V.
Мое приключенiе съ двумя безпрiютными скитальцами города Петербурга.
Знаетъ ли мой высокопрозорливый и благороднейшiй читатель объ одномъ изъ весьма немалыхъ чудесъ города Петербурга, то-есть о томъ, что въ этомъ красивомъ и поглощающемъ деньги городе, не взирая на его комфортъ и кажущееся богатство, почти ежедневно въ зимнюю пору (и особенно около праздниковъ) - почти ежедневно, говорю я, появляются целые десятки, иногда сотни безпрiютныхъ страдальцевъ? Вижу, вижу, къ чему онъ клонитъ, нечестивецъ - на этомъ месте перебиваетъ мою речь чиновникъ Корыстолюбовъ - опять онъ намеревается слупить съ меня кое-что на прiюты или тамъ на призренiе разныхъ салопницъ, заслуживающихъ одного презренiя!
- Ну, меня-то не проведешь, какъ ни пой Лазаря, добавляетъ съ своей стороны огорченный землевладелецъ Тарарыкинъ.
- Съ меня-то ты не получишь ни обола, въ свою очередь (застегивая сюртукъ наглухо) произноситъ Волдыревъ, директоръ акцiонерной компанiи: - надоели мне эти мягкосердые попрошайки до злого горя. Сегодня на школу, завтра на нуждающихся учоныхъ, после завтра на пьяныхъ музыкантовъ... Нетъ, слуга покорный, проваливай себе лучше съ своими безпрiютными!
Такъ огорошили меня, на первыхъ же строкахъ статьи, трое изъ моихъ усерднейшихъ читателей. Да остановитесь же, ради самого Бога, мои противники филантропiи! Выслушайте въ чемъ дело, а уже затемъ устремляйте на меня громы вашего негодованiя! Бей, но только слушай, говорилъ Фемистоклъ Эврибiаду, а можетъ быть Сократъ Аристофану. За что же вы, безценные ценители моего таланта, поднимаете на меня гоненiе, не выслушавъ предварительно моей речи? Я вовсе не филантропъ. Я никогда не надоедалъ вамъ подписками на салопницъ, зная, что одни салопы вашихъ супругъ, поглощая гибель дорогой матерiи, васъ самихъ ввергаютъ въ безденежье. Если вашимъ дочкамъ просторно и прохладно въ ихъ непомерныхъ кринолинахъ, за-то вамъ жутко: вы сама стеснены кругомъ и едва духъ переводите. Все это я знаю хорошо. Я самъ съ яростью отвергаю все предлагаемые мне билеты на благотворительные спектакли. Воззванiя къ моему кошельку уже давно я встречаю злобнымъ, ядовитымъ и мефистофельскимъ смехомъ. Не дальше, какъ въ прошломъ сентябре, проживая на своей мызе --ской губернiи, я получаю отъ нашего станового пристава пакетъ офицiальнаго вида, и, развернувъ его, сталъ свирепее всякаго леопарда. Лызгачовъ, въ ту пору гостившiй у меня, поспешилъ выхватить бумагу изъ моихъ рукъ, и прочелъ ее громко. Въ бумаге сей, писанной циркулярно, уездный предводитель приглашалъ помещиковъ нашего околотка открыть свои денежные сундуки и принести жертвы въ пользу какой-то русской консерваторiи. И очень красно писалъ, разбойникъ, ужь такое бойкое перо у его письмоводителя! Музыка, дескать, составляетъ одно изъ благороднейшихъ искусствъ, даже какъ бы отраду жизни, а русскiй дворянинъ всегда идетъ впереди всехъ, и весь образованный мiръ признаетъ, какъ полезно иметь въ Петербурге разсадникъ артистовъ пенiя. Заговорилъ даже, хитрецъ, о нашемъ времени прогреса и благихъ начинанiй! Тутъ же находился и списокъ дворянамъ, графа для занесенiя суммъ изъ нашихъ сундуковъ и суммъ, пожертвованныхъ на консерваторiю. Пока я пыхтелъ и готовился разразиться гневомъ, Лызгачовъ пробежалъ денежную графу: въ ней стояли лишь два съ полтиной отъ помещицы Ерундищевой; все остальные мои соседи написали только: "читалъ", "читалъ", или "читалъ съ удовольствiемъ!" Это меня успокоило и увеселило. Я тутъ же далъ сотскому полтинникъ, и прогналъ его съ моей мавританской виллы.
Вотъ, дорогой мой читатель, какъ поступаю я, съ некоторыхъ поръ, по части вызововъ къ пожертвованiямъ въ пользу общую! Неужели же и после этого ты будешь способенъ подумать, что я намереваюсь содрать съ тебя что нибудь на безпрiютныхъ страдальцевъ? Успокойся, эти безпрiютные страдальцы, можетъ быть, богаче насъ съ тобою. Во всякомъ случае они нуждаются не въ подаянiи, даже не въ благотворительной подписке. Правда, они скитаются по стогнамъ столицы нашей, но скитаются не въ следствiе бедности. Имъ действительно нуженъ кровъ и прiютъ, но они готовы расплатиться за эти блага чистыми деньгами, безъ малейшаго скалдырничанья. А между темъ у нихъ нетъ ни прiюта, ни крова! Тутъ-то мы и договорились до сущности дела, коснулись истиннаго петербургскаго чуда - чуда непоследняго въ натекъ городе, обильномъ всякими чудесами. Разскажите-ка вы лондонцу, парижанину, берлинцу - да что: я привожу столичныхъ сибаритовъ!-- разскажите вы какому-нибудь обитателю темнаго города Безансона, что у насъ, въ Петербурге, съ толстымъ бумажникомъ въ кармане, можно целыя сутки и более остаться безъ крова; онъ засмеется вамъ въ лицо, и сочтетъ васъ, коли не севернымъ варваромъ, то ужь наверно севернымъ сквернымъ вралемъ преглупаго сорта. А между темъ оно вполне справедливо. Прiехавши въ городъ Безансонъ, даже въ какой-нибудь городокъ Вартбургъ, вы, черезъ десять минутъ после въезда въ городскiя ворота, видите себя подъ кровлей, въ чистой комнате, на свежей постели. Душа ваша наполнена сладкимъ сознанiемъ того, что, съ основанiя гостивицы, вами занятой, ни одна блоха въ ней не прыгала, подобно резвой антилопе, и что встретиться во время сна съ гнуснымъ клопомъ такъ же невозможно, какъ открыть семью плезiосауровъ около вашего дорожнаго чемодана. А въ Петербурге, нашей северной столице, такъ ли оно? дозвольте спросить васъ. Всегда ли утомленный путнике находитъ себе сносный прiютъ въ нашемъ, но видимому, столь щеголеватомъ городе? И кому изъ прiезжихъ людей не приходилось, вместо отдыха на свежей постели, съ проклятiями объезжать петербургскiя улицы, объезжать ихъ не для увеселенiя, объезжать ихъ не туристомъ, а изнеможеннымъ, взбешеннымъ, доведеннымъ до отчаянiя, въ полномъ смысле слова, безпрiютнымъ страдальцемъ?
У всякаго мыслителя есть своя спецiальность. Антропофаговъ дуетъ препламенныя статьи о томъ, какими путями даровать современной французской имперiи свободу и неслыханное благосостоянiе. О существованiи этихъ статей въ Париже и не подозреваютъ, но темъ не менее я чту политическiя дарованiя Антропофагова. Пайковъ цифрами доказываетъ, что выкупныя облигацiи должны покупаться съ огромной премiей, и я считаю Пайкова мудрымъ экономистомъ. Моя спецiальность несравненно проще. По званiю Петербургскаго Туриста, я держу себя вдалеке отъ глубокихъ умствованiй. Не скрываясь ни передъ кемъ, я сознаюсь, что для меня вопросъ о томъ - доведется ли мне когда-либо сидеть въ театре, не дыша отвратительнымъ, раскаленнымъ воздухомъ, кажется интереснее задачи о томъ, созрели мы, или не созрели. Если бъ какой-нибудь умный трактирщикъ изобрелъ средство кормить одинокихъ и небогатыхъ людей Петербурга обедомъ, чистымъ и дешовымъ, въ то же время я предпочелъ бы дружбу сего торговца дружбе перваго изъ политическихъ мудрецовъ нашей столицы. При такихъ прозаическихъ, копеечныхъ, будничныхъ стремленiяхъ, мудрено ли, что я не возлагаю никакихъ надеждъ на все проекты нашихъ земскихъ банковъ, но весьма интересуюсь темъ, подешевеютъ ли петербургскiя квартиры вследствiе того, что количество богатаго городского населенiя убавилось? Господинъ N. учреждаетъ новую газету, и я противъ нея ничего не имею, и не желаю ему зла, но сочувствiе мое къ ней крайне слабо. Предположимъ же теперь, что господинъ N., раздумавши издавать газету, вознамерился открыть гостиницу для прiезжающихъ - гостиницу прiятную, пристойную, съ вкуснымъ табльд'отомъ и чистыми постелями; я радостно приветствовалъ бы такое предпрiятiе, и сталъ бы въ ряды его ревностнейшихъ хвалителей. И въ томъ нетъ ничего удивительнаго. Даже самые финансисты, составляющiе проекты земскихъ банковъ, отлично знаютъ, что опрятный обедъ за недорогую цену можетъ состояться, если за эту мысль ухватится человекъ знающiй. Равнымъ образомъ ежедневныхъ газетъ, въ роде газеты господина N., всегда было и будетъ достаточно: между темъ, какъ въ томъ же городе Петербурге, со дня его основанiя и до сей поры, не существовало и не существуетъ даже одной благопристойной гостиницы для прiезжающихъ.
Весьма недавно еще, въ конце истекшаго декабря месяца, мне понадобилось встретить московскiй поездъ на станцiи Николаевской железной дороги. Кончивъ свое дело и увидавшись съ кемъ следуетъ, я поехалъ домой, и дорогою обогналъ извощичью карету, нагруженную чемоданами; въ карете сидели мужчина и женщина, съ лица какъ будто мне знакомые. Черезъ два часа я опять выехалъ изъ дома, и около Конюшенной снова встретилъ ту же карету, съ теми же чемоданами и теми же двумя странниками. Еще черезъ два часа довелось мне ехать по Большой Морской, и что же? Та же карета, съ темъ же грузомъ, снова у подъезда ***ской гостиницы; но должно быть нумеровъ не было, или помещенiе оказывалось подлымъ, ибо кавалеръ отчаянно ругался съ привратникомъ, а дама, совершенно изнурившись, дремала. День стоялъ страшно сырой и скверный, съ лошадей валилъ паръ: видно было, что между двумя нашими последними встречами, большая часть городскихъ улицъ обозревалась понапрасну. Мне некогда было остановиться: я торопился по делу. Кончивши все утреннiя занятiя, и затемъ отобедавъ у Халдеева, я вновь очутился на улице, уже при свете романтическаго месяца, и что же? Будто на смехъ, около Исакiевской площади снова повстречалась мне та же самая, столь часто упоминаемая карета съ чемоданами. Тутъ уже невыразимая жалость проникла мое сердце, жалость къ беднымъ извощичьимъ клячамъ, жалость къ изнуренному вознице, жалость къ обоимъ прiезжимъ, какъ казалось доведеннымъ до изступленiя. Господинъ со знакомой физiономiею на половину высунулся изъ окна, и какъ бы раздумывалъ, не покончить ли ему съ жизнью, бросившись головой на мостовую, местами непокрытую снегомъ! Когда я поравнялся съ экипажемъ и лунный лучъ озарилъ немного мою величественную физiономiю, сей безпрiютный страдалецъ замахалъ руками и возопилъ: "Иванъ Александровичъ, Иванъ Александровичъ, если вамъ дорого ваше званiе Петербургскаго Туриста, то подайте руку помощи двумъ несчастливцамъ, не знающимъ куда преклонить голову!"
Я подъехалъ ближе, и призналъ знакомыхъ незнакомцевъ. Звались они m-r и m-me Бубликовъ; познакомились мы за границей, где юная чета, о коей упоминается, проводила свои медовые месяцы. И мужа, и жену я зналъ за людей смирныхъ, порядочныхъ, довольно богатыхъ. За границей зажились они долее, чемъ предполагали; оттуда пробрались въ свое именiе, изъ именiя въ Москву, а изъ Москвы въ Петербургъ, дабы повеселиться много. И нечего сказать, отличное веселье ждало ихъ, на первый день прiезда! "Ни о чемъ подобномъ я не слыхивалъ въ мою жизнь!" объявилъ мне Бубликовъ почти со слезами. "Съ самаго утра и вотъ до этого поздняго часа мы не имеемъ прiюта, не ели, не пили и не спали. Сперва мы. сами были немного виноваты. Намъ хотелось помещенiя опрятнаго или, по крайней мере, благопристойнаго, и мы отвергли несколько грязныхъ нумеровъ, но свободныхъ по разнымъ гостиницамъ. Жена моя немного избаловалась за границей, къ тому же она не можетъ входить на высокiя лестницы. Но затемъ, ручаюсь вамъ, мы не были взыскательны. Мы подъезжали къ несколькимъ отелямъ, и всюду встречало насъ роковое: "везде занято!" Отказавшись отъ прiютовъ, сколько нибудь фешенебльныхъ, мы стали просить крова везде, где только стояли слова: "гостиница для прiезжающихъ". Но въ этихъ порахъ мы натыкались на одно и тоже: или намъ представлялась грязь невообразимая, непереносимая, или намъ говорили, что "въ нумера можно лишь приходить часа на два!" Что тутъ делать, где провести ночь, и где сколько-нибудь оправиться отъ утомленiя. Не зная, что выдумать, мы ночти решились опять ехать туда, куда пускаютъ часа на два. Два часа по крайней мере просидимъ въ тепле, а можетъ быть еще и чаю напьемся!"
Оставить знакомаго человека на подобномъ отчаянномъ и позорномъ решенiи было бы безчеловечьемъ. Пригласить Бубликовыхъ къ себе и предоставить имъ две три комнаты - съ другой стороны было бы стесненiемъ и для меня и для самихъ прiезжихъ. Однако следовало же на что-нибудь решиться: бедная жена несчастливца глядела совсемъ больною, даже жаловалась на лихорадку. Я велелъ кучеру ехать въ Галерную улицу, поехалъ самъ впередъ, остановился около одного чистенькаго дома, поднялся по парадной лестнице - и чрезъ несколько минутъ уже сиделъ съ супругами Бубликовыми передъ каминомъ, къ щегольской, устланной коврами комнате, откуда былъ ходъ въ другой покой съ постелью и всемъ нужнымъ для туалета. И расположенiемъ и убранствомъ и удобствами, добытый мною апартаментъ совершенно напоминалъ частные пансiоны для жильцовъ въ Лондоне, Эдинбурге или Брайтоне.
- Вы насъ привезли во дворецъ Сарданапала, повторялъ Бубликовъ, сжимая мою руку: - вы не только насъ выручили изъ беды, но согрели, спасли, прiютили и за такую малую плату! Скажите же, по крайней мере, где мы находимся, и что это за строгая фея-хозяйка, первыя минуты глядевшая на насъ съ женой не вполне дружелюбно?,
- Хозяйка ваша, отвечалъ я: - есть англичанка, въ первый разъ отъ роду допустившая въ furnished appartements россiйскаго человека съ его россiйскою же супругою. Квартира, на коей вы находитесь, есть не гостинница, не отель, не пансiонъ, а нечто въ роде подворья, открытаго для однихъ подданныхъ королевы Викторiи, да и то если они имеютъ въ свою пользу лучшую рекомендацiю отъ прежнихъ жильцовъ заведенiя. Я вамъ сообщу любопытное и вместе съ темъ позорное для Петербурга сведенiе, драгоценный мой Николай Борисовичъ! Ни одинъ иноземецъ съ достаткомъ, уважающiй себя, не позволитъ себе пристать въ какой-нибудь изъ петербургскихъ гостинницъ, безъ крайней необходимости. Петербургскiя гостинницы для англичанина, американца, богатаго немца и такъ далее суть ничто иное, какъ вместилище грязи, хорошо еще если не съ буйствомъ и развратомъ. Зная, что Петербургъ не выносимъ по этой части, каждый туристъ, собираясь къ намъ, добываетъ себе рекомендательное письмо для передачи въ одно изъ подворьевъ въ роде вотъ этого. Не запастись письмомъ такого рода для него почти то же, что не захватить съ собой банкирскаго кредитива. Въ свою очередь и содержатели иностранныхъ подворьевъ делаютъ все, что могутъ для удобства лицъ, имъ рекомендованныхъ, а первая ихъ забота - произношу это съ краской стыда на физiономiи - первая ихъ забота... не пускать къ себе ни подъ какимъ видомъ русскихъ постояльцевъ. и, кажется, захватили славный насморокъ. Отдохните же, выспитесь, а завтра не забудьте отыскать себе квартиру: мисстрисъ Ольмстедъ, хозяйка ваша, положительно объявляетъ, что она отдала вамъ апартаментъ лишь на одни сутки, а она и аккуратна, и неумолима.
въ голосе:
- Вы сказали вашимъ друзьямъ?... Комнаты я дала на одни сутки.
- Сказалъ, отвечалъ я.
- И чтобъ они... Го! какъ это по-русски - вести себя смирно?
- M-rss Olmstead!
- За кого же вы наконецъ насъ принимаете...
- Я вашихъ друзей никогда не видала, да и сами вы, какъ будто, недавно ихъ знаете.
- Я знаю только то, что они объехали всю Европу, и что нигде и никто на нихъ не жаловался.
- Го! Европа. Все русскiе хороши въ Европе, возразила мисстрисъ Ольмстедъ, и мы разстались съ нею.
къ какимъ-нибудь грязнейшимъ бухарцамъ. Я жилъ съ Бубликовыми рядомъ въ Hotel du Louvre; я у нихъ гостилъ въ Швейцарiи; въ знаменитой лiонской Hotel Imperial они вели себя пристойно, и вотъ теперь ихъ пускаютъ съ трепетомъ на какое-то глупое подворье! Решительно перестаю быть англофиломъ, прерываю все дружескiя сношенiя съ бритинерами, напяливающими на себя белый галстукъ для того, чтобы пообедать въ доме у родного брата! И будто уже въ самомъ деле мы, обитатели Россiйской имперiи, до такой степени нечистоплотны? Это все иностранная фанаберiя, предразсудокъ, гляденiе свысока, следствiя надней презренной привычки финтить передъ иноземцами. Я знаю людей, которые и ухомъ не поведутъ, какъ ихъ ни ругай на русскомъ дiалекте, въ кругу русскихъ людей, но которые повергаются въ негодованiе, если баденскiй списокъ о прiезжающихъ не упомянетъ о нихъ въ разряде знатныхъ особъ... И вотъ какъ платятъ намъ иностранцы за наши заботы о ихъ добромъ мненiи!
Между темъ прошли сутки, и на вечере у ного-то изъ общихъ знакомыхъ я встретилъ Бубликова Николая Борисыча. Онъ совершенно отдохнулъ, кое-какъ справился съ насморкомъ, но жена его еще не совсемъ оправилась отъ дороги, да и по части нарядовъ не устроилась, такъ что ея не было на вечере. "Спасибо вамъ, тысяча разъ вамъ спасибо", сказалъ молодой супругъ, увидавши меня: "мы отдохнули, какъ нельзя лучше и уже перебрались на квартиру, которую безъ меня прiискалъ намъ дядя. Долго не позабуду я вчерашняго безпрiютнаго дня и гостепрiимной мисстрисъ Ольмстедъ. Конечно мы съ ней разошлись не совсемъ дружелюбно... но ужь у англичанокъ отъ природы брюзгливый характеръ!"
года я рекомендовалъ несколькимъ прiятелямъ моимъ одно перiодическое изданiе, вожатый коего, принимая изъ кассы гонорарiи сотрудниковъ, расписывался въ книге, клалъ деньги въ свой карманъ, о затемъ не сказывался дома. Вотъ на что натыкаются иногда люди, щедрые по части рекомендацiй. Неужели Бубликовы оказались грязными бухарцами? Неужели я во зло употребилъ услужливость доброй старушки? Въ первое же утро я поехалъ въ Галерную, какъ бы затемъ, чтобъ поблагодарить мисстрисъ Ольмстедъ. Въ ответъ на мою вежливость, хозяйка подворья ответила мне темъ же самымъ, то-есть удержалась отъ всякихъ комментарiевъ по поводу своихъ недавнихъ гостей русскаго племени. Но по лицу ея угадавъ, что не все ладно, я самъ поспешилъ осведомиться, не оказались ли мои русскiе друзья гнусными постояльцами?
- Го! сказала мисстрисъ Ольмстедъ, обезоруженная моей кротостью: - гнусными?... это много. Я ждала, что будетъ хуже.
- Неужели же точно они были... были...
- Го? спросила мисстрисъ Ольмстедъ (мы говорили порусски).
- Pigs?
Мы вошли въ нумеръ, изъ котораго супруги Бубликовы выехали лишь накануне вечеромъ. Хорошо, что я видалъ эти комнаты въ ихъ чистомъ и нормальномъ виде: безъ этого я и до сихъ поръ не поверилъ бы, на что способенъ распущенный русскiй вне Парижа и Лондона, подъ своимъ роднымъ, севернымъ небомъ, въ столице своей собственной родины!! Въ прiемной комнате (drawing room), где мы сидели у камина, весь коверъ былъ усыпанъ пепломъ отъ трубки, шолковая матерiя на одномъ кресле была прорвана, у стула отломана ножка, на хорошенькомъ инкрустированномъ столе пили чай, пролили его, и должно быть подбавили къ чаю очень много сахара, потому-что по всей поверхности стола сiяла одна какая-то липкая масса. Затемъ мы прошли въ спальню, и тутъ ужь, признаюсь, ротъ мой раскрылся отъ удивленiя, а руки мои - если бъ только супруги Бубликовы тутъ подвернулись - совершили бы нечто нехорошее. Представь себе, мой драгоценный читатель, картину безмернаго и настоящаго свинства! Белыми занавесками постели кто-то обтиралъ, вероятно замокшiе сапоги или калоши. На ковре, кроме пепла, оставались следы, свидетельствовавшiе, что любимый шпицъ m-me Бубликовой покоился въ одной комнате съ господами. Умывальный кувшинъ оказался разбитымъ, а вода пролитою по комнате; наконецъ было несомненно, что который либо изъ супруговъ любилъ курить папиросу ночью, ибо одна подушка, простыня на постели и салфетка. покрывавшая ночной столикъ, оказывались прожженными.
Не могу и разсказать, какъ мне стало совестно. Ведь могли же эти люди когда-то съ опрятностью жить въ Луврскомъ отеле, не прожигать въ немъ белья папиросами, не возить съ собой гнусной собаки, держать себя благопристойно, какъ подобаетъ лицамъ, величаемымъ отъ трактирной прислуги именемъ русскихъ графовъ! Ужь если бъ они и въ Париже вели себя свиньями, право было бы несравненно лучше...