II.
Мысли, разсказы и светскiя воззренiя на петербургскую жизнь моего новаго друга, занимающаго скромную должность швейцара при палаццо княгини Чертопхаевой.
Беззаботный мой читатель, прочитавъ это замысловатое заглавiе моей сегоднишней беседы, никакъ не догадывается о томъ, что я, написавъ его всеми буквами, недели на три обязанъ запереться въ моемъ кабинете, выезжать только по вечерамъ, въ закрытомъ экипаже, и всехъ людей, ко мне приходящихъ, предварительно обозревать въ нарочно для того устроенную дверную щель, во избежанiе великой для себя опасности. Вотъ какiя жертвы приношу я въ угоду моему читателю благородному и госпоже моей, всякихъ прiятствъ и пригожествъ исполненной читательнице!
Половина моихъ поклонниковъ ожесточена противъ меня, и между бывшими друзьями имеются такiе, которые и на жизнь мою умышляютъ. Евгенъ Холмогоровъ положительно говоритъ, что человека, унизившагося до разговоровъ съ презреннымъ швейцаромъ, онъ поразитъ кинжаломъ въ сердце, а затемъ готовъ, во имя великосветскости, мною попранной, предоставить себя всей строгости законовъ. Графъ Пршевральскiй утверждаетъ въ лучшихъ салонахъ, что я завожу дружбу съ швейцарами, единственно для униженiя и оскверненiя всего, что считается сущностью аристократической жизни.
Маленькiй князь Борисъ отказывается совершать уплаты по своимъ распискамъ человеку, который якшается съ подлой челядью, и даже въ ея сообществе способенъ находить удовольствiе. Таково мненiе людей ретроградныхъ, вследствiе своего общественнаго положенiя. Но что еще удивительнее,-- мои друзья, прогрессивнаго и демократическаго свойства, не только не удовлетворены, но глубоко оскорблены моей терпимостью по части новыхъ знакомствъ. По ихъ мненiю, воспевая швейцара княгини Чертопхаевой, я поступаю отвратительно, нелиберально, хуже господина Аскоченскаго. По ихъ воззренiю, я долженъ ненавидеть швейцара княгини Чертопхаевой, и на его расшитую золотомъ портупею взирать такъ, какъ Катонъ взиралъ на пурпурную мантiю Цезаря. Кажется если бы я сочинилъ гимнъ въ честь кардинала Антонелли и прославилъ редактора "Новой Прусской Газеты" - на меня не взирали бы съ большимъ озлобленiемъ. Когда, проходя мимо палаццо Чертопхаевыхъ, я любуюсь моимъ новымъ прiятелемъ и почерпаю двумя пальцами табакъ изъ его серебряной табакерки, вокругъ меня раздаются голоса: "Ренегатъ! поклонникъ величiя! извергъ рода человеческаго!" Обличитель Копернаумовъ даже являлся объясняться со мной относительно вышепрописаннаго беззаконiя. Такъ подтверждается правдивый афоризмъ о томъ, что крайняя ретроградность во всемъ всегда сходится съ крайней прогрессивностью! Но практика жизни ломаетъ, сглаживаетъ все житейскiя крайности. Имея это въ виду, я, безъ всякихъ объясненiй, познакомилъ Селиверста Ильича, нашего суроваго поэта, съ дворцомъ княгини Чертопхаевой и дивнымъ философомъ, стоящимъ у его сiяющаго порога. Результатъ попытки оказался хорошимъ. Оставляя меня, Копернаумовъ произнесъ: "Ты правъ, безпутный Иванъ, ты правъ: место этого мудреца не въ передней, а на ступеняхъ какого нибудь мраморнаго атенея, подъ портиками блестящей древней академiи!"
Отзывъ обличительнаго поэта Копернаумова достаточно ограждаетъ меня со стороны моихъ прогрессивныхъ гонителей; потому я ихъ оставляю и обращаюсь къ гонителямъ великосветскимъ, къ судiямъ ретрограднаго свойства. Государи мои, отношусь я къ нимъ тако, государи мои, чемъ навлекъ я на себя ваше охужденiе, и почему часть онаго охужденiя упала на лицо ни въ чемъ не повинное, то-есть на самого швейцара княгини Чертопхаевой? Чемъ онъ недостоинъ вашего вниманiя и моей привязанности? Чего этому человеку не достаетъ, чтобъ быть блистательнымъ, безмерно уважаемымъ человекомъ? физическая красота его разительна,-- это голова Агамемнона, правда съ признаками сильнаго ожиренiя, но на Востоке, да и у насъ въ древней Руси, тучность не считается и не считалась порокомъ. Одевается онъ безукоризненно, и я положительно заверяю, что его шитый кафтанъ, штаны съ позументомъ и все прочее, несравненно красивее вашихъ дрянныхъ фрачишковъ и аляповатыхъ сюртуковъ последняго покроя. Если изящество мужского наряда - въ белье, то чьи воротнички, по белизне и тонкости, сравняются съ безукоризненными батистовыми брызжами сего прекраснаго привратника? Если чтить человека за древность рода,-- то родъ моего швейцара теряется въ сумраке древней исторiи: его прапращуръ при Петре Великомъ былъ дворецкимъ въ семье князей Чертопхаевыхъ, а прабабушку даже взяли кормилицей во дворъ государыни Елисаветы Петровны. Разве эта генеалогiя не достаточна, и разве она хуже генеалогiи графа Пршевральскаго, коего дедъ обокралъ казну на пятьсотъ тысячъ, или, положимъ, князя Чугаблехова, отецъ коего, по уверенiю кавказскихъ старцевъ, былъ во время боя съ непокорными горцами найденъ подъ заряднымъ ящикомъ, за что покойный генералъ Алексей Петровичъ Ермоловъ, не любившiй шутить съ такими храбрецами, всенародно отдулъ его нагайкой? Читатель мой видитъ, что не всегда выгодно разсказывать родословную своихъ ближнихъ, особенно, если наши собственные предки не ходили въ Палестину съ королемъ Ричардомъ, а мирно стояли на правеже или за местничество были биваемы батогомъ нещадно! Остережемся лучше отъ излишней запальчивости, и если судьба, въ награду нашего благонравiя, пошлетъ намъ друга въ роде швейцара князей Чертопхаевыхъ,-- то потщимся быть ей благодарными, не входя ни въ какiя кляузныя, зловредныя, придирчивыя розысканiя.
Дружба моя съ симъ велемудрымъ привратникомъ, коего зовутъ Макаромъ и по батюшке Парфеновичемъ, началась вотъ по какому случаю. На вечернемъ увеселенiи у вашего покорнейшаго слуги, художникъ Плясуновъ, прозванный отшельникомъ за свою косматую голову и взоръ, исполненный крайняго свирепства, съ легкомысленностью, къ сожаленiю, свойственною некоторымъ русскимъ живописцамъ, даже талантливымъ, объявилъ, что все древнiе живописцы Италiи - сущiе скоты, а что истинное искусство началось въ Европе, кажется съ пейзажей господина Айвазовскаго. Странное сiе уверенiе поддержалъ, къ негодованiю всей публики, блистательный Симонъ (Simon) Щелкоперовъ, и не только поддержалъ съ заносчивостью, но даже прибавилъ, что столь прославленный Рафаэль есть свинья, достойная публичнаго поруганiя. Я хорошо зналъ, что отаитянина не вразумишь; къ тому же онъ говорилъ лишь въ общихъ выраженiяхъ, но Симона я счолъ долгомъ спросить, где виделъ онъ картины Рафаэля, никуда не выезжая изъ Северной Пальмиры? Тогда Симонъ мне сказалъ, что такой вопросъ ясно показываетъ, какое дурное знакомство я имею, и какъ мало мне известны аристократическiе дома Петербурга, наполненные картинами Рафаэля. Я уже готовился разразить въ прахъ это нелепое уверенiе, и даже принесъ печатную книгу, вычислявшую все музеи и дома, обладающiе Рафаэлями, когда Евгенъ Холмогоровъ, истинный петербургскiй грибъ, со всеми пороками и затеями Петербурга, решилъ, что во всемъ мiре нетъ и не можетъ и не должно быть такихъ Рафаэлей., какiе имеются во дворце княгини Чертопхаевой. Я покачалъ головой и отозвался, что это вздоръ, и что одинъ взглядъ на сказанныя картины, хотя я ихъ и не знаю, убедитъ всякаго въ противномъ.
- И такъ что жь мешаетъ тебе удостовериться? сказалъ великосветскiй Евгенъ: - когда молодой князь прiедетъ изъ своего именiя, я сообщу ему твой отзывъ, мы возмемъ тебя, и онъ за долгъ свой сочтетъ показать тебе чертопхаевскую галерею.
- Да какъ же я при самомъ владельце подлыхъ картинъ назову ихъ негодными? возразилъ я Евгену: - могъ бы ты, светило изящества, хотя подумать объ этомъ. Лучше оставь меня самого осмотреть картины; у меня въ голове кроется хорошая мысль, и я приведу ее въ исполненiе.
Хорошая мысль, про которую упомянулъ я тогда, заключалась въ следующемъ. Палаццо Чертопхаевыхъ стояло въ двадцати шагахъ отъ моего дома, а величественный швейцаръ, часто выглядывавшiй изъ зеркальныхъ стеколъ подъезда, давно уже возбуждалъ во мне живейшее желанiе на дружбу. Въ настоящую пору дворецъ стоялъ пустой; окна его были замазаны чемъ-то белымъ; Макаръ Парфентьичъ, вероятно, оставался за старшаго, ибо целые дни проводилъ, стоя у дверей въ домашнемъ сюртуке, безъ портупеи и золота, нюхая табакъ и презрительно обзирая проходящихъ смердовъ въ роде нашего брата. Съ однимъ лишь изъ соседей привратникъ обходился не безъ некотораго дружелюбiя, впрочемъ более снисходительнаго, нежели горячаго: то былъ статскiй советникъ Акимъ Акимовичъ Потапенко, рекомендованный мне зефиромъ Максимомъ Петровичемъ для занятiй по дрянному тяжебному делу, прошлый годъ свалившемуся на меня, вместе съ однимъ почти что такимъ же дряннымъ наследствомъ. Чрезъ Потапенку я устроилъ знакомство съ Макаромъ Парфентьичемъ, и въ одинъ светлый осеннiй денекъ, когда швейцаръ, сидя у подъезда на стуле, зевалъ более обыкновеннаго, статскiй советникъ почтительно представилъ ему меня, какъ охотника до старыхъ картинъ, жаждущаго осмотреть сокровища, скрывающiяся въ великолепномъ доме князей Чертопхаевыхъ.
Швейцаръ, какъ и следуетъ, обошолся съ нами очень сухо, а Акима Акимыча даже распекъ, и, какъ оказалось, имелъ на то полное право. Покойный мужъ княгини когда-то начальствовалъ канцелярiею, где служилъ нашъ чиновникъ, вследствiе чего, какъ оно водится и въ наше время у знатныхъ баръ, безвозмездно употреблялъ старичка для своихъ домашнихъ порученiй. Тоже продолжала делать и вдовствующая княгиня. Акимъ Акимычъ же, хотя и не получалъ ровно никакого вознагражденiя за свои труды, но все-таки немало ими гордился. После этого весьма естественно, что и швейцаръ Макаръ Парфентьичъ былъ относительно Потапенки, какъ бы стариннымъ сослуживцемъ. "Чемъ другимъ показывать старыя картины", сказалъ онъ статскому советнику, "лучше бы вы, Акимъ Акимовичъ, сами въ домъ-то заходили почаще. По улице шмыгаете съ утра до вечера, а нетъ того, чтобъ спросить, все ли въ порядке! Поваръ Антипъ вторую неделю какъ запилъ; каретникъ такъ и не привозилъ коляски; старая француженка, что на пенсiи, съ Дуняшкой горничной подралась. Не мне съ этимъ народомъ ведаться: я знаю себе только чистые покои, или себе тамъ порядокъ наружный. Сбегайте-ка, да приструньте всю эту орду - на то вашъ братъ и чиновникъ, а потомъ ужь и потолкуемъ".
Акимъ Акимычъ покорно проскользнулъ въ маленькую калитку (створчатыя железныя ворота съ позолотой были крепко заперты), я же, почти обезкураженный величавымъ прiемомъ, вынулъ изъ кармана круглую табакерку и, осторожно скрипнувъ крышкою, поднесъ сiе орудiе новому моему знакомцу. Подумаешь, отъ какихъ иногда ничтожныхъ случаевъ зависитъ удача предпрiятiй и дружба человеческая! Въ моей табакерке, купленной единственно ради сего случая, по моему незнанiю, заключался зеленый табакъ, преподлый и дешевый, но забористый. И что же? презренный этотъ табачище съ разу понравился эпикурейцу-швейцару, избалованному благовонными табаками Францiи, Амерки и Гишпанiи. Такъ Потемкинъ, великолепный князь Тавриды, после соловьиныхъ мозговъ и молоковъ мурены, требовалъ соленаго огурца и дешевой севрюжины! Первая понюшка такъ пробрала Макара Парфентьича, что слезы покатились изъ его глазъ, и голова затряслась, словно при электрическомъ ударе.
- Ай да табачокъ! провозгласилъ онъ, чихнувши такъ, что мимоидущая дама вскрикнула отъ испуга: - просто по всемъ жилкамъ словно огня пустили. Где это вы такую омегу отыскали? Готовую берете, или сами готовите?
- Самъ готовлю, отвечалъ я: - по особливому секрету.
- То-есть, это выходитъ, настоящiй сам-пан-тре! со смехомъ сказалъ привратникъ, ударяя меня по плечу, и весь повеселевши. Натурально, что я, въ свою очередь, поспешилъ радостно, но почтительно засмеяться, какъ смеются представляющiеся чиновники, когда министръ, кивающiй имъ головой, вдругъ разрезвится и отпуститъ шуточку {Я совсемъ было вознамерился вычеркнуть сiе место, какъ несколько обидное для моего достоинства, но теперь удерживаюсь. Вчера виделъ самого Холмогорова въ гостиной княгини Татьяны Арсеньевны: онъ такъ вилялъ передъ хозяйкой, и такъ угодливо смеялся на все остроты графа Автона Борисыча, что я подумалъ невольно: на какомъ же основанiи мне-то воспретить некоторую подлость передъ моимъ Макаромъ Парффетьичемъ?}. Дружба наша завязалась прочно, еще минута, и передъ моимъ носомъ очутилась табакерка швейцара, серебряная подъ чернетью.
- Глядите сюда, сказалъ онъ ласково: - вотъ самый лучшiй табакъ pane; самъ французъ магазинщикъ принесъ въ подарокъ: такого табаку, я думаю, иной немецкiй посланникъ отродясь не видывалъ. А по совести вамъ скажу, вкуса въ немъ совсемъ нетъ никакого: нюхаешь словно труху, и радости отъ него не видно нисколько. Для моды одной набиваешь носъ этакой дрянью, вотъ она какая жизнь наша: не то нюхай, что самъ хочешь, а нюхай, что въ высокомъ обществе принято! Я предложилъ ему поделиться своимъ зеленчакомъ, и Макаръ Парфситьичъ собрался было выкинуть весь запасъ pane на мостовую, но опомнился и не опросталъ табакерки. "Лучше отдамъ Акиму Акимычу", сказалъ онъ въ объясненiе: "для чего кидать доброе: бедный человекъ спасибо скажетъ. А вы насыпьте-ка вотъ сюда, въ жилетный карманъ: это баронъ фонъ-Шельменштромъ всегда такъ табакъ держитъ. Сказывалъ онъ даже молодому князю, что какой-то прусскiй король Фридрихъ по всемъ карманамъ мундира своего табакъ сыпалъ. Вотъ такъ, спасибо, а теперь можно посмотреть и картины. Что вы торгуете ими, али сами пишете?"
Я отвечалъ, что самъ немножко малюю, да плохо, и думаю бросить.
- И бросьте, сказалъ швейцаръ, поставивъ на свое место какого-то испитаго детину въ красномъ камзоле, а затемъ направился со мной вверхъ по пышной лестнице. - Смирному человеку оно не годится. Не люблю и господъ художниковъ: фанаберiя у нихъ самая непристойная. У нашего молодого князя - стыдно сказать, а утаивать грехъ - по понедельникамъ бываетъ всякiй дрянной народъ - известно, его однолетки: княгиня-то, конечно, такую сволочь и въ прихожую не пуститъ. Что же вы думаете? разъ приходитъ ко мне камердинеръ, старый Антонъ, чуть не плачетъ, даже руки трясутся: "Другъ мой, Макаръ, говоритъ, пришли последнiя времена: ужь давно мне тошно за столомъ служить у князя, а вчера-то вечеромъ чуть руки не отнялись. Смотрю я, за ужиномъ сидитъ и съ гостями вино пьетъ - кто бы ты думалъ?-- изъ Покровскаго нашего села дьячковъ внучекъ! Самъ волосатый такой, во фраке, а ленточка въ петлице немецкая - буфетчикъ мне и шепнулъ: большой художникъ сталъ, картины въ сажень валяетъ! Не могу ему блюда подать: хоть убей, ничего со стыда не вижу!"
- Ишь ты, одобрительно заменилъ я: - старый слуга, известно, новыхъ порядковъ не любитъ.
- Да, мой батюшка, каково старому слуге-то, весь свой векъ при князьяхъ и графахъ бывши, самымъ высокимъ, даже, такъ сказать, владетельнымъ особамъ блюда подававши, этакъ дьячкову внуку за столомъ прислуживать? Ишь она, художницкая-то фанаберiя! мало того, что въ гости пришолъ, да еще за ужинъ уселся, какъ равный! Не позволилъ бы этого старый князь, не позволилъ; да въ старое время такихъ делъ и не слыхали. Иностранцевъ тамъ разныхъ съ собой за столъ сажали, а этакого безобразiя... и Макаръ Парфентьичъ только плюнулъ.
- Ну, а иностранцевъ сажали за столъ въ старое время? спросилъ я.
швальё, а все-таки безъ него нельзя, и въ обращенiи онъ вежливъ. Ну, тамъ и арiю какую-нибудь пропоетъ, или тамъ изъ Парижа первый какую-нибудь бирюльку доставитъ, и новой игре въ карты выучитъ, или тамъ большой столъ завертитъ одной рукой - вечеръ себе и пройдетъ, какъ следуетъ. Да нынче и иностранцы что-то испортились, все больше однимъ языкомъ лепечутъ, а по-моему забавы отъ нихъ хорошей не увидишь.
Пока мы разсуждали такимъ образомъ, къ намъ присоединился Акимъ Акимычъ, и все мы вошли въ анфиладу парадныхъ покоевъ. Палаццо былъ действительно хорошъ, хотя строился и отделывался въ первыхъ годахъ нашего столетiя, то-есть при владычестве вкуса фальшиваго и неартистическаго. Часть картинъ въ галерее стоила вниманiя: но Рафаэли, само собой разумеется, были жалкой, аляповатой подделкою. "Хе, хе, хе, хе!" списходительно подшучивалъ надо мною блистательный привратникъ, развалившiйся на кушетке, покуда я со вниманiемъ осматривалъ лучшiя картины: "даже глаза блестятъ: видно, что вы сами когда-нибудь этимъ старьемъ торговали! По мне-то говоря, не далъ бы я десяти рублей за все эти рожи, что висятъ, глаза вылупивши. Ну, тамъ ваза какая Саксъ, али ковшъ серебряный - дело нехудое, а ведь поди продавать картины, въ тепершнюю-то голую пору, и покупщика не приманишь! Э, эхъ, чудно созданъ человекъ, какъ подумаешь", продолжалъ Макаръ Парфентьичъ, впадая въ философскiй тонъ, составлявшiй главную прелесть моего друга: "вонъ тамъ у любимаго княгинина столика виситъ какой-то мальчишка въ драномъ камзоле, а у окна-то, глядите, написана бабища, совсемъ голая. И висятъ себе, и никто не сердится, и все говорятъ: славныя картины тамъ, Доминикъ или Беранже писали. А попробуй-ка кто изъ гостей въ такомъ камзоле явиться, или вовсе платье съ себя снять - выгонятъ, ей-Богу выгонятъ метлой, да еще въ жолтый домъ засадятъ. Ты, скажутъ, человекъ, а это картина. А почему жь бы, коли что въ человеке неприлично, то на картине рисуется?..."
- Правда, сущая правда! подтвердилъ Акимъ Акимычъ, видимо пораженный аргументомъ. - И не следовало бы ея сiятельству княгине такихъ голыхъ... изображенiй въ бодоарахъ своихъ развешивать.
ни насъ съ тобой, ни молодцовъ познатнее насъ не спрашиваться. Повеситъ она надъ каминомъ хоть старый сапогъ, а ты изволь причесываться передъ нимъ, какъ передъ зеркаломъ. Такъ-то, стариненъ почтенный (и онъ пересыпалъ табакъ pane въ горсть, подставленную господиномъ Потапенко), ешь пирогъ съ грибами, а языкъ держи за зубами; ея сiятельство, самъ знаешь, пустыхъ о себе разговоровъ не любитъ.
- Достойнейшая дама, какъ слышно, княгиня Елена Андреевна? сказалъ я, въ свою очередь, подходя къ собеседникамъ.
Сделай я такой вопросъ за четверть часа ранее, Макаръ Парфентьичъ неминуемо окинулъ бы меня холоднымъ взглядомъ, и отвернулся бы: но уже между нами зародилась симпатiя, и онъ чтилъ во мне смирнаго, хотя, быть можетъ, несколько дубоватаго прiятеля.
- Княгиня-то, Елена Андреевна? отвечалъ онъ, вовсе не оскорбившись смелымъ вопросомъ: - да вы, должно быть, въ С. Петербурге не живали, али на чердакахъ все сидели, коли про ея сiятельство спрашиваете! Да ведь наша княжеская фамилiя такая, что всехъ князей-то, вотъ больше ста летъ, какъ по однемъ княгинямъ и почитаютъ. Добрый былъ старый князь, а половину именiя съ плясуньями размытарилъ. Кто дело-то въ порядокъ привелъ, а его самого въ должную струнку поставилъ? А отъ молодого-то князя, что художника и всякаго чиновника къ себе допускаетъ, былъ ли бы какой прокъ, коли бы не это родительница?...
- Конечно, конечно, подтвердилъ Акимъ Акимычъ: - достойнейшая дама, и въ отношенiи, такъ сказать, светскихъ какихъ этикетовъ, истинно грозная!
а всякiй неумытый невежа съ нимъ вместе за столъ садится! Уже известно, коли бояре прежнiе раскисли, такъ хоть дамамъ свое достоинство надлежитъ помнить! А где у насъ теперь бары настоящiе? Только одне дамы пожилыя, дай Богъ имъ здоровья, всю нужную почтительность въ свете поддерживаютъ. Княгиню Татьяну Арсеньевну похвалю, и графиня Дарья Антоновна себя царицей ведетъ, да еще баронесса Ида Богдановна; не хорошо только, что эта-то свою прислугу на гнилой рыбе да на картофеле держитъ. А наша всехъ ихъ выше: разспросите кого угодно - ни одной иностранной королеве шага не уступала!
- Известное дело, въ свою очередь, прибавилъ Акимъ Акимычъ: - известное дело, что въ нашу пору все благочинiе въ свете однеми дамами поддерживается. А княгини нашей весь родъ большимъ достоинствомъ отличался.
- Еще бы! подтвердилъ швейцаръ. - Сестрицу-то ея, графиню Ирину Андреевну, что въ Москве проживала, самъ покойный Императоръ благодарить изволилъ: "вы дескать, графиня, всю московскую молодежь въ должной почтительности содержите". Ну, а Елена Андреева, всякiй знаетъ, даже сестрице своей не разъ распеканцiю задавала!
- А помните, Макаръ Парфентьичъ, спросилъ Потапенко: - какъ ея сiятельство-то молодую воструху Веру Платоновну отработала? То-то смеха-то было, смеха; мы съ Антономъ Емельянычемъ, камердинеромъ, за дверьми стояли, а потомъ инда спрятались отъ страху...
- Какъ же, памятное дело, ответилъ швейцаръ. И когда я сталъ разспрашивать о семъ событiи, онъ, безъ всякихъ ломанiй, передалъ мне исторiю.
устроитъ, другая пойдетъ по чердакамъ больныхъ отыскивать, салопницамъ всякимъ началась пожива, а иная графиня-то, сгоряча, бывало, забредетъ въ такой идикуль, что сама только потомъ отплевывается! Ну-съ, батюшка мой, была въ то время графиня Вера Платоновна всехъ погорячее: я еще всехъ сродственницъ моихъ на первыя числа къ ней посылалъ - никому отказа нетъ. Повара нашего метреска разъ надела капотъ постарее, пошла туда же: глядимъ, и ей десятокъ рублей отвалили! Вотъ собрала разъ Вера Платоновна чуть ли не триста целковыхъ (известно, съ откупщика какого, либо съ купца пузатаго), и привозитъ деньги къ нашей княгине. "Такъ и такъ, принцесъ, говоритъ, слышала я, что вы, принцесъ, въ нашей улице детскiй прiютъ заводите, такъ вотъ примите и мою лепту на благое дело".
Усмехнулась ваша княгиня, отвечаетъ только: "мерси, мать моя, что вы и меня въ модныя благотворительницы записали". Ну, натурально, взяла деньги, а на другой день и отдала ихъ сестрицамъ Мелентьевымъ - есть у насъ при милости на кухне такiя генеральскiя дочери.
- Мелентьевымъ! перебилъ я, вспомнивъ одну давнишнюю исторiю: - этимъ попрошайкамъ, у которыхъ есть свое именiе душъ въ двести? Макаръ Парфентьичъ сразу привелъ меня въ должный решпектъ.
- Это ужь не ваше дело, батюшка мой, княгинины благотворенiя ценсировать. Вотъ-съ, отдала она денежки сестрицамъ Мелентьевымъ, а те-то (известно, всякому лестно побывать въ графскомъ доме) къ Вере Платоновне съездили, карету даже наняли: "такъ и такъ, контесъ, благодаримъ за милостивое поощренiе!" Молодая-то контесъ и прогневалась, говоритъ сестрицамъ: "я дала деньги на детскiй прiютъ, про васъ и не думала никогда; я объяснюсь съ ея сiятельствомъ!" И прiехала Вера Платоновна объясняться; ну, да ей Богъ проститъ: отецъ все былъ посланникомъ въ чужихъ краяхъ, значитъ, и дочка тамъ отъ немчуры всякаго азарта набралась. И какъ бы вы подумали, такъ къ ея сiятельству и подступила: "деньги эти, болтаетъ, предназначены для несчастныхъ сиротъ, а вы, принцесъ, какимъ-то двумъ шлюхамъ ихъ передали!" Батюшки мои, какъ услышала это наша княгиня! Не диво, что Акимъ Акимычъ со страха бежать пустился: я-то даже, свой человекъ, а тоже чуть отъ подъезда стречка не далъ. "Прочь, говоритъ, мать моя! Да какъ вы у меня смеете отчотовъ спрашивать? У бабушки моей, говоритъ, такiя вертоплясныя контесы, какъ вы, въ приживалкахъ находились! Да я васъ..." и пошла, судырь мой, и пошла, и такихъ словъ наговорила, что нашему брату, простому человеку, и повторять ихъ про графиню не приходится!...
На этомъ месте красноречiе Макара Парфеятьича было прервано появленiемъ поваренка въ беломъ колпаке, съ большимъ подносомъ, на которомъ красовались приборы и два продолговатыя блюда подъ фарфоровыми колпаками.
- Ставь, ставь, важно ответилъ швейцаръ, указывая на близь стоящiй круглый столъ съ флорентинской мозаикой: - ставь, а Антону все-таки скажи, что княгининымъ поварамъ въ портерныя лавочки ходить не следуетъ. А затемъ, обратясь ко мне и чиновнику, прибавилъ. - Просимъ покорно, дорогiе гости, не взыщите только, что безъ вина завтракъ...
- За этимъ дело не станетъ, вступилъ я въ беседу: - дайте мне домой сходить на минуту, я вамъ принесу бутылочку такого напитка, что просто глаза изо лба выскочатъ.
- Ладно, отвечалъ швейцаръ, и когда я направлялся къ выходу, добавилъ, обращаясь въ Потапенке: - должно быть, душа-человекъ и жить въ свете умеетъ!
Перейдя улицу, я взошолъ къ себе, взялъ въ руки бутылку стараго портвейна, и понесъ ее въ палаццо, нисколько не смущаясь темъ, что на улице встретился мне Феофилъ Моторыгинъ, и не только встретился, но даже закричалъ: "въ фуражке и съ бутылкой въ рукахъ! Иванъ Александрычъ, не смей съ этого дня звать меня своимъ другомъ!"
я попросилъ дозволенiя напечатать кое-что изъ нашей, такъ сказать, афинской беседы.
- Да печатайте себе, сколько угодно, съ усмешкой отвечалъ Макаръ Парфентьичъ: - ведь вы по-французски не разумеете?
- Конечно не разумею.
- Ну и дельно. По-русски лупите себе, что хотите: русскую газету, известно, одинъ мелкiй чиновникъ или тамъ извощикъ въ трактире требуегъ. Другое дело въ "Леноръ" или въ "Журналъ Санпетерсбургъ" - ихъ господамъ съ почты таскаютъ: тутъ ужь ты не пори чепухи, потому-что все на виду, да и языкъ французскiй