Сентиментальное путешествие Ивана Чернокнижникова по петербургским дачам (старая орфография)
Письмо Чернокнижникова, служащее окончанием его похождений

ПИСЬМО ЧЕРНОКНИЖНИКОВА, СЛУЖАЩЕЕ ОКОНЧАНІЕМЪ ЕГО ПОХОЖДЕНІЙ.

Что вы сделали со мною? что вы сделали съ редакцiей "Современника"? Вы начали разсказывать въ "Современнике" свое "Сантиментальное Путешествiе", два месяца вы вели свое дело исправно, на третiй вы спасовали, на четвертый, на пятый - тоже. Къ вамъ посылаютъ, васъ ищутъ; но не только конца "Путешествiя", даже васъ самихъ нигде не могли отыскать. Возможно ли такъ поступать? Разве вы не знаете, что у всякаго журнала есть довольно доброжелателей, которые не преминутъ воспользоваться всякимъ маленькимъ фактомъ и непременно истолкуютъ его передъ публикой по своему? Вотъ вы начали печатать свое "Путешествiе", а конца не доставили. Кто виноватъ?

- Конечно, я.

- Какъ бы не такъ! Я того и жду, напишутъ, что редакцiя "Современника" потому не окончила въ 1850 году "Похожденiй Чернокнижникова", чтобъ удержать Чернокнижниковымъ своихъ подписчиковъ на следующiй годъ.

- Ну, это ужь слишкомъ!

- Нетъ, именно такъ. Такiе примеры ужъ бывали. Где вы живете? Какiя книги вы читаете, что не знаете самыхъ простыхъ вещей? И въ какое положенiе поставили вы меня? Я доставилъ въ редакцiю начало вашей рукописи, я ручался за васъ, а вы пропали!

Такимъ градомъ упрековъ встретилъ меня на дняхъ одинъ изъ сотрудниковъ "Современника", черезъ котораго я доставилъ въ редакцiю мою рукопись. Что мне было делать? Я оправдывался какъ могъ и наконецъ принужденъ былъ дать докучливому сотруднику торжественное обещанiе, что непременно на дняхъ же пришлю ему конецъ моихъ похожденiй.

Однако же, легче было дать обещанiе, чемъ исполнить. Въ чемъ заключалась причина моего долгаго молчанiя? Неужели вы не догадываетесь, почтенный читатель?

Въ счастьи человекъ делается ленивъ: что за охота повторять въ своемъ воображенiи тяжолыя минуты, которыя уже пережиты, снова ставить себя на трудную дорогу, съ бурями, ураганами и всевозможными препятствiями, когда наконецъ добрался до желанной пристани?

А я именно нахожусь теперь у пристани. Я счастливъ и благословляю мою судьбу. До воспоминанiй ли тутъ? Пусть себе говорятъ - Чернокнижниковъ оплошалъ, Чернокнижниковъ оказался несостоятельнымъ - не хочу знать вашихъ упрековъ, вашихъ журнальныхъ сплетень, мелочныхъ интригъ, мелочной зависти, по милости которыхъ самымъ простымъ вещамъ придаете вы характеръ обвинительный и неблаговидный! Я писалъ, когда была охота,-- кончилъ когда охота прошла. Я не буду, не хочу, не умею писать по заказу. Въ первый и въ последнiй разъ связываю себя обещанiемъ - впередъ, если буду писать что нибудь, первое условiе: берите то, что есть, а за то, что будетъ, не отвечаю. Вы хотите конца моихъ похожденiй. Можетъ быть, современемъ, когда поуспокоюсь, попривыкну къ моему новому положенiю, освоюсь съ моимъ счастьемъ,-- можетъ быть, тогда я и разскажу вамъ удивительныя и чудныя превращенiя, которыми судьба довела меня до настоящаго блаженства. Теперь - и то по неотступной нашей просьбе - могу сказать одно: я уже третiй месяцъ женатъ на моей милой Тане, живу въ великолепномъ доме, держу своего повара, имею четверню прекраснейшихъ лошадей,-- короче, у меня сто тысячъ годового дохода. Какимъ образомъ все это сделалось? Долгой нетъ охоты разсказывать! Скажу коротко: все мои бедствiя и моей Тани, все препятствiя на пути, который мы прошли, пока соединились. все неудачи, несчастiя - все было не более, какъ испытанiе! Люди, насъ любившiе, желавшiе намъ счастiя и не менее насъ самихъ хлопотавшiе о нашемъ соединенiи - и притомъ люди почтенные, солидные, богатые - желали, чтобъ мы заслужили наше счастiе. "Счастье, дорого доставшееся, дорого и ценится" - говорили они и не ошиблись: я высоко ставлю свое счастiе, глубоко его чувствую, и никакiя въ мiре обстоятельства, не только ваши журнальныя бури въ стакане воды, не въ состоянiи возмутить его.

Не могу, однакожь, не сознаться, что мне былъ прiятенъ успехъ моего "Путешествiя" и то сочувствiе, которое замечалъ я въ читателяхъ къ бедному, безвестному, скромному Чернокнижникову.

Почтеннейшiй и благосклонный читатель! я былъ бы чудовищемъ неблагодарности, еслибъ не заключилъ моихъ похожденiй обращенiемъ къ тебе. Успехъ моего "Сантиментальнаго Путешествiя" превзошолъ все ожиданiя; а ты долженъ знать, о добрый читатель, что после счастливой любви нетъ наслажденiя выше литературнаго успеха. Теперь я нахожусь въ эмпиреяхъ и не скрываю моего удовольствiя. Чуть являюсь я где нибудь, везде слышится ласковый шопотъ, все на меня поглядываютъ, и речи такого рода достигаютъ до моихъ ушей: "Вотъ господинъ Чернокнижниковъ! Познакомьте меня съ Чернокнижниковымъ. Ну вотъ, душа моя, ты мне все говорила: покажите мне Чернокнижникова!-- Я хочу сделать обедъ для Чернокнижникова" и т. п. А дамы? Боже мой, да изъ за ихъ одобренiя самъ Албертъ Великiй, кажется, готовъ сочинить стихи или романъ съ трагическимъ окончанiемъ! Какъ мило оне краснеютъ и улыбаются при рекомендацiи, какъ ласково глядятъ оне мне воследъ, съ какой наивностью осведомляются о томъ, что случилось съ смелою Танею, и не съ натуры ли писанъ портретъ кроткой Натальи Николаевны! Даже одна изъ нихъ очень интересовалась Копернаумовымъ и выразилась такъ: "Въ его натуре есть нечто высокое, и сей свирепый человекъ можетъ исправиться, если полюбитъ достойную женщину!..." И всемъ этимъ я обязанъ тебе, благосклоннейшiй изъ читателей. Безъ тебя я былъ голосомъ вопiющаго въ пустыне, эоловой арфой безъ ветра, разливающею гармонiю среди унылой окрестности. Я умею быть благодарнымъ и никогда не назову тебя толпою и другими названiями, которыми утешаютъ себя поэты и романисты, не видавшiе въ жизнь свою успеха.

и записокъ, полученныхъ мной за это время, изъ которыхъ не все лестны для моего самолюбiя. Откуда мои новые корреспонденты проведали мой адресъ - этого я не могу сказать. Письма эти полны самыхъ противоречащихъ сужденiй о моемъ произведенiи: иныя поражаютъ своею свирепостью, другiя очаровываютъ вежливостью и похвалами. Для примера, привожу некоторыя изъ нихъ:

Я прочелъ ваше "Путешествiе" и спешу передать кой-какiя предкаминныя мечтанiя насчетъ вашихъ записокъ вообще и васъ самихъ въ особенности. Въ васъ нетъ творчества, то-есть того редкаго дара, который навевается широкосозерцательною силою мышленiя и неумолимо безжалостнымъ анализомъ действительности во всехъ ея видахъ и проявленiяхъ, для ея большаго обобщенiя, для раскрытiя ея кульминацiонныхъ точекъ. Вы могли возвести лицо Чернокнижникова въ перлъ созданiя, опираясь на истину въ жизни, въ науке и въ искусстве и на рефлективную сосредоточенность мысли,-- но не сделали этого, а потому вы не художникъ, а простой поденщикъ! Говорятъ, что "Сантиментальное Путешествiе" имело успехъ; такой успехъ можетъ только огорчить человека. Кто хвалитъ насъ? юноши, непроникнутые пониманьемъ жизни, люди среднихъ летъ, то есть филистеры, погрязшiе въ прозе, старики, полные старческихъ взглядовъ на искусство, женщины, вовсе не понимающiя даже той простой истины, что человекъ всегда человекъ и стало быть всегда ошибается. Но истинный художникъ пройдетъ мимо вашего труда приговаривая: произведенiе дурное, бездарное, унижающее словесность.

"Сантиментальнаго Путешествiя", то приносите прямо ко мне: я статью куплю, отпечатаю и даже займусь ся распродажею.

Почтеннейшiй, любезнейшiй, неоцененный, новый и дорогой мой литературный собратъ Иванъ Александровичъ! (Откуда этотъ господинъ узналъ, что меня зовутъ Иваномъ Александрычемъ?)

Виватъ, Иванъ Александровичъ! нашъ новый Пиго-Лебренъ. Иванъ Александровичъ! продолжайте вашъ такъ счастливо начатый трудъ! дайте намъ еще несколько "Сантиментальныхъ Путешествiй", подобныхъ первому, и посреди вашихъ успеховъ не забывайте, что у васъ есть всегда другъ и защитникъ, верный поборникъ истины, добрый, хотя по временамъ брюзгливый, старичишка Евсей Барнауловъ! Да нетъ! вы забудете о насъ: ныньче все такъ скоро забываютъ своихъ учителей и предшественниковъ... Да и что Барнауловъ - брюзга, ничтожный писака. Ведь еще мой покойный другъ Грибоедовъ сказалъ:

А хорошiй былъ человекъ покойный Грибоедовъ! мы съ нимъ часто сходились, даже курили изъ одной трубки, которая хранится у меня (не верящiе могутъ зайти ко мне и ее поглядеть). Одинъ разъ сидела насъ вечеркомъ маленькая компанiя: я, Александръ Сергеичъ Пушкинъ, покойный Николай Иванычъ Гнедичь, нашъ незабвенный исторiографъ Николай Михайлычъ Карамзинъ и остроумный Грибоедовъ. Какъ теперь помню, Пушкинъ говоритъ: "Читалъ я наши журналы: все въ нихъ такъ скучно и серьёзно,-- хотелось бы почитать чего нибудь веселенькаго, да нетъ ничего... напиши хоть ты Барнауловъ!"

И вотъ теперь, черезъ столько летъ, нашолся человекъ, который привелъ въ исполненiе мысль моего милаго прiятеля Александра Сергеича! Продолжайте, Иванъ Александровичъ, продолжайте радовать насъ вашими успехами! Будутъ у васъ критики - это все злые завистники; будутъ у васъ и враги - у меня самого враговъ чрезвычайно много. Когда я прiеду въ Петербургъ, познакомьте меня со Скакуновымъ, у котораго такое отличное знакомство; и ведь коротко зналъ его покойнаго батюшку и его на рукахъ носилъ, когда ему было шесть месяцевъ. А ужь насчотъ враговъ будьте покойны: и вамъ скажу словечко нашего незабвеннаго баснописца:

Завистники, на что ни взглянуть,

Поднимутъ страшный лай;

А ты своей дорогою ступай:

Полаютъ да отстанутъ!

Извините, что я говорю вамъ ты; но въ стихахъ, сами знаете, это употребляется.

Некогда мне писать длинныхъ писемъ. Да и другiя дела меня призываютъ. Посылаю вамъ выдержку изъ моего дневника. Изъ нея узнаете мои мысли о вашемъ сочиненiи

Дождь шолъ целый день. Почиталъ кое-что о чехахъ. Потомъ взялись за Чернокнижникова. Жена все смеялась: говоритъ, очень хорошо. А я ей на то: экая пустомеля! ничего не смыслишь. Все это вздоръ, униженiе литературы. Такiе разсказы есть литературное гаерство. Этого пустословiя кончать не стоитъ. Прощайте.

Этими письмами, лучше всего доказывающими успехъ мой, заключаю я мое сочиненiе.

1850.