IV.
Полнощная беседа съ пустынникомъ Буйновидовымъ, или кое-что интересное по поводу женщинъ и жантильничанья.
Недели две тому назадъ, покорнейшiй слуга моего читателя, досыта назевавшiйся на пышномъ рауте (и чуть ли еще не на рауте графини Ирины Дмитрiевны), заехалъ оттуда, въ весьма сумрачномъ расположенiи духа, къ знаменитому отшельнику Буйновидову. Такъ блистательные римскiе чудодеи, после торжественнаго симпозiума, направлялись беседовать съ какомъ-нибудь мудрымъ Сенекой, а греческiе герои, поразивъ войско Прiама, и скушавши по целому хребту жаренаго вола, шли держать советъ съ сладкоречивымъ и хитроумнымъ Несторомъ. Разница состояла лишь въ томъ, что я имелъ на плечахъ не пурпурную хламиду, а чорный фракъ, шитый въ Лондоне да, сверхъ того, въ желудке моемъ не только не имелось какой-либо сытной пищи, но, кроме сквернейшаго, жидкаго чая, выпитаго мною на рауте, ровно ничего не оказывалось. Буйновидовъ, хорошо зная, въ какомъ виде гости являются съ раутовъ, тутъ же велелъ подать ужинъ изъ холодной кулебяки, сыра, колбасы, ветчины, двухъ рябчиковъ, каплуна, сладкаго пирога и еще чего-то, не говоря уже о бутылке портера, хересе и рюмке водки. Покуда я утолялъ мой голодъ и, со свирепствомъ людей дурного тона, ругалъ все дома, въ которыхъ утомленнаго путника отпускаютъ безъ ужиновъ, хозяинъ не тревожилъ меня разспросами; но чуть мое рвенiе ослабело, и на столе очутились одне бренныя крохи предложеннаго угощенiя, онъ спросилъ меня: для какой потребы прiехалъ я такъ поздно, и почему видъ мой подобенъ суровому океану передъ осеннею непогодой?
На вопросъ такой я отвечалъ вопросомъ же.
- Скажи мне, премудрый и глубокомысленный пустынножитель, началъ я: - скажи мне, почему бы это, съ некотораго времени, я, хорошо известный тебе Иванъ Александрычъ, непомерно начинаю скучать въ женскомъ обществе? За исключенiемъ пяти или шести особъ самыхъ близкихъ и пользующихся общею любовью, я просто не могу видеть дамы, не погрузясь тутъ же въ гнусное молчанiе, или не сказавъ чего-нибудь грубаго, такъ что потомъ самому станетъ стыдно. Прежде я былъ не таковъ: галантностью своею я превышалъ Анакреона, даже самого аббата Шолье и самъ ты не разъ говаривалъ мне, что я не въ меру приношу жертвы женскому роду, достойному слезъ и смеха. Откуда же произошла перемена? Самъ ли я устарелъ, или женщины изменились, или умъ мой, изощренный опытомъ, открылъ въ нихъ что-либо неподходящее? Открой мне сiю тайну, и облегчи меня, ибо съ некотораго времени поведенiе мое более прилично грязному индейскому факиру, нежели джентльмену, проживающему въ Европе. На прошлой неделе, наша красавица и отчасти муза, Лиди Гелiотропова, встретивъ меня на постоянной художественной выставке, попросила меня кликнуть ея карету, доехать вместе до ея дома, отобедать вдвоемъ и поговорить объ Италiи. Другой юноша замеръ бы отъ восторга, а я, действительно, вышелъ на улицу, поднялъ воротникъ пальто, кликнулъ своего кучера, и удралъ домой, со страхомъ озираясь, какъ будто бы за мной скакала конная погоня. На пикнике Дарьи Савельевны мне пришлось ехать съ ея племянницей, прекрасною девицей летъ сорока, много разспрашивавшею меня про будущность Россiи, и о томъ, намеренъ ли я поехать въ Америку для сраженiя съ ужасными утеснителями негровъ. Видишь что предметъ разговора могъ назваться дельнымъ, и спутница моя - весьма великой умницей: а я всю дорогу дико молчалъ, и только заметилъ, что, по крайнему моему разуменiю, большая часть американцевъ не заслуживаетъ вниманiя. Почти тоже было и сегодня на рауте: разныя изящныя существа въ безмерныхъ кринолинахъ пытались вытянуть изъ меня сведенiе о томъ, читанъ ли мною романъ "Князь Серебряный", а также, для какой потребы я отзываюсь, въ моихъ творенiяхъ, такъ, презрительно объ Эмсе, Ницце, Карльсбаде, и даже о ce eher Baden-Baden? Казалось, какое обширное поле для остроумнаго разговора, съ оживленной тирадой по поводу хлыщеватости русскихъ путешественниковъ: но я только мычалъ, подобно престарелому князю Сергiю Юрьевичу, и все думалъ объ ужине, до того, что даже въ животе началось неприличное бурчанiе. Вотъ тебе факты, милейшiй мой Буйновидовъ: а уже обсудить ихъ и извлечь изъ нихъ целительное поученiе предоставляю я твоей, такъ давно всеми признанной мудрости.
- Если бъ люди всей вселенной, сказалъ онъ: - спросили моего мненiя о томъ, что надо делать съ женщинами, я имъ далъ бы советъ такого рода: женщинъ, населяющихъ земной шаръ, за исключенiемъ небольшого числа хорошихъ стряпухъ, немедленно взвести на костеръ и предать сожженiю, потому-что все оне, начиная съ только что рожденныхъ, и кончая преклоннейшими старухами, заражены неисцелимой гангреной жантильничанъя!
Я хорошо зналъ, что первые приговоры моего друга всегда грешатъ небольшою суровостью; сообразилъ я, равнымъ образомъ, что если сжечь женщинъ, то и родъ человеческiй, пожалуй, отъ того потерпитъ, не упоминая уже о томъ, что, передъ сожженiемъ ихъ на костре и во время сей операцiи, поднимется такой гамъ и визгъ, что все мы, почтенные мущины, пожалуй, оттого и оглохнемъ. Не скрылось отъ моей зоркости и то обстоятельство, что пустынникъ Буйновидовъ, обрекая женщинъ костру, впадалъ въ одну ошибку, со столь ненавистными и ему, и вамъ всемъ террористами прежней Францiи. Весьма легко на словахъ обречь умертвiю столько-то сотъ тысячъ всякаго народа, но трудно предположить, чтобъ сiя громада безропотно пошла на костеръ или протянула шеи; вернее будетъ, что она сама, потерявъ терпенiе, безъ жалости примется лупить своихъ гонителей, и тогда, вместо величаваго ауто-да-фе, закипитъ такая потасовка, что лучшей и требовать невозможно {Обращаю вниманiе всехъ политическихъ людей на сiю апофегму! Недавно, въ нашемъ клубе, Халдеевъ упрекалъ меня въ совершенномъ презренiи къ политическому мiру и его интересамъ. Пускай же онъ прочтетъ эти строки, достойныя Маколея. Мне кажется, что даже сентенцiя Монтескье едва ли... Но довольно: скромность имеетъ свои законы, и я отдаюсь безъ страха на судъ современниковъ. Ч.}. Но приговоры Буйновидова темъ несравненны, что въ нихъ постоянно, подъ целымъ хаосомъ чепушищи, таится дорогое зерно истины; отъ онаго зерна вырастаетъ целое курьозное растенiе, а изъ растенiя того мудрый слушатель выделываетъ себе нить для странствованiя въ лабиринте своихъ сомненiй. Такой нитью было для меня слово Я чувствовалъ, что мой Сенека и Одиссей-отшельникъ ударилъ заступомъ въ надлежащее место, и что струи живой воды немедленно хлынутъ изъ отверзтiя, имъ пробитаго. Вследствiе того, я удержался отъ всякихъ околичностей или возраженiй, и только потщился направить вдохновенное красноречiе моего друга такъ, чтобъ оно касалось самой сущности вопроса, безъ всякаго отклоненiя къ какимъ-либо причудамъ.
- Я вижу, что тебя поразило сiе новое слово - жантильничанье! началъ прозорливый пустынножитель. - Оно выражаетъ фактъ, въ высшей степени пагубный, существующiй весьма давно, но получившiй полное и зловредное развитiе лишь посреди современнаго намъ общества. Ни ассiйрiйцы, ни египтяне, ни древнiе греки, ни даже римляне худшей эпохи не позволяли женщинамъ жантильничать, и сами женщины упомянутыхъ народовъ не чувствовали въ томъ надобности. Напротивъ того, у древнихъ (я не ссылаюсь на источники, это повело бы насъ слишкомъ далеко) съ идеей женщины-дочери, женщины-супруги, женщины-матери, женщины хозяйки соединилось нечто строгое, серьозное и какъ бы благоговейное! Создавая своихъ лучшихъ героинь, поэты древняняго мiра сочли бы за позоръ придать имъ нечто вертляво-приторное, игрушечное, дешево-грацiозное и, однимъ словомъ, жантильное. Антигона не зачесывала волосъ по образу преподлой госпожи Помпадуръ а Андромаха не делала глазокъ Гектору, даже будучи его невестою. Позднейшiе века испортили все это. Ты, можетъ быть, не позабылъ, какъ я, въ нашемъ клубе, доказывалъ, что современная женщина, благодаря своей страсти къ нарядамъ, идетъ не къ эмансипацiи, а къ безнадежному рабству. Рабство сiе, начавшееся еще въ среднихъ векахъ, ныне усиливается, а жантильничанье женщинъ есть одинъ изъ его результатовъ. Скажи-ка ты какой-нибудь лучшей петербургской красавице, что она подобна римской матроне, и что видъ ея повергаетъ тебя въ область серьозно-благоговейныхъ помышленiй о святости домашняго очага! Если она не засмеется тебе подъ носъ и не сочтетъ тебя низкимъ книжникомъ, то пусть запретятъ мне прозываться именемъ Буйновидова, столь почтеннымъ для всехъ друзей мудрости! Откуда же происходитъ такое извращенiе мненiй? Почему женщина нашего времени считаетъ, какъ бы за позоръ, возбужденiе мыслей серьозныхъ и строгихъ? Отъ собственнаго жантильничанья, и отъ потворствъ гнуснаго света, который вне жантильничанья не различаетъ никакихъ добрыхъ качествъ въ женщине?
мальчишкой и каналью канальей, хотя бы вся вселенная за то полезла на тебя съ поднятыми кулаками. Вследствiе того, я приглашаю тебя обратить умственное око на нравственное состоянiе всехъ женщинъ нашего времени и, особенно, женщинъ петербургскихъ. Не правда ли, что сiи созданiя, прежде всего на свете, вменяютъ себе въ обязанность привлекать къ себе взоры человека рядомъ кривлянiй, подобно тому какъ обезьяна разными штуками тщится приковать съ себе вниманiе наше? Взгляни на маленькую девочку, или скорее, деву-младенца (ибо я люблю слогъ возвышенный, пищу сердца избраннаго) - уже и сiя пичуга, ростомъ непревышающая графина съ водкою, принимаетъ позы интересныя, устремляетъ на тебя взоры нескромные! Въ публичныхъ заведенiяхъ, пансiонахъ и иныхъ местахъ, жантильничанье поставляется превыше всего, сказываясь то поддельно-ребяческими манерами, то низко-романическими закатыванiями глазъ, то пожиранiемъ мела, либо грифеля! Надо обращать на себя вниманiе человековъ; обращать на себя вниманiе, во что бы то ни стало, обращать его чемъ угодно - интереснымъ зеленоватымъ цветомъ лица, талiей въ охватъ четырехъ пальцевъ, ногою, сдавленной до безобразiя, наивностью речи, безобразнейшей всякаго педантизма. Зевсъ олимпiйскiй! и это занятiе женщины, сего прирожденнаго друга и товарища дней нашихъ! Что сказалъ бы ты о товарище и прiятеле, который бы, встречаясь съ тобою, началъ передъ тобой ломаться, хвастаться своей талiей, показывать тебе свою ногу въ узенькомъ лаковомъ сапоге, или усъ, кончающiйся завиткомъ, довольно красивымъ? Ты велелъ бы вытолкать такого друга на улицу, и - прибавляю отъ себя - ударилъ бы его биллiарднымъ кiемъ по затылку. Но довольно, накинемъ завесу на все это извращенiе человеческой природы!...
- Убедившись, такимъ образомъ, въ приковыванiи къ себе людского вниманiя, наша современная женщина вступаетъ въ светъ, выходитъ замужъ, родитъ детей, становится членомъ семьи и общества. Что же? Отстала она отъ жантильничанья? успокоилась она, достигнувъ семейнаго поприща? Нисколько, нисколько, безценный мой Иванъ Александровичъ! Скажи мне по совести, между всеми известными тебе женщинами, много ли находится такихъ, къ которымъ мы можемъ относиться по житейскимъ деламъ какъ къ другу, товарищу и доброму прiятелю? Ты качаешь головою - и это помахиванiе главой для меня красноречивее всехъ ответовъ. Много ли ты знаешь супруговъ, которые, въ трудную минуту жизни, стремятся обсудить свое положенiе съ той особой, которая ими избрана, какъ спутница на жизненномъ поприще. Весьма немного, отвечаешь ты, и я тебе верю. Для безмернаго большинства женщинъ, всякая серьозная супружеская конфиденцiя есть или тягость, или поводъ къ жантильничанью. Дельнаго слова, мудраго совета, примера душевной твердости вы отъ женщинъ не дождетесь. Мало того, оне такъ преданы жантильничанью, что самый ихъ складъ ума приходитъ въ какое-то смутное положенiе при всемъ спокойномъ и разсудительномъ! Ты прежде любилъ беседовать съ женщинами. Скажи же мне, были ли беседы эти темъ, чемъ должна быть мудрая беседа? Обиловали ли они всестороннимъ обсужденiемъ предмета, спокойствiемъ взгляда и изложенiя, наконецъ простой логической последовательностью? Увы! ты снова качаешь головою! Нельзя служить двумъ началамъ - нельзя жантильничать и, въ то же время, трезво глядеть на событiя жизни нашей. Женщину не интересуетъ предметъ, говоря о которомъ, невозможно вскрикивать, безъ толка улыбаться, ахать и представляться изумленной. Где же выискать предметъ разговора, пригодный для такой акробатической беседы?...
- И не думай, достойный мой другъ, чтобъ жантильничанье было лишь достоянiемъ женщинъ светскихъ, положимъ даже вертопрашныхъ. У известной тебе писательницы Анны Брандахлыстовой, какъ сказали мне, собирается кругъ женщинъ, не совсемъ прiятной, даже несколько противной наружности, но мудрыхъ. Иныя изъ нихъ пишутъ стихи, другiя слушаютъ лекцiи, третьи много думали о правахъ женщинъ, почти все курятъ табакъ и поглощаютъ русскiе журналы. Желая, хотя разъ въ моей жизни, увидеть женщинъ глубокомысленныхъ, враждебныхъ жантильничанью, я однажды принялъ приглашенiе Анны Егоровны посетилъ ея гостиную около одиннадцати часовъ ночи - часъ для меня не совсемъ обычный. Я даже позаимствовалъ у Пайкова фракъ, и наделъ оный, хотя моему животу оттого было холодно, а куликообразныя фалды одежды казались мне гнусны. Но что же нашолъ я, въ награду всехъ жертвъ, мною принесенныхъ? Увы! я нашолъ не ареопагъ мудрыхъ женщинъ, а компанiю крикливыхъ созданiй, исполненныхъ жантильничанья самаго пагубнаго, педантическаго, семинарскаго! До сихъ поръ не могу забыть я речей этихъ несовсемъ опрятныхъ сивиллъ, ихъ резкихъ и вычурныхъ мненiй. Самые простые вопросы произносились и сказывались такъ, что морозъ у меня пробегалъ по коже! Одна муза упрекала меня въ томъ, что я игнорирую воззренiя честны, но ведутъ къ ретроградности! моихъ заслугъ на арене философскаго мышленiя! Выслушавъ эти ужасы, я, не безъ некотораго гнева, сталъ прощаться съ госпожей Брандахлыстовой. "Остантесь еще на полчаса", сказала она мне, когда мы очутились одни около двери. "Нетъ, и тысячу разъ нетъ!" отвечалъ я сурово: "женщины, представляющiяся моему взору, суть не женщины, а страшилища! Такихъ речей я не привыкъ слушать, такiя выраженiя возмущаютъ всю глубину моего внутренняго созерцанiя! Если выбирать изъ двухъ золъ меньшее, то я между женщинами учоными и женщинами вертопрашными выбираю последнихъ. Я не люблю французскихъ духовъ. Употребленные въ большомъ количестве, сiи духи приторны, даже скверны. Но и французскiе духи въ непомерномъ количестве лучше розовой мусатовской помады, съ примесью семинарской махорки!!!"
- Буйновидовъ! возгласилъ я на этомъ месте импровизацiи - ты великъ, какъ пирамиды Египта, и мудръ какъ самый ядовитый изо всехъ змiевъ! Выпей еще рюмку настойки, дабы поддержать въ себе сiе дивное красноречiе!
- У кого душа исполнена гневомъ на заблужденiя людскiя, сказалъ онъ: - тотъ не пущается въ возбужденiи красноречiя питейными путями. Но кончимъ съ Анной Брандахлыстовой и ея жрицами, неприметнымъ кружкомъ, не заслуживающимъ долгаго вниманiя. Подобно орламъ, взлетимъ на иную высоту, съ которой раскроются передъ нами дальнейшiе пороки женскаго рода. Замечалъ ли ты, Иванъ Александровичъ, одно весьма странное обстоятельство въ вашей житейской сфере? Два человека, три человека, десять человекъ мужескаго пола сходятся между собою, живутъ въ одномъ доме, видаются безпрестанно, ведутъ вместе дела, и весьма часто живутъ, не только въ полномъ согласiи, но сплетаются между собой тесною дружбою. Нашъ чернокнижный клубъ считаетъ десятки членовъ, питающихъ другъ къ другу почти братское расположенiе. На корабляхъ, во время долгаго плаванiя, моряки живутъ ладно и спокойно. Говорятъ даже, что въ доме умалишенныхъ мужчины ведутъ прiязнь между собою. Но отчего же повсюду, где сходятся или вместе живутъ женщины, не говорю уже въ числе десяти, а трехъ или четырехъ, не только никогда нетъ помина о дружбе, но нетъ даже согласiя, нетъ даже самаго простого спокойствiя? Женщина почти никогда не дружится съ другой женщиной,-- это верно и раскрыто первейшими наблюдателями нравовъ. Женщина, живущая съ двумя другими женщинами, неминуемо съ ними поссорится или, вернее, будетъ вздорить ежеминутно, причемъ все три будутъ жаловаться, грызться и считать себя несчастнейшими существами. Отчего это происходитъ? Опять-таки отъ гангрены жантильничанья. Думая лишь о приковыванiи къ себе вниманiя и вниманiя мужчинъ, современная женщина не имеетъ ни времени, ни охоты подумать о своихъ обязанностяхъ къ особамъ своего пола. Для нея всякая другая женщина, если не соперница и помеха, то существо безличное, незанимательное, дрянное, о нихъ разсуждать и заботиться не стоитъ. А при такомъ взгляде, можетъ ли зародиться то, что составляетъ, такъ сказать, цементъ общежитiя, то-есть уменье уживаться съ людьми, снисходительное отношенiе къ чужимъ слабостямъ, способность извлекать все лучшее изъ существъ, съ которыми сходишься? Ты не одобрилъ моего мненiя по части сожженiя всехъ женщинъ на костре, и я самъ готовъ сознаться, что эта мера имеетъ въ себе нечто, можетъ быть, немного крутое, но чувствуешь ли ты, что большинство женщинъ не будетъ протестовать противъ костра, лишь бы только имъ самимъ было обезпечено исключенiе отъ казни? А затемъ, по ихъ идее, остальныхъ женщинъ жечь можно и даже полезно. Это все или соперницы или непрiятельницы, во всякомъ случае созданiя ничтожныя и для насъ, избранницъ, ни на что ненужныя!
Даже не мечтая объ эфекте на мужчинъ, даже отказываясь отъ способности нравиться (что случается весьма нескоро), наша женщина нисколько не развязывается съ жантильничаньемъ: язва все таже, хотя признаки недуга несколько изменились. Мы убегаемъ старыхъ дамъ, старыхъ девъ. Почему мы ихъ убегаемъ? Или потому, что у нихъ нетъ красоты? Но Лызгачовъ лицомъ сходенъ со старой лошадью, фiолетовый носъ Копернаумова не принадлежитъ къ прелестнымъ произведенiямъ природы: отчего же мы не избегаемъ ни Копернаумова, ни Лызгачова? Или оттого что они стары? но старецъ Митрофановъ и старецъ Максимъ Петровичъ составляютъ услажденiе наше. О, другъ мой, мы убегаемъ старыхъ женщинъ и старыхъ девъ черезъ ихъ жантильничанье, черезъ ихъ закоренелую манеру привлекать къ себе вниманiе человека всеми незаконными путями. Прошло время резвости и красоты, оне заменяютъ все это интригами, претензiями, а больше всего жалобами. Нетъ пожилой женщины, которая не имела бы въ запасе, для пуганiя своихъ собеседниковъ, целой сотни печальныхъ разглагольствованiй. Слушая сихъ особъ, подумаешь, что шаръ земной распадается и люди живутъ лишь затемъ, чтобы строить пакости другъ другу. Я самъ, какъ ты знаешь, держусь философiи мрачной, въ доброту людскую не верю, сердце имею грозное, и въ моихъ приговорахъ людямъ жестокъ отчасти; но жалобъ на судьбу и плаванья (особенно съ интересной целью) я не допускаю и не сношу. Мой кодексъ жизни коротокъ. Надулъ тебя какой-нибудь мерзавецъ, постарайся его поймать и прибить палкой по голове крепко. Твой другъ оказался неблагодарнымъ, отвернись отъ него и перейди къ другимъ занятiямъ. Пристукнуло тебя какое-нибудь нездоровье, позови доктора, сожми зубы, терпи, молчи и не надоедай собратiямъ. Вотъ и все - жалобы и вся подходящая къ нимъ мерзость недостойны человека, и женщина должна презирать ихъ, а не жантильничать ими подъ старость.
- Сказать ли тебе, Иванъ Александровичъ? Есть пожилыя женщины, какъ бы застрахованныя отъ бедъ, недуговъ и житейскихъ непрiятностей; казалось, имъ-то бы следовало глядеть на мiръ ясными глазами и благодарить Бога... но оне, даже оне... также жантильничаютъ! Можетъ быть тебе приходилось встречаться съ моей тетушкой Агафоклеей Федоровной, кою я считаю за некоторую, такъ сказать, редкую игру природы. Эта особа, въ семьдесятъ летъ отъ роду, читаетъ безъ очковъ, на ночь кушаетъ гуся съ капустой, денегъ накопила пропасть, никогда не хвораетъ, всеми любима и почитаема. Не зная, съ какой стороны подходить съ жалобами на судьбу, но, темъ не менее, не отказываясь отъ жантильничанья, что же выдумала моя старушка? Ей все грустно, а жизнь ея - борьба съ тоскою. И какихъ видовъ грусти не выдумаетъ Агафоклея Федоровна, особенно после обеда изъ десяти блюдъ, не безъ кислыхъ щей и кулебяки. То ей просто какъ то грустно; то ее мучитъ какое-то тревожное состоянiе - ужь не предчувстiе ли? Въ следующiй разъ, у нея какая-то безотчетная тоска (еще бы отчетная! заметилъ я, и былъ обруганъ); еще черезъ день, на сцену является совсемъ особенное унынiе, а третьяго дня даже услыхалъ про унынiе, доходяще до какого-то отчаянiя! Тутъ ужь я даже не вытерпелъ, хотя ротъ мой былъ наполненъ великолепнымъ блиномъ (у Агафоклеи Федоровны всегда блины по субботамъ). "Бога вы не боитесь, тетушка!" сказалъ я съ негодованiемъ: "ужь накликаете вы на себя, въ самомъ деле, что нибудь прегадкое! Ведь вы просто жантильничаете съ вашей грустью и всеми унынiями. Вотъ я еще не проглотилъ второго блина, а вы кончаете четвертый; у меня вчера поясница болела, а вы отъ рожденiя не видали ни одного доктора, и, кроме кастороваго масла по временамъ, никакихъ лекарствъ не признаете. Откуда же тутъ взяться безотчетной грусти, и для чего это вамъ охота пришла говорить про такую чертовщину, да еще за обедомъ!..."
- Какъ? уже два часа? произнесъ онъ, изобразивъ на лице своемъ и ужасъ и негодованiе.
- Ровно два, ответилъ я, справясь и со своей луковицей, на дняхъ доставленной мне изъ Лондона, но по огромности своей не лезущей въ жилетный карманъ.
философъ, не сплю и держу беседу, подобно светскому вертопраху! Уже двадцать восемь летъ какъ не происходило со мной подобнаго безобразiя. Я не говорю более ни слова, до следующаго утра ты мне врагъ. Ты развратитель честныхъ людей - иди прочь! Семенъ, проводи Ивана Александрыча съ лестницы. Дай его кучеру стаканъ водки - пускай онъ напьется и вывалитъ на тумбу своего безпутнаго барина! Запереть все двери, замкнуть ставни, чтобъ немедленно все вокругъ меня погрузилось въ безмолвiе. Ступай, ступай, извергъ, не даю тебе руки и не я прощаюсь съ тобою!
1862.