III.
Весьма глубокомысленный фельетонъ о томъ, что петербургскiй человекъ стареться не умеетъ.
Прочь, прочь, старцы, лишонные достоинства, viellards sans dignité, сказала веселая и хорошенькая Эрмини, когда шестидесятилетiй зефиръ Максимъ Петровичъ, купно съ престарелымъ профессоромъ Антропофаговымъ, стали после обеда петь дуэтъ изъ Донъ-Пасквале; причемъ даже прислуга сбежалась въ недоуменiи, принявши резвый мотивъ Донизетти за шумъ воды, стремительно выливаемой изъ двухъ бутылокъ. Равнымъ образомъ, когда, после дуэта, остроумецъ Лызгачовъ сталъ танцовать трюандезъ изъ балета "Эсмеральда" (причемъ танцующiй долженъ быть въ одномъ сапоге, изображая собою Клопевя Трульфу, предводителя нищихъ), ему сообщили, что такая сильная и игривая экзерцицiя не подходитъ ни къ его летамъ, ни къ его наружности, напоминающей, какъ известно, физiономiю добродушной старой лошади. И съ той поры имя старцевъ безъ достоинства утвердилось за нашими тремя вышепоименованными друзьями. Старецъ, лишонный достоинства - и баста. За каждую резвость и шутку, съ ихъ стороны, имъ, какъ снегъ на голову, падаетъ такое нелестное наименованiе. Максимъ Петровичъ, посетивъ японскихъ посланниковъ, наделъ на себя ихъ шитый халатъ, и препоясался саблей; все были очень довольны, и хохотали, держась за животъ, а между темъ слово: viellard sans dignité, въ тотъ же вечеръ, приветствовало его посреди нашего клуба. Лызгачовъ изобразилъ себя на фотографической карточке стоящимъ около фонтана, подъ пальмою, на одной ноге, съ руками изящно округленными въ воздухе - старецъ, лишонный достоинства! подписалъ Буйновидовъ подъ одной изъ этихъ карточекъ. Антропофаговъ сжогъ большой фейерверкъ въ честь своего тезоименитства, причемъ одну шутиху положилъ въ заднiй карманъ вашему покорнейшему слуге. Когда сей пиротехническiй сюрпризъ захлопалъ, и я обжогъ себе руку исторгая его изъ кармана, первое жосткое слово, разразившееся надъ Антропофаговымъ, было: старецъ, лишонный достоинства! Вотъ тебе и вся человеческая мудрость. Старецъ, лишонный достоинства, да и только. И хотя шутиха, сунутая мне въ карманъ, обожгла мое тело, но долгъ справедливости побуждаетъ меня вступиться, какъ за Антропофагова, такъ и за его прiятелей. Что это за достоинство, безъ котораго будто бы невозможно жить старцу? Что это за украшенiе, неизбежное при сединахъ и величавой лысине? Какого именно достоинства вамъ нужно? За что несправедливый светъ лишаетъ почтенныхъ людей, достигшихъ известнаго возраста, права танцовать качучу или нетъ неистовымъ голосомъ: suoni la tromba ed intrepido!? Вместо того, чтобы радоваться такой бодрости духа, хладный светъ еще вменяетъ ее въ преступленiе. Хладный светъ гласитъ, что старцу нельзя быть безъ достоинства. Или хладный светъ запамятовалъ, сколько всякаго зла и досады принесено намъ старцами, полными достоинства? Или онъ не помнитъ всехъ развлеченiй, головомоекъ, взбутетениванiй и жосткихъ словъ, еще недавно разсыпаемыхъ старцами, которыхъ скорее можно было бы упрекнуть за излишнее обилiе достоинства? Или ему мало насолили старцы съ достоинствомъ, старцы, скорее решавшiеся зевать до вывихнутiя челюсти, чемъ допустить себе маленькую шутку съ человекомъ, несколько ихъ низшимъ по рангу? Или уже совершенно прошло время старцевъ, которые, насидевъ себе почечуй въ комитетахъ и утративъ всякое человеческое подобiе за докладами, черезъ это считали себя въ праве орать, брюзжать и свирепствовать на весь родъ человеческiй? Вотъ вамъ и старцы съ достоинствомъ. Во сколько разъ лучше ихъ и Брандахлыстовъ, и сановный тирсисъ Максимъ Петровичъ! Скажите-ка мне откровенно, вы все, имеющiе дела по обширнымъ денежнымъ операцiямъ перваго и важному ведомству последняго: хотели ли бы вы променять этихъ старцевъ безъ достоинства на старцевъ съ достоинствомъ? Въ чьей прiемной приходится дольше ждать: у Максима Петровича, который ко всякому просителю вылетаетъ въ туфляхъ и въ розовомъ галстучке, съ игривой речью, или у графа Антона Борисыча, у коего даже камердинеръ весь полонъ достоинства, и словно говоритъ вамъ: "Вотъ сейчасъ зададутъ фарнапиксу вамъ всемъ, проходимцы, просители, лайдаки, отребiе рода человеческаго!" У Брандахлыстова даже и прiемной нетъ: онъ принимаетъ всякаго где попало, тогда какъ г. Сандараки, напримеръ, сидитъ у себя за семью стенами и пятью железными запорами, а легкiй доступъ къ нему имеютъ лишь азiяты, бывшiе откупщики, да, можетъ быть, какой-нибудь современный браво, въ роде прославленнаго мною Гаджи-Подхалимова. Выбирайте же одно изъ двухъ - и въ такомъ случае предавайте позору старцевъ, лишонныхъ достоинства, если старцы, богатые достоинствомъ, окажутся лучшими для всякихъ делъ житейскихъ.
Все это такъ, скажутъ мне читатели прозорливые; однако мы не видимъ причины, но которой человекъ, вступившiй въ преклонныя лета, обязанъ плясать, округляя руки, подобно балетному корифею, съ синимъ подбородкомъ и толстыми икрами, въ полиняломъ трико телеснаго цвета. И думается намъ, что добродетелей пожилого человека не прибудетъ, если оный человекъ пойдетъ откалывать трепака подъ забористый напевъ цыганской песни. Конечно, такъ, но не забывайте, что дело не въ танцахъ и не въ пенiи. Пенiе и танцы тутъ служатъ лишь мериломъ ясности духа, собственной душевной веселости и терпимости къ веселью своихъ собратiй. Вотъ по этой-то части я и упрекаю петербургскихъ старцевъ съ достоинствомъ, яко людей совершенно непонимающихъ одного изъ главныхъ житейскихъ искусствъ искусства стареться. привлекательныхъ вечеровъ жизни, точно такъ, какъ у гнилого петербургскаго ноября нетъ ясныхъ дней и яркихъ солнечныхъ закатовъ. Мы все, прямо съ арены молодости нашей, садимся въ гниль и всякую грязь, да еще очень желаемъ, чтобъ насъ за то почитали. Или, ужь если насъ на старости летъ вдругъ проберетъ охота сочувствовать юности, иные изъ насъ, настоящихъ и будущихъ старцевъ, доводятъ это сочувствiе до позорной слабости. Мы меняемъ свои взгляды, заискиваемъ популярности у ребятишекъ, представляемъ изъ себя позлащенныхъ повесъ, увлекаемся задорными фразами, и потакаемъ тому, чему потакать срамно, подло и недостойно. Такъ известный искатель популярности Вертоградовъ, после лекцiи, где юные слушатели его закидали печеными яблоками и назвали лупоглазымъ сычомъ, повторялъ съ одушевленiемъ и безъ всякой иронiи: "Какъ весело иметь дело съ такими бойкими слушателями; какъ отрадно чувствовать, что мое сердце бьется за одно съ сердцемъ этой благородной молодежи!"
И тамъ крайность, а тутъ постыднейшая крайность, а искусства стареться нетъ, ни въ физическомъ, ни въ нравственномъ отношенiи. О нравственной неспособности стареться я уже говорилъ, о физической и говорить не стоитъ: все мы, петербургскiе люди, съ сорока летъ облачаемся въ триковыя фуфайки, безъ сопротивленiя отдаемся геморою и всякимъ катаррамъ, фигуре же своей только придаемъ кислую величавость и затемъ отлагаемъ о себе всякое попеченiе. Кто видалъ петербургскаго старика, едущаго верхомъ на лошади, или идущаго съ ружьемъ на охоту, или принимающаго холодную ванну, или совершающаго какое-нибудь здоровое упражненiе? Теперь железная дорога готова до границы, почти десять летъ какъ десятки тысячъ россiянъ ездятъ изощрять свой умъ въ чужихъ краяхъ: что же они хоть за границей-то не поучатся искусству стареться? Неужели же ихъ никогда не поражало то, что ни въ Италiи, ни во Францiи, ни даже въ солидной Германiи почти не встречаешь стариковъ, то есть людей раскисшихъ, опустившихся, видимо разрушающихся и отложившихъ всякое о себе попеченiе, за исключенiемъ старанiя казаться полными достоинства? Про Англiю я ужь умалчиваю: тамъ положительно нетъ старыхъ людей, тамъ люди натягиваютъ носъ не только дряхлости, но и самой смерти; въ Англiи осьмидесятилетнiй Пальместронъ съ обжорливаго обеда лупитъ на балъ по железной дороге, а съ бала скачетъ на охоту съ борзыми, заменивши фракъ жакеткою краснаго цвета! Въ Гайдпарке предки, сидя на кровныхъ лошадяхъ, обгоняютъ своихъ отдаленныхъ потомковъ, и деды гарцуютъ около колясокъ, вмещающихъ въ себе ихъ замужнюю внучку! За то я и сознаюсь откровенно, что стариковъ настоящихъ, стариковъ несомненныхъ, стариковъ гемороидальнмхъ, стариковъ свирепыхъ и стариковъ, повергающихъ въ отчаянiе, я и видалъ лишь въ одномъ Петербурге. Я теперь нахожусь въ цвете летъ и прекраснаго мужества - это знаютъ все друзья Ивана Александровича; но старость, какъ я виделъ ее за границей меня не пугаетъ. Я сейчасъ же готовъ сесть въ кожу лорда Пальмерстона, Виктора Гюго, даромъ что сей последнiй сочинилъ романъ, исполненный невообразимой ерунды; господина Гизо, маршала Кастеллана, храбраго воина, похожаго на первосозданную обезьяну (впрочемъ, сей маршалъ недавно умеръ). Но быть графомъ Антономъ Борисычемъ, тайнымъ советникомъ Сизоносовымъ, статскимъ советникомъ Акимомъ Потапенко я не желаю ни за какiя вяземскiя коврижки! Отъ этихъ старцевъ пахнетъ тленiемъ. На нихъ одежды сидятъ, какъ попона на исхудалой кляче. Они вечно одни. Молодые люди ихъ убегаютъ. Всякого молодого человека сiи старцы считаютъ извергомъ и ерыгой. Одно уже это несовместно съ моими нравами. Я люблю молодыхъ людей, люблю школьниковъ, люблю резвыхъ детей, люблю младенцевъ, если только ихъ брать на руки безопасно.
Совершенно справедливо, что очень пожилому человеку, какъ ни люби онъ молодыхъ людей, своя компанiя милее, и что для него беседа со сверстникомъ и товарищемъ есть нечто незаменимое. Но наши петербургскiе старцы даже и въ этомъ отношенiи вести себя не умеютъ. Держатся ли они другъ за друга? Ищутъ ли они повсюду своихъ бывшихъ спутниковъ жизни? Ценятъ ли они все то, чемъ человекъ драгоцененъ человеку, поставленному въ одинаковыя съ нимъ условiя? Ничуть не бывало. И здесь мы отстали отъ иностранцевъ. Случалось ли вамъ живать по месяцамъ въ какомъ нибудь немецкомъ или англiйскомъ городке, где жизнь дешева, воздухъ здоровъ, место красиво и сообщенiе съ большими центрами населенiя удобно? Если случалось, то вы, вероятно, припомните, какъ много въ этихъ милыхъ прiютахъ находится людей пожилыхъ, утомленныхъ практической жизнью, удалившихся на отдыхъ и сгруппировавшихся въ одну близкую семью. Не замыкаясь въ тесный кругъ, не составляя некоей причудливое корпорацiи, эти сверстники и товарищи былыхъ дней сходятся безпрестанно, составляютъ отраду другъ для друга и блаженствуютъ, подобно темъ мудрымъ троянскимъ старцамъ, коихъ еще великiй Гомеръ простодушно сравнивалъ съ кузнечиками, безъ умолка трещащими въ ясную погоду. У насъ редко придется видеть что-либо подобное, и петербургскихъ старцевъ никто не сравнитъ съ сладкогласно-стрекочущею цикадою. Ихъ голосъ большею частiю резокъ и непрiятенъ; онъ упражняется не въ хитроумныхъ беседахъ и занимательныхъ разсказахъ, а более въ разпеченiяхъ и бранныхъ импровизацiяхъ. Если старецъ знатенъ, онъ печетъ своихъ подчиненныхъ, если онъ богатъ лишь семьею, онъ брюзжитъ на подругу жизни, если подруги не оказывается, старецъ ругается съ кухаркою или дворникомъ. И такъ приходитъ для петербургскаго человека печальный закатъ жизни, посреди одиночества и дiэты, стклянокъ кастороваго масла и приторныхъ наследниковъ, между завистью, по поводу Петра Петровича, получившаго ленту и досадой на молодую экономку, къ которой по праздникамъ приходитъ некiй вертопрахъ хлыщеватой наружности. Чтобъ лучше всего уразуметь, на сколько петербургскiе старцы ценятъ одинъ другого и держатся за своихъ сверстниковъ, читателю хорошо было бы провести одинъ день, въ прошломъ месяце, на пышной вилле стараго чудака князя Сергiя Юрьевича, что стоитъ верстахъ въ тридцати пяти отъ нашей северной Пальмиры. У Сергiя Юрьевича много пороковъ - это всякiй знаетъ. Онъ старый Тирсисъ, баба, состоя по разнымъ благотворительнымъ заведенiямъ, терпитъ въ нихъ всякiе безпорядки; мало того, опрыскивается пачулей до того, что меня чуть не тошнитъ, когда я подхожу къ нему близко. Если его кто назоветъ Сергеемъ, а не Сергiемъ, нашъ князь сердится весьма серьозно, и принимаетъ это за вредное вольнодумство. Но что онъ человекъ неспособный на худое дело, и мягкiй душою, въ томъ никто не сомневается. Вотъ и случилось Сергiю Юрьевичу, на какомъ-то юбилее, отыскать трехъ такихъ же преклонныхъ мужей какъ онъ самъ и даже своихъ однокашниковъ. Лызгачовъ утверждаетъ, что эти четыре индивидуума состояли въ пажахъ при Анне Іоанновне; но Щелкоперовъ Симонъ говоритъ противное: по его отзыву, они все стояли за правду при Петре Великомъ, подъ начальствомъ князя Якова Долгорукова. Дело, впрочемъ, не въ ихъ прежней службе, а въ томъ, что бывшiе товарищи, признавъ другъ друга и проливши потоки слезъ (дело случилось въ конце обеда, после шампанскаго), условились съехаться въ именiи князя, провести тамъ неделю, и до сыта наговориться о старомъ времени. Они и съехались, и въ добавокъ случилось такъ, что я, т. е. Иванъ Ч--р--к--н--ж--н--к--въ, насильно вытащенный на охоту моимъ неукротимымъ другомъ Брандахлыстовымъ, по пути забрелъ въ тотъ же день на мызу Сергiя Юрьевича.
Нельзя сказать, чтобъ вышепрописанные старцы были очень очарованы моимъ появленiемъ; по возрасту моему, я могъ бы зваться мальчишкою передъ ними. Но Сергiй Юрьевичъ самъ же приглашалъ меня къ себе по пути съ охоты, самъ нахвалилъ мне своихъ собакъ и свои болотныя пространства; вследствiе всего этого пришлось прiобщить меня къ собранiю однокашниковъ, и такимъ образомъ открыть новое поле для моихъ наблюденiй. Я сталъ наблюдать, и, въ какiе-нибудь полчаса времени, убедился безъ труда, что четыре старца, связанные такой долгой жизнью, такими святыми воспоминанiями детства, разыгрываютъ моральный квартетъ, поразительный своею нестройностью. Ни одинъ изъ нихъ не помолоделъ хотя на копейку, увидя себя въ кругу бывшихъ однокашниковъ. Все они, не просидевши вместе и одного утра, дошли до того положенiя, о которомъ говоритъ Гоголь, то-есть до положенiя друзей, не знающихъ о чемъ говорить, а только изредка похлопывающихъ соседа по колену, и затемъ погружающихся въ молчанiе. Мое появленiе, стеснившее ихъ на минуту, вследъ затемъ ихъ обрадовало и облегчило; потому-что оказывалась настоятельная потребность въ человеке новомъ, за словомъ въ карманъ не ходящимъ. Немножко посидевъ съ надутыми губами, все четверо обратились ко мне, какъ къ увеселителю, защитнику отъ скуки; разговоръ пошолъ такой, за которымъ не стоило ездить, чуть не полсотни верстъ отъ столицы, и я, пользуясь выгодами моего положенiя, произвелъ умственный обзоръ каждаго изъ моихъ собеседниковъ.
О князе Сергiи Юрьевиче я уже говорилъ довольно. Въ этотъ день онъ былъ молчаливъ и, какъ хозяинъ, огорчался темъ, что столь отлично задуманный съездъ старцевъ не привелъ никого къ особливому веселью. Второй однокашникъ, заматерелый помещикъ --ской губернiи, мне съ перваго раза понравился, какъ славный, здоровый, веселый старичина, раненый подъ Фершампенуазомъ, покинувшiй карьеру почестей съ чиномъ гвардiи корнета, и готовый вновь сразиться съ коварнымъ французомъ, еслибъ это понадобилось. Онъ прибылъ на съездъ съ своей образцовой усадьбы, съ открытой душой и готовностью пировать; целое утро пытался онъ разшевелить своихъ собеседниковъ но, не встречая настоящаго сочувствiя, сталъ надъ ними подсмеиваться, даже звать ихъ каплунами, песочницами, угрюмыми чудачищами. Третiй гость, генералъ-адъютантъ и начальникъ весьма важной части государственнаго управленiя, совершенно походилъ на одряхлевшаго пиковаго короля, и даже по фамилiи звался Бардадымовъ; онъ слылъ за человека нехудого, дельнаго въ своемъ ведомстве; но, къ сожаленiю, его величiе равнялось безпредельности суроваго океана. То былъ истинный старецъ съ достоинствомъ, ревниво хранящiй это достоинство, и во всякомъ веселомъ слове видящiй его нарушенiе. Но я твердо убежденъ, что съ Бардадымовымъ старые товарищи могли бы еще ладить, еслибъ въ ихъ среде не оказывалось четвертаго старца, самаго зловреднаго омерзительнаго, какъ по виду, такъ и по всей манере обхожденiя.
статскаго, и кинулъ по необходимости свой якорь между членами какого-то совета, весьма неважнаго и никому негрознаго. Казалось бы, и то хорошо, особенно, когда намъ стукаетъ семьдесятъ летъ, и въ перспективе остаются недолгiе годы, которые следуетъ украшать важнымъ спокойствiемъ духа, въ соединенiи съ светлою и здравой философiей. Но Петръ Клементьичъ не былъ доволенъ своимъ положенiемъ. Онъ гляделъ олицетворенной завистью, и отъ сквернаго взгляда его оловянныхъ глазъ сами мухи, казалось, падали и умирали. Бардадымову онъ завидовалъ больше всехъ, хотя, видитъ Богъ, бедному, величавому старцу-генералу, въ день прочитывающему до пятидесяти толстыхъ докладовъ и двухъ сотъ тонкихъ записокъ, завидовать было нечего. Затемъ онъ питалъ зависть къ Сергiю Юрьевичу, какъ князю, светскому жителю, владельцу славныхъ именiй. Наконецъ гвардiи корнету Петръ Клементьнчъ тоже завидовалъ, съ порядочной долей ненависти. Чего онъ тутъ-то нашолъ завидовать, я не понимаю - разве несокрушимому здоровью и веселости нрава? Но чаятельно мне, что сiи лучшiя сокровища старости не пленяютъ людей въ роде Петра Клементьича. Старые сморчки, ему подобные, веселости душевной не делятъ; что до здоровья, то они готовы получать почечуй, самый злостный и на всю жизнью, лишь бы ихъ не обошли но службе самой малой наградою.
Сели обедать, и обедъ начался довольно весело. Надо сказать читателю, что я воспитывался въ одномъ казенномъ заведенiи съ четырьмя старцами, только спустя около сорока летъ после ихъ выхода; вследствiе того произошло сопоставленiе школьнаго быта древнихъ временъ съ бытомъ сравнительно новейшимъ. Къ удовольствiю старцевъ и особенно отставного корнета, вся выгода была на стороне древней исторiи. Въ древнее время мальчики учились мало, шалили до безумiя и выходили въ светъ здоровыми, храбрыми, весьма воспрiимчивыми на дело детинами. Въ мою эпоху, мы зубрили по тридцати предметовъ, забывали ихъ тотчасъ же вследъ за экзаменомъ, и выходили невеждами круглыми, да въ добавокъ съ хилымъ здоровьемъ, тонкими ногами и наклонностями къ болезнямъ спинного мозга. Въ древнее время начальство ужасно любило отодрать ученика, но делало это съ какою-то веселою быстротою, спартанскими шуточками и безъ малейшаго злорадства: при мне же наставники, хранившiе юность нашу, не трогали насъ пальцемъ, но поощряли шпiонство и безгласное подобострастiе. Эти противоположности подали поводъ къ сравненiямъ, шуткамъ и анекдотамъ; на короткое время все хохотали и перебивали другъ друга, а отставной корнетъ почелъ долгомъ разсказать, какъ воспитанникъ Бардадымовъ, ныне генералъ и лице влiятельное, держалъ съ целымъ классомъ закладъ о томъ, что, въ назначенный день, при солнечномъ сiянiи, не взирая ни на какiя препятствiя, три раза обойдетъ школьный садъ, не имея на себе ни панталонъ, ничего похожаго на панталоны. При такомъ несколько игривомъ воспоминанiи, величаваго генерала покоробило; но онъ оправился, усмехнулся и выпилъ рюмку рейнвейна съ такимъ молодецкимъ видомъ, что даже я на него полюбовался.
Петръ Клементьичъ лишь одинъ ядовито осклабился и пустился опровергать справедливость анекдота.
- Этого не могло быть, я не видалъ и не слыхалъ ничего подобнаго, сказалъ онъ: - его высокопревосходительство, я живо помню, и въ детстве отличался приличiемъ тона, безукоризненными...
- Такъ что же по-твоему, я вру, что ли? добродушно брякнулъ помещикъ. - И чего ты суешься съ высокопревосходительнымъ титуломъ? Мы сюда съехались не величаться; да и небольшой еще криминалъ въ томъ, что нашъ другъ когда-то, мальчишкой, прогулялся безъ панталонъ по саду!
пирующихъ. Зная слабость Бардадымова онъ затронулъ ее своимъ протестомъ, и вельможа, почуявшiй что-то въ роде ущерба своему достоинству, тутъ же съежился, замкнулся, принялъ видъ недовольный. Того только и хотелось зловредному старику. Новыми отрицанiями отпарировавъ все вторженiя балагура въ область веселыхъ воспоминанiй, онъ заметилъ, что лучше будетъ набросить завесу на дела давняго ребячества, и сталъ почтительно разспрашивать генерала о какихъ-то проектахъ какого-то упрощенiя, какой-то отчетливости по какому-то ведомству. Сановникъ вступилъ въ деловой разговоръ, пересталъ вслушиваться въ шутки отставного корнета, даже Сергiю Юрьевичу что-то ответилъ съ начальственною резкостью, и остатокъ обеда, вследствiе того, кончился скучно, безъ общей беседы, хотя за столомъ сидело лишь пять человекъ, самая прекрасная цифра относительно застольныхъ собеседниковъ.
- Ну, signori miei, сказалъ после ликера корнетъ, отодвигая свой стулъ, и зажигая сигарку: - или васъ всехъ троихъ петербургскiе недуги заполонили, или дорога сюда разтрясла потроха въ утробе вашей, только, друзья мои, даю вамъ честное слово, вы негодны ни къ какому порядочному употребленiю!
- М-м-мъ, иронически отозвался на это Петръ Клемеятьевичъ: - выраженiя оригинальны, хотя могутъ назваться немного резкими...
- И я съ своей стороны, признаюсь... поддержалъ его старый генералъ недовольнымъ тономъ.
- Ну, ну, въ чемъ ты признаешься? спросилъ неукротимый корнетъ, улыбаясь: - милые друзья мои, ужь если вамъ нравится распространять вокругъ себя величавое унынiе, такъ пожалейте хотя нашего новаго друга Ивана Александровича: у него смыкаются глаза, и онъ глядитъ на васъ не ласковее, чемъ мы въ школе взирали на немецкаго учителя. Знаете что? Заляжемте лучше спать: я уверенъ, что после небольшого отдохновенiя вы станете глядеть повеселее!
- Дурная привычка, очень дурная привычка, съ ядовитымъ смехомъ добавилъ Петръ Клементьевичъ.
- Ну, такъ въ такомъ случае не взыщите, сказалъ нашъ помещикъ, протягиваясь съ ногами на диване: - я этой дурной привычки держусь сорокъ пять летъ, и не оставлю ея сегодня, темъ более, что ваши разговоры о докладахъ и канцелярiяхъ для меня не представляютъ никакой прелести.
И онъ тутъ же захрапелъ съ особеннымъ молодецкимъ присвистомъ.
- Настоящiй сынъ природы! не безъ ласковости заметилъ князь Сергiй Юрьевичъ: - дорого далъ бы я за то, чтобъ такъ скоро засыпать и дремать такъ сладко!
- Ну, ну, мы здесь старые товарищи, произнесъ генералъ Бардадымовъ, уступая лучшимъ инстинктамъ своей натуры.
- Ваше высокопревосходительство! возразилъ Петръ Клементьевичъ, голосомъ непомерно нежнымъ и вкрадчивымъ: - кто более меня способенъ ценить благородство чувствъ вашихъ, более гордиться той связью, которая еще въ детскiе годы соединила меня съ лицами, составляющими, такъ сказать, украшенiе нашего отечества? Но всему есть границы и мера. Я не забываю дружбы, соединявшей наше детство; но хорошо помню подвиги, заслуги моихъ бывшихъ друзей, и знаю то, что они кладутъ между нами некоторую светскую преграду. Передъ вами и княземъ я не лягу на диванъ, и не захраплю, какъ извощикъ: не подобострастiе удержитъ меня отъ этого, а законъ приличiя. Забудьте этотъ законъ на минуту - и что выйдетъ? Прiязнь станетъ для васъ докукою, школьное товарищество - поводомъ ко всякому надоеданiю! Что вышло бы, напримеръ, если бъ я, Петръ Клементьевъ Огуречниковъ, какъ и все люди, имеющiе нужду въ протекцiи сильныхъ сановниковъ, на основанiи нашихъ детскихъ воспоминанiй, вздумалъ надоедать вашему высокопревосходительству какой нибудь служебной просьбой? Не были ли бы вы въ праве прогнать меня и еще отнестись ко мне съ упрекомъ?...
- Не былъ бы, не былъ бы въ малейшемъ праве, горячо возразилъ генералъ Бардадымовъ: - и дверь моя всегда открыта, и кредитъ мой всегда къ услугамъ былыхъ товарищей! Приличiе, конечно приличiемъ, но никогда не забывалъ я того, что все мы люди и все мы связаны...
Только тутъ я понялъ, къ чему клонили медовыя речи Петра Клементьича, и какъ искусно совершаетъ свои подступы этотъ великiй, хотя сморчку подобный ловецъ человековъ. Онъ прослезился, и генералъ прослезился, и князь Сергiй Юрьевичъ отеръ надушенымъ платкомъ свои очи. Запахъ пачули наполнилъ залу, и пока я отдувался, отплевывался, зажигалъ сигарку, сановникъ Бардадымовъ совершенно попалъ въ сети, ему разставленныя. Еще минута, и Петръ Клементьевичъ поведывалъ ему о томъ, какъ его когда-то обошли чиномъ, какъ ему не дали денегъ, о которыхъ онъ просилъ многiе годы, какъ советъ, въ коемъ онъ заседаетъ, не представляетъ никакой перспективы для будущаго (въ шестьдесятъ девять летъ отъ роду!) и какъ одно милостивое слово его высокопревосходительства... Тутъ я съ отвращенiемъ оставилъ комнату, и ушолъ въ какой-то тускло освещенный будуаръ, где и захрапелъ не хуже отставного нашего корнета.
- Ступайте-ка пить чай, возглашалъ надъ моимъ ухомъ голосъ князя Сергiя Юрьевича: - коли вамъ не будетъ скучно сидеть съ глазу на глазъ со мною!
- А гости? спросилъ я съ недоуменiемъ.
- Давно уехали, отвечалъ хозяинъ: - да и Богъ съ ними, сказать по совести! Никогда не буду сзывать старыхъ товарищей! Петръ Клементьичъ сталъ придираться къ корнету, тотъ его изругалъ ругательски; генералъ надулся и велелъ закладывать лошадей... Ну, да что ихъ вспоминать, а поглядите, если этотъ старый сморчокъ не схватитъ чего нибудь по службе.
никакихъ надеждъ на изцеленiе. Стоило ли после этого тратить столько дипломатiи, и на старости летъ уловлять людей въ свои сети?