II.
Случай неимоверно-фатастическiй, но не менее того поучительный, или виденiя въ тоннеле Пассажа.
Онъ бываетъ въ тоннеле Пассажа! Ему грезятся виденiи посреди пассажнаго тоннеля! Иванъ Александровичъ, блестящiй Иванъ Александровичъ на эитхъ дняхъ посетилъ тоннель Пассажа! Вы ли это, петербургскiй туристъ? Что скажутъ о васъ юноши, никогда не садящiеся въ театре иначе, какъ въ первомъ ряду, ламы въ валансьенскихъ кружевахъ, получающiя мигрень отъ вида пестраго жилета, Евгенъ Холмогоровъ, величавый жрецъ светскости, котораго никто никогда не видалъ въ свете (потому что Невскiй Проспектъ и опера не составляютъ еще света)? Что васъ понесло въ тоннель Пассажа, где, посреди дымной атмосферы, горятъ уединенные огоньки, где продаются подовые пироги и квасъ, где можно купить за целковый целую библiотеку народныхъ брошюръ, и где компанiя подземныхъ любителей сражается въ кегли, сбросивъ, для легкости, верхнее платье? Что делали вы въ этомъ тоннеле, подъ нависшими его сводами, безспорно имеющими нечто редклифское? Можно пробежать по Пассажу для шутки, въ компанiи изящныхъ прiятелей, вставивъ стеклышко въ глазъ и убiйственно подшучивая надъ каждымъ скромнымъ прохожимъ,-- но что вы делали въ тоннеле, месте недоступномъ для людей хорошаго тона? Опомнитесь, Иванъ Александровичъ!-- герои, вамъ подобные, никогда не ходятъ въ тоннель Пассажа!
Нетъ, мои почтенные почитатели великосветскости, я васъ не слушался никогда и теперь не послушаюсь. Въ тоннеле Пассажа я бывалъ часто, елъ тамъ пироги, пилъ тамъ квасъ, покупалъ тамъ портреты великихъ современниковъ, и всегда выносилъ изъ него наблюденiя, и не перестану ходить въ тоннель Пассажа! Все ваши насмешки не сделаютъ меня щепетильнымъ туристомъ. Холмогоровъ можетъ точить языкъ, говоря, что въ тоннеле надо перепрыгивать черезъ трупы убитыхъ путешественниковъ - такой гиперболе никто не придастъ веры. Мухояровъ имеетъ полное право говорить, что изъ всякаго путешествiя въ тоннель я возвращаюсь съ синимъ пятномъ подъ глазомъ: отъ его словъ на моемъ лице не окажется фонаря. Точно, въ прiюте, такъ часто упоминаемомъ мною, нельзя встретить львовъ и дендическихъ острослововъ, но мне-то что до этого за дело? Стыдитесь, господа художники, литераторы и наблюдатели, стыдитесь вашей узкой, щепетильной чопорности! Отъ какихъ милордовъ вы произошли и почему сделались такими недотрогами? Вамъ ли избегать техъ местъ, где люди ходятъ безъ перчатокъ? Званiе артиста даетъ вамъ право бывать везде, и вы сами, вследствiе неразумнаго щегольства, отбрасываете отъ себя это драгоценное право! Мiръ передъ нами раскрывается весь, каждый уголокъ Петербурга можетъ поучать васъ и наводить на добрыя мысли, а вы, подобно овцамъ, толпитесь на солнечной стороне Невскаго Проспекта, отвращая лицо отъ жизни съ ея разнообразiемъ! Если уже не для художества, то для вашего собственнаго кармана полезно избирать разныя поприща наблюдательности, сходиться съ бедняками, обедать въ какомъ нибудь Пекине и вместо французскаго театра сходить иногда въ зверинецъ Зама! Но васъ не прошибешь этимъ аргументомъ; пока вы еще не промотались до чиста и имеете кредитъ у Шармера, кто заставитъ насъ пить квасъ вместо шампанскаго и водить прiязнь съ какимъ нибудь добродушнымъ странникомъ въ потертой венгерке! И доведетъ васъ однообразная ваша жизнь до беды, и изчезнете вы съ лица Петербурга и, можетъ быть, очутитесь черезъ много летъ, въ такъ презираемомъ вами тоннеле Пассажа, но очутитесь въ немъ не туристомъ, а виденiемъ для нашихъ потомковъ, однимъ изъ техъ виденiй, про которыя я теперь намеренъ беседовать съ читателемъ!
Едва мерцалъ потухающiй газъ, и копоть, и дымъ сигаръ, называемыхъ гаванскими (потому что большое число ихъ расходится въ Галерной Гавани) начинали щекотать глазъ и впиваться въ носъ запоздалымъ посетителямъ тоннеля. Продавцы книгъ и гравюръ убрали свой товаръ, пирожныя лавки пустели, въ кегляхъ кончилась игра и записные любители этого здороваго упражненiя, роспивъ последнюю бутылку пива, собирались уходить во свояси. Въ это время вошолъ я въ тоннель, одинъ, преданный художественнымъ думамъ. Мне какъ-то дышалось легко въ этотъ вечеръ, и я былъ расположенъ къ созерцательной жизни. Длинная перспектива слабо озаренныхъ сводовъ казалась мне какой-то старой, задымленной картиной или рисункомъ мрачнаго Пиранезе. Шаги проходящихъ торжественно отдавались посреди тишины, изредка прерываемой говоромъ, началомъ веселаго смеха, отрывкомъ песни или стукомъ небрежно пущеннаго кегельнаго шара. Я остановился передъ кеглями, думая наблюдать за игрою или познакомиться съ кемъ нибудь изъ корифеевъ увеселенiя. Но играющiе уже разошлись, какъ было сказано, и передъ пустой бутылкой пива сиделъ, склони голову, только одинъ корифей, лицо котораго было мне какъ будто знакомо, а сверхъ того обещало много, много по наблюдательной части. Три раза прошолся я по тоннелю и всякой разъ, равняясь съ кеглями, заставалъ интереснаго незнакомца въ одномъ и томъ же положенiи, за пустою бутылкою. Голова ето была склонена на грудь, руки сложены крестомъ, въ блуждающемъ взоре светилась какая-то горькая иронiя. Поглядевъ на кегельнаго игрока въ третiй разъ, я хотелъ подойти къ нему, но онъ всталъ и пошолъ въ противоположную сторону. Не имея силы противиться своей любознательности, я самъ повернулъ круто, повернулъ назадъ и последовалъ за странникомъ, изучая его ростъ, его фигуру, его одежду и всю наружность.
Онъ былъ высокъ ростомъ, строенъ, но осанка его имела въ себе нечто болезненное и онъ ступалъ нетвердымъ шагомъ. Одинъ разъ, при встрече съ какою-то женщиною, таинственный путникъ вдругъ выпрямился, закинулъ назадъ голову, повернулся вкось и я чуть не вскрикнулъ, такъ сделался онъ въ эту минуту похожъ на одного изъ львовъ, блиставшихъ въ Петербурге, летъ восемь тому назадъ,-- короче сказать, на всемъ намъ знакомаго въ то время Павла Ильича Бердышова! И подивился сходству и еще пристальнее сталъ вглядываться.
"Точно", думалъ я, бродя за незнакомцемъ посреди тлетворнаго полумрака, "это или самъ Бердышовъ или тень Бердышова или существо крайне похожее на Бердышова. Последнiя две ипотезы правдоподобнее. Бердышовъ въ тоннеле Пассажа, Бердышовъ за бутылкой пива возле кегель, Бердышовъ въ пальто съ разодраннымъ локтемъ - этого быть не можетъ! Блестящiй Дон-Жуанъ, даже любившiй, чтобъ его звали барономъ, человекъ, знакомый со всемъ высшимъ обществомъ, не наденетъ на голову фуражки, и еще какой фуражки - потертой, замасленной, съ околышемъ изъ галуна, бывшаго когда-то серебрянымъ! Подобной шапки и я даже не надену, при всей моей независимости отъ прихотей моды. Фуражку съ околышемъ изъ серебрянаго галуна виделъ я только въ "Сомнамбуле", въ рукахъ у Тамбурини; можетъ быть она тамъ и нужна, можетъ быть безъ нея не удалась бы арiя оi ravviso о luogghi атепi! я вижу львовъ стараго времени въ тоннеле Пассажа. Оно можетъ показаться обиднымъ для львовъ новаго времени. Пассажъ въ эти часы имеетъ въ себе нечто чернокнижное. Взглянемъ въ последнiй разъ на необыкновеннаго странника и уйдемъ изъ Пассажа!"
Едва успелъ я сказать самому себе эти слова, какъ случилось со мной нечто необыкновенное. Обнищавшiй странникъ, за которымъ следилъ я такъ тщательно, остановился у газоваго рожка, взглянулъ на меня, сбросилъ съ головы свою жалкую фуражку, провелъ рукою но своимъ редкимъ, непричесаннымъ волосамъ, сделалъ два шага, сталъ передъ моимъ лицомъ и произнесъ съ горькой усмешкой: - "Я знаю, о чемъ вы думаете, Иванъ Александровичъ Ч--р--н--к--въ! Не волнуйтесь по пустому, берегите свое изумленiе до другого раза. Я Павелъ Ильичъ Бердышовъ, бывшiй когда-то первымъ львомъ, первостатейнымъ денди, неутомимейшимъ Ловеласомъ города Петербурга!"
И онъ залился леденящимъ хохотомъ, кинулъ свою фуражку въ потолокъ, поймалъ ее очень ловко, наделъ на бекрень, сделалъ мне шутливый поклонъ... но въ это время я заметилъ въ его глазахъ слезы, страшныя слезы униженiя и въ конецъ забитой гордости!
Я не могъ найдтись, я не могъ превозмочь изумленiя, на устахъ моихъ не было готово ни одной фразы, годной для подобныхъ положенiй. - "Павелъ Ильичъ", могъ я сказать только: "вы здесь, вы, въ тоннеле Пассажа!"
- Да, сказалъ мне Бердышовъ глухимъ голосомъ. Я здесь, въ тоннеле Пассажа, я пилъ пиво, я выигралъ два четвертака въ кегли, и жизнь моя обезпечена до завтрашней ночи! Я васъ помню мальчикомъ, юношей, на вечерахъ у madame Кюнегондъ, вы были влюблены въ Эрмансъ, ея племянницу. Я иногда кивалъ вамъ головой, одинъ разъ я подалъ вамъ два пальца и вы подали мне одинъ, захохотавъ въ лицо. Вамъ тогда было двадцать летъ и весь Петербургъ удивился вашему поведенiю. Подать одинъ палецъ Бердышову, передъ которымъ цепенелъ весь Невскiй Проспектъ! Что жь, платите мне теперь за мои прежнiя дерзости! Я нищъ, я покрытъ обиднымъ презренiемъ, я сиделъ въ Долговомъ Отделенiи и лилъ кровавыя слезы, я разорилъ несколько честныхъ ремесленниковъ, не имея силы платить своихъ долговъ, я жилъ на хлебахъ у толстой Немки, и былъ выгнанъ отъ нея съ безчестiемъ, я ходилъ съ тамбуриномъ за шарманкой, я ношу фуражку съ галуномъ, купленную у какого-то гуляки-швейцара. Я скитаюсь въ Пассаже, я живу подъ землею, тоннель сделался моей родиной. И пусть бы въ этомъ заведенiи я былъ на правахъ сторожа, буфетчика, маркера, человека съ постояннымъ занятiемъ и постояннымъ доходомъ; но нетъ, я обратился въ прахъ! Кто приметъ меня, мота и лентяя, на жалованье; кто доверитъ грошъ человеку, прожившему сотни тысячъ и, что еще хуже, прожившему свое доброе имя, свою честь и свою гордость! Что жь вы не издеваетесь надо мною, что жь вы не платите мне смехомъ и обидой за мое былое чванство, за мои злыя речи о дорогихъ вамъ людяхъ, за мое хвастовство победами, за мои airs protecteurs, за мои полупоклоны, за мои насмешливые взгляды? Я безоруженъ передъ вами, платите мне зломъ за зло и нахальство! Но вы человекъ добрый и порядочный, я догадался объ этомъ, когда вы (имея двадцать летъ отъ роду) подали мне одинъ палецъ съ обиднымъ смехомъ. Отплатите мне теперь другимъ образомъ, съ пользою для молодыхъ людей и львовъ, настоящихъ и будущихъ. Зовите сюда ихъ - теперь часъ ужина и у Дюссо вы кое-кого найдете. Зовите всехъ сюда любоваться на падшаго денди Павла Бердышова, Бердышова, который одному Шармеру былъ долженъ семьдесятъ-две тысячи ассигнацiями! Зовите ихъ сюда, укажите на меня пальцемъ и скажите: "Вотъ что ожидаетъ васъ чрезъ несколько летъ! Наглядитесь на Бердышова, несчастнаго, нищаго, опозореннаго, наглядитесь на него и подумайте о вашей собственной жизни! Вотъ чемъ кончаетъ человекъ, которому улыбается мысль дивить собою Петербургъ и который имеетъ глупость приводить эту мысль въ исполненiе! Петербургъ забылъ про Бердышова, а онъ живетъ еще въ подземельи Петербурга и влачитъ свое презренное существованiе между бильярдной залой и кеглями! Идите, Иванъ Александровичъ, идите, отплатите мне за все - меня щадить нечего. Пусть примеръ мой спасетъ хотя одного неразумнаго юношу. Не бойтесь убить меня униженiемъ - униженiя не существуетъ для того, кто некогда роскошествовалъ на чужой счетъ, а потомъ ходилъ за шарманкой съ собаками и вертелъ бубенъ на пальце. Мстите мне, топчите меня, до меня дошли слухи о вашей ненависти къ львамъ и фатамъ. Падшiй левъ передъ вами, наносите ему последнiй ударъ. Помните, что я когда-то подалъ вамъ, вместо руки, одинъ указательный палецъ!
"Павелъ Ильичъ", сказалъ я, протянувъ руку несчастному страннику, "года проходятъ и изменяютъ людей. Нечего вспоминать старое. Нынче жребiй вамъ выпалъ, завтра выпадетъ другимъ. Сегодня вы тоскуете и нуждаетесь, черезъ годъ Моторыгинъ или Гриша Вздоржкинъ будутъ лежать на соломе. Прошлаго не воротишь, надо пользоваться настоящимъ. Дело идетъ къ полночи и желудокъ мой начинаетъ ворчать сердито. Поднимемся на верхъ и отужинаемъ вместе. Не думаю, чтобы въ Пассаже столъ отличался изяществомъ, но мы темъ не менее выпьемъ бутылку вина и вспомнимъ времена нашей молодости, кривую мадамъ Кюнегондъ, чорноглазую Эрмансъ, толстаго гастронома Харина (по последнимъ известiямъ онъ сидитъ въ остроге) и другихъ спутниковъ нашей прежней, более или менее блистательной юности."
Павелъ Ильичъ, ничего не отвечая, пожалъ мне обе руки, и, отвернувшись, отеръ слезу, навернувшуюся на его левомъ глазе.
Мы полнились въ галлерею Пассажа, где гаснулъ последнiй рожокъ газа и царствовало мертвое усыпленiе. На повороте въ ресторацiю у главнаго входа, Бердышовъ покраснелъ немного и сказалъ мне дрожащимъ голосомъ: - "Иванъ Александрычъ, я отлучусь на одну минуту. И не заставлю себя ждать... Извините меня...
- Что, что? весело сказалъ я,-- ужь не хотите ли вы церемониться и навострить лыжи? Нетъ, нетъ, старый другъ, я ценю сегодняшнiй вечеръ и не разстанусь съ вами.
Въ это время показался возле насъ какой-то испитой мущина въ грузинскомъ наряде, съ жолтыми откидными рукавами, и кинулъ тревожный взглядъ на моего спутника.
У меня есть деньги; после нашего ужина сегодня, я буду сытъ надолго. Пустите меня на минуту, я скажу ему дна слова и отдамъ мой сегодняшнiй выигрышъ. Вы слыхали про него, это Ванюша Староселовъ.
- Боже мой! еще виденiе, еще человекъ, котораго я считалъ погибшимъ и похороненнымъ! Ванюша Староселовъ, спортсменъ Петербурга, знатокъ лошадей, обладатель серой четверки, первой въ городе, поощритель Лежара и Гверры, герой, не знавшiй счета своимъ коляскамъ и кабрiолетамъ, бывшiй въ Англiи на скачкахъ, платившiй за одну собаку по тысяче рублей, обладатель коллекцiи лошадиныхъ портретовъ, первой въ Россiи! Отчего же онъ одетъ черкесомъ или грузиномъ? спросилъ я Бердышова.
- Когда денегъ нетъ, и китайцемъ оденешься, ответилъ мой спутникъ. Какой-то армянинъ сходно продалъ свое лишнее платье... не ходить же въ пальто, подбитомъ ветромъ! Здесь вы найдете не одного Староселова...
Черезъ минуту оба друга показались вблизи отъ меня, посреди тусклаго освещенiя галлереи. Староселовъ всегда отличался бойкостью характера; какъ спортсменъ, онъ привыкъ бывать на коне и подъ конемъ, а оттого онъ, по видимому, сносилъ свою долю спокойнее Павла Ильича. Онъ подошолъ ко мне съ радостнымъ крикомъ, огляделъ свой пестрый, замасленный восточный нарядъ и пожавъ мою руку, громко продекламировалъ стихи изъ одного очень известнаго и очень любимаго мной поэта:
И я обедалъ у Дюме,
И трюфли запивалъ шампанскимъ,
Не помышляя о тюрьме.
Я франтомъ лучшаго былъ тона,
И имя громкое барона
Когда-то съ гордостью носилъ.
И я когда-то билъ баклуши,
Вставлять умелъ лорнетку въ глазъ,
Ванюши
Отъ милыхъ дамъ слыхалъ не разъ!
Безпечно развалясь въ карете,
Катался по Большой Морской...
Заметенъ щегольской покрой,
Остатокъ роскоши былой!
И онъ дернулъ правой рукой за оконечность своего несчастнаго жилета, въ которомъ, никакъ не заметно было и следовъ щегольского покроя!
Но зачемъ останавливаться надъ изображенiемъ печальныхъ подробностей - разве человекъ перестаетъ быть человекомъ, надевши папаху вместо шляпы отъ Циммермана, или утрачиваетъ занимательность, вследствiе дыры на своемъ правомъ сапоге? Для меня, по крайней мере, ни Староселовъ, ни Бердышовъ не утратили своихъ прiятностей,-- мало того, оба явились отличными собеседниками. Чего не припомнили мы все трое, попивая лафитъ и поглощая телячьи котлеты съ картофелемъ, какое интересное revue retrospective произвели мы относительно старыхъ временъ и героевъ стараго времени! И какая грустно-забавная участь постигла большую часть стараго блестящаго круга, круга, когда-то гордо звавшагося кругомъ виверовъ, круга людей, замышлявшихъ дивить собой Петербургъ, поражавшаго презренiемъ и злоязычiемъ всякую особу, не такъ носившую воротнички или гулявшую въ глухомъ жилете! Куда девались эти грозные законодатели моды, эти женщины, считавшiя деньги за нечто въ роде щепокъ? Что сталось съ Пустыревымъ? Онъ лежитъ въ параличе, претерпевая грустную бедность и полное одиночество! Какъ кончилъ Сеничка? отецъ лишилъ его наследства, а дни его текутъ въ бильярдныхъ комнатахъ. Отчего нигде не видать Пурцгокера? тень его ходитъ ночью по отдаленнымъ улицамъ Петербурга, въ табачномъ фраке, фуфайке вместо жилета и камлотовой table d'hôte и кормитъ обедами за тридцать копеекъ серебромъ съ физiономiи, m-lle Blanche вышла за голландца и претерпеваетъ отъ него побои. Увы, увы, такъ кончается поприще людей, когда-то считавшихъ себя цветомъ великолепiя и изящества!
Въ такого рода разсужденiяхъ и воспоминанiяхъ провелъ я за столомъ несколько часовъ съ моими старыми знакомцами. По последнимъ известiямъ, участь обоихъ улучшилась - Бердышовъ поступилъ писцомъ въ контору маклера, а Староселову доставили должность берейтора где-то на конномъ заводе.