IX.
Музыкальный фельетонъ No 2. - О томъ, какъ Иванъ Александровичъ, совершенно-невзначай, создалъ европейскую репутацiю иностранной певице Вильгельмине Курцъ, и чемъ все дело окончилось.
Должно быть лавры престарелаго дилетанта Кривоносова мешаютъ мне спать, потому-что я недавно говорилъ съ читателемъ о музыке, и теперь съ новыми силами, подобно великану Антею, коснувшемуся своего родного элемента, опять начинаю речь о музыке. Мне кажется, я самъ сделался великимъ дилетантомъ, и хотя еще не могу равняться въ этомъ отношенiи съ Кривоносовымъ, однако же не отстаю отъ него на очень неизмеримую дистанцiю. Правда, этотъ почтенный мужъ еще въ прошломъ месяце написалъ статью "О египетскомъ скульпторе, изсекшемъ левый глазъ у статуи Озириса", статью, въ которой однако же не говорилось ни слова о древнемъ Египте, но очень много говорилось о скрипачахъ, новыхъ пьянистахъ, фортепьянныхъ мастерахъ и новейшихъ ученикахъ Паганини. Такого подвига я, конечно, сделать не въ состоянiи, но и я, по концертной части, знаю за собой кое-какiе подвиги. И я былъ въ Аркадiи, и я обедывалъ съ Эристомъ, Шульгофомъ, Серве, Троммельспфеферомъ, Пумперникелемъ, Нурцгеймомъ и Шарлоттою Кацценъ-Яммеръ. И мне когда-то присылались концертные билеты въ изобилiи, и я создавалъ кой-какiя музыкальныя репутацiи, и я слушалъ глубокомысленно какъ пьянистъ Пиффъ терзалъ (конечно, за глаза) пьяниста Трумма, и какъ Труммъ, по прiезде своемъ къ намъ въ гости, отзывался о пьянисте Пиффе, о композиторе Жидовини и певице Женни Ренъ, какъ объ отребiи рода человеческаго (opprobre du genre humain! такъ выражался Труммъ, приглаживая окладистую свою бороду). И я слушалъ ирландскiя мелодiи, игранныя рукой Бальфа, возле кресла, на которомъ я курилъ сигару после обеда, и я уходилъ играть на бильярде, когда на вечере публика начинала группироваться около птицеподобной Марiанны де-Пискалепъ (перещеголявшей всехъ синицъ по музыкальной части), и когда эта знаменитая певица, неоднократно сравниваемая съ белугою, скромно улыбалась и подходила къ роялю. Читатель, который подумаетъ, что я все мои артистическiя деянiя ограничиваю ношенiемъ теплой фуражки и посещенiемъ тоннеля въ Пассаже, ошибется немало. И у меня на письменномъ столе хранится записочка отъ прелестной изъ прелестныхъ артистокъ, черноглазой синьоры съ серебрянымъ голосомъ, и у меня есть хлыстикъ, добытый на память изъ смуглыхъ ручекъ сеноры Долоресъ Гильдъ, более известной подъ именемъ Лолы Монтесъ, и у меня есть книжка немецкихъ песенъ въ красномъ переплете, подарокъ знаменитейшаго современнаго виртуоза, скрипка котораго когда-то повергала въ слезы весь Петрополь! Пожалуста, господинъ читатель, если ты не веришь моимъ показанiямъ, говори о томъ открыто и изложи свои сомненiя безъ всякой церемонiи. Я люблю беседовать съ читателемъ и толковать ему о моихъ знакомствахъ съ европейскими знаменитостями. И если ты будешь еще сомневаться после моихъ словъ, я дамъ тебе свой адресъ, приглашу тебя въ мой изящный кабинетъ, где ты можешь увидеть и записочку синьоры Эрминiи, и хлыстикъ леди Лолы, и книжку гётевыхъ песенокъ въ драгоценномъ красномъ переплете.
Къ делу однако; я всегда заболтаюсь съ читателемъ, и какъ нарочно въ нынешнемъ году моя болтливость далеко превышаетъ все, что и позволилъ себе прошлаго года. Надо тебе сказать, мой читатель, что я, Иванъ Александровичъ, во время Великаго Поста живу очень тихо и какъ будто притаивъ дыханiе. Нечего и говорить о томъ, что даже кучеръ мой за три улицы объезжаетъ домъ Кривоносова, где обыкновенно даютъ себе рандеву все музыкальныя знаменитости сезона, но даже и мой дворникъ уже выучился выбегать ко всемъ господамъ музыкальнаго вида, стучащимъ въ мои двери, и кричать имъ - "Баринъ уехалъ въ деревню" или "Нихтъ цу гаусь", когда посетители глядели на него съ глупымъ видомъ, обличающимъ непониманiе россiйскаго языка. У жены моей на это время умираетъ одна изъ несуществовавшихъ никогда тетокъ, она надеваетъ серенькое платьице, превосходно идущее къ ея кроткому, бледному личику, а затемъ принимаетъ только истинныхъ друзей дома. Лызгачову дозволяется петь хриплымъ его голосомъ: "Кто сей мужъ суровъ лицомъ", или "Когда суровая зима", хорошенькая дочка Великанова имеетъ все право фантазировать на рояле, но человеку съ музыкальной претензiей, или прiезжему музикусу - halte-là - мы въ трауре и въ постъ не слушаемъ музыки! Благодаря такимъ невиннымъ хитростямъ, я несколько охраненъ отъ концертовъ и сижу будто подъ блиндажомъ, котораго не пробьетъ никакая музыкальная бомба. Разъ десять въ посту бываю я однако въ концертахъ, если знаменитость действительно стоитъ своей славы, а не принадлежитъ къ числу знаменитостей, которыя выделываются въ редакцiяхъ парижскихъ журналовъ, за известную плату деньгами и поклонами, а потомъ и пускаются гулять по Европе, гордо посматривая на насъ, скромныхъ смертныхъ, никогда не прiобретавшихъ себе европейской репутацiи по редакцiямъ парижскихъ журналовъ. Сверхъ десяти концертовъ, о которыхъ говорено выше, выпадаетъ мне на долю еще десять или восемь: иногда дворникъ не встретитъ концертиста во время, иногда кроткая наружность прiезжаго гостя мне особенно приглянется. Однимъ словомъ, мне приходится бывать въ коицертахъ не более, какъ почти всякiй день, но за то по одному только разу. Я считаю себя довольно счастливымъ, и уши мои переносятъ некоторыя контузiи, но серьезнаго ущерба имъ не причиняется.
Но правде сказать, есть у меня одна причина избегать концертистовъ; не знаю только, разсказывать ли читателю ту исторiю, вследствiе коей концерты сделались мне ненавистны? А впрочемъ, почему бы и не разсказать упомянутой исторiи на поученiе отдаленному потомству? Дело решено - я всегда блисталъ откровенностью: будущее литературное поколенiе признаетъ за мной эту заслугу.
Итакъ, любезный мой читатель, поспеши же перенестись мыслiю за пять летъ назадъ, въ первые, медовые месяцы моей литературной известности. Труды Ивана Александровича прославились но Петербургу, самъ онъ вступилъ въ бракъ и построилъ себе виллу мавританской архитектуры; светъ считаетъ его графомъ Монте-Кристо и просвещоннымъ меценатомъ; Шарлотта Кацценъ-Яммеръ привозитъ ему рекомендательныя письма изъ Вены, господа Пиффъ, Труммъ и Троммельсфефферъ считаютъ за счастiе играть сонаты въ гостиной госпожи Ч--р--н--к--ж--н--к--вой. Общая угодливость кружитъ голову людямъ; про это еще Сократъ говорилъ Алкивiаду. Угодливость света не могла вполне отуманить моего разума - натура Ивана Александровича такъ крепка, самъ онъ такъ долго сиделъ "за чашей бедности, борьбы и неизвестности", что не могъ совершенно обабиться въ годы успеха. Но со всемъ темъ, человекъ не безъ слабости! И вотъ я было ужь началъ находить прiятности въ меценатстве, разумея себя меценатомъ, а другихъ людей моими клiентами. По литературной части я не жалелъ денегъ, поощренiй; но куда шли эти деньги и поощренiя? не гордымъ, серьёзнымъ деятелямъ, но поэтикамъ съ гибкой спиною. Фривольнымъ романистамъ элегантнаго направленiя. Къ счастiю для меня - русская литература пережила меценатскую пору,-- она давно полна честными представителями, у которыхъ позвоночный столбъ не выказываетъ никакой гибкости. Никто изъ писателей не гнался за моими поощренiями, никто изъ нихъ не признавалъ меня меценатомъ. Тогда я обратился на музыку, и тутъ нашолъ обильную пищу для своей прихоти. Действительно, мои читатели, верьте моему слову - ни одна артистическая профессiя не угонится за литературой, относительно безукоризненности своихъ лучшихъ представителей. Я не унижаю музыкантовъ и концертистовъ, но далеко, куда далеко имъ до частной жизни писателей! Здесь, въ Петербурге, пять летъ назадъ, последнiй поставщикъ журнальной смеси, получающiй за свои труды пятьсотъ целковыхъ въ хорошiй годъ, велъ себя передо мною честно, гордо, вежливо, независимо, какъ темный товарищъ,-- но никакъ не поклонникъ, никакъ не клiентъ, никакъ не обожатель моихъ ста тысячъ дохода. То ли съ музыкой и музыкальными деятелями? особенно деятелями иноземными? О! какъ эти господа мне угождали, какъ глядели они мне въ глаза, какъ умиленно хвалили они мои сигары, какъ они острили для увеселенiя моей супруги, какъ они позорили другъ друга за глаза, думая темъ доставить мне удовольствiе. Мне курили лестью, меня печатно звали меценатомъ, мне посвятили симфонiю: "Открытiе золота съ Калифорнiи"; въ этой музыкальной пьесе теченiе реки Сакраменто выражалось гобоемъ, pizzicato скрипокъ передавало всю роскошь американской растительности. Всякiй прiезжiй виртуозъ съ перваго визита понималъ, что Иванъ Александровичъ ни аза не смыслитъ въ музыке, а между темъ быть въ Петербурге и не отдать салюта Ивану Александрычу казалось деломъ просто преступнымъ! И добро бы за мной ухаживали одни голяки, пролетарiи музыкальной области; о, нетъ: голякамъ и доступа ко мне не давали, на моихъ обедахъ сиживали и курили фимiамъ артисты-богачи, виртуозы, имеющiе своего дохода тысячъ до ста. Чтожь ихъ ко мне приковало? спроситъ неопытная читательница. Ихъ приковывалъ обычай, жажда похвалъ, да притомъ ненависть къ соперникамъ, да притомъ общiй недостатокъ музыкальныхъ нравовъ. Таковъ мусикiйскiй человекъ во всей Европе, таковъ онъ и въ Петербурге, таковъ онъ и въ Италiи! Итакь, я все более утверждался въ моей роли мецената. Антонъ Борисычъ ужь начиналъ глядеть на меня косо; мои музыкальные вечера затмили собой вечера Антона Борисыча. На его вечерахъ пили жидкiй чай, на моихъ ужинали подъ сенью банановыхъ деревьевъ. Слава моя росла, мне стало мало знаменитостей известныхъ. Я понялъ, что мое одобренiе есть шагъ къ знаменитости. Мне захотелось самому создавать репутацiи, самому раздавать дипломы на музыкальную знаменитость.
И вотъ, наконецъ, представился по эгой части одинъ драгоценный случай. На безотрадныхъ великопостныхъ аффишахъ, между известiями о живыхъ картинахъ и скромномъ концерте слепого гитариста Прибжзитицкаго, появилось загадочное объявленiе на трехъ языкахъ; "Девица Вильгельмина Курцъ, изъ города Вурценшмерца, будетъ иметь честь дать вокальный и инструментальный концертъ, въ такой-то зале, въ такой-то улице". Следовала цена местамъ, самая умеренная, самая патрiархальная. "Откуда взялась девица Курцъ, и отчего она не была у меня съ визитомъ?" спросилъ я съ неудовольствiемъ. Скрипачъ Лупанделли, со мной завтракавшiй, презрительно засмеялся. "Какая нибудь искательница приключенiй!" заметилъ онъ въ полголоса. - "И что за цена билетамъ", насмешливо прибавилъ Моторыгинъ-дилеттантъ, въ то время удивлявшiй весь городъ (даже собственную жену) своимъ дендизмомъ и аристократизмомъ,-- "что за цена? такъ и видно, что госпожа Вильгельмина разсчитываетъ на булочниковъ!" - "C'est une femme de chambre musicale", сказалъ Симонъ Щелкоперовъ. - "Il en концертъ наверно окончится дракой", заключилъ Холмогоровъ Кигенъ, съ обычной своей резкостью. - "Конечно, я не поеду на концертъ Вильгельмины Курцъ", провозгласилъ Иванъ Александровичъ, пуская изо рта тонкую струю благовоннаго дыма сигары.
Казалось, все было порешено, и девице Впльгельмине Курцъ грозила полнейшая неудача. Но тутъ возвысила свой голосъ моя супруга Татьяна Владимiровна, добрый мой генiй, много разъ спасавшiй меня отъ порывовъ тщеславiя и хлыщеватости. - "Нетъ, сказала Таня, я поеду въ концертъ и возьму одна десять билетовъ. Я не люблю артистовъ, делающихъ визиты и заезжающихъ на поклонъ къ дилетантамъ. Для меня талантъ и благородная гордость - вещи неразлучныя, Можетъ быть девица Курцъ не имеетъ никакихъ достоинствъ, но и ея претензiи не велики. Иванъ Александровичъ, ты сегодня же пойдешь къ новой концертнетке и возьмешь у ней десять билетовъ для меня... а для себя сколько заблагоразсудишь!"
Я поцаловалъ руку у жены, скрипачъ Лунанделли поморщился. Евгенъ Холмогоровъ шепнуль Моторыгину: - "вотъ женщина дурного тона!". Черезъ полчаса и уже ехалъ по адресу, сообщенному афишей, въ одну изъ небогатыхъ петербургскихъ гостинницъ. По крутой, узенькой лестнице взобрался я въ четвертый этажъ и позвонилъ у маленкой двери, на которой красовался клочекъ афиши съ выписаннымъ именемъ девицы Курцъ, изъ Вурценшмерца. Никто не ответилъ на мой звонокъ; я толкнулъ дверь - оказалось, что дверь была не заперта. Я вошолъ въ переднюю, кашлянулъ и сбросилъ шубу; все оставалось по старому. Наконецъ я пробрался въ единственную комнату, составлявшую все помещенiе, пробрался туда - и увиделъ... Боги Олимпа! что я увиделъ?...
Изъ всехъ Вильгельминъ, проживающихъ на свете, включая въ то число одну Вильгельмину, которую я еще дитятей полюбилъ въ некоемъ немецкомъ городке, то была самая прелестная Вильгельмина. Я не поклонникъ германской красоты, но красота девицы, о которой идетъ речь, не была красотой чисто германской. На немецкомъ фоне красовался цветокъ французскiй, русскiй, какой хотите, только не немецкiй. Девушка была белокура, но глаза у нея были темные, бархатные, лукавые и вместе съ темъ добрые. Цветъ лица ся напоминалъ перломутръ или белое вечернее облачко, слегка озаренное лучемъ салящагося солнца. При входе моемъ девица вся вспыхнула и сказала что-то по-немецки. Я, конечно, не понялъ ни одного слова, потому-что къ немецкому языку не имею никакихъ способностей. Попробовалъ я было завести речь по-французски и по-итальянски, но молодая особа ответила самымъ сладкозвучнымъ нейнъ, и даже при этомъ сделала реверансъ. Однако концертные билеты лежали на столе - я отобралъ двадцать штукъ и отдалъ деньги, прибавивъ - "Варгафтихъ - гроссе фергнюгенъ - гутъ музикъ - шёне фрау! Тантала! О, какъ бы я желалъ быть жидкомъ-Вурстманомъ въ эти минуты!
то ли еще было прежде, драгоценная читательница! Глядеть на девицу Вильгельмину мне было весело,-- заговорить съ ней мне такъ и хотелось. О, какъ проклиналъ я свою леность въ юности, и добраго моего учителя Штерна, не смевшаго меня высечь на пренебреженiе къ его науке, и шутки товарищей, и собственную глупость! Наконецъ я кое-какъ собралъ все мои сведенiя по германской части и сказалъ такую речь, вручая мою визитную карточку хозяйке.
Ихъ бинъ ейнъ музикъ-шрифштеллеръ. Гуте манъ. Хабе ейне гуте фрау. Беканнштафтъ митъ фрейлейнъ Курцъ - яволь! Шпиленъ геворденъ верденъ - шпрехенъ - Затемъ мы пожали другъ другу руки и простились, улыбаясь усердно. Кажется, впрочемъ, что девица поняла меня ровно на только же, на сколько и и ее понялъ. По крайней мере до самаго концертнаго дня мне не удалось даже увидеть кончика ножки девицы Вильгельмины Курцъ, изъ города Вурценшмерца.
Однако, несмотря на это обстоятельство, я почелъ долгомъ сделать всевозможное дли доставленiя успеховъ виртуозке, меня пленившей. Едучи домой изъ гостинницы, я уже составилъ планъ действiй по этой части. Въ редакцiю музыкальнаго изданiя "Валторна северной Пальмиры" послалъ я бiографiю артистики, изъ которой можно было усмотреть только одно,-- что девице Курцъ не более двадцати летъ отъ роду и что лицомъ она прелестнее греческаго Купидона. До сихъ поръ я не могу сообразить безъ удивленiя,-- откуда могъ я взять матерiалы для сказанной бiографiи! Городъ Вурценшмерцъ, котораго я никогда не виделъ, описанъ былъ мною какъ светлый, мирный, цветущiй, поэтическiй оазисъ, населенный белокурыми красавицами. Россини, услыхавъ пенiе девицы Курцъ (такъ разсказывалось въ бiографiи), горько зарыдалъ и вскрикнулъ на весь падуанскiй театръ: - "Для чего я емъ столько макаронъ, отчего я не способенъ написать оперы, которая была бы достойна этой прелестной девушки!" Анекдотъ этотъ я самъ сочинилъ на досуге, у себя дома, признаюсь въ томъ не безъ стыдливаго румянца. Однимъ словомъ, я накаталъ страницъ восемь мелкой печати. Статья моя пошла по городу. Антонъ Борисычъ поспешилъ запастись билетами на концертъ, Сергiй Юрьевичъ, Тирсисъ изъ Тирсисовъ, самъ заезжалъ ко мне разъ шесть, умоляя познакомить его съ германской красавицей. Что до мелкихъ дилетантовъ, то они просто потеряли разсудокъ. И что удивительно, и что можетъ случаться лишь въ одномъ Петрограде - статья моя породила целые ряды статей, беседъ, анекдотовъ одинаковаго съ ней содержанiя. Правду изрекъ маленькiй князь Борисъ: - "Сегодня, на Невскомъ, я буду сморкаться въ дырявый платокъ, а завтра въ городе человекъ десять заведутъ у себя дырявые фуляры!" Нетъ безумiя, которое бы не породило подражанiй, и подражанiй наибезкорыстнейшихъ! Руководясь моей статьей о Вильгельмине Курцъ, Феофилъ Моторыгинъ, на вечере у Мурзаменасовыхъ, целые два часа разсказывалъ исторiю своего заграничнаго знакомства съ милой певицей. Разсказъ этотъ, какъ открыто однимъ библiографомъ, былъ целикомъ выхваченъ не изъ действительности, но изъ разсказа Жюла Сандо о благотворительномъ концерте г-жи Малибранъ. Веретенниковъ, по собственному признанiю, спасъ девицу Курцъ отъ бандитовъ, въ скалахъ абруццкихъ; но Веретенникову все прощается,-- Веретенниковъ пускаетъ въ ходъ и не такiя сочиненiя! Темъ не менее, въ какiе-нибудь три дня, вся столица начала толковать о Вильгельмине Курцъ, певице, пьянистке и несказанной красавице. Есть въ Петербурге юноши одной весьма странной породы; эти юноши безъ вниманiя пройдутъ мимо самой Афродиты, если она будетъ въ замужстве за скромнымъ столоначальникомъ; но сердце свое они всегда готовы отдать женщине, выходящей на сценическiя подмостки, хотя бы женщина эта играла фурiй или пела безобразнылъ басомъ. Дли юношей сказаннаго разряда Вильгельмина Курцъ казалась находкой. Пятеро изъ нихъ влюбились въ никогда невиданную ими певицу изъ-за одной ея блистательной репутацiи. "Курцъ! Курцъ! прелестная Курцъ!" слышалось на вечерахъ элегантнаго круга. - "Курцъ! Курцъ! имеете вы билеты на концертъ Курцъ?" раздавалось въ живыхъ картинахъ. - "Курцъ! Курцъ! Курцъ!" разносилось по солнечной стороне Невскаго Проспекта. Прелестная Вильгельмина, скрываясь въ скромномъ нумере гостинницы, не выходя ни разу передъ публику, наносила огромный ущербъ всемъ действующимъ и ожидаемымъ виртуозамъ. - "Надеюсь, вы посетите мой вечерокъ", спрашивалъ маленькiй жидъ Вурстманъ, разумеется по французски. - "Тысяча извиненiй - отвечали Вуртсману - завтра первый концертъ девицы Вильгельмины!" - "Берите-ка - обращался къ споимъ друзьямъ Кривоносовъ - берите ка билеты на симфонiю Мамаево Побоище!" - "Какое тутъ побоище!" отвечали Кривоносову дилетанту: или вы не знаете, что теперь девица Курцъ - единственная звезда всего сезона!"
Мне самому стало почти страшно, когда я измерилъ мысленнымъ окомъ всю важность делъ мной наделанныхъ! "Конечно - думалъ я - розовая Вильгельмина мила какъ персикъ, но что произойдетъ, если изъ ея маленькаго пунцоваго ротика начнутъ вылетать фальшивые тоны и козловатыя фiоритуры? Ведь по правде сказать, ни я, ни Моторыгинъ, ни Таня, ни Копернаумовь-поэтъ, никто изъ насъ не имеетъ даже поверхностнаго понятiя о дарованiяхъ молодой виртуозки! Антонъ Борисычъ, по его словамъ, слыхалъ Вильгельмину въ Милане; но этотъ раздушенный старецъ способенъ разсказать о томъ, какъ Орфей игралъ на театре "делла-Скала" для увеселенiя графа Антона Борисыча! А впрочемъ,-- заключилъ я мои разсужденiя,-- дурныхъ последствiй тутъ быть не можетъ. Хорошенькая девочка поможетъ петь худо - чириканье всякой милой птички имеетъ свою прiятность. Ничего, будемъ хлопать, и докажемъ музыкальной Европе, что темные глазки и волоса пепельнаго цвета стоятъ всехъ сольфеджiевъ или сморцандо.
И вотъ наступилъ вечеръ, съ такимъ нетерпенiемъ ожидаемый всею столицею. По причине огромнаго числа взятыхъ билетовъ потребовалось переменить место концерта и занять залу Дворянскаго Собранiя. Боги! сколько тутъ съехалось всякаго народа - сколько появилось горностаевыхъ мантилiй, кружевныхъ воротниковъ, фальшивыхъ косъ и разныхъ другихъ прiятностей! Львы прибыли въ белыхъ галстухахъ; у добраго Копернаумова, отъ волненiя и ожиданiя, носъ сiялъ какъ фiолетовая звездочка, вылетающая изъ римскихъ свечъ. Однимъ словомъ, все дышало изяществомъ и высокимъ тономъ. Передъ началомъ увеселенiя, ливрейный лакей пробрался между креселъ и вручилъ мне записочку на гласированной бумаге. Я развернулъ записку и сердце мое забилось. Девица Вильгельмина Курцъ благодарила меня за содействiе ея концерту, и звала Иванъ Александровича къ себе, после представленiя. на чашку чаю. Записочка была написана по французски - это обстоятельство меня несколько удивило. И вдругъ, на подмосткахъ, передъ глазами массы зрителей, сверкнуло белое платьице! Ни одинъ юноша не чувствовалъ себя хладнокровнымъ въ эту минуту. Еще не принимаясь за лорнеты, тысячи дилетантовъ разразились громовыми рукоплесканiями. Девица Вильгельмина опустила голову и прижала руки къ сердцу. До десяти букетовъ полетело на эстраду. Концертистка умиленно присела, приподняла голову, а я, пользуясь мгновенiемъ, схватился за свою зрительную трубку и вперилъ взоры - туда-туда-туда, где она стояла!
передъ нами тучная персона летъ сорока девяти, низенькая, рыжая, съ тремя подбородками, съ красными ручищами, похожими на клещи омара. Во рту у ней виднелся одинъ только зубъ, величины изумительной, а носъ госпожи Курцъ имелъ нечто сродное съ турецкими огурцами фантастической формы. Она сделала еще одинъ книксъ, села за рояль и начала петъ какую-то каватину, сама себе акомпанируя. Каватина была, какъ все каватины мiра, съ возгласами, полосканьемъ рта; тутъ имелись и mie sospiri, и radittore, innorir per té. - "Такъ вотъ твоя красавица!" шепнула мне Таня, усиливаясь удержать веселый свой смехъ. - ъ Помилуй, дружище", говорилъ въ другое ухо Копернаумовъ: "да эта немочка, тобой воспетая, просто рожеръ, самаго пагубнаго свойства!" Вся публика волновалась и отовсюду неслись замечанiя, чуть ли не того же самаго разряда. За каватиной последовала бравурная арiя, за бравурной арiей какое-то фортепьянное каприччiо. Дилетанты хлопали, и, должно быть, въ самомъ деле девица Курцъ играла не худо,-- но мне уже было не до ея игры, не до ея пенiя. Совесть меня мучила. я понималъ съ благородной ясностью, что взялся не за свое дело, что моя статья въ "Валторне" недобросовестна, что всякiй посетитель концерта можетъ засмеяться въ лицо Ивану Александрычу, сказать мне: - "Ты никогда не видалъ Вильгельмины Курцъ, какъ же ты смелъ говорить о ней съ читателемъ?" О, тутъ я понялъ, какъ необходима рыцарская честность во всехъ делахъ жизни,-- и далъ себе слово на будущее время быть правдивымъ, правдивымъ до причудливости, до болезненности даже. Я ушолъ изъ залы въ боковыя комнаты, вверивши жену Копернаумову и Сергiю Юрьичу. Все было тихо въ этихъ залахъ. Изредка проходило по нимъ несколько группъ изъ числа посетителей, недожидающихъ конца концерта. - "Ну ужь певица!" говорила одна дама. - "Ай-да красавица германская!" выразился Халдеевъ. и не заметивъ меня, прошолъ мимо. "И не стыдно такъ надувать публику?" сказали какiе-то молодые люди. - Богъ съ ней! бедняжка по крайней мере собрала несколько денегъ" - заключила одна хорошенькая дама. На ея слова я послалъ ей теплейшее мое приветствiе.
Разъезда я не дождался, конечно. Воображаю какiя тутъ сыпались приветствiя и на меня, и на "Северную Валторну", и на Моторыгина и на всехъ поклонниковъ красоты девицы Вильгельмины фонъ-Курцъ. Не зная что делать до 11 часовъ (а мне все-тлки хотелось побывать у певицы), я забрался къ Буйновидову и сообщилъ ему всю исторiю. Глубокомысленный пустынникъ покачалъ головою и сказалъ мне такое умное слово: - "Лучше ты, Иванъ, пей полынную водку до безчувствiя, чемъ печатать небылицы и представляться дилетантомъ!"
Въ половине двенадцатаго я былъ уже въ скромной, хорошо известной читателю гостиннице. Во что бы то ни стало, мне хотелось узнать хотя что-нибудь про молодую хорошенькую немочку, повергнувшую меня въ такую пучину музыкальной недобросовестности. Я пошолъ по крутой лестнице, къ памятной для меня двери; дверь была непритворена. Я самъ снялъ шубу, повесилъ ее на гвоздикъ и вступилъ въ главное помещенiе, где меня встретила виртуозка Курцъ, еще какая-то старая немка и музыкальный учитель Шёнталь, человекъ кроткiй и безвредный.
видала и то и другое. Вы сделали истинно-доброе дело, потому-что я женщина небогатая. Трудами моими поддерживается многочисленное честное семейство въ Швабiи. Оно вамъ пришлетъ душевную дань признательности. Но позвольте спросить - тутъ виртуозка улыбнулась, и единственный зубъ, находившiйся у ней во рту, появился во всей своей огромности - позвольте спросить, по какой причине вамъ захотелось представить меня, пожилую женщину, какою-то хорошенькою и очень-молодою виртуозкой?
Девица Курцъ говорила такъ скромно и ласково, что и счелъ долгомъ отплатить ей полною откровенностью. Я разсказалъ ей все - и мое первое посещенiе гостнницы, и разговоръ съ молодой немочкой - и заключилъ свою речь разспросомъ о таинственной красавице.
- А вотъ вы ее сейчасъ увидите, ответила певица и закричала громкимъ голосомъ: Ида, мейнъ киндъ, что же ты не подаешь намъ чаю?
И въ комнату вошла, съ подносомъ въ рукахъ, въ серенькомъ ситцевомъ платьице, прелестная белокурая девочка, о которой я думалъ столько дней и столько ночей.
- Это моя горничная, сказала намъ девица Вильгельмина Курцъ: - очень добрая девочка; я ее наняла въ Саксонiи.
önen Mädchen wachsen, улыбаясь проговорилъ учитель Шёнталъ.
Ида зарумянилась отъ этихъ словъ, поднесла мне стаканъ съ чаемъ, сама улыбнулась и зарумянилась еще более.