Дедушка и внучка. Романъ, въ шести частяхъ, Диккенса. Москва. 1853.
Для всякаго писателя, талантливаго и популярнаго, существуетъ одинъ перiодъ деятельности, чрезвычайно опасный для его таланта и популярности. Вступая въ этотъ перiодъ, онъ, такъ сказать, обрекаетъ себя на борьбу съ собою,-- на борьбу, которая не можетъ обойтись безъ потери и очень часто влечетъ за собой совершенный упадокъ силъ и таланта. Мы говоримъ про те года производительности, когда литераторъ, насытившись первымъ успехомъ, завоевавшiй общее вниманiе, успевшiй сделать себя почти необходимымъ публике, начинаетъ глядеть самъ на себя глазами своихъ почитателей. Противъ его собственной воли съ нимъ происходитъ нечто прiятное и опасное. Исчезаютъ въ глубине его души прежняя недоверчивость къ своимъ силамъ, прежняя строгость къ оценке своихъ страницъ, прежнее недовольство своими начинанiями - залогъ славы и безконечнаго усовершенствованiя. Онъ снисходительнее глядитъ на частности, слабость которыхъ еще такъ недавно била ему въ глаза; онъ ревностнее прежняго следитъ за красотами (какъ часто воображаемыми красотами!), наслаждается ими, кокетничаетъ ими и повторяетъ ихъ до пресыщенiя. Убежденiя самаго твердаго человека слабы передъ приливомъ общей хвалы, и нетъ писателя, который, слушая восторженный отзывъ ста тысячъ человекъ о самомъ слабомъ изъ своихъ произведенiй, сказалъ бы, съ благороднымъ упорствомъ: "А все-таки оно слабо!" до приторности. Читатель умираетъ со смеху надъ моими шутками, и я начну притягивать шутки за волосы, для того, чтобъ угодить читателю. И много времени пройдетъ до техъ поръ, пока я наконецъ пойму натянутость своихъ шутокъ или приторность своихъ нежныхъ страницъ, и даже, можетъ быть, пойму ихъ слишкомъ поздно. И много странныхъ, неконченныхъ, приторныхъ произведенiй поднесетъ публике любимый ея авторъ, до техъ поръ, пока въ немъ снова и съ прежнею силою заговоритъ первый изъ критиковъ, лучшiй изъ ценителей - тотъ внутреннiй голосъ писателя, который столько разъ, въ минуты борьбы, неудачъ и унынiя, поддерживалъ его своимъ могущественнымъ влiянiемъ, своимъ силы возбуждающимъ одобренiемъ. Счастливъ, кто не заглушалъ въ себе этого внутренняго голоса, кто умелъ слушать его, не взирая на хоры друзей и хулителей, кто переставалъ внимать ему разве на самое короткое время, кто чтилъ его выше всехъ похвалъ, всехъ восторженныхъ излiянiй, всехъ советовъ, дружескихъ и недружескихъ!...
Романъ, находящiйся передъ нами, принадлежитъ къ худшимъ произведенiямъ Диккенса. Вместе съ целымъ созвездiемъ слабыхъ произведенiй того же автора, онъ находится между двумя группами романовъ Диккенса, всеми признанными за произведенiя превосходныя. Ранее "Дедушки и Внучки" (въ оригинале этотъ романъ носитъ другое заглавiе) авторъ написалъ "Пикквикскiй Клубъ" и "Оливера Твиста"; гораздо позже "Дедушки и Внучки" Диккенсъ подарилъ образованной Европе "Святочныя Сказки", "Домби" и "Копперфильда". Какимъ же образомъ между двумя подобными группами могла поместиться партiя романовъ въ роде "Бернеби Роджа", "Дедушки съ Внучкой" и двухъ или трехъ другихъ, которыхъ даже названiя исчезли изъ нашей памяти? Какимъ волшебствомъ нашъ блистательный разскащикъ, только что поднявшись къ небу, упалъ такъ низко, и, къ счастiю, упалъ не совсемъ, а по прошествiи некотораго времени снова поднялся, можетъ быть, еще выше прежняго? Что было причиной этой обидной, непрiятной неровности въ движенiяхъ одного изъ талантливейшихъ романистовъ соврелiенной Европы? Начало нашей рецензiи, кажется, решаетъ эти вопросы. Въ первомъ успехе, въ быстрой популярности Диккенса нужно искать зародышей "Бернеби Роджа" и "Дедушки съ Внучкой".
Къ автору "Пикквикскаго Клуба" слава пришла безъ зова и усилiй. Планъ этого знаменитаго произведенiя, отделка многихъ частностей неоспоримо показываютъ, что Диккенсъ писалъ всю вещь не более, какъ для увеселенiя лицъ, желающихъ посмеяться во что бы то ни стало. Первая идея о Пикквике и его почитателяхъ заронилась въ голову романиста при чтенiи босвеллевой бiографiи Самуила Джонсона и безчисленныхъ пародiй, порожденныхъ въ великобританской словесности первою изъ всехъ бiографiй, где либо и когда либо написанныхъ. Пикквикскiй клубъ есть джонсоновъ клубъ, а величавый, благодушный чудакъ, идолъ мистеровъ Уинкля, Тонмана и Снодграсса - не что иное, какъ изображенiе, въ добродушно-каррикатурномъ виде, того человека, чье имя вся Англiя произноситъ съ благоговейнымъ чувствомъ. Въ то время, когда Карлейль и другiе историки словесности подступали къ тени усопшаго лексикографа, какъ къ тени героя и великаго, мудраго смертнаго, Диккенсъ для шутки облачилъ эту тень въ синiй фракъ съ золотыми пуговицами, далъ ей въ сопутники легiонъ уморительныхъ чудаковъ и пустилъ ее гулять по всей Англiи, на потеху читателю. Но милая и теплая натура романиста сказалась и въ самой шалости. Пикквикъ, несмотря на свои очки и злоключенiя, быстро сделался добрымъ, сердцу любезнымъ другомъ публики, а прекрасная душа сочинителя "Теорiи о пискаряхъ" засiяла полнымъ блескомъ посреди всей забавной сатурналiи, придуманной его бiографомъ. Устоять противъ веселости, теплоты, увлекательности похожденiй Пикквика съ его товарищами не было ни малейшей возможности,-- и когда Диккенсъ подарилъ читателямъ два новыхъ произведенiя, въ которыхъ затронулъ струны страшныя и трогательныя, вся Европа огласилась похвалами писателю, умевшему слить пафосъ съ необузданной веселостью и симпатическую теплотуичувствъ съ шутливостью, достойною умнаго, по расшалившагося школьника.
За похвалами пришли богатство и заказы, торжественные обеды и спешная работа, три тысячи гиней за романъ и ряды похвальныхъ статеекъ въ журналахъ. Если и попадались где нибудь въ газетномъ листке заметки, советы, указанiя и не совсемъ дружественные отзывы о дарованiи счастливаго писателя, то попадались въ маломъ количестве. Проявленiе общаго восторга заглушило въ молодомъ романисте тотъ внутреннiй голосъ, о которомъ мы сейчасъ только говорили. Не давая себе труда итти труднымъ путемъ усовершенствованiя и всюду изъискивать новыя тропинки, Диккенсъ сталъ повторяться. На каждомъ изъ своихъ великихъ, неоспоримыхъ достоинствъ онъ сталъ строить по новому произведенiю, становясь веселымъ, страшнымъ, трогательнымъ, нежнымъ, теплымъ и филантропическимъ по заказу. Прежнiя лица, уже навеселившiя или напугавшiя собой публику, стали снова проходить передъ нею въ новыхъ костюмахъ, съ лицами, вновь, расписанными. У кого въ первомъ романе на носу было одно красное пятно, тотъ явился съ фiолетовымъ носомъ; у кого галстухъ былъ истертъ, тотъ пришелъ вовсе безъ галстуха Кому недавно давали одинъ толчокъ, того теперь били палками при общемъ хохоте, а кто имелъ привычку выделывать смешные жесты руками или ногами, тотъ уже становился передъ публикой на голове, подобно Тому, слуге карлика, въ романе, нами разбираемомъ. Злодеи, и безъ того довольно неправдоподобные, превратились въ компанiю чистейшихъ святочныхъ пугалъ; а угнетенная невинность стала проливать такiе потоки слезъ, какихъ и не въ силахъ проливать глаза человеческiе.
Все это показывало злоупотребленiе дарованiя, но никакъ не отсутствiе его. Дарованiе не пропадаетъ отъ неразумныхъ похвалъ, особенно такое дарованiе, какъ у Диккенса. Но оно можетъ измельчать, истереться и испошлиться, если писатель начнетъ не вмеру услаждать себя сладостью успеха и проявленiями общаго восторга. На такомъ-то пути стоялъ Диккенсъ, авторъ "Пикквикскаго Клуба", занимаясь сочиненiемъ романовъ, следовавшихъ за "Никкльби" и предшествовавшихъ "Мартыну Чоддльзвиту". Публика не замечала упадка и продолжала рукоплескать романисту. Въ этомъ отношенiи винить ее едва ли возможно. Читатель любитъ таланты и, встречаясь съ ними довольно редко, готовъ прощать имъ многое. Читатель не имеетъ ни случая, ни охоты, ни надобности быть строгимъ и безпристрастнымъ судьею литературы. Ему некогда всматриваться, сличать и припоминать, подсматривать въ одномъ месте черезчуръ яркiя краски, въ другомъ - неоконченность очерка. Ему даже нравится все резкое и немного преувеличенное; для него свежая, яркая картина, писанная ловкимъ и любимымъ художникомъ, всегда будетъ милее запыленной древней вещи, передъ которою, со слезами на глазахъ, проводитъ сладкiе часы восторженный дилеттантъ живописи.
"Дедушки и Внучки", самые дилеттанты-ценители признали бы эту книгу выходящею изъ разряда обыкновенныхъ романовъ; но для Диккенса этого слишкомъ мало. Мы вправе требовать большаго отъ руки, написавшей "Оливера Твиста" и "Пикквика". Мы можемъ сделать сочинителю много вопросовъ, не совсемъ для него прiятныхъ. Зачемъ вся интрига "Дедушки и Внучки" похожа на кукольную комедiю? Почему авторъ хочетъ заинтересовать насъ исторiею полоумнаго старика, играющаго по ночамъ въ карты для обогащенiя внучки и ворующаго деньги для удовлетворенiя своей безумной страсти къ игре? Изъ за какой причины свирепый карликъ Данiэль Кильнъ (намъ кажется, что въ подлиннике стоитъ Квимпъ и добродетельные, поминутно гоняются другъ за другомъ, прячутся, сталкиваются, дерутся и кусаются, стоятъ на головахъ, пьютъ кипящiй ромъ ковшами, приводятъ другъ друга въ судъ, а напоследокъ женятся, топятся или умираютъ? Где соразмерность, такъ нужная произведенiю, где правдоподобiе, где наконецъ общая идея романа, по временамъ похожаго на какой-то странный маскарадъ въ доме умалишенныхъ?
Всего непрiятнее поражаютъ внимательнаго читателя въ "Дедушке и Внучке" зародыши прекрасныхъ сценъ, изображенiя новыхъ, но неразработанныхъ и испорченныхъ характеровъ, которыми изобилуетъ все произведенiе. На всякой странице видимъ мы постыдные промахи, которые, современемъ и при отделке, могли бы сделаться красотами. Что такое, напримеръ, главное лицо романа, карликъ Квильпъ, если не безобразное, фантастическое чудовище, годное разве только для детскихъ сказокъ или театра марiонетокъ? Одинъ ребенокъ можетъ поверить возможности подобныхъ злодеевъ, кусающихъ свою жену, устроивающихъ западни возле своего дома и съ бешенствомъ преследующихъ особу, ничего имъ не сделавшую? А между темъ, изображая это размалеванное, уродливое созданiе своей фантазiи,-- созданiе, изукрашенное всеми пороками и всякимъ безобразiемъ, Диккенсъ имелъ въ виду вещь превосходную: олицетворенiе существа, лишеннаго чувства привязанности къ своимъ ближнимъ (bienveillance). Такихъ существъ имеется довольно на свете; но романисты и драматурги редко подступались къ нимъ съ успехомъ. По некоторымъ чертамъ Квильпа можно судить о томъ, что могъ бы изъ него сделать авторъ "Оливера Твиста", при помощи труда и времени.
Ричардъ Свивеллеръ и маленькая служанка мистера Брасса, названная маркизою, безспорно принадлежатъ къ лучшимъ лицамъ романа. Везде, где требуется изображать затасканныхъ, небритыхъ и засаленныхъ трактирныхъ героевъ, сохранившихъ въ своемъ сердце много теплоты и забавнаго добродушiя, Диккенсъ бываетъ въ своей тарелке. Оттого Свивеллеръ у него хорошъ до конца, но, къ несчастiю, слишкомъ близко напоминаетъ собой милаго Альфреда Джингля, такъ знакомаго каждому читателю "Пикквикскаго Клуба". Вся разница между Джинглемъ и Свивеллеромъ въ одной манере речи: первый исполненъ лаконизма и говоритъ односложными словами, между темъ какъ второй любитъ цитировать высокопарныхъ поэтовъ и предаваться каррикатурному многословiю. Будто устыдясь подражанiя, романистъ желаетъ скрыть свой Брасса, маркиза въ своей подземной кухне, посреди голода и лишенiй всякаго рода, ихъ знакомство, ихъ игра въ карты, ихъ беседа за кружкой пива,-- все эти частности романа опять-таки имеютъ въ себе что-то детское, неловкое и, просимъ извиненiя за невежливое слово, просто взбалмошное. Когда мы читаемъ похожденiя Свивеллера въ подземной кухне, или описанiе жестокостей карлика съ женою, или изображенiе его служителя, любившаго стоять на голове у берега Темзы, мы готовы подозревать, что сказанныя страницы писаны въ нетрезвомъ виде, и только одно знакомство съ безукоризненной жизнью автора даетъ намъ возможность убедиться въ противномъ.
Главная интрига романа, по своей темноте, запутанности и неловкому сцепленiю основныхъ происшествiй, какъ мы уже сказали, ниже всякой критики. Еслибъ какой нибудь романистъ вздумалъ основать целое произведенiе, съ сотнею лицъ, на какомъ нибудь происшествiи въ роде покупки стула или размена сторублевой ассигнацiи, онъ сделалъ бы нечто подобное "Дедушке и Внучке", относительно главной интриги.
состоянiя; но изъ этого не следуетъ, чтобы старику, раззоренному злобнымъ кредиторомъ, нужно было бежать изъ Лондона вместе съ Нелли, неудачною Антигоною жалкаго Эдипа! Можно уйти изъ Лондона; но изъ этого не следуетъ, чтобы дедушка съ внучкой поступили въ компанiю людей, показывающихъ восковыя фигуры! И, наконецъ, всякiй кредиторъ можетъ, подобно Квильпу, завладеть достоянiемъ своего должника; но изъ этого мы еще не видимъ причинъ, по которымъ Квильпъ жаждетъ гибели бедняковъ и лицъ, имъ преданныхъ, строитъ безконечные ковы, поднимаетъ на ноги десятокъ подозрительныхъ обитателей Лондона и почти готовъ прибегнуть къ силамъ ада для уничтоженiя лицъ, къ которымъ не можетъ питать ничего, кроме некоторой, ни на чемъ неоснованной, антипатiи.
Въ некоторыхъ частностяхъ заключается прелесть лежащаго передъ нами романа, и, нужно признаться, въ небольшомъ числе этихъ частностей сказывается перо артиста первокласснаго. Пребыванiе Нелли у школьнаго учителя и ея знакомство съ этимъ благороднымъ старцемъ исполнены свежести самой трогательной. Похожденiя обладательницы восковыхъ фигуръ и встреча маленькой Нелли въ пансiоне миссъ Монфлатеръ забавны какъ нельзя более. Но перлъ всей книги: это - увеселенiя честнаго Кита въ день выдачи жалованья, эта несравненная partiе de plaisir въ театръ и въ лавку устрицъ, вместе съ горничной Варварой, матерью Варвары, матерью Кита и его маленькимъ братомъ. Чтобъ сочинять подобныя вещи, нужно любить людей и быть истинно добрымъ человекомъ, въ самомъ тепломъ, оригинальномъ смысле этого слова. Мы забываемъ, что самъ Китъ есть опять-таки сколокъ съ прежнихъ героевъ Диккенса, что, по видимому, трудно быть заинтересованнымъ невинной привязанностью лакея и горничной, что, наконецъ, общiй колоритъ разсказа имеетъ въ себе какую-то излишнюю сладость. Мы сами радуемся радости честнаго Кита и свеженькой Варвары, будто сами расписываемся въ полученiи ихъ жалованья, слушаемъ любезныя слова ихъ господъ и наконецъ удаляемся, со всемъ семействомъ, въ устричную лавку, где бегаетъ и хлопочетъ около гостей величественный прислужникъ, съ черными бакенбардами и надменнымъ видомъ, нисколько несогласующимся съ его, должностью. Страницы подобнаго рода делаютъ честь и Диккенсу и его горячимъ поклонникамъ.
Переводъ гладокъ, но заставляетъ предполагать въ переводчике недостаточное знанiе языка и совершенное незнанiе англiйскихъ обычаевъ. Лица говорятъ другъ другу: "да, мистеръ", "нетъ, мистриссъ". "здоровы ли вы, госпожа?", "благодарю васъ, господинъ!"
"Современникъ", No 11, 1853