Шарлотта Ш-ц (старая орфография)

ШАРЛОТТА Ш--ЦЪ
ИСТИННОЕ ПРОИСШЕСТВІЕ. 

Я уселся одинъ передъ каминомъ, въ опустевшей гостиной. Все уже разъехались, пробило три часа, лампы горели тускло, въ высокой комнате будто еще слышался шумъ живого разговора и шелестъ маленькихъ ножекъ. Я пересиделъ свой часъ, и мне спать уже не хотелось; на душе было сладко и грустно, съ костей свалилось долой пять или шесть летъ, и мне снова было девятнадцать летъ отъ роду.

-- Это что за задумчивость? Спросила хозяйка, поправляя огонь и усаживаясь по-ближе.

-- Я думаю объ исторiи, которую разсказалъ вашъ берлинскiй прiятель.

-- Мне некогда было ее слушать. Коли хороша, такъ сочините изъ нея романъ.

-- Боже меня сохрани! есть сюжеты, къ которымъ стыдно подойти съ вымысломъ, исторiи, которыя исчезаютъ отъ самой невинной амплификацiи. Недавно мы съ вами замечали, что исторiя Маши Леско моглабъ быть развита более,-- мы ошибались: въ этой сухости и сжатости подробностей таятся драмы, кроется истина, передъ которою ничто лучшiе эффекты блестящихъ романовъ. Исторiя, которую я слышалъ сегодня, на столько выше романа, насколько каждая женщина лучше своего портрета. Ея место не на печатныхъ листахъ, а въ дружескомъ, искреннемъ разговоре.

-- Разсказывайте же, мне спать еще рано.

-- А мне ужь поздно. Слыхали вы про Шарлотту Ш--цъ?

-- Немецкую писательницу, которая давно когда-то жила въ Берлине?... и была въ Петербурге?... Хорошенькая?

-- Богъ знаетъ! все называли ее красавицей. Я слыхалъ только, что она была очень бела и что у ней были большiе черные глаза. Она умерла 28 летъ отъ роду, въ 1834 году, 29 декабря новаго стиля.

-- У васъ дрожитъ голосъ и интонацiя очень восторженная....

врагъ сантиментальности и различныхъ порывовъ; въ настоящую же минуту, за то, чтобъ увидеть хоть разъ эту женщину, даже за то, чтобъ иметь возможность отъ всей души, несколько минутъ, поплакать какъ дитя, надъ ея могилою, я отдалъ бы четверть своей жизни, что для меня не безделица.

-- Mon Dieu, mou Dieu! сказала она съ ужасомъ: - вы ли это? что это за разсказъ, перевернувшiй васъ на-изнанку и обратившiй васъ въ мальчика? Говорите же, сочиняйте романъ, придумывайте сцену и обстановку.... я слушаю.

-- Не будетъ ни сценъ, ни романа, ни описанiй; но если я еще не совсемъ глупъ, вы услышите что-нибудь выше этого.

-- Шарлотта Софiя Вильгофтъ родилась въ Гамбурге и до замужства своего воспитывалась въ Лейпциге, у одной изъ своихъ богатыхъ родственницъ. Съ ранняго детства, она изумляла всехъ своими блестящими способностями и сделалась идоломъ своего семейства. Слабое здоровье наградило ее задумчивымъ характеромъ; но темъ привлекательнее была она въ редкiя минуты веселости. Въ эти минуты весь домъ сходилъ съ ума отъ прекраснаго дитяти; каждая его ласка, каждая улыбка ценились выше драгоценностей. Удивительная способность къ музыке, соединяясь съ чуднымъ голосомъ, делала изъ нея маленькое чудо, минiатюрное собранiе физическихъ и нравственныхъ совершенствъ. Въ 1822 году ей было уже шестнадцать летъ отъ роду. Въ это время въ домъ ея родственницы началъ ходить молодой студентъ Лейпцигскаго университета, по имени Гейнрихъ Ш--цъ. Трудно было найти юношу, который бы более обещалъ въ будущемъ. Кончивъ свой курсъ въ Гёттингене, онъ наделъ белую фуражку на свои длинные волосы и отправился за мудростью въ Лейпцигъ, предшествуемый въ цвете летъ почетною известностью какъ поэтъ и ученый. Стихотворенiя его читались повсюду, при чемъ почти все читатели, особенно женщины, знали, что авторъ ихъ очень молодъ и до крайности хорошъ собой. Понятно, какое впечатленiе произвелъ Гейнрихъ на Шарлотту, которая еще дитятей любила читать книги и съ комическою важностью несколько разъ объявляла, что лучшая доля каждой женщины состоитъ въ томъ, чтобъ быть еще Dichterbraut, невестой поэта.

Молодой красавице довольно долго пришлось быть невестой поэта. Три или четыре года прошло съ техъ поръ, какъ оба ребенка (Гейнрихъ, несмотря на свою литературную славу, былъ далеко не взрослымъ человека), въ тихую осеннюю ночь, при свете луны, въ виду одного изъ прелестныхъ пейзажей Саксонiи,--

"Sachsen,

Wo die schönen Mädchen wachsen" -

къ тому же онъ былъ славолюбивъ, и ему горячо хотелось оправдать надежды, поданныя его талантомъ, принести къ ногамъ своей невесты славу неоспоримно, огромную, обильную блескомъ и матерiальными выгодами

Чтобы начало моего разсказа не показалось вамъ пошлою идиллiею, я попрошу васъ представить себе положенiе германскаго общества въ двадцатыхъ годахъ. Блестящее, хотя несколько лихорадочное литературное движенiе волновало всю родину философовъ, отъ Кенигсберга до Бадена, отъ Гёттингена до Дрездена. Минхенъ готовился преобразиться въ Афины, подъ управленiемъ короля Людовика, страстнаго любителя искусствъ и художествъ. Олимпiецъ Гёте манiемъ бровей воздвигалъ и низвергалъ ученыя знаменитости. Берлинъ соперничалъ съ Гёттингеномъ и Рахиль Фаригагенъ писала о творце Вильгельма Мейстера: "онъ называется Гёте, следовательно все, что онъ видитъ и передаетъ намъ, есть великая истина". Несмотря на неоспоримое величiе этого перiода, развеселившаяся после Наполеона, Германiя frisait un peu la platitude. Непомерная жажда ученой и литературной славы занимала умы молодежи; женщины увлекались поэтами, какъ въ прежнее время увлекались звономъ шпоръ и гусарскими долманами; ничтожнейшiй изъ юношей хранилъ въ своей памяти десятка любовыыхъ исторiй, заключавшихся въ томъ, что едва влюбленныя сердца, поговоривъ при свете луны о величiи любви и о платонической привязанности, брали другъ друга за руки, испускали вздохъ и, поклявшись въ вечной преданности, расходились въ разныя стороны безъ всякихъ извиненiй и встречались черезъ несколько летъ безъ малейшаго замешательства.

Такимъ образомъ всякая девушка, нисколько не подвергаясь опасности, имела по нескольку сердечныхъ романовъ, одинъ после другого, пока наконецъ, вышедши за-мужъ за толстаго филистера, предавалась окончательно хозяйственнымъ хлопотамъ, начинала одеваться грязно и небрежно и изъ владычицы юныхъ душъ превращалась въ сварливую толстую ключницу.

Сантиментальность и любовный идеализмъ, развитые чрезмерно въ юномъ разряде немецкаго народонаселенiя, не могли вредить натурамъ, созданнымъ для варенiя биръ-супа, но на высшихъ женскихъ организмахъ они отражались гибельнымъ образомъ. Шарлотта Вильгофтъ, настоящая Беатриче немецкаго Данта, съ великими надеждами, предалась своей страсти съ полнымъ самозабвенiемтъ съ самоотверженiемъ, которое доходило до высокой поэзiи. Она ценила страстную любовь Гейнриха, но сама себя упрекала въ этой любви. Въ ответъ на его письма, полныя нежности, она просила молодого поэта менее думать о ней и работать какъ можно более, на славу искусства, на радость современниковъ. "Я тебе мешаю, ты слишкомъ много обо мне думаешь", повторяла она безпрестанно. Заметивъ, что имя Гейнриха реже прежняго встречается въ литературе, бедная девушка обвиняла себя еще более, и въ голове ея составился планъ, достойный семнадцатилетняго увлекающагося сердца. Ей показалось, что она, способная рождать поэтическiя мысли въ самой положительной голове, стоитъ поперекъ дороги великаго поэтическаго генiя, что ея любовь, привлекая къ себе все мысли этого высокаго существа съ блестящей будущностью, отвлекаетъ его отъ труда, отъ погони за славою и наукою. Разсуждая такимъ образомъ, Шарлотта (если вы засмеетесь, я вашъ врагъ до конца жизни) начала думать о самоубiйстве и для пробы собралась уморить себя голодомъ.

Я бы распространился объ этой черте характера Фрейлейнъ Вильгофтъ, еслибъ насъ не ждалъ впереди разсказъ о другихъ подвигахъ, совершенныхъ въ зреломъ возрасте. Детское увлеченiе Шарлотты кончилось опасною болезнью; она не уморила, но измучила себя голодомъ. Всю свою жизнь она стыдилась этой выходки и ни съ кемъ не говорила о своей странной попытке.

летъ отъ роду. Въ этомъ-то привилегированномъ возрасте и проявилась въ немъ поэзiя, составляющая принадлежность молодыхъ мужчинъ. Король- прусскiй, просвещенный ценитель талантовъ, далъ Гейнриху место при берлинской библiотеке: будущность молодого человека была обезпечена, бракъ сделался возможнымъ. Молодые люди обвенчались и провели несколько месяцевъ въ счастiи, которое по-видимому могло только возрастать съ каждымъ годомъ. Въ это короткое время душевнаго спокойствiя, Шарлотта успела, безъ всякий претензiи на литературную известность, написать несколько небольшихъ сочиненiй, которыя поставили ее далеко выше прославленной Беттины Арнимъ и сумасбродной Рахили Фарнгагенъ. Надо, впрочемъ, сказать и то, что Беттине и Рахили было въ то время далеко за тридцать, тогда-какъ двадцатилетняя, черноглазая Фрау фонъ Ш--цъ, обожаемая всеми кружками, въ которыхъ только показывалась, соединяющая въ себе веселость дитяти съ сведенiями синяго чулка, германскую восторженность съ чисто практическими привычками жизни, была въ одно время самымъ светлымъ, грацiознымъ явленiемъ и въ словесности и въ обществе.

Въ Германiи существовалъ и по всей вероятности и ныне существуетъ гибельный предразсудокъ, прямо истекшiй изъ хитросплетенной теорiи: "Искусство должно иметь одну цель: искусство". Всякiй поэтъ, по мненiю восторженныхъ любителей музъ, долженъ быть необходимо избавленъ отъ всехъ хлопотъ и мелочей положительной жизни и гордо итти по стезе, обозначенной своимъ генiемъ, признавая за постыдную слабость всякую заботу о деньгахъ, будущности детей и пропитанiи семейства. Все эти интересы, священные для человека, получаютъ презрительное наименованiе грязи, тины, филистерства и жизненной прозы. Понятые людьми ограниченными, они делаютъ ихъ смешными, но, заронившись въ высокую душу женщины, такiя идеи вызываютъ на подвиги безумнаго самозабвенiя, что и видели мы въ планахъ самоубiйства, составленныхъ семнадцатилетнею Шарлоттою. Въ семейной жизни германскихъ ученыхъ эти идеи зараждаютъ совершенное порабощенiе подруги жизни, низведенiе жены изъ товарищей въ должность кухарки и презрительное къ ней равнодушiе. Вы читали почти всехъ немецкихъ писателей, знаете ихъ бiографiи лучше меня: потрудитесь же припомнить, какую роль играли жоны многихъ великихъ деятелей.

Еслибъ Гейнрихъ имелъ славу Шиллера, его жене нечего было бы бояться такого униженiя: она была выше обыкновенныхъ женщинъ, и дело говорило бы само за себя. Но бедный поэтъ съ большими надеждами продолжалъ подавать одне надежды, и изо всего запаса качествъ, изобличающихъ высокiй талантъ, въ немъ росло и развивалось съ неестественною силою только одно, а именно - гигантское и безграничное самолюбiе. То была одна изъ техъ одностороннихъ натуръ, которыя въ самомъ счастiи съ усилiемъ выискиваютъ и находятъ все средства разрушать свое счастiе. Скромныя занятiя своей должностью, безъ которыхъ Гейнрихъ не могъ бы и думать о возможности брака, убивали его своею сухостью и ничтожностью, и у него недоставало практическаго смысла признать, что обладанiе любимою женщиною стоитъ выше всехъ возможныхъ литературныхъ успеховъ и блистательныхъ занятiй. Чтобы показать, до какой степени мысли молодого человека были отвращены отъ практической стороны жизни, я приведу одно простое, но характеристическое обстоятельство. После сватьбы, молодые должны были сделать небольшое путешествiе, и за несколько дней до отъезда Гейнрихъ съ особеннымъ видомъ объявилъ, что онъ не позаботился о покупке необходимаго оружiя, какъ-будто бы дело шло о поездке въ степи северной Америки. Чтобы успокоить его, Шарлотта купила маленькiй кинжалъ и подарила его мужу. Все путешествiе ихъ походило на восхитительную поэтическую грезу: они бродили пешкомъ, лазили по горамъ, не спали ночей, и въ этотъ перiодъ своей жизни испытали наслажденiя, после которыхъ остается только благодарить Создателя и смело итти на-встречу жизни, которая осыпаетъ человека такими радостями.

Съ прiездомъ въ Берлинъ начались горькiе дни для нашихъ любовниковъ. Надо отдать справедливость Гейнриху: всю жизнь свою онъ любилъ Шарлотту съ неслыханною нежностью, но кроме этого достоинства, съ прибавленiемъ душевной доброты и чувствительности, не имелъ въ себе ни одного качества, необходимаго для супружеской жизни. Его спецiальность состояла въ томъ, чтобъ бродить съ трубкою по долинамъ Саксонской Швейцарiи и сочинять сонеты, сидя у подошвы Юнгфрау; всякiй же постороннiй трудъ казался ему мелкимъ и и позорнымъ. Шарлотта въ несколько дней увидела, что будущность ея не такъ блистательна, какъ казалась съ перваго разу. Одинокая и затерянная въ чужомъ городе, половину дня сидела она въ своей маленькой комнатке, съ нетерпенiемъ ожидая, пока мужъ воротится изъ своей должности. Сколько разъ, поджидая мужа и въ задумчивости поглядывая въ окно, сравнивала она холодный и негостепрiимный Берлинъ и его ряды новыхъ зданiй, со своимъ стариннымъ роднымъ Лейпцигомъ, въ которомъ почти все жители знаютъ другъ друга, озабоченныя толпы весело бродятъ по узкимъ улицамъ и соседи ведутъ разговоры, сидя у своихъ оконъ, въ десяти шагахъ другъ отъ друга. Дождавшись вечера, Шарлотта весело выбегала на-встречу своему другу и защитнику; но беседа съ Гейнрихомъ представляла мало утешенiя. Всякiй день возвращался онъ домой больной и бледный, жаловался на скучныя занятiя, жаловался на судьбу, приковавшую его къ мертвымъ книгамъ, на бедность, своею железною рукою подавляющую все его поэтическiя стремленiя, и бедная женщина видела, какъ худо скрытыя слезы светились въ его глазахъ при подобныхъ разсказахъ.

Чемъ более начиналъ Гейврихъ заноситься въ заоблачныя пространства и пренебрегать действительною жизнью, темъ яснее и благороднее становился образъ мыслей молодой женщины. Она уже не смотрела на мужа, какъ на великаго человека, передъ которымъ надобно исчезать поминутно, раскаяваясь въ дерзостномъ согласiи связать жизнь свою съ его жизнью; напротивъ того, Шарлотта хорошо поняла, что безъ нея этому человеку остается безвозвратно погибнуть. Она дала себе страшную клятву быть ангеломъ-хранителемъ этого больного, но любимаго существа, и до последней своей минуты осталась верна этому великодушному обещанiю. Двадцати летъ отъ роду, она подняла свой крестъ съ энтузiазмомъ и любовью, и несла его, не утомляясь ни на минуту.

героинею. Изъ своего беднаго помещенiя она сделала маленькiй рай для своего мужа, и когда Гейнрихъ, угрюмый, измученный внутреннею тревогою, являлся домой, его встречала жена съ улыбкою на устахъ, несколько друзей, съ веселыми приветствiями и интересными разсказами, откровенная беседа передъ огнемъ, чтенiе любимыхъ его писателей. Всякiй вечеръ Шарлотта садилась за фортепьяно, и при звукахъ ея чуднаго голоса разсыпались все мрачныя мысли въ голове поэта, беззаботные друзья задумывались, слушая волшебный голосъ, а грустное лицо Гейнриха прояснялось более и более. Все, что было въ Берлине умнаго и знаменитаго, искало случая сблизиться съ скромнымъ библiотекаремъ и провести несколько часовъ въ его маленькой квартире. Шарлотта была рада всякому; но въ своемъ благородномъ простодушiи она нескрывала своего желанiя, чтобъ ея гости были постоянно веселы и никогда не говорили о печальныхъ предметахъ. Когда подумаешь, что эта женщина въ детстве своемъ замечательна была постоянною задумчивостью и на семнадцатомъ году въ припадке меланхолiи помышляла о самоубiйстве, трудно уберечь себя отъ страстнаго изумленiя, пробуждаемаго этою эпохою ея жизни.

Супруги выезжали въ светъ, и я спешу передать вамъ впечатленiе, произведенное Шарлоттою на людей, съ ней говорившихъ. Она была скромна и даже робка; робость не покидала ея даже при свиданiи съ людьми самыми близкими; на балахъ и вечерахъ ее принимали сперва за молодую пансiонерку, чему еще более была причиною ея трогательная, нежная красота. Такъ-какъ въ свете ее любили безъ памяти, то при появленiи Шарлотты въ гостиной собирался самый избранный кружокъ; всякiй наперерывъ говорилъ ей ласковое слово, вызывалъ ее на разговоръ и интересовался ея мужемъ, что всего более ей было прiятно. Подъ влiянiемъ общей ласки, симпатическая натура Шарлотты быстро оживлялась; она становилась еще прекраснее, улыбка не переставала мелькать на ея губахъ, и разговоръ, живой, резвый, веселый, не прекращался до поздней ночи. Она была откровенна какъ дитя и очень насмешлива; ея остроты и шаловливыя выходки ходили по городу. Но особенно привлекательна была Шарлотта, когда разговоръ касался светской психологiи и вообще всехъ нравственныхъ тонкостей, о которыхъ любятъ говорить умныя женщины. Прежняя "невеста поэта", задумчивая обитательница философскаго Лейпцига, была на своемъ месте въ подобныхъ спорахъ, и еслибъ курсы нравственной и другихъ философiй были написаны темъ языкомъ, которымъ объяснялась Шарлотта, целый мiръ бросился бы въ философiю. По отдельнымъ мыслямъ, извлеченнымъ изъ ея писемъ и разговоровъ, любопытно было бы проследить понятiя Шарлотты, имевшiя отношенiе къ тогдашней ея жизни съ мужемъ. Я удержалъ въ памяти несколько отрывковъ.

"Я не называю покорностью судьбе - писала она - вялое спокойствiе, обращающее человеческую душу въ заброшенное поле, на которомъ, какъ дурная трава, отчаянiе ростетъ въ полной свободе. Истинная покорность судьбе неразлучна съ борьбой, съ безпрестаннымъ и неусыпнымъ противодействiемъ злу во всехъ его видахъ".

Въ другомъ месте: "Чемъ глубже пустило дерево свои корни, темъ труднее ветру его опрокинуть. Всякая буря пройдетъ и безвредно разсеется надъ головой человека, глубоко сосредоточеннаго въ самомъ себе. У высокихъ и скоро выросшихъ оранжерейныхъ деревъ корень бываетъ малъ и слабъ".

Вотъ изумительно прекрасный отрывокъ одного изъ ея письма къ мужу:

"Во время нашей жизни и нашей любви (кажется, это одно и тоже) будемъ гоняться за удовольствiями; пускай этихъ цветовъ ростетъ какъ можно более на нашей дороге. Малейшая дурная трава, малейшее неудовольствiе (пусть оно будетъ заключаться хоть въ насморке или разбитой лампе), малейшая травка такой породы должна быть тщательно истреблена; безъ того, она можетъ разростись, превратиться въ гадкую плакучую иву, и ее останется только посадить надъ могилою нашей любви. Будемъ оживлять, укреплять и ободрять другъ друга; взявшись за руки опираясь одинъ на другого, мы можемъ пройти далеко. Пуще всего, будемъ веселы въ душе. Пускай семена лежатъ подъ землею и лежатъ долго: если они хороши, если посевъ былъ тщательно сделанъ, они выйдутъ и настанетъ день жатвы.

Еслибъ хотя одинъ лучъ светлой поэзiи, которою безсознательно проникнуто было каждое самое простое слово Шарлотты, еслибъ такой лучъ осветилъ на короткое время глубокiя потемки Гейнриховой души, можетъ быть, мы увидели бы въ немъ истиннаго поэта; но то, что давалось безъ груда женщине, едва вышедшей изъ ребяческаго возраста, было, недостигаемымъ кладомъ для упрямаго искателя вдохновенiя.

Но раннее поэтическое развитiе Гейнриха, принятое вначале за присутствiе генiя и заглохшее безъ всякой другой причины, кроме своей преждевременности, безжалостно и на вечныя времена извратило всю натуру беднаго молодого человека. Въ то самое время, когда неодолимое очарованiе Шарлотты скликнуло вокругъ него кружокъ избранныхъ людей съ кредитомъ и благородными инстинктами, когда, покоряясь ея желанiю, самое начальство Гейнриха заботливо выискивало все меры, чтобъ облегчить его труды и доставить ему безмятежное существованiе, нашъ поэтъ снова впалъ въ унынiе и принялся самъ себя мучить. Онъ далъ заметить Шарлотте, что эти постоянныя развлеченiя отвлекаютъ его отъ литературныхъ трудовъ, что ему было бы прiятно отъискивать вдохновенiе въ тишине своего кабинета. Малейшее желанiе Гейнриха была закономъ для его преданной супруги: въ теченiи несколькихъ месяцевъ, дверь ихъ дома была заперта для самыхъ близкихъ людей, должностныя занятiя, уменьшились, и молодой человекъ могъ сидеть съ перомъ въ руке целые дни и ночи. Было что-то страшное и грустное въ этой отчаянной погоне за творчествомъ. Въ двухъ шагахъ отъ любимой женщины, которая выжидала минуты отдыха, чтобъ тотчасъ же окружить его ласкою и заботливостiю, которая решилась въ это страшное время заменять ему все: и друзей, и развлеченiе, и вдохновенiе,-- въ двухъ шагахъ отъ такого существа съ его горемъ и любовiю, молодой безумецъ съ сосредоточеннымъ упрямствомъ продолжалъ просиживать ночи надъ составленiемъ жалкихъ, лихорадочныхъ произведенiй. О результате его трудовъ легко догадаться: произведенiя, задуманныя съ невероятнымъ усилiемъ, выполненныя подъ гнетомъ расположенiя духа, близкаго къ мономанiи, не могли удовлетворять самолюбиваго юноши. Онъ прочитывалъ ихъ съ сосредоточенною злобою, уничтожалъ ихъ съ некоторымъ наслажденiемъ, и снова принимался за работу, проклиная свое воспитанiе, свою жизнь, бедную опытомъ и познанiемъ людей, товарищей-литераторовъ, которыхъ творенiя пользовались успехомъ. Въ одномъ только не хотелъ онъ дознаться: въ слабости собственныхъ силъ; на одно только существо онъ не имелъ духа излить свою жолчь и негодованiе: на Шарлотту, которой составлялъ онъ несчастiе, но которую любилъ выше всего на свете.

Не покидая своего мужа и на одну минуту, съ полною готовностью разделяя его невольное заточенiе, Шарлотта не довольствовалась однимъ утешенiемъ беднаго страдальца. Заботливость ея простиралась дальше: заметивъ, что Гейнриху улыбается мысль о путешествiи и разлуке съ Берлиномъ, она тотчасъ же выискала средства осуществить эту мысль. Она вела переписку съ замечательными лицами во многихъ столицахъ Европы, и между прочимъ отъ одного изъ своихъ родственниковъ, бывшаго тогда въ Петербурге, не разъ получала приглашенiе прiехать съ мужемъ погостить въ нашей столице. Письма ея къ этому родственнику были также милы и откровенны, какъ и все ею написанное. Въ одномъ изъ нихъ, говоря о постоянномъ раздраженiи, въ которое повергаютъ Гейнриха его монотонныя служебныя занятiя, она выразилась такъ: "Вамъ понятно, что въ моей голове часто мелькаетъ мысль о разводе съ мужемъ; еще недавно я была вполне убеждена, что ему следуетъ итти къ своему назначенiю безъ всякихъ супружескихъ заботъ, безъ всякихъ хлопотъ и мелочей, неразлучныхъ съ супружескою жизнiю, и даже теперь еще такъ думаю - но что же делать, если мы такъ влюблены другъ въ друга! Долго эта мысль меня мучила, но я успела придумать меру, которая меня успокоила. Я прiучилась такъ располагать нашими доходами, что могу вести хозяйство съ самыми ничтожными средствами и если понадобится, то съумею сохранить ихъ еще более. Такимъ образомъ Гейнрихъ не зависитъ ни отъ кого: онъ все равно, что одинокiй человекъ, и я дышу спокойнее, потому-что не стесняю его нисколько". Въ ответъ на одно изъ такихъ писемъ, Шарлотта получила самое дружеское, самое настоятельное приглашенiе явиться въ Петербургъ и поселиться въ немъ, на сколько времени ей и мужу ея, вздумается.

Весною 1833 года, супруги переехали въ нашу столицу, где и встретили самый радушный прiемъ отъ богатаго семейства своихъ родственниковъ. Имъ отведено было роскошное помещенiе, и все удовольствiя Петербурга были къ ихъ услугамъ. Гейнриху доставленъ былъ случай съездить на югъ Россiи, где онъ, изучая азiатскiя племена, по словамъ знатоковъ дела, оказалъ замечательныя способности орiенталиста. Охота, съ которою предавался онъ своимъ ученымъ изысканiямъ, и успехи его въ этомъ роде занятiй доставили Шарлотте несколько месяцевъ неописаннаго счастiя; она не скрывала своей радости, при виде, что мужъ ея бросилъ поэзiю и находить отраду въ науке. Давно уже, несмотря на свою снисходительность, перестала она верить въ поэтическое призванiе Гейнриха, и въ одномъ изъ своихъ писемъ, говоря о какомъ-то плохомъ поэте и великомъ туристе, женатомъ на хорошенькой женщине, она замечаетъ съ своей наивною насмешливостью, что "если кому не далась поэзiя въ улыбке любимой женщины, тотъ напрасно будетъ бегать по свету за сюжетомъ для поэмъ и романовъ".

и спокойной жизни. Подъ влiянiемъ новыхъ ощущенiй, характеръ Гейнриха потерялъ всю свою угрюмость, и онъ снова сделался веселымъ, добродушнымъ и немного восторженнымъ студентомъ, завоевавшимъ въ Лейпциге сердце прекрасной обитательницы Саксонiи, где, по сливамъ немецкой песни, "растутъ хорошенькiя девушки". Простившись со своими добрыми родственниками, оставивъ после себя самое светлое воспоминанiе въ одномъ изъ петербургскихъ кружковъ, Генирихъ и Шарлотта, веселые, здоровые и счастливые, снова явились въ Берлине. Старые ихъ прiятели встретили молодыхъ людей съ удвоенною ласкою, съ удвоеннымъ вниманiемъ.

Съ ревностью и охотою предался Гейприхъ своимъ ученымъ трудамъ; по-видимому для него настала наконецъ пора умственной зрелости, и безумная погоня за поэзiею уже не могла возратиться более; но это только казалось съ перваго разу. Деятельность и рвенiе, на которыя Шарлотта смотрела какъ на залогъ ученыхъ подвиговъ своего мужа, составляли только одну изъ особенностей его необузданной натуры, потерпевшей пораженiе на одномъ пункте и съ отчаянiя кинувшейся на новую деятельность. За первыми успехами тотчасъ же последовало охлажденiе, и Гейнрихъ мало-по-малу началъ сетовать на науку, также, какъ передъ темъ сетовалъ на занятiя по службе. Восточные языки показались ему занятiемъ недостойнымъ человека, который осьмнадцати летъ отъ роду обещалъ быть великимъ поэтомъ, и котораго юношескiя стихотворенiя съ жадностью читались девушками его родины. Съ такими понятiями немудрено было воротиться къ старымъ причудамъ.

Безтолковыя и болезненныя мысли съ новою силою начали бушевать въ голове Гейнриха. Ему показалось, что целый светъ въ заговоре противъ его таланта; ему стало ясно, что его склонили къ изученiю восточныхъ языковъ только затемъ, чтобъ на вечныя времена отклонить отъ дороги, избранной его генiемъ. Заботливость и развлеченiя, которыми окружали его люди, преданные Шарлотте, казались ему горькою насмешкою или, что еще хуже, обдуманною системою вредить его деятельности. Когда Шарлотта съ улыбкою осведомлялась о его трудахъ и шутя подстрекала его усердiе, онъ готовъ былъ подумать, что и она даже изъ литературной ревности страшится его успеховъ въ области поэзiи. При этомъ помышленiи, душа его рвалась и кровь болезненно волновалась, но Провиденiе охранило его отъ последняго припадка безумiя: онъ не въ-силахъ былъ негодовать на любимую подругу и черныя подозренiя распадались при одномъ ея взгляде. Наконецъ онъ вообразилъ себе, что совершенное отдаленiе отъ света, одиночество, невозмущаемое ни малейшею заботою, тишина пустыни или монастыря могутъ одни принести ему то, что ценилъ онъ выше всего на свете, а именно вдохновенiе. Эта несчастная мысль овладела имъ совершенно и въ несколько недель развила въ немъ ипохондрiю, близкую къ помешательству. Посреди припадковъ безсознательнаго, френетическаго бешенства, начали показываться въ Гейнрихе первые симптомы страшнейшей изъ моральныхъ болезней, недуга, передъ которымъ самое сумасшествiе кажется излечимымъ и легкимъ,-- недуга, называемаго апатiей.

Шарлотта поняла, что болезнь Гейнриха следовало скрывать, по возможности, ото всехъ, кто его зналъ. Вечно решительная и готовая на все жертвы, она во все продолженiе первыхъ припадковъ была нянькою, докторомъ и прислужницей своего мужа; видя, что развлеченiями ему не пособишь, Шарлотта предприняла еще одно средство леченiя, состоявшее въ томъ, что малейшая прихогь Гейнриха безпрекословно исполнялась въ ту же минуту.

Двери ихъ квартиры заперты были постоянно, вся прислуга отпущена, мертвая тишина комнатъ нарушалась только щелканьемъ маятника, живая и деятельная Шарлотта сидела по часамъ въ своемъ уголку, притаивъ дыханiе и не спуская глазъ съ своего друга. Желанiя Гейнриха были исполнены: посреди многолюдной столицы Пруссiи онъ сыскалъ себе Фиваиду, пустыню, разгульное поле для своего творческаго воображенiя!

Опять возобновились прежнiя сцены, прежнiй лихорадочный трудъ, начатый съ восторгомъ и уничтожаемый съ яростью, переходы отъ деятельности къ изнуренiю и апатiи, опять возобновилась исторiя прежняго затворничества, но теперь она была въ несколько разъ ужаснее. Но во столько же разъ выше и благороднее явилась Шарлотта. Весь этотъ страшный месяцъ Гейнрихъ не могъ засыпать иначе, какъ на ея коленяхъ; его измученные глаза отдыхали только глядя на черные глаза Шарлотты; въ минуту злейшихъ порывовъ отчаянiя онъ чувствовалъ, что прекрасныя руки схватывали его шею и голова клонилась на грудь обожаемой женщины; музыка и знакомое пенiе по-временамъ разгоняли унынiе его души. Одинъ Богъ виделъ и оценялъ подвиги молодой женщины въ этотъ длинный месяцъ, одинъ Богъ зналъ то, что происходило въ эти дни между двумя супругами.

Черезъ месяцъ ослабели физическiя силы Шарлотты; духъ ея не упалъ, но у ней уже не было средствъ бороться долее....

Гейнриха надъ своими стихами, въ жестокомъ припадке нервнаго разстройства. Шарлотта, бледная и слабая, казалась тенью прежней красавицы; лихорадка и мучительная тоска разрушили ея организмъ, но не могли ни на минуту одолеть ея бодрости. Она встретила посетителей съ радостью: сознавая вредъ такой жизни, она давно уже собиралась обратиться къ нимъ за советомъ, но боялась хотя на минуту покинуть свое наблюденiе за Гейнрихомъ.

Тутъ же составился маленькiй дружескiй советъ, вследствiе котораго предписано было обоимъ супругамъ ехать въ Киссингенъ для леченiя тамошними водами, несмотря на позднее время года. Таковъ былъ превосходный организмъ Шарлотты, что после несколькихъ недель тщательнаго леченiя здоровье ея, по-видимому совершенно разрушенное, поправилось съ необыкновенною скоростью, и она сделалась еще прекраснее. Снова бодрая и веселая, снова твердая и готовая на новыя жертвы, она неумолимо ухаживала за Гейнрихомъ, который въ свою очередь получилъ облегченiе, но безъ всякихъ решительныхъ результатовъ, а съ прибытiемъ въ Берлинъ почувствовалъ себя хуже прежняго. Болезнь его утратила характеръ обыкновенныхъ недуговъ и перешла въ чистую апатiю.

разсеянность; она чаще задумывалась и часто говорила, что время ея мечтательнаго детства воротилось снова. Она была вполне убеждена, что болезнь Гейнриха скоро будетъ излечена, но въ заменъ того о себе говорила иногда какъ о женщине, уже приготовившейся къ смерти. Одинъ разъ, когда разговоръ шелъ о необходимости полной откровенности между близкими людьми, и Гейнрихъ, обыкновенно молчаливый при другихъ, съ жаромъ поддерживалъ необходимость такой откровенности, она сказала: "ты очень хорошо знаешь, что моя душа всегда для тебя открыта, а между чемъ у меня есть тайна, относящаяся прямо до тебя. Когда-нибудь, для своего счастiя, ты узнаешь-эту тайну, а до техъ поръ ты ничего не добьешься". И несколько разъ после того шутливымъ тономъ продолжала она говорить объ этой тайне, невинно поддразнивая ребяческое любопытство мужа.

Около того же времени, въ коротенькомъ журнале своемъ, поместила она такiя строки:

"Боже мой! какъ хорошъ кажется мне мiръ съ техъ поръ, какъ я отъ него отказалась: съ точки зренiя моихъ теперешнихъ мыслей, онъ заключаетъ въ себе проницательную прелесть, какъ лучи солнца передъ самымъ закатомъ."

И эти слова, видимо относящiяся къ мужу:

-- "Надобно проходить жизнь, какъ солдатъ проходитъ поле сраженiя: каждую минуту помышляя о смерти, каждую минуту къ ней приготовляясь, пока наконецъ хладнокровiе сделается второю натурою. Мы не можемъ умереть разомъ; время придетъ, когда одинъ изъ насъ угаснетъ передъ глазами другого. Верный и дорогой мой товарищъ! если въ этой битве мне "

Ясно, что въ уме ЦІарлотты развивалась какая-то эксцентрическая, но высокая мысль, что она мечтала о достойномъ заключенiи своей жизни, полной возвышенныхъ подвиговъ. Какая же была эта мысль? Еслибъ ей было еще шестнадцать летъ, еслибъ она действительно признавала въ Гейнрихе будущаго генiя, которому любовь ея заграждаетъ путь къ славе и творчеству, въ такомъ случае немудрено было бы постигнуть намеренiя Шарлотты; но мы уже видели, что давно-давно она положила истинную цену Гейнриху, а изъ всей своей детской восторженной мечтательности сохранила только привязанность къ некоторымъ софизмамъ, неодолимую приверженность къ одному человеку и готовность къ самопожертвованiю. Какое же намеренiе крылось въ душе молодой красавицы?

Между разными остроумными системами, находившими себе верный прiютъ и защиту въ немного парадоксальной головке женщины, была одна теорiя, и теорiя весьма правдоподобная, о томъ, что почти все душевныя болезни необходимо должны излечиваться чисто нравственными средствами. "Часто бываетъ достаточно - говорила она - одного сильнаго ощущенiя, беды, испуга или внезапной потери, чтобъ спасти человека, передъ которымъ медицина признала свое безсилiе".

"Въ особенности" - продолжала она - "видимъ мы безпрестанно въ жизни, что великiя несчастiя благотворнымъ своимъ влiянiемъ спасаютъ людей, которымъ по-видимому ничего не остается кроме смерти. Провиденiе посылаетъ намъ беды не для терзанiя, а для спасенiя нашего, и какъ часто, въ минуты невозвратнаго несчастiя, у гроба самаго любимаго существа, облитый слезами, потрясаемый судорожными рыданiями, человекъ начинаетъ чувствовать въ себе искру новой жизни, обновленiе силъ". "Припомните" - продолжала она, подкрепляя свои доводы любимыми описанiями сценъ видимой природы - "припомните состоянiе воздуха и растительности передъ грозою: что можетъ быть безотраднее и страшнее унылой картины природы въ то время, когда тучи начинаютъ низко ходить по небу, воздухъ душенъ и раздражаетъ легкiя, и жаръ солнца принимаетъ какую-то особенную теплоту, похожую на жаръ, переносимый во время лихорадки? Одинъ ударъ грома, две минуты дождя - и вы не узнаете прежняго грустнаго пейзажа, не надышетесь освеженнымъ воздухомъ"....

Все это было чрезвычайно умно, мило и почти справедливо, но изъ теорiи, переходя къ практике, становилось не безопаснымъ. Шарлотта не умела увлекаться вполовину и въ светской гостиной съ жаромъ поддерживала парадоксы, отъ которыхъ бы отступилась въ тишине своей спальни. Во все времена и во всехъ обществахъ, только одни мужчины обладали и обладаютъ незавиднымъ искусствомъ развивать, съ целью противоречiя и щегольства своими способностями, мненiя и теорiи, отъ которыхъ черезъ минуту сами бываютъ готовы отступиться безъ всякаго сожаленiя. Bah! il fallait dire quelque chose! надобно же было что-нибудь сказать! вотъ обыкновенный ответъ светскаго любителя парадоксовъ тому, кто захочетъ допытаться его истинныхъ убежденiй. Съ женщинами не то: для женщины внутреннiй ея мiръ есть святилище, котораго тайны никогда не принесутся въ жертву пустымъ интересамъ...

и великiй кризисъ приближался. Ипохондрiя и апатiя Гейнриха, возрастая съ каждымъ днемъ, достигли наконецъ той степени, съ которой уже нельзя было имъ ни увеличиваться, ни уменьшаться. Вся энергiя, все достоинство мужчины его покинули: какъ жалкiй ребенокъ, по целымъ днямъ онъ предавался тоске или капризамъ, то плакалъ и жаловался на судьбу, на людей и на жизнь, то сердился и досадовалъ, предаваясь необузданной вспыльчивости. Доктора давно уже признали невозможность облегчить его положенiе: немудрено, что они дали почувствовать необходимость какого-нибудь жестокаго, радикальнаго переворота, какъ единственнаго средства пособить больному, и въ-самомъ-деле, если къ кому-нибудь съ полнымъ правдоподобiемъ могла примениться шарлотина теорiя о необходимости целебнаго несчастiя, такъ она должна была примениться къ особе Гейнриха.

Такъ думала Шарлотта, и, при ея понятiяхъ, она не могла думать иначе. Все средства были испытаны, силы ея были истощены безъ малейшей пользы для больного. Восемь летъ - не восемь недель и не восемь месяцевъ - восемь летъ она боролась и страдала, восемь летъ закрывала она своею грудью существованiе милаго ей человека, и эти восемь летъ не принесли съ собою никакого благотворнаго результата. Ей предстояло два пути, две роли: быть безплодной затворницей или смелою героинею, безполезною сиделкою у постели мужа или его медикомъ. Какъ полководецъ, защищающiй свою родину противъ вторженiя превосходнаго въ силахъ непрiятеля, она могла отступать шагъ за шагомъ, уклоняясь отъ битвы и глядя на раззоренiе родного края, или, собравши все свои силы, ринуться на решительный бой, лечь костьми и завоевать победу.

Въ одномъ изъ римскихъ историковъ {Тит. Лив. Книга II, § 48, 49 и след.} встречаемъ мы разсказъ, неизъяснимо прекрасный по изложенiю и смыслу, который въ немъ заключается. Дело происходитъ въ первые годы республики: Римъ борется съ воинственными соседями, внутри города бушуютъ распри и безпорядки. Недовольный народъ отказывается браться за оружiе, хищные обитатели Веи, понимая слабость своей вечной соперницы, вторгаются въ римскую территорiю. Въ сенате говорятъ о томъ, чтобы запереть городскiя ворота и готовиться къ осаде,-- последнее дело для железнаго римлянина! Въ это время старый консулъ Фабiй объявляетъ сенату, что онъ готовъ одинъ съ сыновьями и всеми родственниками, всемъ племенемъ, носящимъ имя Фабiевъ, итти на встречу ожесточеннаго непрiятеля. Сенатъ даетъ ему согласiе, и старый воинъ удаляется домой при восторженныхъ крикахъ народа.

На-утро, глаза семейства Фабiевъ, облаченный въ блестящую хламиду полководца, во всемъ оружiи сталъ у воротъ своего дома. Все племя, вооруженное и выровненное, стало передъ нимъ и, по данному знаку, распустило свои знамена. Триста шесть воиновъ, триста шесть патрицiевъ, достойныхъ заседать въ сенате и начальствовать легiонами, составляли это ополченiе, объявившее войну целому народу. Проходя мимо Капитолiя, Фабiи въ последнiй разъ помолились богамъ своей родины и вышли изъ города. Оказавъ чудеса мужества, оттолкнувъ далеко отъ Рима своихъ непрiятелей, все племя погибло после отчаянной битвы, и только одинъ ребенокъ, будущая слава родины, спасся отъ общей участи.

Это великое самоубiйство целаго племени давно уже причислено {Нибуромъ и Макоулеемъ.} къ разряду поэтическихъ легендъ; но въ девятнадцатомъ столетiи слабая женщина, одна и безъ всякаго другого двигателя кроме фанатической преданности къ несчастному, но любимому человеку, совершила подвигъ, однородный съ подвигомъ, которому мы изумляемся въ баснословномъ разсказе древняго Рима. Только, по моему мненiю, величественныя преданiя о геройскомъ самопожертвованiи древнихъ героевъ не могутъ произвести на душу впечатленiя, производимаго самопожертвованiемъ молодой женщины, которая и тоскуетъ и колеблется и жалеетъ о жизни, но все-таки готовится на свою жертву.

природы вопiялъ съ неукротимою энергiею. Да и какъ было ей не тосковать, можно ли было ей отвращать слухъ отъ этого голоса? Ей было двадцать семь летъ отъ роду; она любила своего страдальца мужа; она была хороша собою, страстно любила искусства, окружена любовью и общимъ участiемъ. Надо было проститься со всемъ этимъ, надо было прiучить себя къ мысли о ранней могиле. Чемъ больше думала Шарлотта о положенiи Гейнриха, темъ более убеждалась она, что ея смерть одна можетъ возбудить его къ жизни.

Такъ, страшное несчастiе должно было одолеть его апатiю; но отчего же несчастiе это должно было заключаться въ смерти Шарлотты? Безъ всякаго сомненiя, подобная мысль не разъ мелькала въ уме Шарлотты, слишкомъ привязанной къ жизни, слишкомъ убежденной въ своемъ призванiи быть подпорою несчастливца. Но въ томъ же и заключался неумолимый fatum ея положенiя; вся жизнь, все страсти отчаянно больного субъекта заключались въ одной особе Шарлотты; ко всему остальному мiру онъ былъ тупъ и нечувствителенъ. Половина Германiи могла исчезнуть съ лица земли, все жители Берлина, все друзья и покровители Гейнриха могли погибнуть передъ его глазами, не одолевъ его апатiи, не возбудивъ его сочувствiя. Сердце беднаго больного билось только для одного существа во всемъ мiре, несчастiе могло подкрасться къ Гейнриху только по одной, понятной дороге. Поэтому Шарлотта сознавала себя обреченною на гибель. Чтобъ операцiя получила удачный исходъ, следуетъ смело вонзить ножъ въ часть тела, еще свободную отъ гангрены; еслижь, изъ состраданiя къ больному, докторъ начнетъ оперировать по помертвелому уже месту,-- зараза, которой путь не пресеченъ какъ следуетъ, поднимется выше и выше, неизбежная и неизлечимая.

Сознавая справедливость этого заключенiя, Шарлотта темъ не менее выискивала все средства облегчить положенiе мужа, въ последнiй разъ, расточая передъ нимъ сокровища своей души, ласки, утешенiя и увещанiя. Зима подошла, дни были коротки и темны. Гейнрихъ упорно отказывался выходить изъ дому; онъ не могъ сделать ни малейшаго усилiя въ свою пользу. Еще разъ наши супруги просидели несколько дней и ночей съ глазу на глазъ, еще разъ Шарлотта попыталась пустить въ дело очарованiе, которымъ обладала,-- все было напрасно: Гейнрихъ не могъ ни думать, ни чувствовать, ни работать. Будто пораженные чарами злого волшебника, эти два молодыхъ существа, съ печатью ума и красоты на истощенныхъ лицахъ,-- по целымъ днямъ сидели другъ противъ друга, изредка меняясь грустнымъ взглядомъ и безотрадными словами. Всякiй день Шарлотта более и более убеждалась, что одно только средство могло спасти, и что средство это могло быть куплено только пеною ея жизни. Въ заменъ того, она не сохмневалась въ успехе своей неслыханной меры. Жалкiй боецъ при встрече съ ежедневными несчастiями, Гейнрихъ, после страшнаго потрясенiя, необходимо долженъ былъ нравственно воскреснуть къ новой жизни и новой деятельности. Надобно было поколебать сердце мужчины, сердце, надъ которымъ безполезно прошелъ целый строй несчастiй: бедность, холодность света, обманутое славолюбiе, страданiя любимаго существа! Увлекаясь софизмами, свободно врывавшимися въ ея истощенную страданiями душу, молодая женщина радовалась горячей любви, которая не слабела, горела еще въ сердце ея Гейнриха, расчитывая на любовь эту, какъ на лучшую сообщницу задуманнаго ею плана.

18 декабря, ночью, услышавъ голосъ своего мужа, Шарлотта подошла къ его постели. Гейнрихъ метался во сне, произнося ея имя: невыразимое страданiе написано было на его бледномъ лице. Молодая женщина собиралась тутъ же разбудить его; но въ ту минуту, какъ она протянула руку, мужъ глубоко вздохнулъ, и тихое спокойствiе заменило на лице его прежнiй ужасъ. Онъ сталъ дышать легче и спокойнее, черезъ минуту онъ улыбнулся, сонъ его былъ легокъ и тихъ; не спуская съ него глязъ, не отходя отъ постели, Шарлотта радостно глядела на минутную перемену. Когда мужъ проснулся, она тотчасъ же захотела узнать, по какой причине онъ упоминалъ ея имя посреди своихъ отчаянныхъ стенанiй. Подъ влiянiемъ прiятнаго пробужденiя, Гейнрихъ разсказалъ ей свой сонъ: ему казалось, что подъ самыми окнами дома течетъ широкая, светлая река, и что оба они съ Шарлоттою стояли подъ окномъ, глядя на лазоревыя волны, и что будто она, посмотревъ на мужа еще одинъ разъ, выпрыгнула изъ окна и исчезла въ воде. Сделавъ отчаянный прыжокъ, Гейнрихъ кинулся за нею и долго нырялъ и бился въ воде, произнося любимое имя. Все усилiя были безполезны. Одинокiй, избитый волнами, выкинутъ былъ онъ ими на какой-то пустой берегъ. Но въ ту самую минуту, когда ноги его коснулись земли и онъ со страхомъ огляделся вокругъ себя, какое-то неизъяснимо сладкое чувство наполнило всю его душу.... На этомъ месте Гейнрихъ прекратилъ свой разсказъ, будто стыдясь анализировать высказанное уже ощущенiе {Исторiя этого сна, до такой степени отзывающаяся сверхъестественнымъ, принуждаетъ насъ сказать, что она заимствована изъ журнала Quarterly Review 1844 года, въ которомъ помещено несколько подробностей о жизни и сочинелiяхъ Шарлотты Ш--цъ. Особа, сообщившая намъ трогательный разсказъ, который представляется читателямъ, не могла знать этихъ подробностей.}. Шарлотта грустно улыбнулась и не хотела больше распрашивать. "Есть вещикоторымъ достаточно верить для того, чтобъ оне совершились действительно". Съ этого дня внутренняя борьба была окончена, колебанiя и надежды исчезли; одинъ фанатизмъ овладелъ душою юной женщины. Приведенныя нами слова были последнею мыслью мусульманина, готовящагося погибнуть въ неровной битве съ неверными.

Кинжалъ, подаренный Шарлоттою мужу въ первые дни ихъ брака, постоянно виселъ на стене въ кабинете Гейнриха. Шарлотта сняла его съ гвоздя, попробовала острiе и стала такъ глядеть на него, что мужъ хотелъ отнять у ней оружiе.

-- Полно, сказала она съ маленькимъ нетерпенiемъ: - не ребенокъ же я и не обрежусь острою игрушкою.

За несколько дней до Рождества Христова, Шарлотта начала чаще выезжать въ светъ и принимать у себя гостей. Домъ ея былъ открытъ только для лучшихъ прiятелей; но ихъ было такъ много, что каждый день являлись къ ней новыя лица. По прежнему, она была мила и очаровательна въ обращенiи; но заботливые друзья не могли не заметить особенной, нежной ласки, съ которою при прощанiи она провожала каждаго изъ нихъ до порога прихожей. Чувства ея просились наружу при разставаньи съ людьми, отъ которыхъ всю свою жизнь видела она только безкорыстную прiязнь и нежное сочувствiе къ своимъ интересамъ. Накануне Рождества, по случаю праздника, съ особенными обрядами встречаемаго въ каждомъ германскомъ семействе, Шарлотту въ последнiй разъ видели въ свете, на детскомъ вечере у одного изъ ея ближайшихъ друзей. Бледность ея лица сначала обратила на себя заботливое вниманiе хозяевъ; но, заметивъ ея веселость и живой разговоръ, они прекратили свои распросы. "Никогда" - разсказываетъ одинъ изъ бывшихъ тамъ же собеседниковъ - "никогда я еще не видалъ прекрасной Шарлотты въ такомъ блеске очарованiя и грацiи, какъ въ этотъ вечеръ. Она знала, что видитъ насъ въ последнiй разъ, и будто старалась вконецъ увлечь насъ своимъ разговоромъ и прелестью каждаго движенiя. Глаза ея блистали тихимъ, матовымъ, немного лихорадочнымъ огнемъ. Она очень любила детей, и все дети, участвовавшiя въ празднике, были отъ нея безъ ума. Когда имъ розданы были игрушки, она оставила нашъ кружокъ и села около детей,-- въ одну минуту они осадили ее со всехъ сторонъ. Ребятишки взлезли къ ней на колени, самыя маленькiя уселись на ея плечахъ; какъ пчелы къ цветку, они лезли къ губамъ Шарлотты, закидывали ея голову назадъ и играли ея уборомъ. Хозяйка дала намъ знакъ глазами, и мы, прекративъ разговоръ, въ молчанiи глядели на прелестную картину, пока наконецъ госпожа Ш--цъ, изумленная нашимъ безмолвiемъ, тихо засмеялась и шутя отогнала на почтительную дистанцiю своихъ минiатюрныхъ поклонниковъ.

¹⁷/₂₉ декабря день былъ холодный и мрачный. Гейнрихъ, находившiйся подъ влiянiемъ изнурительной лихорадки, целый день упорно отказывался отъ пищи; все старанiя Шарлотты и просьбы ея по этому случаю остались безполезными. Обедъ продолжался несколько минутъ, потому-что и Шарлотта не могла ничего есть. За обедомъ принесли имъ пригласительные билеты на концертъ г. Риса, и, противъ ожиданiя, приглашенiе было принято. Уставши отъ частыхъ выездовъ въ последнiе дни, Шарлотта задумчиво сидела у стола до шести часовъ, потомъ она легла на диванъ и упросила мужа ехать въ концертъ безъ нея, выставляя ему необходимость разсеянiя и поддержки связей. Убежденный ея доводами, Гейнрихъ въ последнiй разъ поцаловалъ жену и вышелъ изъ дома. Тогда Шарлотта встала съ дивана, позвала единственную свою прислужницу, спокойнымъ и ровнымъ голосомъ дала ей несколько порученiй по хозяйству и, отпустивъ ее, осталась одна.

Невозможно знать, въ чемъ провела она последнiе два часа своей жизни. Известно только, что она запечатала всю свою переписку въ несколько конвертовъ, означивъ на каждомъ имя особы, написавшей письма, поверила-свои хозяйственные счеты, и деньги, оставшiяся отъ расхода, положила на чернильницу вместе съ дорогими вещами, которыя ей принадлежали. На письменномъ же столе оставила она письмо мужу,-- письмо такого содержанiя.

"Милый другъ мой, въ твоемъ горестномъ положенiи не можетъ быть никакой перемены къ худшему. Напротивъ того, истинное несчастiе, сильное потрясенiе душевное можетъ и должно возстановить тебя. Сильныя горести даются намъ для изцеленiя нашего, и я решаюсь на это - последнее средство. Мы оба страдали много и могли умереть отъ нашихъ страданiй. Мое сердце - ты это давно знаешь - уже убито горемъ; я не думаю упрекать въ томъ тебя, я знаю, что ты меня горячо и много любилъ. , решительное изцеленiе, я не умею выразить, какимъ путемъ, почему именно ты его получишь,-- но я твердо въ томъ убеждена всемъ, кого я любила и кто любилъ меня. На-веки твоя

Не слабей и не унывай духомъ, будь твердъ, великъ и силенъ."

Въ каждомъ слове записки светилось железное убежденiе,-- въ заменъ того, все письмо было, въ буквальномъ смысле слова, смочено слезами.

Потомъ она вошла въ спальню и тщательно заперла дверь. Будто собираясь провести ночь въ покойномъ сне, она сама разделась, положила на обыкновенное место свое платье и надела ночной пеньуаръ. Лежа въ постели, она вынула изъ-подъ подушки кинжалъ, спрятанный за несколько дней назадъ, и твердою рукою ударила имъ себя въ левую сторону груди. Убедившись, что ударъ веренъ, она отбросила оружiе на коверъ и, завернувишсь въ свою ночную одежду, несколько разъ тихо вздохнула и умерла, не переменивъ положенiя.

скважине, услышала последнiе, тяжелые вздохи Шарлотты. Окликнувъ ее и не получая ответа, она съ тоскою кинулась къ выходу и въ дверяхъ встретила Гейнриха. Дверь была взломана, и несчастный мужъ съ рыдающею девушкою вбежали въ спальню.

Но жертва уже была совершена: Шарлотта безъ движенiя лежала на подушкахъ, бледная, холодная и прекрасная, какъ мраморная статуя. Казалось, сама смерть сделала для нея все, что могла, явившись безъ всехъ ужасныхъ атрибутовъ насильственной кончины. Шарлотта лежала на спине; несколько капель крови едва были заметны на ея пеньуаре; возле постели лежалъ кинжалъ, чистый и блестящiй какъ дорогая игрушка.

О томъ, что говорилъ и что делалъ несчастный Гейнрихъ въ эти страшныя минуты, передъ трупомъ страстно любимой женщины, я не имею никакихъ сведенiй, да еслибъ и имелъ ихъ, то не взялся бы разсказывать и не съумелъ бы описать. Известно только одно, что кончина Шарлотты не произвела никакого благотворнаго впечатленiя на дальнейшую жизнь несчастливца. Жертва эта принесена была напрасно.