IV.
Музыкальный фельетонъ No 1-й: о разныхъ концертистахъ и о пьянисте Шнапсiусе, съ изображенiемъ ярости Буйновидова и прочихъ целебныхъ для сердца предметовъ.
Я очень люблю музыку и вместе съ темъ ненавижу музыку. Нетъ ничего восхитительнее хорошей музыки и ничего отвратительнее музыки, даже хорошей. Я вижу ужь, "изъ моего чуднаго далека", какъ читательница съ краснымъ носомъ ночками на носу, сидящая за симфонiей in-Fa, собирается ударить меня сверткомъ нотъ по голове. И вижу, какъ престарелый дилетантъ Бривоносовъ, недавно говорившiй о пiанистахъ по поводу статуи Озириса, приготовляется пустить въ меня подсвечникомъ. Остановитесь, достойные жрецы аполлоновой лиры, чтители певицы Кацценъ-Яммерь и пiаниста Троммельпфеффера, остановитесь и сперва дайте мне досказать мою речь. "Бей, но слушай", говорилъ Аристидъ Фемистоклу, или Фемистоклъ Аристиду, или Алкивiадъ Сократу, или Сократъ Аристофану. Выслушайте же вы и меня, не кидая мне въ голову подсвечника. Я люблю музыку въ опере, если въ зале не жарко, я готовъ рыдать, когда раздается въ моихъ ушахъ милый итальянскiй мотивъ посреди тишины ночной, окрестности, залитой серебрянымъ светомъ месяца, въ виду фонтановъ и павильоновъ, между розъ, пирамидальныхъ тополей и статуй белаго мрамора. Я съ ума схожу отъ музыки, если слышу ее въ часъ сумерекъ, когда деревья шелестятъ и громовая туча близится по небосклону, и когда упоительные, сердцу милые звуки дробятся и бурей несутся по заламъ стариннаго барскаго дома, съ древней мебелью, древними обоями и древними овальными портретами прелестныхъ женщинъ въ пудре. Сердце мое прыгаетъ въ груди, когда я слышу милую музыку въ тихiй и веселый зимнiй вечеръ, въ кругу истинныхъ друзей и милыхъ мне особъ дамскаго пола, въ прелестныхъ, теплыхъ, маленькихъ комнатахъ, где нетъ такого резонанса, какъ въ древнемъ палаццо, о коемъ сейчасъ говорилось, но где такъ хорошо живется, и болтается, и слушается, где не мешаютъ мне подпевать козлинымъ голосомъ, и кричать и спорить о музыке, и произносить неслыханные музыкальные парадоксы. Все это люблю я, но не люблю я концертовъ, не люблю я концертной музыки! Убивайте меня, предайте меня поруганiю, но я не изменю своихъ словъ. Меня морозъ охватываетъ до мозга костей, когда въ обществе слышу я такiя речи: Шарлотта Кацценъ-Яммеръ прибыла къ намъ въ гости, первый пiанистъ американскаго города Сан-Яго ди Компостелло, герръ Юденскопфъ, намеренъ дать намъ несколько концертовъ! Что со мной делается во время такихъ изреченiй, я и выразить не въ состоянiи. Мне кажется, что на улицахъ пахнетъ капустой, что Нева принимается грязно таять, что флюсы начинаютъ бросаться на петербургскихъ прохожихъ, что въ моей передней лежитъ пятьдесятъ билетовъ на концертъ и что я самъ еду слушать господина фон-Юденскопфа. Зала полна народомъ самаго кислаго вида, жолтыми девицами, у которыхъ на лице написанъ Мендельсонъ и Тальбергъ, богатыми дилетантами въ паричкахъ, свернувшихся на сторону, бедными жрецами музыки въ рыжихъ бакенбардахъ и наконецъ огромной массою индефферентистовъ-страдальцевъ, мне подобныхъ, которые уныло смотрятъ по сторонамъ и говорятъ другъ другу: вотъ и Иванъ Александрычъ пришолъ - для какой потребы шатается онъ но концертамъ? Мой взглядъ говоритъ имъ то же самое, мы садимся съ безотраднымъ видомъ. Намъ очень дурно сидеть, на стульяхъ что-то скользко, дамы, проходя мимо, наступаютъ намъ на ноги и все ждутъ чего-то, повеся носы. Хотя бы занавесъ съ хорошимъ ландшафтомъ виселъ передъ глазами! Нетъ занавеса и не будетъ ни декорацiй, ни костюмовъ, на подмосткахъ все холодно и кисло, только скрипки что-то чирикаютъ отъ нечего делать и гобой иногда выведетъ половину смешной ноты, а затемъ робко умолкнетъ.
Вотъ выходитъ и господинъ Юденскопфъ. Право, могъ бы онъ хотя надеть трико съ золотыми блестками или по-крайней-мере шляпу съ разноцветными перьями. Если бы онъ себе наклеилъ приставной носъ, я бы отъ души сказалъ ему спасибо. Глазу не ни чемъ остановиться, скука меня давить. Начинается игра, изредка прерываемая аплодиссментами въ техъ местахъ, где артистъ разсыпается мелкой дробью или пробегаетъ по клавишамъ слева на право, отчего выходитъ нечто подобное глухому громовому удару. Игра продолжается. Звуки ройяли нескладно дробятся по зале, устроенной для громкихъ звуковъ, мизерно дребезжатъ они, не сливаясь между собой, не переходя въ пенiе, теснясь, болтаясь и коверкаясь въ какомъ-то холодномъ неистовстве. Нужно быть великимъ рыцаремъ, чтобъ поскакать въ бой на слабой лошади и заставить ее топтать враговъ, и подыматься на дыбы и стрелой устремляться на непрiятельскую фалангу. Нужно быть Листомъ и чуть ли не однимъ Листомъ на свете для того, чтобъ осмелиться играть на безсмысленно-слабыхъ клавикордахъ посреди просторной залы, наполненной народомъ! Юденскопфъ лезетъ изъ кожи, наводя на меня одно унынiе: и боецъ, и его бранный конь достойны одинъ другого. Вотъ кончилась игра и начались хвалебныя воздаянiя, холодно-шумныя, какъ и она сама. Старецъ съ краснымъ носомъ, очевидно питомецъ Бахуса и музъ, начинаетъ кричать на всю залу: "Я слышалъ Бенджамини, Жидовини, Поранни, все трое ничто передъ Юденскопфомъ!" Другой старецъ, повидимому более умеренный, спешитъ заметить, что какъ ни великъ талантъ новаго пьяниста, онъ все-таки слабее таланта пьянистовъ Пиницкаго, Крибаницкаго и Прибизитскаго. Кривоносовъ глядитъ на обоихъ съ злобнымъ презренiемъ и глаза его сверкаютъ какъ у ящерицы; онъ чемъ-то недоволенъ и обиженъ, а чемъ - чортъ его знаетъ, можетъ быть темъ, зачемъ Юденскопфъ играетъ на фортепьяно, а не на валторне. Лорнируя дамъ, стоятъ впереди всехъ наши несравненные львы и позлащенное юношество - Холмогоровъ, Моторыгинь, Александръ Ивановичъ, Гриша Вздержкинъ, маленькiй князь Борисъ; имъ ужасно хочется уйти, потому-что ни одинъ изъ нихъ аза не смыслитъ въ музыке, но совестно уйти - прахъ его знаетъ, можетъ быть Юденскопфъ войдетъ въ моду!
Картина не очень привлекательная, но хорошо знакомая тебе, мой неоцененный читатель. Позволь же мне бросить эту картину, и оставивши Юденскопфа въ покое, перейти къ его собрату, более привлекательному, и въ настоящую минуту более знаменитому. C'est nommer Шнапсiусъ, сказалъ бы Феофилъ Моторыгинъ, великiй знатокъ французскаго языка. Действительно, дело идетъ о господине Шнапсiусе, о замечательномъ музыкальномъ приключенiи, прошлую весну случившемся съ даровитымъ Шнапсiусомъ.
даже спросить его сладкимъ голосомъ: "Cher Шнапсiусъ, когда же ты подаришь Европу своею симфонiею "Александръ, убивающiй Клита"? Симфонiя эта пишется ужь годъ и месяцевъ восемь, съ той моры, какъ самъ Шнапсiусъ, покровительствуемый благородными иноземцами: виконтомъ де-ла-Пюпиньеромъ и остроумнымъ прихлебателсмъ Вурстманомь, совершилъ свое победоносное вступленiе въ северную Пальмиру! Откуда прiехалъ этотъ блистательный жрецъ аполлоновой лиры, учившiйся музыке у всехъ артистовъ, начиная съ Паганини и кончая Листомъ - остается скрытымъ во мраке неизвестности. Граждане города Саксен-Мейненген-Гильдбургаузена, какъ слышно, хорошо помнятъ Евреевъ Шнапсiусовъ, державшихъ въ ихъ городе лавку стараго платья; поможетъ быть это известiе придумано музыкантомъ Юденскопфомъ - известно, что пьянисты ненавидятъ другъ друга более, нежели напримеръ ихневмонъ ненавидитъ крокодила, Какъ бы то ни было, съ прiезда своего въ Петербургъ Шнапсiусъ повелъ дела свои блистательно! Онъ умелъ держать на носу соломенку, а на соломенке рюмку водки, онъ писалъ музыкальныя обозренiя Россiи и высылалъ ихъ въ иностранныя изданiя, онъ обладалъ великимъ аппетитомъ, говорилъ, что Дарья Савельевна есть вторая Рекамье, и что остроумiе Ривароля есть жалкiй прахъ, сравнительно съ остроумiемъ Сергiя Юрьевича! Когда его приводили въ салонъ, отделанный заново, онъ кричалъ, ударяя себя въ грудь: - "Это Версаль, это страница изъ Тысячи одной Ночи!" Когда Моторыгинъ читалъ ему свои сочиненiя, Шнапсiусъ ронялъ слезы, и задыхаясь отъ восторга, жалъ руку Моторыгину. Я самъ былъ произведенъ въ маркизы де-Бьевры, вследствiе одной моей преплохой остроты, сказанной на плохомъ французскомъ языке, а кажется, я человекъ маленькiй, и называть меня Бьевромъ не за что! Но такъ или иначе, Шнапсiуса полюбили все и онъ полюбилъ всехъ, за исключенiемъ, конечно, людей темныхъ и небогатыхъ. Даже о своихъ музыкальныхъ собратiяхъ онъ не говорилъ дурно - после этого, чего же бы еще могъ требовать отъ элегантнаго Шнапсiуса злейшiй его ценитель? Съ помощью щегольства, тихости, сладкой лести, Шнапсiусъ втерся повсюду, занималъ деньги повсюду, обедалъ повсюду, даже - стыжусь сказать, обедалъ у меня! Къ концу обеда онъ даже шепнулъ мне, что Таня ни дать ни взять - графиня Гвиччiоли, и что мой поваръ превосходитъ самого Галилея. Никакъ не могъ я понять этого последняго комплимента, и до сей поры не могу взять въ толкъ, что общаго имеется между Галилеемъ и моимъ Ефремомъ! Но впрочемъ, комплиментъ былъ сказанъ после бутылки столетняго венгерскаго. Для Шнапсiуса вынута была бутылка столетняго венгерскаго: подумай объ этомъ, читатель!
Одно казалось для меня (и для одного меня) не совсемъ чистымъ въ положенiи даровитаго иноземца. Проживая въ Россiи более года, нашъ блистательный пьянистъ никогда не игралъ ни на фортепьяно, ни на пьянино, ни хоть бы на трубе или на флейточке! Никто не слыхалъ его игры, никто не видалъ его за ройялемъ, никто не могъ составить себе точнаго понятiя о великихъ подвигахъ Шнапсiуса въ музыкальномъ деле. Надъ лучшими ройялями и фортепьяно онъ смеялся обиднымъ образомъ, говоря при томъ, что на дняхъ прибудетъ къ нему отъ Эрара великолепнейшiй инструментъ, на которомъ можно будетъ "сыграть две-три штучки." И странное дело, едва ли возможное где либо кроме Петербурга: все это не только не вредило Шнапсiусу, но даже скорее его возвышало въ общемъ мненiи! Носились темные слухи о томъ, что онъ играетъ лишь на однихъ раутахъ у Антона Борисовича, да какъ играетъ! Листъ передъ нимъ бездарный таперъ, не более. Когда я сталъ наводить справки, Антонъ Борисовичъ только покачалъ головой и промычалъ что-то глубокомысленное: ему льстила общая молва; но я спросилъ другихъ домашнихъ, и добился истины: Шнапсiусъ не игралъ ни разу. Потомъ въ городе стали говорить, что прiезжiй гигантъ услаждаетъ своей игрою только двухъ столичныхъ жителей - Ивана Ч--р--к--ж--ва и жену его, Таню, въ которую страстно влюбился. Я, какъ человекъ правдивый, не замедлилъ объяснить, что у меня въ доме Шнапсiуса даже не приглашали играть, и что Татьяна Владимiровна, если бы пожелала, то могла иметь чичисбеевъ более благообразныхъ, чемъ этотъ чужеземецъ, пригретый нашимъ великосветскимъ кругомъ. Оставался еще третiй слухъ - стали говорить, что Шнапсiусь, сыгравши две пьесы у Кривоносова, повергъ этого знатока дела въ бешеный восторгъ, кончившiйся истерикой и обморокомъ. Придя въ себя, Кривоносовъ будто бы зарыдалъ, и подавая великому музыканту бокалъ съ какой-то зеленой жидкостью, сказалъ ему такiя слова; - Шнапсiусъ, выпей этотъ ядъ - тебе нельзя жить на свете! Ты убилъ всехъ пьянистовъ, настоящихъ и будущихъ - музыки не существуетъ более, пока ты живешь и играешь! Прими же этотъ ядъ и спаси музыку!" Натурально, Шнапсiусъ бежалъ отъ такого страннаго амфитрiона и еще более утвердился въ намеренiи играть какъ нельзя реже! Вотъ какого рода исторiи иногда разсказываются въ чинномъ, положительномъ Петербурге, и мало того, что разсказываются, но прiобретаютъ веру! Какъ ни чудовищна исторiя о Кривоносове и зеленомъ яде, ей поверили многiе, а слава Шнапсiуса загорелась лучезарной звездою! Весь бо-мондъ пожелалъ слышать Шнапсiуса, ему предлагали двадцать залъ для концерта, ему пророчили успехъ колоссальный, его подчивали сигарами, которымъ и цены нетъ. Настоянiя насчетъ концерта росли, и вотъ наконецъ наступилъ день, о которомъ долго будемъ помнить и я, и мои прiятели...
Одинъ разъ, рано поутру, выходя на обычную мою прогулку, встречаю и кого же? Евгена Холмогорова, въ девятомъ часу пополуночи, на замученномъ извощике, въ Гороховой, у Каменнаго моста! "Евгенъ! закричалъ я ему, давно ли ты говорилъ, что людей, ездящихъ на извощике и проезжающихъ по Гороховой, надобно изгонять въ Ботани-Бей, или же закапывать въ землю живыми, какъ преступныхъ весталокъ?" - Оставь меня, отвечалъ нашъ жрецъ великосветскости, я сейчасъ отъ Шнапсiуса, разве ты не знаешь, что весь городъ будетъ на его концерте?" - "Да что ты понимаешь въ музыке, неразумная голова? возразилъ я; ты, я думаю, не отличишь "комаринской" отъ мендельсоновой увертюры "Гебриды?" Холмогоровъ взглянулъ на меня съ негодованiемъ. - Ну, сколько ты взялъ билетовъ, признавайся", продолжалъ я. - "Двадцать ровно, по десяти целковыхъ; надо признаться, что Шнапсiусъ беретъ за место не дешево". - "Зачемъ тебе двадцать?" - Графу Симону, князю Борису, барону Кунцу; я жалею, что не взялъ сорока билетовъ. А ты не поедешь?" - "И не думалъ ехать, ответилъ я". - "Всякаго, кто не стремится въ концертъ Шнапсiуса, сказалъ Холмогоровъ, надобно отвести въ зверинецъ Зама и бросить на растерзанiе хищнымъ зверямъ!" - "Знаю, знаю! перебилъ я, смотри только, не являться ко мне съ билетами, если ихъ не разберутъ твои элегантные прiятели!"
восемь билетовъ, въ кредитъ, а всякiй знаетъ, что такое кредитъ прiятелей нашего величаваго Евгена! На рукахъ у него осталась еще целая дюжина местъ, а сбыть ихъ на чистыя деньги не было возможности, хотя Симонъ Щелкоперовъ поминутно заезжалъ къ Евгену, прося билетовъ, а Моторыгинъ Феофилъ даже просилъ ихъ со слезами на глазахъ, деньги обещая занести после завтра. Должно быть, при денежномъ вопросе каждый левъ чувствуетъ свое сердце смягченнымъ и преисполняется снисходительностью. Хотя Евгенъ нашъ не скряга, но, должно быть, и ему не улыбалась мысль потерять двести целковыхъ ни за что ни про что, да еще потерять ихъ самымъ не эффектнымъ образомъ. Нельзя же одному сидеть на двенадцати креслахъ или на всехъ ихъ прибить надпись такого содержанiя: Сiи кресла куплены великосветскимь Евгеномъ Холмогоровымъ. Петербургскiй житель, взирай и дивись его блеску! Подумавъ обо всемъ этомъ, нашъ величавый покровитель прiезжихъ иноземцевъ решился прикатить къ Петербургскому Туристу, въ субботу, въ день его обедовъ. Конечно, онъ опоздалъ, конечно онъ поломался и сообщилъ, что обедаетъ въ три часа едва ли не въ первый разъ въ своей жизни; но все-таки селъ за столъ со всей компанiей и велъ себя обворожительно. И Халдеевъ, и Лызгачовъ, и самъ суровый Буйновидовъ, после стола, сказали мне шопотомъ: - "А ведь надо признаться, Евгенъ въ эти дни значительно поправился!" По наружности мои друзья строги и круты, а на самомъ-то деле они истинныя дети по кротости и доверчивости! Не успелъ я хорошенько полежать на диване, слушая общую беседу, какъ ужь дело Холмогорова кончилось къ его полному удовольствiю. Евгенъ приступилъ къ нему, какъ знатокъ сердца человеческаго, и первый билетъ предложилъ Буйновидову. Буйновидовъ въ концерте! Буйновидовъ, слушающiй элегантнаго Шнапсiуса! При одной этой идее, мы все воспылали духомъ. Киникъ нашъ колебался несколько минутъ, но склоненный общими убежденiями, взялъ билетъ, завернулъ его въ бумажку и спряталъ въ боковой карманъ сюртука. Концертъ назначенъ утромъ, до пяти часовъ; Буйновидовъ решался не спать после обеда! Тутъ ужь мы все взяли билеты - Пайковъ и Оленинскiй даже по два, для себя и своихъ прiятельницъ. Пачка ассигнацiй была вручена Евгену, имя Шнапсiуса въ этотъ вечеръ повторялось до пресыщенiя. Буйновидовъ, ни разу въ жизни не бывшiй ни въ одномъ концерте, самъ былъ заинтересованъ своей светскостью, только просилъ, чтобъ его посадили между мной и Халдеевымъ, толкая его въ бокъ всякiй разъ, когда его станетъ одолевать дремота, "Буйновидовъ будетъ слушать Шнапсiуса!" повторяли все, смеясь и ликуя. - "Поверьте, господа", попробовалъ сказать я: "поверьте моей опытности, поверьте предсказанiю Петербургскаго Туриста, Шнапсiусъ отвертится: онъ возметъ деньги, но играть не станетъ, ни на трубе, ни на флейточке."
- "" - пропелъ Холмогоровъ изъ "Роберта".
- "Шнапсiусъ будетъ играть", заключилъ нашъ киникъ Буйновидовъ: "онъ будетъ играть: человекъ, берущiй столько денегъ за билетъ, долженъ играть, и играть превосходно!"
Чемъ более знаю я Буйновидова и чемъ более думаю я о Буйновидове, темъ более убеждаюсь, что въ этомъ моемъ друге живетъ нечто гомерическое. Подобной правдивости, подобной забавно-дубоватой честности, подобной вражды къ обману, и со всемъ темъ подобной способности быть безпрерывно-надуваемымъ - не встречалъ я еще ни въ одномъ двуногомъ существе безъ перьевъ! Исторiя всехъ мистификацiй, злыхъ школьничествъ и безсовестныхъ обмановъ, какимъ подвергался Буйновидовъ, отъ друзей и недруговъ - составитъ целые толпы,-- ея отчасти коснулся мой другъ Шайтановъ въ своемъ романе, который выйдетъ будущей осенью {Необыкновенныя приключенiя, знакомства, радости, бедствiя и странствованiя друзей Ивана Ч--р--н--ж--ва. ®, въ 4-хъ толстыхъ томахъ. Къ осени, мой читатель, тебе предстоитъ большое наслажденiе!}. Кто не надувалъ Буйновидова, начиная отъ Веретенникова, продавшаго ему тысячи зловонныхъ сигаръ на весъ золота, до Мухоярова, должнаго ему баснословныя суммы? Постоянная борьба съ хитрецами, постоянные удары судьбы, постоянное наблюденiе за людскимъ зломъ - развили въ нашемъ кинике элементъ свирепства, не всегда безвреднаго для особъ, его надувавшихъ. Объ этомъ хорошо знаетъ Алексей Веретенниковъ, выкурившiй заразъ, и поневоле, сто сигаръ изъ числа проданныхъ имъ нашему пустыннику. Объ этомъ знаетъ плутоватый французъ Гомаръ, содравшiй съ Буйновидова сто-двадцать целковыхъ за плохой обедъ и поражонный суповою мискою по голове въ часъ расплаты. Объ этомъ знаетъ и пьянистъ Шнапсiусъ, который... но не зачемъ забегать впередъ, исторiя еще не кончена. Воротимся же къ Шнапсiусу и его историческому концерту.
Въ палаццо Антона Борисыча, где находилась зала, даромъ отданная нашему виртуозу, былъ осажденъ линiями каретъ, когда мы все, гурьбою, ввалились на место преступленiя. Все места были заняты цветомъ тонкой элегантности. Холмогоровъ поторопился сбывать свои билеты, не то, судя по азарту и многолюдству публики, онъ могъ бы перепродать ихъ, пожалуй, хотя съ лихвою. По настоянiямъ Евгена, я усиливался еще съ утра придать фешенебельный видъ нашей компанiи, и все мы глядели безукоризненными львами, прямо изъ Риджентъ-Стрита. На одномъ Брандахлыстове только были розовые панталоны съ лампасомъ изъ вышитыхъ незабудокъ, да еще Лызгачовъ, вместо круглой шляпы, держалъ подъ рукой что-то въ роде испанскаго сомбреро, сераго цвета, съ мягкими широкими полями. Буйновидовъ походилъ на мексиканскаго или перуанскаго льва: такъ онъ былъ свежъ, сановитъ и прекрасенъ; жаль только, что онъ не разстался съ своей скверной шубой и не отдалъ ея швейцару, и даже сказалъ швейцару въ ответъ на его предложенiе: "Я васъ всехъ знаю: ты шубу стибришь, а потомъ съ тобой и ведайся!" На друга моего сильно подействовалъ мой фельетонъ по-поводу моей старой шубы, и своя шуба, съ техъ поръ, стала ему еще милее. И онъ селъ на стулъ, завернулся въ своего бураго енота и сталъ глядеть вокругъ себя съ своей простодушной, светлой, величественной улыбкой. То былъ истинный олимпiецъ, даже слишкомъ милый для нашего столетiя. О, Буйновидовъ, я чувствую, что говорить о тебе возможно лишь со слезою умиленiя на реснице!
почему-то названное "фейерверкъ въ Мессине". - "Отчего фейерверкъ, и отчего непременно въ Мессине?" спросилъ Лызгачовъ, комкая свой сомбреро. Затемъ виконтъ де-ла Пюпиньеръ, весь раздушенный, такъ-что я своимъ носомъ, черезъ десять рядовъ, слышалъ bouquet de Nice, имъ издаваемый, импровизировалъ милые стихи въ честь петербургскихъ дамъ. Все хлопали и были довольны. Затемъ одна малоизвестная мне, но весьма элегантная любительница, сыграла фугу Себастiана Баха. Рукоплесканiямъ конца не было. - "Такъ вотъ что значитъ фуга, громко сказалъ мне Буйновидовъ, съ самымъ довольнымъ видомъ. Представь себе, Иванъ Александрычъ, какое я, какъ плохой знатокъ музыки, имелъ до сихъ поръ понятiе о фуге. Мне казалось, фуга вотъ что значитъ. Человекъ двенадцать, съ мрачными лицами, должны выйдти передъ публику, держа въ рукахъ по предлинной трубе, протрубить разъ пять, и удалиться съ зловещимъ видомъ. Не знаю отчего, но фуга всегда мне представлялась въ такомъ виде. Нетъ, надо чаще ездить въ концерты, эта барышня въ локонахъ прехорошенькая". Все мы отъ души смеялись тому, какъ Буйновидовъ понимаетъ фугу. А между темъ Шнапсiуса все не было, и по зале стали говорить шопотомъ, что съ великимъ концертистомъ на улице случилось что-то печальное.
выраженiяхъ (сильно отзывавшихся академическимъ языкомъ виконта де-ла Пюпиньера) онъ сообщилъ публике, что вчера ушибъ руку, вылетевъ изъ саней, а оттого и отлагаетъ свое рондо и свою ораторiю до другого раза. Затемъ Шнапсiусъ поклонился, и даже заслужилъ некоторыя изъявленiя сожаленiя. И публика, какъ говорится - ничего и пьянистъ Шнапсiусъ - ничего. И концертъ кончился не худо, и никто не былъ изумленъ поведенiемъ Шнапсiуса. Терпимость петербургскихъ жителей по части иностранныхъ пьянистовъ иногда бываетъ истинно безпримерна.
Одинъ только Буйновидовъ крякнулъ и спросилъ Холмогорова, знаетъ ли онъ, где находится квартира Шнапсiуса? "Въ Hôtel des Ecorcheurs, въ --ской улице", отвечалъ Холмогоровъ. - "Гмъ!" сказалъ Буйновидовъ, и глаза его сверкнули пламенемъ. Подсмотревши этотъ взглядъ, я затрепеталъ за Шнапсiуса.
Концертъ кончился, публика стала разъезжаться, человекъ пять очень молодыхъ людей сказали у подъезда: - "А ведь почтенный нашъ пьянистъ едва ли не плутъ!" Только ихъ смелой речи не поддержалъ никто; Шнапсiусъ, взлелеянный элегантнымъ кругомъ столицы, считался выше всехъ подозренiй. Привыкнувши къ сюрпризамъ подобнаго рода, я приказалъ подавать карету, пригласилъ съ собой Халдеева и хотелъ лететь во-свояси, когда передо мною, въ своей бурой шубе, появилась гневная фигура киника Буйновидова. Около нея помещались все остальные друзья, кроме Евгена Холмогорова.
- Едемъ, и сейчасъ же, сказалъ мне Буйновидовъ.
- Куда ехать?
- Зачемъ это?
- Онъ долженъ играть за мои деньги. И онъ будетъ играть, клянусь въ томъ сiяньемъ солнца!
Я попробовалъ было отговорить киника, но самъ испугался своей смелости. Въ лице Буйновидова будто предстала передъ меня "Правда житейская". Честный философъ не могъ перенести обмана, и онъ былъ истинно, глубоко, безукоризненно правъ. Я селъ въ экипажъ и безпрекословно последовалъ за всей компанiей.
Въ щегольской гостиннице des Ecorclieurs, где такъ искусно обдуваютъ всехъ прiезжихъ особъ обоего пола, отыскали мы нумеръ, занимаемый Шнапсiусомъ. Буйновидовъ, не говоря ни слова, позвонилъ и сталъ прислушиваться. Изъ нумера неслись веселыя восклицанiя. - "А!" могъ только сказать нашъ философъ.
"Это ты, Фрицъ?" - "Нетъ, это я, Буйновидовъ!" отвечалъ ему нашъ пустынникъ, сбрасывая шубу. За пустынникомъ вошли мы все, человекъ восемь. Въ нумере увидели мы накрытый столъ, остатки завтрака, две бутылки шампанскаго, маленькiй пiанино, страсбургскiй пирогъ на столе, а за столомъ виконта де-ла Пюпиньера, въ весьма веселомъ духе.
- А! это вы, блистательный Yvan, закричалъ этотъ замечательный мужъ: - и вы пришли поздравить моего друга Шнапсiуса съ великимъ успехомъ - ха! ха! ха! И несовсемъ трезвый французъ залился лукавымъ хохотомъ.
А между темъ Буйновидовъ успелъ ужь взять Шнапсiуса за руку, насильно привести его передъ пьянино, раскрыть инструментъ и несколько разъ повторить ему гневнымъ голосомъ:
- Играй, играй, обманщикъ; я не уйду отсюда, покуда ты мне не сыграешь за мои деньги!
- Aber das ist ein Scandal! кричалъ пьянистъ Шнапсiусъ.
Въ ответъ на восклицанiя, Буйновидовъ потеръ свои могучiя руки съ такимъ видомъ, что на сердце у всехъ присутствующихъ похолодело. Предчувствуя разные ужасы, я обратился сперва къ Шнапсiусу, потомъ къ де-ла ІІюпиньеру.
- Господа, сказалъ я имъ: - убеждаю васъ кончить все дело безъ шума. Мы не уедемъ отсюда, не услыхавъ музыки Шнапсiуса. Это должно льстить его музыкальной известности. Уступите нашимъ настоянiямъ, оно для васъ необходимо. Вспомните, что мы застали васъ обоихъ за пиромъ, что мы своими очами видимъ сломанную руку хозяина целой и невредимою. Уступите же намъ и мы ничего не разскажемъ объ этой исторiи.
- Да я не умею играть ни на какомъ инструменте! возгласилъ пьяннстъ, обуреваемый постоянной трусостью.
- Ну зато верно умеете танцевать, возразилъ Копернауновъ, начиная играть на пьянино известную песню.
- Messieurs, уступите лучше! такъ продолжалъ я роль примирителя: - съ той минуты, какъ Шнапсiусъ признался, что не играетъ ни на чемъ, его репутацiя въ рукахъ нашихъ!...
Черезъ полчаса мы все ужь ехали изъ отели, довольные и спокойные духомъ. Шнапсiусъ протанцовалъ намъ гавотъ, а Пюпиньеръ пелъ любимую свою песню "Combien j'ai douce souvenance".
- Теперь я доволенъ, и деньги мои не пропали, сказалъ Буйновидовъ, садясь обедать.