III.
Февраль 1849.
Въ первомъ письме моемъ передалъ я вамъ разговоръ съ однимъ изъ моихъ соседей о стихотворенiяхъ старыхъ и новейшихъ. Теперь я сообщу вамъ несколько сведенiй объ этомъ помещике, который поистине заслуживаетъ названiе "просвещеннаго читателя". Вы скажете мне, что сидя въ глуши, человекъ делается неразборчивъ въ дружескихъ сношенiяхъ и часто называетъ просвещеннымъ прiятеля, котораго въ другое время не пустилъ бы къ себе въ переднюю и всенародно прославилъ бы несноснейшимъ надоедалой. Но соседъ мой, не смотря на свои странности, не принадлежитъ къ такимъ особамъ.
Онъ долго шатался заграницей, жилъ въ большихъ городахъ, девятнадцати летъ отъ роду зубрилъ немецкую философiю, потомъ пересталъ читать, возненавиделъ философiю и занялся проматыванiемъ своего состоянiя. Но состоянiе было такъ велико, что промотать его не удалось. Теперь онъ безвыездно живетъ въ своей прекрасной усадьбе, которую устроилъ и довелъ до возможнаго совершенства во всехъ отношенiяхъ.
Я подозреваю, что мой прiятель въ старое время имелъ поползновенiе написать историческiй романъ, а можетъ быть и драму белыми стихами. Кажется даже, онъ и сочинилъ что-то подобное. Его раскритиковали, и онъ разозлился. Никогда и ни въ чемъ до того времени не встречалъ онъ неудачи. Эта первая неудача оставила неизгладимые следы въ его характере. Этимъ-то обстоятельствомъ и объясняю я некоторыя его литературныя причуды и постоянную резкость его приговоровъ.
Вы помните, что онъ любитъ оплакивать "грустное положенiе русской музы", и утешается только, если въ какомъ нибудь журнале встретитъ целый рядъ восторженныхъ стихотворенiй. Онъ горько сетуетъ на прихоть большей части петербургскихъ журналовъ, которые лишаютъ любителей наслажденiя читать плохiя стихотворенiя. Напрасно говорилъ я, что теперь не пишутъ порядочныхъ стиховъ,-- что печатать посредственныя вирши значитъ ронять свой журналъ передъ всеми дилетантами, что предметы прежнихъ вдохновенiй не шевелятъ людей нашего времени, что теперешнiе пiиты, выучившись писать гладко, разъучились помещать въ своихъ творенiяхъ мысли новыя или старыя мысли выражать новымъ и оригинальнымъ способомъ. Но соседъ мой человекъ парадоксальный и если захочетъ спорить и не капризничать, то его парадоксы становятся почти истинами.
-- Вы очень хорошо знаете, говорилъ онъ мне, недавно: - что всякiй человекъ летъ двадцати отъ роду пописываетъ стишки. Причина тому понятна: въ эти годы ощущенiя наши бываютъ особенно живы и горячи, а всякое горячее ощущенiе, по натуре своей, стремится быть высказаннымъ въ самой резкой и сжатой форме. Почти все великiя изреченiя, все выходки великихъ людей, которыя передаются въ исторiи, а иногда въ серомъ изданiи "Собранiя Анекдотовъ", были сказаны подъ влiянiемъ какого нибудь сильнаго чувства. Лучшiя парламентскiя речи многихъ вековъ и народовъ всего чаще сказаны были въ критическихъ или торжественныхъ обстоятельствахъ, а лучшiя изъ лучшихъ речей были импровизированы. Еслибъ Шериданъ, обвиняя Уарренъ Гестингса въ своей знаменитой речи, отъ которой томныя леди падали въ обморокъ,-- еслибъ Шериданъ, говорю я, разсвирепелъ еще немножко... онъ заговорилъ бы стихами. Еслибъ Верньо, въ то время, когда передъ всемъ конвентомъ сравнивалъ онъ Францiю съ громадными пирамидами, внутри которыхъ лежатъ пепелъ и мертвыя кости,-- еслибъ Верньо, говоря эту импровизацiю, понатужился еще немного, у него составилась бы поэма въ роде Байронова "Мрака".
Я засмеялся, и соседъ мой, заметивши, что слишкомъ предался парадоксальнымъ выходкамъ, поспешилъ свернуть свою импровизацiю къ русскимъ стихотворенiямъ.
-- Человекъ двадцати летъ отъ роду, продолжалъ онъ: - есть самое благородное, смелое, горячее и глуповатое существо изъ всехъ животныхъ. Онъ любитъ, страдаетъ, наслаждается,-- это его хорошiя стороны; онъ любитъ передавать свои страсти, беды и наслажденiя, и передавать ихъ размеренными строчками,-- вотъ его слабая сторона. Но разве въ этой темной стороне не виденъ юный человекъ, съ его порывами, съ его умомъ, не успевшимъ еще закоснеть въ подражанiи своимъ более взрослымъ собратамъ. "Dit-moi qui tu hante, je te dirai ce que tu est", говоритъ французская поговорка: а я ее перевожу такъ: Дай мне своихъ стиховъ, и я узнаю, что ты за человекъ.
-- Писать стихи (вмеру и изредка) весьма полезно для того, кто готовитъ себя на литературное поприще. Писавши стихи, человекъ можетъ прiучиться къ сжатости слога и верности выраженiй. Писавши стихи, научаемся избегать общихъ местъ и вечныхъ подражанiй, прiучаемся сравнивать свой трудъ съ образцами великихъ писателей, которые упорно держатся въ памяти. Не говорите мне, что у писателя нетъ вкуса на оценку собственныхъ своихъ произведенiи: этому я не вполне верю, потому что знаю несколькихъ человекъ, которые не могутъ безъ внутренняго содраганiя читать даже своей прозы, напечатанной за годъ назадъ и понравившейся многимъ читателямъ.
-- Доказавши пользу стихосплетанiя для самихъ пiитовъ, перехожу къ читателямъ.
-- Случалось ли вамъ, во французскихъ и англiйскихъ литературныхъ обозренiяхъ, встречать статьи подъ однимъ общимъ заглавiемъ: "Poetae Minores", содержащiя въ себе разборы стихотворенiй, скропанныхъ поэтами юными и малоизвестными, о которыхъ бы никто не вспомнилъ, еслибъ не понадобилась живая статейка для обозренiя. Въ подобныхъ статьяхъ очень много выписокъ, и, я говорю не шутя, между этими неизвестными отрывками, которые гибнутъ на второй день своего появленiя, нередко встречается смелая и новая мысль, стихъ въ высшей степени звучный, картинный и энергическiй. Но это въ порядке вещей, все и должно быть такъ. Отъявленная посредственность также редко встречается, какъ блестящiй талантъ или решительное ничтожество. Презирая стихотворенiя, вы вредите читателямъ и писателямъ. Какъ часто, останавливаясь надъ умною мыслью, надъ ловкимъ стихомъ такого неизвестнаго пiиты, я думалъ съ отрадою: "хорошо, что все это въ двухъ, трехъ строчкахъ,-- хорошо, что ему не взбрело въ голову затопить эту мысль въ какомъ нибудь романе или скучнейшей повести".
-- Все, что вы наговорили сейчасъ, отвечалъ я: - имеетъ свою истинную сторону, кроме несколькихъ сарказмовъ, отъ которыхъ вы отвыкнуть не можете. Выслушайте же мой ответъ. У насъ не въ ходу изученiе отечественныхъ поэтовъ, и очень понятно почему: русскiй языкъ такъ недавно установился, что сочиненiя авторовъ, писавшихъ летъ за сорокъ назадъ, при всемъ своемъ достоинстве, служатъ плохимъ пособiемъ для учащихся. Вотъ почему наши юные пiиты пишутъ плохо, и, за некоторыми исключенiями, можно смело сказать, что въ последнiя пять летъ не появилось ни одного стихотворенiя, стоящаго быть напечатаннымъ.
-- Да кто же требуетъ, перебилъ мой соседъ, не вытерпевъ и увлекшись саркастическимъ настроенiемъ духа: - кто же требуетъ, чтобъ стихи были гладки, правильны, чтобъ въ нихъ встречалась какая нибудь мысль или картина? Я хочу стиховъ трескучихъ, стиховъ приводящихъ въ недоуменiе,-- стиховъ, после которыхъ читатель почесываетъ голову, говоря подъ носъ: "ишь какъ пишетъ!.. вотъ бойкое перо!" Да не хотите ли, я прочту вамъ одно стихотворенiе изъ февральской книжки "Сына Отечества" {Следуетъ выписка стихотворенiя г. Бенедиктова: "Передъ бокалами".}.
ПЕРЕДЪ БОКАЛАМИ.
Кубки наполнены! Пена, какь младость,
Шумно играетъ на граняхъ стекла.
Насъ на вакхическiй пиръ собрала?
Радость... о нетъ! Еслибъ съ Божьяго неба
Лучь ея светлый какъ въ душу запалъ,
Прочь сока гроздiй, хотя бы и Геба
Вышла поднесть вамъ сладчайшiй фiалъ!
"Прочь этотъ нектаръ!" воскликнетъ мы дружно,
Радостью духъ нашъ на полнится весь!
Двухъ упоенiй сердцу не нужно:
Вкусъ оскорбляетъ преступная смесъ.
Если жъ кто можетъ струей виноградной,
Бурно кипящей и искристо-хладной
Радость возвысить и грудь пламеня
Сердцу подбавить вящшую сладость,
Други, - то бедная, жалкая радость,
Радость такая - горю родня.
Кубки высокiе, полны шипенья,
Блещутъ, и
Други! ужели въ бедахъ утешенья
Ищемъ мы ныне въ испитiи чашъ?
Нетъ! Лютой горести губъ всегрызущiй
Душу терзалъ бы средь оргiи пуще!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Если кто въ страхе надъ жизненнымъ моремъ
Духъ врачевалъ съвой игривымъ клико,
Други, поверьте, тотъ хвасталъ лишь горемъ
Скорби не зналъ, не страдалъ глубоко!
Действуемъ винновъ семъ дружномъ соборе:
Жизнь лишь сухую сошлись окропить,
И потому,
Такъ какъ мужамъ средь беседы пристойно,
Тихо, степенно, обдуманно пить!!
-- Одно жалко, сказалъ мой соседъ, по прочтенiи стихотворенiя: - что поэтъ воспользовался моею идеею. То, что онъ высказалъ въ конце пьесы, было уже изречено мною, въ более резкомъ виде и въ четырехъ только строчкахъ. Вотъ мое стихотворенiе:
Подражанiе древнимъ.
"Не упивайся какъ Скифъ", проповедуетъ старецъ Феосскiй;
Я же скажу тебе: "пей, только на драку не лезь.
Грехъ не великiй, напившися, смирно всю ночь провести подъ бильярдомъ,
".
Я въ свою очередь вышелъ изъ терпенiя.
-- Вотъ это насмешливое пренебреженiе, сказалъ я: - это-то равнодушiе образованныхъ людей и составляетъ одну изъ причинъ, по которой литературная деятельность такъ мало у насъ развита. Вы любите читать плохiя стихотворенiя и, стало-быть, портите свой вкусъ, прiобретаете насмешливый взглядъ на всехъ деятелей нашей словесности и вообще охлаждаете себя къ чтенiю. Любитель живописи не станетъ останавливаться передъ ученическимъ мараньемъ или передъ картинками бездарнаго маляра; ежели онъ примется ихъ разглядывать, хотя бы и съ доброю целью, его артистическая понятливость пострадаетъ. Никто не мешаетъ издателямъ журналовъ печатать плохiе стихи, но истинный любитель чтенiя не тешится этими жалкими произведенiями, не смеется надъ ними, онъ проходитъ мимо, "Guarda e passa" (вгляни и проходи мимо), какъ говоритъ Виргилiй Данту, и, вы знаете, по какому случаю сказаны были эти памятныя слова.
Соседъ мой ничего не отвечалъ и реже прежняго сталъ говорить о русской литературе.
Начавши мое письмо разсужденiями о стихотворенiяхъ февральской книжки "Сына Отечества", я бы долженъ былъ сказать еще что нибудь объ этомъ нумере, но сказать нечего...
"Петербургскiй Вестникъ" потешилъ меня, но далеко не такъ, какъ въ январе месяце. Образецъ светскости, левъ, Дмитрiй Николаичъ (См. янв. 1849 г.), "еще въ постели читающiй Северную Пчелу" и "всякiй день совершающiй обильныя возлiянiя Бахусу", сбросилъ съ себя всякое притворство и оказался не только не львомъ, даже не медведемъ, но какимъ-то поэтомъ дурнаго тона. Восхищаясь Излеровскими вечерами въ Новой деревне, идеальный Дмитрiй Николаичъ написалъ следующее стихотворенiе (См. 43 стр. "Сына Отеч."):
Тамъ музыка военная
Казанскихъ хоръ певцовъ,
Тамъ публика степенная
Со всехъ, со всехъ концовъ,
акробатовъ,
Катанье съ зимнихъ горъ,
Тамъ поприще для --
Оркестръ гремитъ тамъ музыки,
И фейерверкъ лихой,
У васъ, messieurs французики.
Забавы нетъ такой!
"Петербургской летописи".
Такъ-то пишетъ этотъ левъ, герой великосветской жизни... да онъ поэтъ, да и поэтъ не вполне знакомый съ правилами стихотворенiя!.. Но надо отдать ему справедливость, будто устыдясь своей последней литературной проделки, изящный Дмитрiй Николаичъ тутъ же исчезъ изъ "Петербургскаго Вестника", занявъ въ немъ полторы страницы. Когда же мы увидимся съ вами, блестящiй Дмитрiй Николаичъ?
Чтобы утешить насъ въ разлуке съ нимъ, авторъ "Петербургскаго Вестника" разсказываетъ о своихъ собственныхъ похожденiяхъ въ маскараде съ лотереею-аллегри. Одинъ мой прiятель изъ немцевъ, разсказывая о посещенiи какого-то докучливаго родственника, выразился такъ: "Я наговорилъ ему много остротъ, увидя, что онъ удалился". Я воображаю, какъ остритъ человекъ, самъ называющiй свои речи остротами. Подобнаго рода остротъ наслушался авторъ "Петербургскаго Вестника" въ маскараде. Вотъ разговоры, которые онъ передаетъ намъ (Стр. 41):
-- A я ужинъ, отвечалъ другой. - Отправимся на хоры съ твоею Вакханкою! (какова мысль!) Ахъ, да она гипсовая: не станетъ пить шампанскаго! ха, ха, ха!
-- Завтра не пойду въ концертъ къ Гильману, говорилъ третiй, проходя мимо.
концертъ обезьянъ! Ужь не выигралъ ли ты механическую картинку, такъ названную въ указателе!
-- Нетъ, я ничего не выигралъ, хотя пробовалъ счастiя во всехъ двенадцати колесахъ.
-- И ни одно не оказалось для тебя колесомъ фортуны...
-- Острятъ! говорятъ каламбуры! заметилъ туристъ. - Внеси ихъ въ свой "Пет - скiй Вестникъ".
-- Боюсь украшаться чужими перьями.
-- Полно скромничать своимъ перомъ!
Изъ окончанiя разговора узнаемъ мы, что авторъ "Вестника" писалъ какiя-то сочиненiя... Не зная этихъ сочиненiй, не судимъ о нихъ, но "Вестникъ" очень забавенъ.
Отъ "Сына Отечества", по аналогiи, перехожу къ февральской книжке "Москвитянина". Къ счастiю, въ прошломъ моемъ письме, я столько наговорилъ о "Москвитянине", что теперь могу пройдти молчанiемъ его не совсемъ интересныя литературныя новости. Большая часть отдельныхъ статей, помещенныхъ въ этомъ No, такъ коротки и необделаны, что не разъ задавалъ я себе вопросъ: не написаны ли оне наскоро, чтобъ не запоздать къ сроку. Вторая статья г. Шевырева о переводе "Одиссеи" почти не имеетъ въ себе текста, принадлежащаго самому автору. Однако же, не смотря на выводящее изъ терпенiя множество выписокъ, авторъ успелъ посвятить свое велеречивое перо разнымъ отступленiямъ и громкимъ дифирамбамъ. Что касается до патетической стилистики г. Шевырева, то я умолчу о ней, потому что о ней и безъ того уже много и часто было говорено; замечу только, что, делая выписки, авторъ не принялъ въ соображенiе совершенной ихъ безполезности: читавшiй переводъ "Одиссеи", въ выпискахъ не нуждается, а не читавшiй его, вероятно, не прочтетъ и статьи г. Шевырева.
Г. Погодинъ вводитъ въ русскую литературу новую лаконическую школу писанiя. Но вы спрашиваете меня, где же последователи этой школы,-- потому что до сихъ поръ одинъ только человекъ во всей Россiи могъ писать такимъ языкомъ, каковъ языкъ г. Погодина.
Нетъ не одинъ. Я убедился, что у г. Погодина есть подражатели, что его слогъ не умретъ, и чтобъ поделиться съ читателями моимъ открытiемъ, приглашаю ихъ взглянуть на 59-ю страницу "Москвитянина". Тамъ есть отрывокъ изъ письма отъ одного болгарина, воспитывавшагося въ одесской семинарiи, къ М. П. Погодину изъ Константинополя. Вотъ какъ пишетъ почтенный болгаринъ, воспитывавшiйся въ семинарiи:
"Получивъ фирманъ, отправился я чрезъ Адрiанополь въ г. Эски-Захръ, где еще въ 1844 году основано центральное училище для всей Болгарiи... Здесь преподаются языки: славянскiй, греческiй, турецкiй и латинскiй. Предметы все преподаются на живомъ болгарскомъ языке".
Какова сжатость слога? Далее.
"Я долженъ былъ возвратиться въ Константинополь, разбираю теперь собранные матерiалы, и готовлюсь занять должность учителя въ Эски-Захре. Нашелъ много древностей. Прошу васъ высылать мне "Москвитянинъ" черезъ Одессу. Нельзя ли присоединить къ нему пословицы г. Снегирева", и т. д. (стр. 60).
Да, г. Погодинъ имеетъ теперь подражателей. Пожелавъ всякаго успеха болгарину, воспитывавшемуся въ одесской семинарiи, обратимся къ "Библiотеке для Чтенiя".
Наконецъ, достаточно запоздавши, явился ко мне первый нумеръ "Библiотеки для Чтенiя" за 1849 годъ, и я очень обрадовался его прибытiю. Два месяца, если позволено будетъ употребить военное выраженiе, "не могъ я попасть въ ногу" съ"Библiотекой для Чтенiя", благодаря особенной, разнообразной прихотливости въ выпуске ея книжекъ. Подписчики получаютъ этотъ журналъ совершенно неожиданно, предварительно посердясь на редакцiю, и такимъ образомъ досада на промедленiе выкупается прiятностью сюрприза. Стоитъ пожить въ глуши года три безвыездно, чтобъ совершенно привыкнуть къ такимъ нечаянностямъ и находить въ нихъ своего рода удовольствiе.
"Библiотеку для Чтенiя" въ отсутствiи литературныхъ убежденiй, въ равнодушiи къ вопросамъ, занимающимъ любителей словесности, я не думалъ охуждать самого состава ея книжекъ. Пока еще въ нихъ помещались обзоры иностранной словесности, пока еще остроумiе не совсемъ испарилось изъ литературной ея летописи, я почиталъ "Библiотеку для Чтенiя" журналомъ съ насмешливымъ, немного скептическимъ направленiемъ (само собою разумеется, что я говорю не о зломъ и разрушительномъ скептицизме, а o скептицизме светскомъ, безвредномъ и веселомъ). Но вотъ уже несколько летъ, какъ остроумiе постепенно ослабеваетъ въ "Библiотеке для Чтенiя" и какъ въ ней гораздо более говорится о пiанистахъ и скрипачахъ, чемъ о литературе отечественной или иностранной. Теперь я не смотрю на "Библiотеку для Чтенiя" какъ на журналъ, а скорее какъ на литературно-ученый сборникъ, выходящiй довольно неправильно. Статьи этого сборника (за исключенiемъ стихотворенiй) выбираются тщательно и во временамъ бываютъ интересны, хотя съ перваго раза поражаютъ читателя хитросплетеяными заглавiями. Такъ, напримеръ, въ ней печатались: "Два Ивана, два Степаныча, два Костылькова"; после нихъ "Приключенiя, почерпнутыя изъ моря житейскаго", потомъ "Замосковная летопись о нашихъ женскихъ делахъ и другихъ", сочиненiя Леилы, а потомъ явилось продолженiе повести г. Ковалевскаго: "Люди странствующiе, люди страждущiе". Досадно мне, что даровитый нашъ туристъ по временамъ берется за романы и повести, да еще подъ такими странными названiями. Съ этого произведенiя г. Ковалевскаго и начну я разборъ январьской книжки "Библiотеки для Чтенiя".
Въ деле бельлетристическихъ произведенiй, я не совсемъ верю въ существованiе неуловимаго нечто, и опыта. Я почти готовъ согласиться съ мыслью Бюффона о томъ, что и самый генiй есть терпенiе, доведенное до высочайшей степени.
Отчего же г. Ковалевскiй, писатель, безъ сомненiя, соединяющiй въ себе и умъ, и вкусъ, и жизненную опытность, не имеетъ успеха въ бельлетристическихъ своихъ попыткахъ? Мне кажется, что ему, при созданiи характеровъ и происшествiй, недостаетъ терпенiя и охоты обдумывать подробности своего произведенiя. Содержанiе "Людей странствующихъ" весьма интересно: сильная привязанность молодой цыганки къ человеку, который призрелъ ее въ детстве и потомъ бросилъ, какъ ненужную игрушку, успехъ этой цыганки въ московскомъ обществе, странствованiя ея передъ приходомъ въ Москву,-- все эти обстоятельства могли бы сильно завлечь читателя, еслибъ были развиты съ соразмерностью и подробностью. Но г. Ковалевскiй не сделалъ этого. Читая его спешный и сжатый разсказъ, такъ и видишь, что разсказъ этотъ писанъ любителемъ путешествiй. Все происшествiя совершаются въ попыхахъ, действующiя лица будто не въ состоянiи дня прожить на одномъ месте: вся эта публика ездитъ, странствуетъ, торопится, годы мелькаютъ какъ минуты; героиня разсказа, бывшая дитятей, черезъ пять строчекъ становится взрослою девушкою,-- еще одна страница, и она прiобретаетъ себе громкую славу изъ-за прекраснаго своего голоса. Беда читателю!
блуждаетъ въ неопределенномъ пространстве. Кроме всего этого, какой прекрасный случай представлялся г. Ковалевскому описать бытъ московскихъ цыганъ, не теперешнихъ, а цыганъ стараго времени... московскiе старожилы помнятъ еще Стешку... Но довольно о новой повести г. Ковалевскаго, темъ более, что она еще не кончена. Не могу умолчать о томъ, что меня поразилъ высокiй слогъ, которымъ объясняются герои повести.
Вторая повесть, помещенная въ январьской книжке "Библiотеки для Чтенiя", принадлежитъ г. Гореву и называется "Маiорша". Написана она чистымъ языкомъ и заключаетъ въ себе несколько простыхъ, не напыщенныхъ подробностей о жизни военныхъ людей, жизни, еще мало изследованной нашими писателями. Вотъ ее содержанiе: какимъ-то пехотнымъ батальономъ командуетъ заслуженный маiоръ, разделяющiй трудъ командованiя со своей молодой женою, идеаломъ "полковой дамы", женщиною бойкой, снисходительной и любезной. Согласiе общества, прiятные вечера, заступничество и ободренiе,-- всемъ этимъ обязаны офицеры своей маiорше. Она счастлива, потому что потребности ея не велики: она любитъ своего мужа и его подчиненныхъ которые сами вполне ценятъ единственное существо, оживляющее ихъ кругъ. Тихо и спокойно проходятъ дни молодой маiорши.
Между темъ въ батальонъ поступаетъ красивый молодой офицеръ, съ перваго шага вооружившiй противъ себя своихъ товарищей. Въ самомъ деле, молодой этотъ человекъ и глупъ, и скупъ, и ничтоженъ. Но маiорша беретъ его подъ свое покровительство, ей жаль бедняжки, она защищаетъ его - и наконецъ потерявъ свое спокойствiе влюбляется въ загнаннаго юношу, который подъ конецъ разсказа, оказывается Ловеласомъ, только принявшимъ на себя видъ тихаго и скупого простачка. Последнiя страницы повести написаны съ чувствомъ и способны породить несколько мыслей въ человеке, котораго мыслямъ есть время порхать во все стороны.
Авторъ повести не разсердится, если я замечу, что завязка его повести показываетъ въ сочинителе совершенную неопытность въ изображенiи женскаго характера. Любовь, основанная на заступничестве и покровительстве, возможна какъ со стороны мужчины, такъ и со стороны женщины, но любовь, основанная на сознанiи ничтожества того человека, котораго мы поддерживаемъ, есть любовь неестественная и незаслуживающая описанiя. Женщина никогда не полюбитъ отъявленнаго дурака, какъ бы мы былъ онъ жалокъ. Къ несчастiю, противное мненiе сильно укоренилось въ обществе! Поминутно люди говорятъ: "глупымъ въ любви счастье". Но тутъ рождается другой вопросъ: что называемъ мы глупостью? почему мужчины имеютъ претензiю вернее женщинъ распознавать глупаго отъ умнаго человека? Позвольте мне потолковать объ этомъ предмете, съ целiю отвратить отъ женщинъ несправедливое нареканiе въ неразборчивости по части любовныхъ делъ.
Мужчины, особенно те изъ нихъ, которые много жили въ свете и видели горе, становятся самолюбивейшими и взыскательнейшими существами,-- подъ часъ дельными, чаще нестерпимыми. Для нихъ ровно ничего не значитъ ославить своего ближняго дуракомъ, за то только, что онъ не любитъ политики и предпочитаетъ невинное женское общество какимъ нибудь сильнымъ ощущенiямъ въ роде азартной игры. Эта взыскательность и жолчная нетерпимость къ чужой жизни и чужимъ понятiямъ легко развивается вследствiе еще того обстоятельства, что общество обыкновенно бываетъ высокаго мненiя о людяхъ угрюмыхъ и холодныхъ. Одинъ изъ такихъ персонажей прехладнокровно излагалъ мне такое умозренiе: "Кто хочетъ успеха, говорилъ онъ: - кто хочетъ успеха въ какомъ бы то вы было кругу, пусть явится онъ въ этотъ кругъ, запасшись резкими выходками, раздражительностью, холодностью и самыми неблагосклонными отзывами о своихъ ближнихъ. Пусть сперва отъ него пятятся и злятся на него,-- все это пустяки. Выждавши время, пусть онъ сделаетъ первый шагъ, и все общество добряковъ упадетъ въ его объятiя! Таковъ ужь родъ человеческiй".
общества, оттого-то иной юноша, которому холодно и тесно въ кругу насъ, истасканныхъ мизантроповъ, оживляется и делается уменъ посреди женщинъ. Но глупъ будетъ человекъ, заключившiй изъ всего этого, что кротость и мягкость женщины происходятъ отъ вялой неразборчивости. У женщины есть тактъ, верный и тонкiй тактъ на пониманiе мужчины,-- и плохо тому мужчине, который точно глупъ, сухъ и ничтоженъ. Добрый и кроткiй судья редко решается на неумолимо-строгiй приговоръ; но если слово уже сказано, на этотъ приговоръ не можетъ быть ни аппеляцiи, ни давности, ни какихъ нибудь увертокъ. Въ сношенiяхъ съ женщинами нужна не одна горячность и доверчивость: потребно еще безпрестанное, усиленное наблюденiе надъ самимъ собою. Человекъ, уронившiй себя въ глазахъ мужского кружка, можетъ легко подняться и прiобресть старое расположенiе! но не такъ-то легко исправляется глупость, сказанная или сделанная передъ женщиною.
Нетъ ничего ужаснее воспоминанiй о сделанной глупости. Кому изъ насъ, въ молодыхъ летахъ, не приходилось возвращаться домой после беседы съ любимою женщиною, передумывать то, что было сказано вовремя этой беседы, припоминать все свои речи, малейшiя свои движенiя? Горе тому, кого совесть начинаетъ въ эти минуты упрекать въ какой нибудь нелепости, горе тому, который говоритъ самъ себе: "я былъ глупъ, я былъ ничтоженъ сегодня". Чтобъ утешить себя, молодой человекъ припоминаетъ себе ласковость любимой женщины, ея кроткую улыбку, ея снисходительное старанiе стать въ уровень съ нимъ,-- все эти утешенiя напрасны; совесть говоритъ ему: я былъ ничтоженъ, она поняла мою ничтожность...
Но объ этомъ предмете никогда не кончишь.
Итакъ, я остаюсь при своемъ мненiи: молодая женщина, выведенная на сцену въ повести "Маiорша", не могла ни въ какомъ случае полюбить молодого подпоручика Соторина, котораго ничтожество такъ ясно было выставлено въ первой половине повести. Судите объ этомъ человеке по одному его поступку. Полковые товарищи, зная скупость Соторина, пробрались толпой на его квартиру, зажгли все свечи, какiя у него были, произвели безпорядокъ и начали пировать. Юноша, весь бледный, въ отчаянiи прибежалъ къ маiорше и пожаловался ей, разсказавъ подробно о поступкахъ товарищей, за что те получили строгiй выговоръ. Какъ вы думаете, можетъ ли какая нибудь любовь устоять противъ такой жалкой выходки?
Авторъ "Маiорши" обещаетъ еще продолженiе похожденiй Ловеласа-Соторина.
"Библiотека для Чтенiя" въ особенности неумолима въ этомъ отношенiи.
Представьте себе положенiе какого нибудь помещика, который не имеетъ средствъ подписываться на все журналы и между темъ любитъ чтенiе. Онъ проситъ у своего соседа чего нибудь почитать и ему присылаютъ январьскую книжку "Библiотеки для Чтенiя". Полный прiятнаго ожиданiя, смотритъ онъ на оглавленiе. Вотъ что онъ тамъ видитъ:
"Люди Странствующiе". Часть вторая.
"Маiорша"
"Гарольдъ", романъ Больвера.
"Жизнь Н. М. Карамзина". Статья 2-я.
"Записки Шатобрiана". Часть 3-я.
"Новыя стихотворенiя Жуковскаго". Статья 1-я.
За темъ въ книжке остается листа три печатныхъ, и бедный помещикъ начинаетъ скорбеть духомъ.
"Гарольде" скажу несколько словъ, прочитавши романъ въ оригинале, о "Карамзине" - после окончанiя самой статьи, о "Шатобрiане" потолкую, говоря объ "Отечественныхъ Запискахъ". Тамъ это замечательное произведенiе помещено въ почетномъ отделе журнала, крупными буквами, въ "Библiотеке же для Чтенiя" "Замогильныя записки" помещены въ "Смесь", и кроме того въ статье "О новыхъ стихотворенiяхъ Жуковскаго" встречаемъ несколько насмешекъ надъ знаменитымъ авторомъ "Рене" и "Mèmoires d'Outre-Tombe".
Если пришлось къ слову, то перейдемъ теперь же къ этой статье о "Жуковскомъ" и о переводе "Одиссеи". Подъ статьею подписано имя писателя, весьма известнаго въ нашей литературе. Впрочемъ я и безъ подписи узналъ бы трудъ г. Сенковскаго, по легкости и живости изложенiя, пересыпаннаго эпитетами, шутками, парадоксами, которымъ приданъ видъ истины, и истинами, выраженными такъ шутливо, что верить имъ не хочется. Подобнаго рода статьи необходимы въ журнале, и г. Сенковскiй въ высшей степени способенъ писать такiя статьи. Его способность передавать сложныя идеи шутливымъ языкомъ, его уменье озадачить читателя бойкою выходкою, изумить его страшными сведенiями и разнообразiемъ манеры, въ свое время доставили ему любовь читающей публики. Надобно быть страшнымъ книгоедомъ, чтобъ похладнокровнее разглядеть все, что выходитъ изъ-подъ пера О. И. Сенковскаго, и, надо признаться, если сыщется такой книгоедъ, то онъ не совсемъ будетъ разделять общiй восторгъ. Онъ подметитъ въ даровитомъ писателе много кое-чего чужого, набраннаго целикомъ изъ Морiера, Гука, Бальзака и другихъ более старыхъ писателей, а манера г. Сенковскаго напомнитъ нашему книгоеду манеру Жюль-Жанена, только пятнадцать летъ тому назадъ (а кто помнитъ, какъ писалъ Жаненъ за 15 летъ до вашего времени?)
Но все это не можетъ служить нареканiемъ автору статьи "О новыхъ стихотворенiяхъ Жуковскаго". Наука писать можетъ отчасти назваться наукой заимствованiя. "Je prends mon bien où je le trouve", говорилъ великiй писатель, котораго упрекали въ заимствонанiяхъ. Да и самъ г. Сенковскiй въ своей статье говоритъ: "на свете ново только то, что было хорошо забыто" (стр. 33). Основная идея статья г. Сенковскаго заключается въ томъ, "что "Одиссея" передана г. Жуковскимъ на русскiй языкъ не такъ, какъ бы следовало ее передать; слогъ Жуковскаго слишкомъ высокъ и не напоминаетъ собою простоты подлинника; чемъ проще будетъ языкъ въ переложенiяхъ Гомеровыхъ поэмъ, темъ лучше будетъ выполненъ трудъ". Все это весьма верно, дельно и умно, хотя не совсемъ ново. Въ ваше время две трети эллинистовъ такъ думаютъ, хотя, сколько запомню, никто не выражалъ своей мысли такъ резко, отчетливо и популярно, какъ выразилъ ее г. Сенковскiй.
сихъ поръ думаетъ, что никакой переводъ Гомера не можетъ быть безъ словъ "лилейно-раменный", "светозарный", "тучъ потрясатель Кронiонъ" и т. под. Этого-то читателя захотелъ г. Сенковскiй уверить, что для перевода "Одиссеи" нужно употребить не простой языкъ, не разговорный языкъ, а какое-то особенное "просторечiе", ни дать ни взять, смахивающее на слогъ "Энеиды на изнанку".
Вотъ какъ переводитъ Жуковскiй:
Муза, скажи мне о томъ многоопытномъ муже, который,
Странствуя долго со дня, какъ святой Илiонъ имъ разрушенъ,
Многихъ людей города посетилъ и обычаи виделъ...
Про мужа поразскажи преувертливаго,
Скитался, после того, какъ Трои святой городишко разрушилъ...
Еще примеръ:
................ Преисполнились жалостью боги
Все, Посидонъ лишь единый упорствовалъ гнать Одиссея,
Богоподобнаго мужа, пока не достигъ онъ отчизны.
Но въ то время онъ былъ въ отдаленной стране Эфiоповъ...
............. Боги-то помиловали все
Кроме Нептуна; этотъ безостановочно бесновался
Противъ равнобожнаго Одиссея, пока онъ домой не прiехалъ.
почитай, къ Черномазымъ отправился было дальножилымъ.
А г. Сенковскiй передаетъ такъ эту речь:
Дитя мое, что это у тебя за речь удрала изъ острога зубовъ!
Я спрашиваю васъ: кто сомневается въ томъ, что слогъ Жуковскаго, при всемъ своемъ изяществе, слишкомъ высокъ и торжественъ? Но разве нетъ середины между его слогомъ и теми карикатурными оборотами, которые г. Сенковскiй, будто шутя, выставилъ на судъ публики? Можетъ быть этотъ забавный переводъ и есть просторечiе, но онъ не есть простая русская речь. Русскiя сказки писаны не такимъ слогомъ. Простой нашъ народъ говоритъ не такъ. Разговорный языкъ нашего высшаго сословiя тоже не похожъ на это "просторечiе". Что же хотелъ г. Сенковскiй, открывая намъ новый способъ переводить Гомера?-- онъ хотелъ подшутить надъ читателями.
Я уверенъ, что писавши эту строку:
Дитя мое, что это у тебя за речь удрала изъ острога
авторъ статьи самъ отъ души смеялся. Выраженiе удрать возбуждаетъ комическую идею о человеке, который, не известно изъ какихъ причинъ, бежитъ со всехъ ногъ. После того, отчего же не допустить въ гекзаметръ словъ наяривать, слимонить, отсандалить? но она не оправдываетъ смешного стиха.
Гомеръ не имелъ въ виду этой басни: еслибъ онъ зналъ ее, онъ не преминулъ бы разсказать ее всю, обставивъ ее превосходными подробностями. Вспомните разсказы Нестора въ "Илiаде". У Гомера нетъ намековъ: у него все ясно, просто и неподражаемо наивно.
Кто изъ насъ не любитъ простоты слога, кто изъ насъ не возмущался громозвучными и высокопарными тирадами, которыя еще недавно изгнаны изъ нашей словесности? Но любя простоту слога, мы не можемъ полюбить просторечiя, выставленнаго г. Сенковскимъ. Я скажу более: еслибъ г. Сенковскiй предлагалъ переводить Гомера фразами изъ русскихъ сказокъ (которыя гораздо проще и приличнее его просторечiя), и съ этимъ я бы не согласился. Зачемъ насильно сближать первобытный языкъ двухъ народовъ, несходныхъ ни въ чемъ между собою? Наши предки не были похожи на "Агамемнона Атреича" и "Ахиллеса ", и Гомеръ не былъ "мужикомъ въ оборванномъ платье, котораго на базаре закидывали медными грошами и булками". Гомеръ былъ простолюдинъ, но онъ былъ грекъ, певецъ "Слова о полку Игореве" былъ русскiй человекъ, и оба они жили въ разномъ климате, въ разное время, и между народомъ, развитымъ совершенно различно одинъ отъ другого.
Я не хотелъ было ничего писать о "Неточке Незвановой" до окончанiя всего романа, по не могу удержаться отъ несколькихъ словъ о второй части новаго произведенiя г. Достоевскаго. До сихъ поръ въ этомъ романе нетъ ни завязки, ни действiя; соразмерность произведенiя явно нарушена излишними подробностями о детскомъ возрасте героини, и, не смотря на то, последнiя страницы второй части написаны увлекательно, въ ней встречаются места живыя и оригинальныя, и весь романъ, если разсматривать его какъ рядъ отдельныхъ сценъ, читается съ удовольствiемъ. Въ этой части авторъ заставилъ действовать трехъ детей; изъ нихъ двое: мальчикъ Ларенька и слезливая Неточка, довольно вялы и безцветны, но третье лицо, крошечная княжна Катя, очертано съ живостью и грацiею, которыя делаютъ честь г. Достоевскому. Но рядомъ съ этими детьми, авторъ представилъ намъ собаку Фальстафа; Фальстафъ напомнилъ мне Диккенсова Дiогена (въ "Домби и Сыне"), а Дiогенъ привелъ мне на мысль маленькую Флоренсу и больного крошку Павла, и передъ этими милыми созданiями Диккенса потускнели детскiе образы, нарисованные авторомъ "Неточки". Диккенсъ великiй мастеръ рисовать детскiя фигуры; онъ Грёзъ между романистами, и потому подражать ему не стыдно, хотя и опасно.
Кто изъ почитателей Диккенсова таланта не помнитъ восхитительной картины детскаго бала у доктора Блимбера, на которомъ ребятишки расхаживаютъ въ белыхъ галстукахъ, Тутсъ играетъ на пуговицахъ своего жилета, какъ на какомъ-то неслыханномъ инструменте, и танцмейстеръ толкуетъ съ гостями о томъ, что делать Англiи въ случае изобилiя сырыхъ матерiяловъ? Въ описанiи этого бала есть несколько местъ, при чтенiи которыхъ слезы навертываются на глаза, и не слишкомъ слезливые. Когда маленькiй Павелъ встречаетъ сестру свою въ чайной комнате, когда Флоренса, прелестный ангелъ въ беломъ платьице и съ букетомъ цветовъ, становится на колени, чтобъ съ нимъ поцаловаться, икогда слеза катится по ея свежему личику при виде слабенькаго и худенькаго брата, когда наконецъ Павелъ взбирается на диванъ и, обложившись подушками, смотритъ на сестру свою, минiатюрную царицу бала, когда онъ упрашиваетъ ее петь, и сердце его радостно бьется при звукахъ ея детскаго, свеженькаго голоса... когда я читаю сцены эти, я признаю Диккенса великимъ художникомъ, и говорю, что никто, ни до него, ни после него, не писалъ такихъ детскихъ портретовъ.
Чтобы разойтись въ разныя стороны съ авторомъ "Домби и Сына", чтобъ не выказаться его подражателемъ, автору "Неточки" можно, даже должно было, ухватиться за одно средство. Его Катя княжна; г. Достоевскому следовало извлечь многое изъ этого обстоятельства, повидимому незначительнаго. Онъ долженъ былъ съ этого дитяти снять типъ аристократическаго ребенка, типъ, нетронутый Диккенсомъ, и типъ до крайности грацiозный и многознаменательный.
прилично одетыхъ, и угадайте, кто изъ нихъ принадлежитъ къ знатному роду? Этого вы часто не угадаете, и большею частiю ваша догадка не будетъ согласна съ действительностью; но изъ двухъ двенадцатилетнихъ девочекъ или мальчиковъ вамъ легко будетъ узнать то дитя, которое воспитывается среди комфорта, блеска и роскоши. Я безъ памяти люблю детей, отъ двухъ до шестнадцатилетняго возраста; да и кто не любитъ детей? Между детьми и цветами много сходства, но аристократическiя дети также отличаются отъ прочихъ, какъ оранжерейный цветокъ отъ садоваго. И тотъ и другой равно хороши, но оранжерейный какъ-то резче бросается вамъ въ глаза, какъ-то выше ценится, его колеръ ярче и живее...
Съ детьми церемониться нечего, и потому я скажу, что порода и блескъ нигде такъ не отражаются на детяхъ, какъ у насъ. Причина тому понятна: страсть къ комфорту и наблюденiе за малейшими подробностями домашней жизни не вполне еще проникли въ наши нравы и остаются исключительнымъ достоянiемъ сословiй высшихъ, у которыхъ богатство переходило черезъ все поколенiя. Я знаю много богатыхъ домовъ, где детскiя комнаты грязны, тесны и неблагообразны, много семействъ, въ которыхъ дети ходятъ чисто только по праздникамъ. Оно, пожалуй, и недурно: зачемъ прiучать детей къ преждевременной роскоши, къ ненужной светскости и блеску?... а все-таки мое сердце радуется, когда въ немногихъ, весьма немногихъ кружкахъ я вижу детей въ кружевахъ и бархате, детей смелыхъ и ласковыхъ, которымъ уже надоело рядиться и которые кокетничаютъ передъ вами уже своею собственною персоною, детей гордыхъ и грацiозныхъ, самоуверенныхъ и нежныхъ, méchants et câlins въ одно и тоже время. Я любуюсь на нихъ, зная, что причина этого удовольствiя не совсемъ разумна. Я знаю, что эти дети, сперва опередивши по уму своихъ однолетковъ, по самому закону природы, достигнувъ известнаго возраста, начнутъ отставать въ свою очередь, знаю, что воспитанiе ихъ не совсемъ безукоризненно, знаю, что самая блестящая ихъ красота недолговечна и будто ненатуральна. Въ самомъ деле, эти дети по временамъ походятъ на прелестныя картинки работы великаго мастера. Ихъ глаза блестятъ какъ сапфиры, ихъ кожа бела и гладка какъ перламутръ, ихъ зубки похожи на жемчугъ. C'est trop beau pour durer, mais c'est incomparablement beau! (Недолговечно, но неподражаемо прекрасно!)
Я застаивался, бывало, по целымъ часамъ передъ такими детьми, я по два и по три дня любовался за осьмилетними девочками, и признаюсь вамъ откровенно, только изъ-за одного этого обстоятельства признаю я законность слова: "порода", введеннаго во францiи Бальзакомъ, а у насъ Лермонтовымъ.
Такого-то рода ребенка хотелось бы мне видеть въ княжне Кате; но въ миленькомъ дитяти, выведенномъ на сцену г. Достоевскимъ, я не заметилъ ничего характеристически-знатнаго, ничего, чтобы показывало, что эта девочка - русская девочка и русская княжна. A между темъ дети, изображенныя британскимъ романистомъ, Павелъ и Флоренса, могли существовать только въ одной Англiи, только посреди лондонскаго богатаго и все-таки мещанскаго круга. Весьма верно и отчетливо выставлена безумная, жгучая привязанность загнанной и унылой Неточки къ ея маленькой подруге: дети, развившiяся подъ гнетомъ враждебныхъ обстоятельствъ, чрезвычайно способны къ такимъ преждевременнымъ, эксцентрическимъ страстямъ, и эта мысль еще не такъ давно была выражена однимъ изъ вашихъ сотрудниковъ.
Но что сказать о новой повести г. Буткова: "Странная Исторiя?" A нельзя ничего не сказать, только что говоривши о г. Достоевскомъ. Эти два имени какъ-то срослись между собою, одно изъ нихъ напоминаетъ о другомъ; отозвавшись о повестяхъ г. Достоевскаго, нельзя умолчать о таковыхъ же г. Буткова. Говоря о Тассе, невольно вспоминаешь объ Арiосте; разбирая Купера, непременно затронешь Вашингтона Ирвинга; Питтъ и Фоксъ были соперниками, но сказавши имя одного, невольно обращаешься въ мысляхъ къ другому. Такимъ же образомъ судьба связала литературную деятельность автора "Неточки" съ авторомъ "Странной Исторiи", или, вернее, не судьба, а редакцiя "Отечеств. Записокъ", въ продолженiи двухъ летъ ежемесячно подносящая читателямъ или повесть г. Достоевскаго, или разсказъ г. Буткова. Въ этомъ месяце редакцiя превзошла самое себя: и то и другое имя встречается въ февральской книжке "Отеч. Записокъ"! Такая роскошь прiятна, но вредитъ разнообразiю. Что, если въ мартовской книжке опять появится романъ г. Достоевскаго и повесть г. Буткова?...
"писателемъ не для дамъ", именемъ, которое давалъ самому себе добрый и почтенный А. Е. Измайловъ. Подобно издателю "Благонамереннаго", авторъ "Невскаго Проспекта" любитъ по временамъ, бросивъ презрительный взглядъ на удобства жизни, на комфортъ и прочiя ухищренiя человечества, порываться въ шумныя, безцеремонныя собранiя, где табачный дымъ стоитъ столбомъ, где, какъ звезды, мелькаютъ фiолетовые носы собеседниковъ, половые бегаютъ какъ облитые кипяткомъ, и где, по временамъ, раздается резкiй звукъ сталкивающихся бильярдныхъ шаровъ. Я не нахожу во всемъ этимъ ничего дурнаго, и еслибъ былъ женщиною, читалъ бы подобныя повести не безъ прiятности, потому что юморъ ихъ автора хотя и не отличается тонкостью и знанiемъ меры, но зато никогда не впадаетъ въ непристойность. Удовольствiе отъ чтенiя повестей и сказокъ г. Измайлова можно было сравнить съ темъ забавнымъ и довольно прiятнымъ впечатленiемъ, которое чувствуетъ добродушный фланеръ, после прогулки по тихимъ улицамъ, заглянувши въ окна какого нибудь рестарацiона, подъ названiемъ Мысъ Доброй Надежды, Берлинъ или Веселые Острова. Тамъ, въ атмосфере, сгущенной отъ паровъ самовара, видитъ онъ толстыхъ прикащиковъ, осушающихъ двадцатый стаканъ чаю; тамъ какая нибудь фiолетовая фигура забавляетъ слушателей своими остротами; иной постоянный посетитель, нагрузившись травникомъ, покоится, свесившись со стула, не замечая бильярдныхъ игроковъ, которые наступаютъ ему на ноги.
Одно нехорошо въ повестяхъ г. Буткова: нередко который нибудь изъ его героевъ, въ чуйке или фризовой шинели, только что отплясавшiй казачка, передъ своими собеседниками, вдругъ становится на ходули, начинаетъ отпускать какiя-то напыщенныя фразы, полныя пафоса, совершенно непонятнаго и нисколько не забавнаго...
Въ повести "Странная Исторiя" не встречаемъ мы техъ людей, съ которыми знакомы по прежнимъ разсказамъ г. Буткова, и однакожь отъ этого повесть нисколько не выиграла. Въ "Невскомъ Проспекте" тогда проскакиваютъ искорки остроумiя, неизысканнаго, неизящнаго, но темъ не менее забавнаго; въ "Странной Исторiи" не встречаемъ мы ни одной живой страницы, ни одной веселой выходки. Хотелъ ли г. Бутковъ сделаться "писателемъ для дамъ", или просто почувствовалъ отвращенiе къ прежнимъ своимъ героямъ, только вся новая его повесть проникнута какою-то холодною натянутостью, приправленной совершенно непонятнымъ окончанiемъ. Кроме того, ея содержанiе темно, не смотря на то, что самое происшествiе, послужившее основой разсказу, весьма просто, чтобы не сказать ничтожно. Одинъ скряга, любитель живописи, покупаетъ за огромную цену дрянную картину и, промотавши на ея прiобретенiе такую большую сумму, едва не сходитъ съ ума отъ безплоднаго сожаленiя. Стравнаго въ этой исторiи ничего нетъ, занимательнаго тоже, искусства въ изложенiи очень мало, и потому более нечего говорить объ этой повести. Слогъ ея гораздо лучше слога прежнихъ произведенiй г. Буткова, но, признаюсь вамъ откровенно, я не поклонникъ стилистики. За одну новую мысль я готовъ отдать двести правильно закругленныхъ перiодовъ, а за бойкое и верное изображенiе какого нибудь характера позволяю писателю сделать несколько грамматическихъ, даже орфографическихъ ошибокъ, еслибъ эти последнiя ошибки и не исправлялись корректорами. Въ этомъ отношенiи, я уверенъ, огромное большинство публики разделитъ мое мненiе, хотя нельзя очень радоваться этому обстоятельству. Не очень далеко отъ насъ то время, когда въ русской литературе преобладалъ великiй пуризмъ относительно слога. Целыя статьи, въ которыхъ писатели упрекали другъ друга въ ошибкахъ противъ синтаксиса, недавно еще печатались и въ газетахъ и въ журналахъ. Въ нихъ было много дельнаго, и никто не станетъ отвергать необходимости правильнаго слога; но всему есть своя пора: всякое направленiе въ литературе ведетъ за собою необходимую реакцiю, и потому-то теперь мало говорятъ и пишутъ о слоге и языке писателей. Я же разделяю въ этомъ случае общее настроенiе умовъ читающей публики, съ тою только разницею, что никогда не обращусь къ обожанiю стилистики, да и вообще можно сказать, что люди, довольно читавшiе на своемъ веку, или черезчуръ снисходительны, или крайне неразборчивы въ этомъ отношенiи.
"Отеч. Записокъ" не отличается ничемъ особенно хорошимъ, за то отделъ "Наукъ и художествъ" полонъ разнообразiя и занимательности. Оригинальная статья въ немъ только одна: прекрасный "Очеркъ исторiи Малороссiи", составленный г. Соловьевымъ и оконченный въ этомъ нумере; но, по моему мненiю, журналъ не долженъ гнаться за темъ, чтобы все ученыя статьи, въ немъ помещаемыя, принадлежали русскимъ писателямъ. Не следуетъ упускать изъ вида, что между подписчиками каждаго журнала есть много читателей, незнакомыхъ съ иностранною литературою, и особенно съ серьёзными и вековыми ея произведенiями.
Предметъ первой изъ переводныхъ статей въ отделе "Наукъ и художествъ" No 2 "Отеч. Зап.",-- "Завоеванiе Перу", достаточно известенъ читателямъ "Современника". Еще съ одиннадцатой книжки прошлаго года въ "современнике" начался обзоръ этого прекраснаго сочиненiя. Редакцiя "Современника" предпочла представить его своимъ читателямъ въ форме несколько сжатой противъ подлинника, за что, скажу мимоходомъ, многiе ей весьма благодарны, потому что охотниковъ до сухихъ историческихъ подробностей и тонкостей у насъ въ большинстве публики немного, и уже приближается къ концу своего труда. Но я не думаю, чтобъ и переводъ "Завоеванiя Перу", начавшiйся съ января 1849 г. въ "Отеч. Записк.", былъ безполезенъ. Вероятно найдутся и для него читатели. Къ сожаленiю моему, до сихъ поръ не могу сказать того же о переводе "Замогильныхъ записокъ" Шатобрiана, и холодность нашихъ читателей къ этому превосходному произведенiю побуждаетъ меня сказать несколько словъ о последнемъ творенiи автора "Рене" и "Аталы".
Изъ десяти человекъ, прочитавшихъ "Замогильныя записки", въ оригинале или переводе, девять отзываются о нихъ, какъ о произведенiи слабомъ, несоразмерномъ въ частяхъ, и по временамъ повергающемъ въ скуку. Общая холодность къ нимъ ясно высказалась въ самой Францiи, но Францiи теперь не до литературныхъ произведенiй; за что же у насъ-то сочиненiе Шатобрiана не нашло себе горячихъ заступниковъ? Я протестую противъ этой холодности и говорю откровенно: я не удивлялся прежнимъ сочиненiямъ Шатобрiана, его "Атала", "Рене", "Абенсерагги" и некоторыя другiя произведенiя возбуждали во мне не полное сочувствiе. Я тугъ на пониманiе блестящей стилистики, я не люблю iеремiадъ о томъ, что уже совершилось и навеки записано въ летописи исторiи, я не вполне постигаю порывы грусти, которой причина мне малоизвестна, мизантропiи, которой зародышъ отъ меня скрытъ во мраке неизвестности. Но, не любя первыхъ произведенiй Шатобрiана, я всею душою полюбилъ последнее его творенiе, я читалъ его съ жадностью, съ грустью, съ замиранiемъ сердца, съ наслажденiемъ.
Предсмертная исповедь поэта - "Замогильныя записки" - этого великаго таланта срываютъ съ моихъ глазъ завесу, скрывавшую отъ меня благородную, нежную, истинно рыцарскую личность, ихъ автора; я начинаю понимать эту высокую, поэтическую грусть, это разочарованiе страстной души, разрешившееся не отчаянiемъ, а смиренiемъ и любовью къ ближнимъ, сквозь которыя такъ ярко светится безотрадная, безвыходная душевная боль, смешенная съ проблесками скептицизма, глубокаго, непроизвольнаго скептицизма.
Какiя событiя виделъ, какiя бури перенесъ этотъ человекъ, созданный для одиночества, тихой жизни, страстей благородныхъ и нежныхъ? Всю жизнь стоялъ онъ на рубеже двухъ поколенiй, тоскуя и любя людей, которые терзали другъ друга. И старое и новое поколенiе увенчало тернiями голову поэта: въ борьбе безпощадной и кровавой онъ терялъ всехъ людей близкихъ его сердцу, едва сохранилъ свои драгоценныя убежденiя; но онъ не могъ вымолвить слово проклятiя и говорилъ только слова возвышенныя, слова веры и примиренiя. И сколько разъ, при виде человеческаго безумiя, падающихъ царствъ, уничтоженныхъ верованiй, возникала въ жаркой душе поэта мысль полная сомненiй и отчаянiя! Но онъ не поддавался духу своего времени, онъ не пошелъ по одному пути съ другимъ великимъ страдальцемъ, съ лордомъ Байрономъ. При всякомъ наступленiи враждебной мысли, при всякой победе злаго начала, онъ обращался къ двумъ великiмъ заступникамъ человека: къ мысли о провиденiи и къ одиночеству. И всякiй разъ, окунувшись въ этотъ живительный источникъ, чувствовалъ онъ въ себе новыя силы, и вся жизнь его напоминала собою борьбу Атенея съ Иракломъ, этотъ мифъ древности, полный необъятно глубокаго значенiя... Шатобрiанъ не превышалъ головою своихъ современниковъ, но онъ былъ выше ихъ по сердцу. Онъ много любилъ и долженъ былъ отказаться отъ любви къ человечеству, претерпевъ отъ людей все, что можно было претерпеть. И все-таки онъ не ропталъ, не требовалъ невозможнаго ; онъ желалъ всю жизнь одного только - спокойствiя.
къ нимъ стремиться, который охладелъ къ жизни, къ людямъ и ихъ рукоплесканiямъ. Этотъ блескъ и почести не дали ему ни минуты наслажденiя: они пришли несвоевременно, будто нарочно затемъ, чтобъ не давать ему добраться ни до покоя, ни до уединенiя. Такъ больной человекъ, распростившiяся съ наслажденiями юныхъ летъ, начавшiй вести жизнь правильную, досадуетъ и ропщетъ, если толпа молодыхъ прiятелей тянетъ его противъ воли къ когда-то ценимымъ удовольствiямъ.
дождаться третьей части его "Воспоминанiй" или во второй части, на стран. 199 и следующихъ, прочесть прологъ, писанный имъ по прiезде въ Лондонъ въ качестве посланника при британскомъ дворе. Грустная насмешливость этихъ страницъ хватаетъ за душу, едкiе отзывы автора о блеске его прiема, воспоминанiе о томъ времени, когда онъ жилъ въ Лондоне эмигрантомъ, безъ копейки въ кармане, съ планомъ своихъ творенiй въ голове, эти отзывы, эта воспоминанiя способны возбудить страстное сочувствiе во внимательномъ читателе. Я съ намеренiемъ подчеркнулъ слово внимательный, чтобы показать, что "Записки Шатобрiана" нельзя читать на скорую руку, съ плеча, не допросивъ себя самого насчетъ собственныхъ своихъ сведенiй о той эпохе, которую пережилъ ихъ авторъ. Въ-самомъ-деле: читать "les Mèmoires d'Outre Tombe" безъ основательнаго познанiя исторiи французской революцiи, Имперiи и Реставрацiи, также невозможно, какъ читать "Исповедь" Ж. Ж. Руссо, не ознакомившись съ умственныхъ движенiемъ Францiи въ средине XVIII столетiя. Ничто высокое не достается даромъ, и если должно звать всю медицину для того, чтобы сделать малейшую операцiю, сколько же надобно иметь сведенiй всякаго рода для пониманiя исторiи душевной болезни, особенно, если личность субъекта выше многихъ другихъ личностей?...