихотворенiй; следовательно, имъ оставалось одно только наслажденiе: опорочить ея жизнь, основываясь на двухъ, трехъ стихахъ едва понятнаго содержанiя, и на названiи ея родины, Лезбоса, пользовавшагося недоброю славою въ нравственномъ отношенiи. Конечно, г. Ордынскiй отвергнулъ эти обвиненiя, но отвергнулъ ихъ голословно. Къ удовольствiю моему, я нашелъ подъ рукою несколько матерiяловъ о жизни великаго поэта-женщины, почему и поставляю себе долгомъ сказать несколько словъ объ этомъ предмете.
О жизни Сафо мы знаемъ очень мало, но и то, что намъ известно, отдаляетъ всякую мысль о порочной жизни. Родители ея были богаты, отецъ ея былъ купцомъ и жилъ на острове Лезбоссе. Сафо почти въ детскомъ возрасте выдана была за богатаго же гражданина, проживавшаго на острове Андросе, где и поселилась. Мужъ ея, по имени Церкала, скоро умеръ, оставивъ одну дочь. Изъ этихъ данныхъ мы видимъ, что Сафо должна была вести жизнь семейную и тихую: за что же получила она известность какъ гетера или даже нечто еще хуже? Вотъ почему это случилось.
Атеней и Свидасъ, древнiе греческiе писатели, упоминаютъ въ своихъ сочиненiяхъ о Сапфо Эрезской, гетере, известной многочисленностью своихъ любовныхъ похожденiй и кроме того написавшей несколько стихотворенiй. Эта женщина жила около пятидесяти летъ позднее Сафо Лезбосской. Вся исторiя любви Сапфо къ молодому Фаону, приписываемая той Сапфо, о которой говоритъ г. Ордынскiй, случилась съ Сапфо Эрезской, чему есть весьма много доказательствъ. Геродотъ, говоря довольно подробно о сочиненiяхъ и жизни Сапфо Лезбосской, не произноситъ никакого обвиненiя на ея нравы и даже вовсе не упоминаетъ ни о Фаоне, ни о классическомъ прыжке въ море съ Левкадскаго утеса. Путаница, происшедшая отъ смешенiя исторiи Сапфо Лезбосской съ приключенiями Сапфо, куртизанки эрезской, давно уже указана известнымъ Висконти, въ его иконографiи.
"Предварительно замечу, что несмотря на то, что мы имеемъ отъ Сафо только два (почти) полныхъ ствхотворенiя и немного отрывковъ, нельзя не заметить, читая эти чудные остатки, что Сафо была женщина въ высшей степени страстная и благородная. Любовь ея была духовная. Потомъ, въ стихахъ Сафо заметна грусгь, или вернее - томленiе. Вотъ ея молитва къ Афродите, богине любви. Она дошла, кажется, въ целости. Такъ-какъ текстъ этого стихотворенiя до-сихъ-поръ не установленъ окончательно, то считаю нужнымъ заметить, что я при переводе этого стихотворенiя пользовался изданiемъ Шнейдевина (F. G. Schneidewini - Delectus poёtarum etc. 1838).
"Ha троне разноцветномъ сидящая, безсмертная Афродита, Зевсова дочь, коварная! молю тебя, не круши меня кручинами, не круши душу мою горестями.
"А прiйди сюда, какъ прежде... Бывало, ты заслышишь вдали речь мою, и прiйдешь, оставя домъ отчiй, золотую колесницу запрягши. Съ неба по эфиру везли тебя прекрасные, быстрые воробьи, махая крылышками. Скоро прибывали они. И ты, безсмертнымъ ликомъ твоимъ улыбаясь, бывало, спрашиваешь, что терплю я здесь, зачемъ тебя зову сюда, чего пуще всего желаю душе моей взволнованной, какого уговора и любви осетивающей. - "Кто тебя, Сафо, обижаетъ? - Ибо если онъ побежитъ, ты его скоро нагонишь; даровъ не возьметъ - самъ другiе дастъ; не любитъ - мигомъ полюбитъ, даже не желающую". - Прiйди же ко мне и ныне; освободи отъ тяжкихъ скорбей: соверши, чтб душа моя хочетъ свершить; будь сама мне союзницею."
"Переводъ мой не передаетъ и тени красоты подлиника. Даже не вполне близокъ и несколько выраженiй совершено нельзя перевести. Но обратите вниманiе на сжатость этаго стихотворенiя. Въ подлиннике всего 28 маленькихъ стихов: а посмотрите, какъ много сказазано. Потомъ какъ хороша, наивна эта вставка: "Кто тебя, Сафо, обижаетъ?" Шнейдевинъ полагаетъ, что нужно перевести: "Кто тебя, Сафочка" Она показываетъ, что Сафо какъ-будто вспомнила не только слова, но даже ласковый тонь Афродиты; и потому не могла удержаться, чтобы не повторить ихъ. Вотъ еще отрывокъ изъ одной свадебной песни. Девушка, долго не соглашавшаяся выходить замужъ, сравнивается, съ чемъ бы вы думали? "Какъ сладкое яблочко рдеетъ на верхней ветке, на верхней веточке; и забыли про него садовники. Нетъ, не забыли, а не съумели достать." Въ подлиннике только три стиха: но не стоитъ ли благодарить время, что оно хоть эти три стиха пощадило? Какое меткое сравненiе! какъ мило выражено! Нужно заметить, что Сафо часто упоминаетъ о цветаха. Это видно не стоило изъ отрывковъ, изъ стихотворенiй ея самой, сколько изъ латинскихъ подражанiй Катулла.
Лучшаго изъ стихотворенiй Сапфо авторъ статьи о греческихъ женщинахъ не захотелъ перевести, вероятно, по своей скромности, боясь утомить читателей. Стихотворенiе это у насъ не очень известно. Попытаюсь его перевесть, хотя не съ подлинника.
"Равенъ богамъ человекъ, который, нежно сидя возле тебя, слушаетъ твою пленительную речь и глядитъ на твою улыбку...
"Едва я вижу тебя, какъ голосъ исчезаетъ на моихъ губахъ, мой языкъ скованъ и не ворочается, пронзительный огонь бегаетъ по жиламъ, въ устахъ моихъ слышится звонъ, и холодный потъ выступаетъ на теле.
"Члены мои трепещутъ, я изнемогаю какъ засохшая травка, дыханiе мое прерывается, и кажется мне, что смерть подходитъ, подходитъ ко мне." 1
Я воображаю, какъ долженъ быть удаченъ мой переводъ, сделанный съ подстрочнаго немецкаго перевода. Но я привелъ его затемъ, чтобъ навести васъ или читателей на одну мысль, исполненiе которой доставитъ имъ высокое наслажденiе. Если найдется между вашими знакомыми человекъ, знакомый съ древними языками, попросите его громко прочесть это стихотворенiе, въ томъ виде, какъ оно дошло до насъ, и прочитать не прежде, какъ истолковавъ передъ темъ значенiе каждаго слова, и, слушая, вы забудетесь на минуту. Это не слова, это не стихи, а слезы, рыданiя и вздохи...
Укажемъ теперь на прекраснейшую статью г. Боткина: "Объ эстетическомъ значенiи новой фортепьянной школы",-- статью, вдвойне для меня радостную, какъ по ея замечательнымъ достоинствамъ, такъ и по справедливымъ нападенiямъ на музыкальную схоластику, которую я самъ ненавижу до крайности. Вообще, моя вражда къ схоластике какой бы то ни было доходитъ до степени ребячества, и я не раньше успокоюсь, какъ высказавши весь сбродъ мыслей и парадоксовъ, накопившихся въ моей голове вследствiе разныхъ схоластикъ: музыкальной, философской, моральной, критической, фельетонной, исторической, политико-экономической, схоластики въ деле живописи, схоластики разговорной, схоластики медицинской, схоластики деловой. Я чувствую, что предметъ стоитъ десяти томовъ in folio, "сперва запершись въ цитадель моего разума, выйти изъ нея съ пушками истины и разгромить въ прахъ окопы обмана!" Каково говорили, однако, парламентскiе ораторы? Кстати о статье г. Боткина. Не могу не рекомендовать любителямъ и особенно любительницамъ фортепьянной музыки той части названной мною статьи, где говорится объ одномъ блистательномъ, хотя и мало известномъ у васъ представителе новой фортепьянной школы, а именно Фердинанде Лангере. Характеристика произведенiй этого компониста такъ верна и завлекательно выражена г. Боткинымъ, что нетъ средствъ прочесть его статью и не пожелать покороче познакомиться съ талантомъ Лангера. Что касается до меня, то я имелъ удовольствiе на дняхъ слышать некоторыя пьески изъ êveries Лангера и остался въ полномъ восхищенiи. Безъ статьи г. Боткина, можетъ быть, долго не добрался бы я до этихъ Rêveries.
"Библiотеке для Чтенiя". Весь этотъ годъ я удивительно счастливъ во всемъ, даже въ пустыхъ моихъ прихотяхъ. Я видимо клонюсь къ состоянiю человека, который доволенъ собой и всемъ мiромъ, и при всякомъ разсказе о какомъ нибудь истинномъ несчастiи недоверчиво говоритъ: "Пусть ихъ себе лясы точатъ!" Чтожь съ этимъ делать! Знаю, что ленивый эпикуреизмъ охлаждаетъ душу, а исполненiе прихотей ведетъ къ сухости сердца, а совсемъ темъ, какъ тяжело отказаться отъ желанiя видеть исполненiе своихъ желанiй, хотя бы литературныхъ, которыми пожертвовать легче, чемъ всякими другими.
Г. Яковлевъ, авторъ "Венецiи", умный писатель, по всей вероятности не звавшiй о существованiи иногороднаго любителя его путевыхъ впечатленiй, на время оставилъ повести и пишетъ "Письма изъ Италiи". Письма эта живы, милы, живописны, такъ хороши, что по неволе становится досадно на ихъ автора. Иметь въ голове "Письма изъ Италiи" - и заниматься сочиненiемъ повестей, помнить очень хорошо о Неаполе, Венецiи и Салерно и описывать нравы обитателей Галерной гавани! Это мистификацiя, это насмешка надъ нашей братьею, нувеллистами, не ездившими никуда дальше Москвы и своихъ именiй подъ Петербургомъ, не видавшими, посреди своихъ нежныхъ подвиговъ, другой обстановки кроме изящныхъ будуаровъ (конечно - на то мы и нувеллисты - съ гамбсовскою мебелью) да еще залы Дворянскаго Собранiя.
съ которымъ борьба не легка. Это странное существо не имеетъ понятiя о черноглазыхъ синьоринахъ иразвалинахъ Пестума; зато въ маскараде съ лотереей аллегри онъ въ своей тарелке; зато психологическiя тонкости празднаго человека передъ нимъ раскрыты, и ни одно наблюденiе не пропадаетъ даромъ. Онъ ведетъ реестръ своимъ похожденiямъ, для того, чтобъ по прошествiи двухъ, трехъ летъ, изукрасивъ ихъ для большей себе чести, втиснуть ихъ въ романъ или повесть; онъ тщательно сохраняетъ все крошечныя записочки косымъ почеркомъ на светло-фiолетовой бумаге, и сохраняетъ ихъ для того, чтобъ современемъ поделиться съ публикою этими дорогими матерiялами. У петербургскаго нувеллиста ничего не пропадаетъ; онъ рыскаетъ по гостиннымъ, иногда по чердакамъ, набираясь вдохновенiя, чужихъ анекдотовъ и жалкихъ разсказовъ; если для него закрыты и гостинныя и чердаки, онъ высасываетъ сокъ изъ чужихъ романовъ, онъ носитъ въ сердце собственный свой портретъ въ тысяче различныхъ положенiй. Еслибъ я жилъ за тридцать летъ тому назадъ, я не пропустилъ бы случая сравнить г. Яковлева съ мотыльковъ, порхающимъ по цветущимъ долинамъ Италiи, или трудолюбивою пчелою, перелетающею отъ цветка къ цветку; петербургскихъ же нувеллистовъ сравнилъ бы съ пiявками, прильнувшими къ одному месту и отстающими отъ него только въ такомъ случае, если "душа не принимаетъ более".
Какъ бы то ни было, я советую всемъ и каждому читать письма г. Яковлева, и не только советую, но даже поспешаю на образецъ привести одну страничку, где описывается вещь по видимому очень простая, a именно дождь. Вотъ эта страница:
"Сегодня въ моей памятной книжке я самъ запишу:
"Виделъ въ первый разъ закатъ неаполитанскаго солнца въ тучахъ."
"Обыкновенно солнце здесь опускается вь море при безоблачномъ горизонте и не представляетъ техъ волшебныхъ контрастовъ света и тени, золота и пурпура, какими разнообразятся утра и вечера на севере.
"Вчера, прiездъ нашъ въ Салерно былъ ознаменованъ дождемъ: Бури не было; но капли дождя испестрили гладкую мостовую кружками, величиной съ женскую ладонь. Все жители вышли на улицу насладиться дождемъ; какъ у насъ выходятъ погреться на весеннемъ солнышке. Ребятишки, отменно любящiе дождь подъ всеми широтами, съ шумомъ веселья прыгали на улице, раздевштсь до-нага. Полногрудыя Итальянки, кормившiя младенцевъ y дверей своихъ жилищъ, не прерывали этого мирнаго занвтiя ни на минуту: другiя - спокойно продолжали публично чесать свою косу, которой, скажу мимоходомъ, позавидовала бы не одна баронесса. Изъ-за железныхъ решетокъ полубалконовъ, какими украшено здесь почти каждое окно, выглядывали цветы, наклоненные заботливою рукой подъ драгоценныя капли дождя; местами, между туберозъ и маньолiй выставлялась и прелестная рука, обнаженная до плеча, и роскошно округленное плечуо, которому такъ и хочется остудить томительный жаръ молодости.
"Насладившись дождемъ какъ следуетъ, по местному обычаю, я возвратился въ свою белую комнату, отличавшуюся горацiевской простотой: тамъ было душно, какъ въ каирской бане.
"Я открылъ окно, обращенное на уединенный дворикъ, на которомъ цвелъ кактусъ и два или три куста голубоватаго алоэ. Между ними, въ эту минуту, стояла молоденькая девушка въ спенсере амарантоваго цвету: она тоже не упустила случая насладиться дождемъ - грацiозно приподняла свои короткiя одежды повыше колена, и съ невольнымъ смехомъ любовалась, какъ освежающiя капли падали на ея прелестную ножку. Вотъ какимъ невиннымъ образомъ подсмотрелъ я эту розовую, съ золотистымъ оттенкомъ, ножку. Подлинно итальянскую ножку, которая знатоками ценится выше античныхъ мраморовъ. Боязливо поглядывая кругомъ, смуглянка вдругъ встретилась съ моимъ любознательнымъ взоромъ.... вскрикнула съ детской стыдливостью и исчезла подъ аркадами, позабывъ со страху крошечные башмачки на толстыхъ деревянныхъ подошвахъ. Этой девушке четырнадцать летъ, формы ея развиты окончательно и притомъ съ совершенствомъ, которому позавидовали бы наши двадцатилетнiя красавицы.
"На другой день она принесла мне букетъ померанцовыхъ цветовъ и миртовыхъ ветокъ и приглашала меня на свою свадьбу, назначенную черезе три дня. Этаго улыбающагося ребенка выдавали замужъ за пятидесятилетняго парня, - ремесломъ контрабандиста, который откровенно сознавался, что не можетъ спокойно заснуть, если у его изголовья нетъ заряженнаго карабина.
"-- Eb! va bene! повторялъ отецъ невесты съ веселымъ и тинственнымъ видомъ, потирая руки, какъ-будто окончилъ выгоднейшую спекуляцiю. "
лежащихъ на равнине, заражонной тлетворными испаренiями болотъ, испаренiями, которыя, понимаясь вверхъ подъ лучами жгучаго солнца, окружаютъ портики храмовъ золотистою, но yбiйственною атмосферой. Кругомъ этихъ величественныхъ остатковъ древняго города стоятъ жалкiя хижины и словно тени бродятъ тощiе поселяне, изнуренные неотступными лихорадками. Контрасть прошлаго величiя и настоящихъ страданiй не могъ не произвести влiянiя на легкiй и увлекательный разсказъ путешественника.
Съ красноречивымъ молчанiемъ проскользнувъ мимо окончанiя "Житейской Школы" г. Григорьева, я считаю себя обязаннымъ обратить вниманiе читателя на повесть автора, о которомъ до сихъ поръ очень мало говорится въ журналахъ, и очень много въ кругу русскихъ читателей. Такое странное обстоятельство по временамъ встречается и не въ одномъ Петербурге, где, по преимуществу, литераторы читаютъ весьма мало, да и то не на своемъ языке. Я разумею "Замосковную летопись" Лейлы, состоящую изъ несколькихъ отдельныхъ разсказовъ, изъ которыхъ каждый отличается, какъ внешнею занимательностью, такъ и искусствомъ изложенiя,-- а главное - обилiемъ мыслей, новыми и ловкими замечанiями.
Действительно, современныхъ нашихъ литераторовъ, не смотря на всю добрую волю критики, можно похвалить за что угодно, только не за обилiе мыслей и замечанiй. Некоторыя изъ женщинъ-писательницъ прекрасно поняли этотъ недостатокъ: въ произведенiяхъ г-жи Туръ и г-жи Лейлы (оба эти таланта имеютъ между собой весьма много родственнаго) вы встретите весьма мало безконечныхъ картинъ природы и описанiй, голыхъ описанiй, чего бы то ни было,-- взаменъ того вы отыщете целый запасъ мыслей, замечанiй, не сухихъ, не избитыхъ, а живыхъ и по возможности новыхъ.
Однимъ изъ важнейшихъ недостатковъ преобладанiя журналистики въ какой бы то ни было словесности должно признать тотъ вредъ, который происходитъ отъ необходимаго раздробленiя замечательныхъ статей,-- раздробленiя, объусловливаемаго матерiяльными неудобствами каждаго журнала. Действительно, читать романъ или ученое изследованiе, разбросанное по шести книжкамъ изданiя, являющагося черезъ месяцъ нумеръ отъ нумера, есть трудъ, полный неудобствъ, условiе, располагающее къ несправедливой оценке произведенiя. Допустимъ еще, что творенiя въ роде "Житейской Школы" или "Коломенской Розы" могутъ исчезнуть изъ памяти читателя безъ всякаго съ его стороны сожаленiя, но за что должны терпеть другiя, несравненно превосходнейшiя вещи? Я разскажу вамъ очень просто, съ полной откровенностiю, какимъ образомъ былъ я введенъ въ поверхностный и безтолковый отчетъ объ одномъ изъ отделенiй "Московской Летописи". Прочитавъ въ ноябрьской книжке "Библiотеки для Чтенiя" частичку повести г-жи Лейлы, я высказалъ, не о таланте (въ немъ я не сомневался), а o направленiи автора несколько мыслей, которыя совершенно опровергаются темъ направленiемъ, которое видно въ статье того же автора. помещенной въ январьской книжке. Мне показалось, что авторъ "Замосковной Летописи" любитъ видеть во всехъ житейскихъ делахъ одну только светлую сторону. Великая радость для любителя парадоксовъ и отступленiй! зачемъ ждать окончанiя повести! зачемъ припоминать, что прежнiя статьи "Замосковной Летописи" отличались совсемъ другимъ колоритомъ? зачемъ брать въ соображенiе, что многосторонность умной женщины выказывается совсемъ иначе, нежели многосторонность мужчины? все это пустяки, а мысли готовы, перо росписалось: жизнь кажется сладка автору "Замосковной Летописи"; правда, и мне эта же жизнь не приносила никакой особенной горечи; но все-таки следуетъ спорить, спорить.... и сделана ошибочная оценка!
Собравши "Библiотеку для Чтенiя" за старые года, я снова перечиталъ все написанное авторомъ "Замосковной Летописи" и поговорю о немъ съ читателями. Теперь же не могу не заметить одного неважнаго недостатка: г-жа Лейла любитъ употреблять въ разсказе разговорныя сцены, очевидно напоминающiя старинные "разговоры въ царстве мертвыхъ", или драмы. Безъ сомненiя, весьма скучно писать поминутно: "возразилъ такой то, сказала героиня, заметилъ Иванъ Ивановичъ, вскрикнула она"; но эти выраженiя, какъ они вы скучны, все-таки лучше манеры, принятой авторомъ "Летописи". Въ мелочахъ, более чемъ въ чемъ либо, не стоитъ отклоняться отъ правилъ, установленныхъ привычкою.
Затемъ въ "Библiотеке для Чтенiя" есть еще статья г. Сенковскаго о "Памятникахъ Ниневiйскихъ". Я уверенъ, что имя такого автора, выставленное на заглавномъ листе, лучше всякаго указанiя на самую статью и на ея достоинства; къ тому же я знаю, что по поводу ученыхъ статей г. Сенковскаго можетъ быть только одинъ способъ критики - похвала и удивленiе универсальной эрудицiи автора; я же не люблю писать громкихъ похвалъ, боясь сделаться отчаяннымъ оптимистомъ, въ роде доктора Панглосса. Къ тому же у меня чешется языкъ по поводу "литературной Летописи" того же нумера "Библiотеки для Чтенiя".
Критика "Библiотеки для Чтенiя", отдавая ежемесячный, но очень краткiй отчетъ о некоторой, весьма незначительной части русскихъ книгъ и оставляя безъ вниманiя остальныя, следуетъ своей особенной системе деленiя русскихъ писателей на два, весьма оригинальные класса, то есть на писателей, называемыхъ критикомъ по имени и отчеству, какъ напримеръ "Степанъ Ивановичъ, Сергей Васильевичъ", и на литераторовъ, о которыхъ говорится просто! "господинъ Гоголь, господинъ Шеппингъ, господинъ такой-то". Это простое деленiе придаетъ "Литературной Летописи" какой-то совершенно особенный характеръ. Какъ радушно звучатъ эти дружескiя наименованiя, какъ легко и прiятно говорится о поэме "Ивана Кузмича", о комедiи "Петра Петровича",-- такъ напротивъ сухи, унылы кажутся слова: "сочиненiя господина такого-то", эта пьеса есть подражанiе господину Гоголю. И, заметьте, учтиво сухое слово господинъ пишется всеми буквами; никогда критикъ, опасаясь затемнить живописность выраженiя, не поставитъ вместо него г. или г-нъ.
О, какъ счастливы,-- думалъ я одно время - какъ счастливы литераторы которыхъ "Библiотека для Чтенiя" величаетъ по имени и отчеству! Имъ улыбка рецензента и приветъ его! Семену Ильичу любезность и вниманiе, господину такому-то одна сухость и сжатое разсужденiе. Счастливъ и любимъ Кондратiй Александрычъ; но горе какому нибудь N. N. Но когда я сталъ повнимательнее всматриваться въ рецензiи "Библiотеки для Чтенiя", мысли мои во многомъ изменились, и теперь я убедился, что быть называемымъ отъ рецензента по имени и отчеству не есть еще высокое предпочтенiе, что иногда вежливая улыбка скрываетъ capказмъ, и что по временамъ иному Павлу Николаичу приходится выпить отъ "Летописи" горькую чашу, и чашу, которая обходитъ скромнаго господина такого-то. За примеромъ идти будетъ недалеко.
"Литературной летописи" 1 No"Библiотеки для Чтенiя" разобраны только две книги: "Комедiя безъ свадьбы" и "Мифы славянскаго язычества". Первый разборъ начинается такъ: "Николай Васильевичъ Сушковъ прекрасно подвизается на пользу и славу изящной русской словесности". Потомъ говорится: "я, какъ летописецъ, въ восхищенiи отъ пословицы Николая Васильевича". Потомъ: "комедiя Николая Васильевича Сушкова не уступаетъ нисколько сочиненiю господина де Мюссе" (отчего же не Альфреда, если г. де Мюссе?), и на конецъ: "если Николай Васильевичъ захочетъ, его пословицы войдутъ у васъ въ пословицу".
"Мифы славянскаго язычества" говорится, просто, "господинъ Теннингъ" (Теннингъ везде поставлено въ статье вместо Шеппингъ). Кажется, все выгоды на стороне г. Сушкова! въ разборе есть все - и ласковыя наименованiя, и выписки, и сравненiе съ талантливымъ Альфредомъ де Мюссе; а совсемъ темъ я не желалъ бы, чтобъ меня хвалили такъ, какъ хвалитъ рецензентъ "Библiотеки" комедiю г. Сушкова. Сквозь изобилiе похвалъ поминутно скользитъ иронiя, причина которой совершенно непонятна читателю, потому что на комедiю г. Сушкова черезчуръ вооружаться незачемъ, и, по мненiю нашему, она не заслуживаетъ.
"Ni cel excès d'honneur, ni cette indignité."
Сравненiе же "Комедiи безъ свадьбы" съ пословицею де Мюссе "il faut qu'une porte soit ouverte ou fermée" можетъ быть непрiятнымъ для г. Сушкова точно также, какъ мне былобъ непрiятно, еслибъ кто нибудь вздумалъ сравнивать лежащее передъ читателемъ письмо о русской журналистике съ блестящими и поэтическими, хотя несколько и причудливыми, критическими этюдами Макулея.
Дело въ томъ, что хотя въ стихотворенiяхъ и маленькихъ комедiяхъ автора "Il faut qu'une porte soit ouverte ou fermée" и нетъ того ослепительнаго генiя, который ярко горитъ въ каждой строке Макулея, писателя нашего времени, совсемъ темъ Альфреду де Мюссе, автору дюжины весьма посредственныхъ комедiй и растрепанныхъ поэмъ а la Heine, "Капризъ" и "Надо, чтобъ дверь была отворена или заперта", такъ хороши, умны и занимательны, что не удивляться имъ можетъ только человекъ, привыкшiй восторгаться только передъ колоссальными статуями и съ презрительнымъ равнодушiемъ проходить мимо вазы Бенвенуто Челлини, за то только, что объемъ ея незначителенъ. Блестящимъ и остроумнымъ пословицамъ Мюссе пытались подражать писатели съ дарованiемъ несравненно замечательнейшимъ, нежели талантъ г. Сушкова, но не имели никакого успеха; изъ всехъ ихъ только одинъ молодой литераторъ, по имени Октавiй Фёлье, можетъ быть названъ опаснымъ соперникомъ поэту парижскихъ салоновъ. Изъ старыхъ писателей, сочинявшихъ пьески въ томъ же роде, я могу назвать Мариво и Шеридана. Критикъ "Библiотеки для Чтенiя" не подумалъ объ этихъ писателяхъ; а после сравненiя комедiи H. B. Сушкова съ пословицами Альфреда де Мюссе, недурно было бы поставить автора "Комедiи безъ свадьбы" выше знаменитаго Ричарда Шеридана.
Напротивъ того, въ разборе сочиненiя о мифахъ древнихъ славянъ, не смотря на сухой тонъ, труду автора отдана должная справедливость. Кто же после этого остается въ выгоде, Николай Васильевичъ Сушковъ, или господинъ Шеппингъ?
"Библiотеки для Чтенiя" по поводу сочиненiй гг. Сушкова и Шеппинга, я не столько имею въ виду порицанiе библiографическаго отдела "Библiотеки", сколько хочу высказать мое искренное желанiе; о возстановленiи прежней критической славы этого самого журнала. Кто изъ насъ, даже людей не глубоко сочувствующихъ отечественной словесности, вспомнитъ безъ особенно прiятнаго чувства блестящiя статейки прежней "Литературной Летописи",-- статейки, ходившiя по рукамъ въ теченiи несколькихъ месяцевъ и даже черезъ несколько месяцевъ после своего появленiя возбуждавшiя въ читателяхъ неодолимую, веселость и симпатiю къ литератору, писавшему эти статейки? Не смотря на не совсемъ завидное положенiе критическаго отдела въ теперешней "Библiотеке для Чтенiя" мне все еще хочется думать, что для этого журнала вернется его старое время, и что месяца черезъ три или четыре, въ "литературной его Летопися", вместо странныхъ отзывовъ о Николае Васильевиче Сушкове и господине Шеппинге, вновь появится целый рядъ остроумныхъ статей въ томъ самомъ роде, который еще не такъ давно приводилъ въ восхищенiе вашу публику.
Говоря о библiографiи, не могу не указать вамъ на разборы разныхъ книжекъ въ первомъ нумере "Москвитянина",-- разборы, подписанные г. Вельтманомъ. Въ этихъ крошечныхъ статеечкахъ, составленныхъ на скорую руку и довольно небрежно, несколько разъ проскакиваетъ тотъ колкiй и оригинальный юморъ, который я такъ люблю у г. Вельтмана. Напримеръ, говоря о географической игре, называемой "фантомъ", авторъ несколькими словами очерчиваетъ передъ вами сцену, заставившую меня отъ души посмеяться. Вместе съ детьми, за игру сели папаша и мамаша, не слишкомъ бойкiе въ наукахъ. На долю маменьки выпалъ такой фантъ:
"Вспомните и скажите какой-нибудь историческiй фактъ."
"-- Ну ка, мамаша, говоритъ одно изъ детей,-- скажите вамъ какой-нибудь историческiй фактъ?
"-- Это, другъ мой, сделано для детей, сказала мамаша: - скажи-ка ты!
"-- A что такое это значитъ, мамаша,-- историческiй фактъ?
"-- A вотъ папаша тебе скажетъ.
"-- Какъ же это ты, братъ, грамматику учишь, а определенiй не знаешь, а?
"-- Нетъ, знаю, папаша: грамматика учитъ чисто говорить и писать.
"-- Ну, вотъ видишь, вотъ и историческiй фактъ".
Почти половина первой изъ январьскихъ книжекъ "Москвитянина" занята драмою гр. Ростопчиной, подъ названiемъ "Нелюдимка". Драма въ пяти действiяхъ и въ стихахъ. О пьесе этой было объявлено въ одной изъ предыдущихъ книжекъ "Москвитянина", и объявлено въ довольно странныхъ выраженiяхъ. По словамъ журнала, гр. Ростопчина готовила драму, "после которой Скрибъ долженъ былъ разбить свой Verre d'eau (цепь)". Не смотря на странность такого отзыва, я не могъ сомневаться въ его истине. На той же странице "Москвитянина" говорилось о новой комедiи г. Островскаго, которую я недавно слышалъ, и похвала этой комедiи показалась мне совершенно основательною. Отзывъ, справедливый въ отношенiи къ новой комедiи, могъ быть также веренъ и относительно новой драмы. Каково же было мое удивленiе, когда я увиделъ, что ни содержанiе, ни манера, ни интрига "Нелюдимки" не имеютъ ровно ничего сходнаго ни съ интригою, ни съ изложенiемъ Скрибовскихъ комедiй. После этого можно и вамъ написать въ "Современнике": "Тьеери! сожги свою исторiю завоеванiя Англiи норманнами: мы слышали, что Гоголь печатаетъ вторую часть "Мертвыхъ Душъ!"
Изъ содержанiя "Нелюдимки" вы убедитесь, что основная мысль произведенiя весьма удачна. Столичная девушка, по имени княжна Зоя, своею немного эксцентрическою жизнью,-- жизнью, непорочною, но слишкомъ противною разнымъ светскимъ условiямъ, навлекла на себя клевету и порицанiе света. Самые близкiе къ ней люди отъ нея отступились, и, что всего хуже, страстно любимый ею женихъ, внявъ светской молве, отъ нея отказался. Съ этой поры Зоя поселилась въ своемъ именiи, окружила себя книгами и изящными предметами, не стала пускать къ себе никого, начала делать добро и жить какою-то книжною микроскопическою жизнью.
съ лошади посреди ея двора, и добрая Зоя за нимъ ухаживаетъ. Но она слишкомъ умна, чтобъ не разгадать действiй юноши, и слишкомъ холодна, чтобъ его любить. Зато молодой человекъ, по имени Валентинъ, влюбляется все более и более.
Между темъ, съ помощью разныхъ переодеванiй, въ именiе Зои и въ домъ ея пробирается прежнiй ея женихъ, графъ Юрiй. Онъ раскаявается, признается въ любви, но Зоя говоритъ ему:
"Вы любите... я верю вамъ... но я,--
Я не могу любить - теперь ужь поздно!"
ни того, ни другого. Когда все расходятся, няня Зои говоритъ ей:
"Вотъ мы съ тобой одне! - свой дорогой
Осталась одинакая, что птица
Безпарная въ далекомъ поднебесьи....
И пусто и мертво вокругъ тебя...."
"Нелюдимки" было бы признакомъ плохого вкуса. Но, къ сожаленiю, не могу сказать того же о выполненiи драмы.
Развивать подобное содержанiе можно было двумя способами, то есть: или написать комедiю съ простыми нравами, съ комическими и естественными подробностями, съ редкими, весьма редкими вспышками лиризма, или сорвать съ себя узду драматической формы, не вести правильной интриги, а, опираясь мы рельефность характера огорченной женщины,-- женщины высокаго ума,-- создать поэму, неправильную, горячую, неровную,-- поэму, въ которой бы высказывались все чувства, все предразсудки, все стремленiя героини. Авторъ "Нелюдимки" не сделалъ ни того, ни другого; его произведенiе не можетъ назваться ни комедiею, ни поэмою. Никакая комедiя не вынесетъ такихъ длинныхъ лирическихъ и превыспреннихъ разговоровъ, какъ дiалоги Зои съ няней, Зои съ графомъ, Зои съ Валентиномъ. Съ другой стороны, чтобъ округлить действiе, авторъ ввелъ въ свою драму два персонажа совершенно лишнiе безцветные, Готлиба и его невесту Минхенъ, которыхъ весь комизмъ состоитъ въ томъ, что они другъ съ другомъ говорятъ на изломанномъ русскомъ языке. Въ одно и тоже время естественность драмы терпитъ отъ красоты слога и длинныхъ разсужденiй, а живость и огонь поэмы гаснутъ подъ грудой безполезныхъ подробностей.
Безчисленное множество мелкихъ промаховъ кидается въ глаза читателю и затемняетъ несомненныя достоинства произведенiя. Оттого Зоя говоритъ о своихъ огорченiяхъ темными и общими местами, и не скажетъ намъ, по словамъ г. Вельтмана, "какого нибудь историческаго факта". Какимъ образомъ Валентинъ можетъ проживать по месяцамъ у едва знакомой ему девушки и княжны? Зачемъ Готлибъ и Минхенъ, немецъ и немочка, объясняются на исковерканномъ русскомъ наречiи? Вотъ десятая часть несообразностей драматическихъ; намъ былобъ легко, на томъ же основанiи, разобрать и психологическiя данныя сочиненiя, но за это я не берусь: въ деле психологiи обычный вопросъ критика: почему такъ, а не этакъ? становится вещью до крайности пошлою и изобличающею крайнюю неопытность и нетерпимость судьи. Душа человеческая есть лабиринтъ безконечный, и жизнь далеко интереснее каждаго романа; я по крайней мере не знаю почти ни одного произведенiя умной фантазiи, которое не моглобъ быть подкреплено десятками примеровъ изъ действительной жизни.
Во многихъ местахъ "Нелюдимки" попадаются стихи сильные, гладкiе и удачные, но выдержанности въ нихъ мало, а длиннотъ слишкомъ много. Отъ этого каждое действiе имеетъ колоритъ туманный и расплывающiйся, напоминающiй собой картины дилетантовъ живописи, обладающихъ неоспоримымъ талантомъ, но не успевшихъ придать своей кисти той твердости и отчетливости, которая прiобретается долгимъ навыкомъ и рано начатымъ ученiемъ.
"Севернаго Обозренiя", ни другихъ журналовъ, а потому толковать о нихъ буду въ следующемъ месяце. Для меня чрезвычайно выгодно, даже необходимо сократить мое настоящее письмо,-- и причины тому очень понятны: вы его напечатаете рядомъ съ письмомъ, написаннымъ въ декабре месяце; а будто возможно помнить то, что было писано за месяцъ назадъ! Я люблю противоречить себе безпрестанно и вовсе не желаю, чтобъ подобныя противоречiя столкнулись въ одной и той же книжке. Не всякiй читатель изучалъ Монтаня и вполне сочувствуетъ его великому слову: "тоi aujourd' hui et moi tantôt, sommes bien deux!"
Итакъ, до следующаго месяца.
Примечания
1
De veine en veine une subtile flamme
ôt que je te vois
Et dans le trouble où s'égare mon âme
Je n'entends plus - un voile est sur ma vue
Je rêve et tombe en de douces langueurs
ète, éperdue