Русский черкес (старая орфография)

РУССКІЙ ЧЕРКЕСЪ.

ДЕРЕВЕНСКІЙ РАЗСКАЗЪ.

"Раскройте карту нашего родного уезда, и если вы найдете на ней хотя одну усадьбу, въ которой за последнiе десять летъ, не случилось-бы чего-нибудь страннаго и занимательнаго - тогда я соглашусь съ вашимъ мненiемъ на счетъ однообразiя деревенской жизни."

(Неизвестно откуда.)

I.

Въ самомъ центре известнаго читателю будиловскаго уезда, возле большой петербургской дороги, мирно проживалъ свой века, помещикъ полутораста душъ Матвей Кузьмичъ Махметовъ, отставной коллежскiй ассесоръ. Неизвестно по какой причине почтенный Матвей Кузьмичъ носилъ фамилiю Махметова, ибо ни въ его наружности, ни въ его образе жизни не было ничего магометанскаго и восточнаго. Помещикъ нашъ былъ добръ, толстъ, белокуръ, отчасти плешивъ, съ женой жилъ согласно, и гордился своей двадцатилетней дочкой Варинькой, высокой, полной, свеженькой блондинкой, изъ техъ милыхъ блондинокъ, какiя еще покуда не исчезли изъ тихаго и здороваго будиловскаго уезда. Именiе Махметовыхъ во всемъ околодке слыло полною чашею, прiютомъ довольства и лености. Крестьяне выходили на работу въ восьмомъ часу утра, а въ двенадцатомъ делали долгую сiесту. Помещичiй домъ, стоявшiй надъ самымъ озеромъ, въ жидкой тени фруктовыхъ деревьевъ - супруга Матвея Кузьмича не любила деревьевъ безплодныхъ - давно уже погнулся къ воде, будто желая хорошенько выкупаться въ светломъ озере, однакоже много летъ не приводилъ этого намеренiя въ исполненiе и даромъ что покачнулся, а стоялъ крепко. Въ этомъ доме ели очень много и спали достаточно, покрайней мере известные щоголи ракитинскаго уезда всегда разсказывали, что во время ихъ проезда по шоссе, въ после-обеденное время, домъ Махметовыхъ походилъ на безмолвное, сонное, очарованное царство. Матвей Кузьмичъ самъ не любилъ ездить въ гости и вообще обленился съ того времени какъ сдалъ свою судейскую должность, три года сряду его безмерно тяготившую. Съ-техъ-поръ онъ все отдыхалъ и все еще не могъ отдохнуть достаточно; но леность не мешала его гостепрiимству; а домъ его весьма часто, начиная отъ сарая до чердаковъ, былъ наполненъ гостями жившими въ Махметовке иногда по-два и по-три дни, а иногда и по целой неделе.

Подшучивать надъ жизнью Матвея Кузьмича весьма можно, но сатирически говорить о ней или разить ее карающимъ юморомъ, по нашему мненiю, могъ бы одинъ глупый педантъ, принимающiй свое нахальное самодовольствiе за мудрость. Со дня своего переселенiя въ родной утолокъ, герой нашъ не обиделъ никого, не зацепилъ никого, и даже сквозь пальцы гляделъ на действительные промахи по хозяйству. Хозяйствомъ заведывала супруга его Прасковья Ивановна, и делала свое дело съ полнымъ самовластiемъ, хотя и говорила каждому гостю: "Где мне уже работать, я женщина больная; всемъ распоряжается Матвей Кузьмичъ,-- мужчина всегда глаза въ доме". А между темъ Махметовъ, повелитель и глаза дома, не могъ добиться того, чтобъ въ его саду сидело несколько липокъ для тени. "Тебе все бы тень, да парки", говаривала Прасковья Ивановна: "дай тебе волю, такъ ты при ста душахъ себе и беседку построишь. Очень надо держать въ саду пустое дерево, подъ которымъ и гриба не выростетъ. У насъ всякiй человекъ дорогъ и некогда намъ заниматься такими причудами!" Но, не смотря на такую грозную речь, работники продолжали являться на поле къ восьми часамъ, и спокойная, снисходительная леность властвовала во всемъ именiи, какъ ни бойки казались речи Прасковьи Ивановны.

Видя совершенное пренебреженiе жены къ своимъ хозяйственнымъ замысламъ, добрый нашъ помещикъ съ особеннымъ наслажденiемъ сталъ строить проектъ за проектомъ, заранее зная, что ни одного изъ нихъ не придется привести въ исполненiе. Все его нововведенiя имели печать особеннаго щегольства и фривольности - то говорилъ онъ, что надо кровлю людской избы покрасить зеленой краской, то убеждалъ жену сделать полукруглыя окна на скотномъ дворе, то, тайкомъ отъ Прасковьи Ивановны, давалъ старосте повеленiе обсадить березками дорогу до грибной рощи - въ последнемъ случае староста снисходительно выслушивалъ приказанiе, и потомъ говорилъ барыне при докладе: - "а вить Матвей Кузьмичъ березокъ велелъ насадить вдоль дороги." Темъ дело оканчивалось, и хозяинъ уже не осведомлялся о томъ, насажена или не насажена аллея, имъ задуманная.

Споры между Матвеемъ Кузьмичемъ и его супругой случались не редко, но никогда не доходили до крупныхъ словъ. Варинька, любимица обоихъ, всегда умела придать распре шуточный оборотъ, а въ случае, если ея мамаша, женщина добрая, но раздражительная, сильно возвышала голосъ, дочь нашего героя всегда становилась на сторону родителя. Действительно, съ годами, характеръ Прасковьи Ивановны заметно портился. Она все называла себя больною женщиною, держала въ спальне целую аптеку пузырьковъ и мазей, хотя никогда, не лежала въ постели и кушала чуть ли не больше чемъ Матвей Кузьмичъ. Вследствiе своей хворости, madame Махметова иногда просто притесняла своего, сожителя. Нечего говорить о томъ, что ложась спать, Прасковья Ивановна часа два отгоняла сонъ отъ мужа, натираясь свинымъ саломъ, выпивая малины и громко беседуя съ горничною о своихъ недугахъ - всякая помещица имеетъ право воображать себя больною и въ мнительности Прасковьи Ивановны не имелось ничего злобнаго. Но она по временамъ, какъ бы въ пику мужу, простирала свое хозяйственное рвенiе за пределы его спокойствiя. Такъ, посылать на станцiю за газетами и письмами Матвей Кузьмичъ могъ не иначе, какъ выдержавъ большой споръ и потокъ жалобъ. Для Прасковьи Ивановны письма и газеты были деломъ презреннымъ, она ни къ кому никогда не писала сама и знать не желала ничего о политическихъ делахъ Европы. - "Слыханое ли дело", говаривала она, "гонять человека за десять верстъ, въ рабочее время, когда всякiй человекъ дорогъ, для клочка дрянной бумаги!" - "Душа моя", возражалъ супругъ: "да чемъ же дорогъ тебе Яшка кучеръ, и какой онъ работникъ!" - "Пустяки", говорили ему на это, "и Яшка кучеръ можетъ пограбить сено или свезти навозъ." - "Побойся Бога, матушка", иногда возражалъ Матвей Кузьмичъ: "какое сено и какой навозъ въ ноябре месяце?" Вмешательство Вариньки обыкновенно устроивало все дело, и гонецъ отправлялся, если на дворе точно стоялъ ноябрь месяцъ. А въ iюле или августе и по три недели случалось сидеть безъ газетъ бедному помещику Махметовки!

Собственно по управленiю именiемъ несогласiя происходили реже; мы уже сказали, что все бразды правленiя сосредоточивались въ строгой длани супруги Матвея Кузьмича. Онъ протестовалъ только, когда Прасковья Ивановна, истребивъ часть рощицы за садомъ, на опустошенномъ месте устроивала школу для некрасивыхъ яблонь съ листьями зелено-сераго, вялаго, скучнаго цвета, или когда, веленiемъ хозяйки-помещицы, парникъ съ грудами навоза вдругъ возвышался на красивомъ берегу озера, на томъ месте, откуда открывался такой милый видъ на окрестность. Но Матвей Кузьмичъ не имелъ способности подмечать зло во-время, то-есть до его приведенiя въ исполненiе, и начиналъ свою оппозицiю только тогда, когда березки уже были вырублены, а грязный парникъ давно сиделъ на томъ месте, где бы не следовало заводить парника. Поворчавъ немного, отецъ Вариньки опять погружался въ свое спокойствiе или затевалъ какую нибудь невинную причуду, никому неудовольствiй не приносившую.

Если, какъ мы сказали, характеръ Прасковьи Ивановны Махметовой портился съ каждымъ годомъ, характеръ ея тихаго супруга не оставался безъ измененiй. Отъ постоянной лености, поддерживаемой отсутствiемъ событiй всякого рода, Матвей Кузьмичъ началъ сильно полнеть, меньше говорить и часто задумываться. Бродя по полямъ безо всякаго дела, не имея ни голоса, ни занятiя по хозяйству, онъ иногда позволялъ себе "чудить" какъ не снисходительно выражалась его жена. Его по временамъ занимали герцогъ Эспартеро и финансовыя дела Папской области. Прочитавши въ Северной Пчеле рядъ статей о Калифорнiи, Матвей Кузьмичъ не спалъ целую ночь, былъ заподозренъ въ болезни и принужденъ вымазаться свинымъ саломъ. Отъ свиного сала или отъ другихъ причинъ, нашъ помещикъ въ скорости разлюбилъ политику, но выдумалъ, для сохраненiя здоровья, обвертываться поутру мокрыми простынями. И простыни надоели въ свое время; вместо нихъ Матвей Кузьмичъ решился основать школу съ гимнастическими орудiями для крестьянскихъ детей. Помолвка Вариньки за соседняго помещика Мушкина, на время оторвала Махметова отъ такихъ помысловъ, и проектъ школы остался въ виде проекта.

Однакоже, когда прошли первые домашнiе хлопоты по Варинькиной помолвке, Матвей Кузьмичъ опять впалъ въ задумчивость и фантазёрство. Ему жаль было разстаться съ дочерью, вследствiе спокойной жизни старика все его привычки сделались привязанностями, а привязанности - страстями. Когда онъ подумалъ о томъ, что Варинька будетъ жить за сорокъ верстъ отъ его дома, что онъ не будетъ видеть ея приветливыхъ голубыхъ глазъ и утромъ, и после обеда, и вечеромъ - слезы полились по щекамъ нашего помещика, и онъ чуть не зарыдалъ по-детски. Подобно школьнику, помнящему каждый часъ сколько дней и недель придется ему блаженствовать дома на каникулахъ, Матвей Кузьмичъ ниразу не забывалъ того, сколько времени остается девушке прожить подъ отцовской кровлею. Онъ не ревновалъ ее къ жениху, зная Мушкина еще дитятей, понималъ все жениховы достоинства, но не смотря на то, печально гляделъ какъ молодые люди резвились по берегу озера, ездили въ лодке вдвоемъ, строили планы своей жизни и вообще скорей походили на брата съ сестрою, чемъ на влюбленную пару. Мушкинъ, не смотря на свои двадцать-пять летъ, былъ человекомъ тихимъ и положительнымъ, знатномъ сельскаго хозяйства; а Варинька обладала натурой вовсе не южной и, конечно, могла прожить всю жизнь безъ отчаянной страсти. Жизнь сулила имъ обоимъ безконечное счастье и любовь нерушимую до могилы. Все это зналъ отецъ, но зналъ онъ и то, что ему сделается скучно по отъезде Вариньки. Надо было придумывать себе новыя развлеченiя, и вотъ возобновились старыя причуды; а въ одинъ прекрасный день Яшка кучеръ привезъ съ почты Матвею Кузьмичу два номера "Усовершенствованной Агрономической Газеты" и целую связку сочиненiй о сельскомъ хозяйстве.

Лучшаго себе развлеченiя не могъ придумать гостепрiимный помещикъ сельца Махметовки. Передъ нимъ лежалъ предметъ безконечнаго изученiя, разсадникъ хозяйственныхъ плановъ, невинная тема неистощимыхъ пренiй съ Прасковьей Ивановной. Супруга Матвея Кузьмича, какъ все дамы-хозяйки, горячо ненавидела хозяйство по книжке, агрономическiя же газеты считала враньемъ, злой шуткой писателей, сатирой, дурачествомъ, вызовомъ къ раззоренiю. Она съ торжественностью разсказывала какъ въ одной газете, получаемой ея соседомъ, советовали удобрять ржаное поле пережжеными морскими раковинами и при посеве овса зарывать въ землю голландскiя сельди, пересыпанныя голубинымъ пометомъ. Не беремся решить на сколько была права Прасковья Ивановна, но мы сами своими глазами читали въ одномъ сочиненiи о томъ, что хорошо устроенныя тридцать душъ могутъ дать тридцать тысячъ годоваго дохода, если крестьяне, вместо занятiй полевыми работами, посвятятъ себя воспитанiю каплуновъ. По странному устройству человеческой натуры, именно такого-то рода советы и восхищали Матвея Кузьмича. Всякое утро являлся онъ къ чаю съ новымъ предметомъ для беседы, касаясь не одного только полевого хозяйства, но даже истребленiя насекомыхъ, рощенiя волосъ на голове и деланiя помады. Онъ устроилъ лабораторiю въ своемъ кабинете, и постоянно дарилъ Вариньке изделiя своего производства, какъ-то: одеколонъ, отъ котораго пахло грибами, розовое масло чорнаго цвета, красныя чернила, на другой день становившiеся белыми, и тому подобные подарки, годные въ общежитiи. Задумываться онъ сталъ реже, и все пророчило Матвею Кузьмичу счастливейшую старость, полную деятельности, когда одно неожиданное событiе совершенно изменило ходъ делъ и на долго нарушило миръ въ семействе Махметовыхъ.

II.

Осень близилась; Мушкинъ торопился отделывать свою мызу, но не смотря на его усилiя, домъ еще не былъ готовъ, и Вариньке еще несколько месяцевъ оставалось быть невестою. Молодые люди, повздыхавши немного, спокойно покорились своей участи и светлая улыбка чаще прежняго стала озарять широкое лицо Матвея Кузьмича. Одинъ разъ, после чаю, онъ сиделъ въ кругу своей семьи на балконе, громко читая статью о томъ, какъ хорошо родится пшеница на поляхъ, удобренныхъ раковой скорлупой, и Мушкинъ слушалъ чтенiе, слегка улыбаясь, а Прасковья Ивановна, съ досадой вертевшаяся на кресле, готовилась произнести громовой приговоръ надъ новой системой удобренiя полей, когда въ сотне шаговъ отъ балкона, на большой дороге, раздались топотъ, стукъ, трескъ, энергическiе возгласы, брань и дробная болтовня дворовыхъ бабъ, мгновенно подоспевшихъ къ месту катастрофы. Какого-то проезжаго вывалили въ канаву, ось его кибитки сломалась и кучеръ ушибъ себе ногу, повалившись съ козелъ.

Матвей Кузьмичъ и женихъ побежали къ месту катастрофы; дамы, очень хорошо зная, что паденiе незнакомца въ канаву кончится прибытiемъ новаго гостя и долгой беседою за полночь, поспешили заняться тоалетомъ и распорядиться на счетъ ужина. Предположенiя ихъ оказались вполне справедливыми, ибо Варинька зашпиливала что-то на платье своей мамаши, когда Мушкинъ вошелъ къ нимъ въ комнату и сказалъ, что кавказскiй офицеръ Асланъ-Махметовъ благодаритъ дамъ за участiе и по приглашенiю Матвея Кузьмича, ночуетъ у нихъ въ доме, а бричку свою отправилъ ужъ на кузницу.

"Кавказскiй офицеръ Асланъ-Махметовъ"! подумала Варинька, сердце ея забилось сильнее при воспоминанiи объ Аммалатъ Беке, она взглянула на своего жениха и покраснела. Мушкинъ улыбнулся какъ-то странно. Ясно, что онъ ревнуетъ и сердится на беднаго гостя. Но какого рода человекъ Асланъ-Махметовъ? Горецъ въ косматой шапке, или бледный, изящный, похожiй на девочку Печоринъ, у котораго подъ армейскою пуговицею бьется петербургское сердце? Однако, что же не является нашъ Аммалатъ Бекъ? Онъ, должно быть, не хочетъ явиться въ запыленномъ дорожномъ наряде, это съ его стороны весьма любезно. Тутъ пошелъ Матвей Кузьмичъ подъ руку съ Аммалатъ Бекомъ и Вариньке сделалось очень понятно, почему въ ответъ на ея девическiй взглядъ женихъ улыбнулся.

Увы, обязанность правдиваго историка побуждаетъ насъ признаться, что наружность таинственнаго воина Асланъ-Махметова не имела въ себе ровно ничего привлекательнаго. О томъ какой чинъ носилъ гость и вообще былъ-ли онъ кавказскимъ офицеромъ, сказано будетъ въ свое время; а теперь мы можемъ только сообщить читателю, что проезжiй, не взирая на свою коричневую черкесску съ патронами и кинжаломъ у пояса, ничемъ не отличался отъ восточныхъ продавцовъ, торгующихъ въ Петербурге чубуками, розовой водой и серебряными вещицами подъ чернетью, съ надписями "Кавказъ, такого-то года". Онъ казался толще Матвея Кузьмича, хотя и былъ перетянутъ въ рюмочку, нижняя часть груди, перетянутая крепкимъ ремнемъ, выпучивалась впередъ; вероятно отъ той же причины лицо господина Аслана сiяло красною краскою. Глаза новаго лица казались желтыми, а крючковатый носъ, свесившiйся надъ усами, подернутъ синеватыми тонами. Однимъ словомъ, более пестрой, косматой и нечесаной фигуры редко создавало себе воображенiе человеческое. Но глаза гостя блистали лукавствомъ и безцеремоннымъ удальствомъ; а манеры его отличались интересной развязностью, очевидно прiобретенною въ Петербурге посреди благородныхъ упражненiй кiемъ на разныхъ биллiардахъ.

Гость сделалъ дамамъ два короткихъ поклона, что называется saluts militaires, и остановился посреди комнаты, какъ будто сробевши и не говоря ни слова.

-- Рекомендую тебе, моя душа, сказалъ Матвей Кузьмичъ: - нашего гостя и однофамильца, капитана Асланъ-Махметова.

-- А когда его вывалили въ канаву, шепнулъ Вариньке Мушкинъ: - онъ назвалъ себя поручикомъ. Я думаю къ ужину у насъ явится по крайней мере полковникъ!

-- Скажите, какъ это странно! ласково сказала Прасковья Ивановна, напередъ попросивши сесть гостя: - у моего мужа одна фамилiя съ вами.

такимъ потокомъ речей (не всегда правдивыхъ), о какомъ и подумать не решится обыкновенный говорунъ.

-- Такъ, сударыня, сказалъ Асланъ, подтянувъ ремень у пояса, будто препоясывая себе чресла на дальнiй путь. - Такъ, сударыня. Вашей родни на Кавказе, какъ песку. Все люди храбрые князья, наибы. Касимъ Махметовъ, бекъ, мой первый другъ, капля въ каплю Матвей Кузьмичъ. Я его увидалъ, я его принялъ за моего храбраго кунака - кунакъ по-нашему другъ на жизнь и на смерть. Максимъ Кузьмичъ какъ родной братъ Касимъ Махметова, только бороду бреетъ. Отпустить бороду - самъ шайтанъ не узнаетъ. Весь изрубленъ. Касимъ Махметовъ пять ауловъ сжегъ на прошлой неделе. Касимъ Махметова все генералы братомъ называютъ. Подъ Галабарданомъ мы съ нимъ вдвоемъ на самаго Шамиля ударили. Я убилъ четырехъ мюридовъ - мюриды по-вашему конногвардiя. Шашка моя сломалась. Касимъ Махметовъ убилъ трехъ мюридовъ. Шамиль бежалъ, мы убили еще двухъ мюридовъ. Шашка сломалась - принесъ бы голову Шамиля, взялъ бы много червонцевъ. У Касимъ Махметова шашка сломалась, убилъ еще мюрида - пистолетомъ по голове. Храбрый джигитъ Касимъ Махметовъ. Удалецъ Касимъ Махметовъ, пять ауловъ сжегъ на этой неделе. Какъ теперь гляжу на Касимъ Махметова. Не брей бороду, Матвей Кузьмичъ. Деланный Касимъ Махметовъ. Самъ шайтанъ не узнаетъ отъ Касимъ Махметова.

Слушая эту речь, помещикъ сельца Махметовки чувствовалъ что-то необыкновенное. Ему было весело за себя, онъ радовался что походитъ на удалаго Касимъ Махметова. Онъ съ волненiемъ услышалъ, что на Кавказе Махметовыхъ множество и что все они храбры, беки, князья, наибы. Прежде чемъ осуждать добраго Матвея Кузьмича, читатель хорошо сделаетъ, если пороется въ собственныхъ своихъ воспоминанiяхъ и отыщетъ въ нихъ что-нибудь подобное при подобныхъ случаяхъ жизни. Разве иному петербургскому человеку не случалось таять отъ наслажденiя, если его вдругъ, по ошибке или разсеянности, причисляли въ родню какому-нибудь знатному человеку? Разве онъ иногда, едучи до своей квартиры въ чужомъ экипаже, не прислушивался съ радостью какъ прохожiе хвалили упряжку не ему однако принадлежащую, и экипажъ, которымъ обладалъ онъ на четверть часа? Я зналъ господина сделавшагося плохимъ поэтомъ оттого, что по сходству фамилiй, его сочли авторомъ крошечной повести въ журнале, не имевшемъ ста подписчиковъ. Подумавъ обо всемъ этомъ не будемъ строги къ супругу Прасковьи Ивановны.

А между темъ гость съ кинжаломъ у пояса, продолжалъ свой монологъ, выказывая при этомъ случае всю бойкость своей фантазiи, но вместе съ темъ и недостатокъ всехъ лгуновъ восточнаго происхожденiя, то-есть однообразiе во лжи. Северный хвастунъ никогда не станетъ долго говорить объ одномъ и томъ же предмете, онъ увлечетъ васъ разнообразiемъ своей беседы, между-темъ какъ герой, подобный Асланъ Махметову, изливши весь свой жаръ на одинъ пунктъ, пойдетъ около него вращаться до безконечности и напоследокъ самъ поверитъ своимъ исторiямъ. Открывши въ своемъ хозяине сходство съ героемъ Касимовъ, горецъ думалъ польстить своему амфитрiону, но прошло пять минутъ и онъ уже говорилъ отъ чистаго сердца, верилъ самъ себе; Матвея Кузьмича считалъ кавказскимъ, а себя его другомъ и родственникомъ.

-- Да, да, Максимъ Кузьмичъ, говорилъ онъ: - стыдно, стыдно. Стыдно забыть Кавказъ. На Кавказе твои братья. Касимъ Махметовъ, мой кунакъ, на Кавказе. Касимъ Махметовъ тоже скажетъ тебе. Ты забылъ Касима, онъ къ тебе писать будетъ. И я тебе напишу. Пришлемъ тебе шашку, пистолетъ. Две пары чевяковъ дамамъ, тутъ онъ убiйственнымъ глазомъ взглянулъ на Вариньку. Россiя хорошо, а Кавказъ лучше. Угостимъ тебя на Кавказе, Матвей Кузьмичъ. Прiезжай только скорее. Князь Абдулъ Махметовъ, князь Касай Махметовъ, Эфендiй Махметовъ, все тебя ждать будутъ. Поедешь въ аулъ къ Касиму Махмстову?

-- А вы сами верно домой едете? спросила Прасковья Ивановна, которой уже порядочно надоели Касимы и Абдулы Махметовы.

-- Да, домой, сударыня. Россiя хорошо, а Кавказъ лучше. Свой домъ, свои табуны, свои нукеры. Свой кунакъ. Касимъ Махметовъ прислалъ весть. Съ Шамилемъ драться будемъ.

-- И вамъ не жаль оставить Петербургъ, перебила хозяйка, съ ужасомъ видя, что дело подошло опять къ Касиму Махмстову.

При словъ Петербургъ восточный гость осклабился, шаркнулъ ногой по полу, кинулъ лукавый взглядъ на обоихъ мужчинъ и опять оправилъ на себе поясъ. - Петербургъ хорошiй городъ, сказалъ онъ: - хорошiй городъ, сударыня. Нечего сказать, хорошая жизнь въ Петербурге. Джигиту, храброму человеку, весело въ Петербурге. Въ Петербурге есть маскарадъ. Хе, хе, хе. Я тебя знаю маска, ты любишь много вина пить. И тебя знаю маска, ты прошлый разъ меня ущипнула. Кавказскому человеку хорошо въ маскараде, хе, хе, хе! Въ пассажъ пойдешь. Семь биллiардовъ въ одной зале, ей Богу. Въ подвале закуришь цигару. Всякiй про Шамиля спрашиваетъ. Въ пассаже все знаютъ, какъ я съ Шамилемъ рубился. На тотъ годъ привезу въ Петербургъ кунака. Касимъ Михметовъ не былъ въ пассаже.

-- Ну, а какъ у васъ, спросилъ Матвей Кузьмичъ, какимъ то волнующимъ голосомъ: - иногда кавказскiе князья поселяются въ Россiи? Я слыхалъ, что въ старое время оттуда бывало много выходцевъ?

-- Какъ не быть - были. Замечательно, что Асланъ Махметовъ никогда ничего не опровергалъ, а оттого беседа его была весьма усладительна. - Россiя - хорошо. Въ Россiи весело, хлеба много. У меня есть табуны, поле, вина много. Есть арбузы. Барановъ - какъ песку. А у Касима два барана. Всего два, ей-Богу. Хоть князь, а два барана. Чемъ кормить? А есть такой князь, что одного барана нету. Опять же, князь на князя нападетъ. Отыметъ аулъ. Надо жить. Уйдетъ на чужую сторону. Опять же князь въ войске служитъ. Жилъ въ Россiи. На русской женился. И твой отецъ, Максимъ Кузьмичъ, на русской женился. Русская девушка - что наши! Хорошо, вотъ и женился на русской. И у Касима отецъ на русской женился!

-- Пройдемся по саду, Варинька! на этомъ месте сказалъ женихъ, которому крайне надоели лаконическiя речи гостя. Молодые люди ушли, а черезъ несколько минутъ и Прасковья Ивановна, заметивши, что ни гость, ни хозяинъ не нуждаются въ ея присутствiи, ушла за "детьми" какъ она выражалась.

Едва ушла хозяйка, какъ Матвей Кузьмичъ, до того времени скрывавшiй свои чувства, подошелъ къ Аслану, пожалъ ему обе руки и вдругъ его обнялъ. Воинъ съ кинжаломъ, никогда не удивлявшiйся ничему, не изумился и такой быстрой нежности, напротивъ того, ответилъ на нее очень радушно, стукнулъ по животу помещика и поднесъ ему роговую табакерку, примолвивъ: - "анука, Максимъ Петровичъ, понюхаемъ въ знакъ дружбы". - "Нетъ, ответилъ на это хозяинъ, это по вашему, но кавказски, а у насъ въ Россiи въ знакъ дружбы пьютъ, а не нюхаютъ. Хоть отцы мои и пришли съ Кавказа, а все-таки русская манера лучше будетъ. Пойдемъ въ кабинетъ, тамъ я тебя угощу наливкой".

Новые друзья ушли въ кабинетъ и горничная Танюша послана была къ хозяйке за бутылкой смородиновки, которая и была отпущена не безъ шума со стороны Прасковьи Ивановны. До самого ужина хозяинъ и гость просидели въ кабинете, говоря безъ умолку; несколько разъ, Варинька изъ залы вслушиваясь въ голосъ родителя, говорила жениху и матери - я еще никогда не слыхала, чтобъ папаша говорилъ такъ много! До слуха Прасковьи Ивановны поминутно доходили слова - Эльбрусъ, Казбекъ, завалы, нукеры, станица, Махметъ-Аминь, Кибитъ-Магома, эфендiй Камзаевъ, эфендiй Абдаллаховъ,-- пуля въ бокъ - шашкой по голове - нагайкой по лошади. У Касима Махметова, само-собой разумеется должны были уши гореть въ этотъ вечеръ, такъ часто упоминалосъ его имя. Выпито было за здоровье Касима Махметова и вследъ за темъ послано за бутылкой рябиновки. Но Прасковья Ивановна рябиновки не дала, и велела сказать, что ужинъ давно на столе поданъ.

движенiя всемъ теломъ, не только бутылка наливки, но и дюжина бутылокъ не могли бы произвести подобнаго действiя на отца Вариньки. И странное дело, онъ казался какъ-то особенно красивъ, привлекателенъ въ своемъ волненiи. Поэты при порывахъ вдохновенiя и художники зй любимой картиной, должны носить на своихъ лицахъ нечто подобное выраженiю, лежавшему на лице Матвея Кузьмича во все продолженiе ужина. Но онъ говорилъ мало и только слушалъ говорливаго гостя. Зато когда Прасковья Ивановна встала и дала заметить Асланъ-Махметову, что для него приготовлена постель въ мезонине, почтенный помещикъ перебилъ ее странною речью: - Ступай, ступай, матушка, въ свою спальню и не заботься о нашихъ постеляхъ, сказалъ онъ потрепавъ по плечу своего гостя. - Мы люди восточные и нежиться не любимъ Былъ бы сенникъ, коверъ, подушка, и мы съ Асланомъ уляжемся рядкомъ, на славу!

Прасковья Ивановна ушла, сама не зная, сердиться ей или приходить въ изумленiе, но молодые люди, проводивши ее въ спальню, стали смеяться такъ весело, что поступокъ Матвея Кузьмича представился ей невинной причудою. Целую почти ночь проболтали новые друзья на сеннике, куря трубки и подвергая опасности всю мызу; походная фляга Аслана была вытребована изъ брички, выпита, долита и снова опорожнена. Думая о поведенiи Матвея Кузьмича въ эту темную, прохладную, милую ночь на душистомъ сене, мы завидуемъ ему отъ всего сердца и признаемся въ томъ искренно, а вовсе не для красоты слога. Какое намъ дело до того, что Асланъ Махметовъ, по всей вероятности, не стоилъ особенной дружбы, что беседа его отличалась хвастовствомъ безпредельнымъ, что онъ не отличался опрятностью, и по собственному сознанiю, спалъ никогда не снимая бешмета? Кто живалъ въ деревне и скучалъ въ ней на подобiе Матвея Кузьмича, тотъ знаетъ что такое значитъ въ глуши человекъ вообще, новый человекъ, разговорчивый человекъ, со всемъ соглашающiйся человекъ, человекъ способный по вашей прихоти бросить спальню для сенника и сладкiй сонъ для болтовни? И трубка, и походная фляга съ такого рода гостемъ вовсе не то, что такое же скромное развлеченiе въ одиночку. Иногда яичница на воздухе вкуснее гатчинской форели и беседа съ проезжимъ, заглянувшимъ въ нашу глушь, слаще самой тонкой беседы съ несомненными умницами. Кто не знаетъ этихъ истинъ, тотъ ничего не знаетъ въ жизни. Человеку, никогда о нихъ не думавшему, надо или весь свой векъ прожить на Большой Морской, никуда не выезжая изъ Петербурга, или повеситься безъ оговорокъ, когда обстоятельства вынудятъ его, хотя на время, проститься съ столицей.

Ночь и все следующее утро промелькнули для нашего почтеннаго помещика съ быстротой молнiи. Уже бричка воинственнаго Аслана, совсемъ готовая подъехала къ воротамъ, а хозяинъ и его дорогой гость все еще сидели за чаемъ въ кабинете Матвея Кузьмича. Даже съ женой и дочерью не успелъ поздороваться нашъ ленивый прiятель. До того ли ему было? Асланъ Махметовъ раскупоривши свой чемоданъ, показывалъ все свои вещи, имевшiя хоть сколько-нибудь кавказское происхожденiе; а часть изъ нихъ уступалъ Махметову-помещику за ту цену, въ какую оне ему самому обошлись. - "Гляди сюда, Максимъ Кузьмичъ", говорилъ онъ. - "Разверни этотъ бешметъ, другъ. Тебе нельзя ходить безъ бешмета. Вотъ черкесска новая. Разъ ее надевалъ. Въ день какъ рубились съ Шамилемъ. Локоть разорванъ - это мюридъ шашкой ударилъ. Вотъ нагайка; тебе нельзя безъ нагайки. Положи нагайку. Вотъ папахъ. Твой братъ подарилъ. Кунакъ, Касимъ Махметовъ подарилъ. Увижу кунака, шапки не надо. Еду домой, нечего везти черкесску. Я бы тебе подарилъ, такъ ты не возьмешь. Деньги не мешаютъ, деньгамъ есть место. Съ Кавказа пришлю тебе пешкешь, ей Богу. Полный черкесскiй нарядъ. Панцырь достану. Вотъ бурка. Вотъ башлыкъ. Тебе нельзя безъ башлыка. Это лучше фуражки. Я тебе башлыкъ подарю на память".

досталъ заветную свою шкатулку, и не торгуясь, прiобрелъ порядочную гору хлама, казавшагося ему драгоценнее драгоценныхъ редкостей и предметовъ искусства.

-- Лошади поданы: - пропищала Танюша, горничная, взглянувши на восточнаго воина и почти вскрикнувши, потому-что гость при ея словахъ ухватился за свой кинжалъ.

Буду кланяться всемъ на Кавказе. Прiезжай скорей, безъ тебя, мы жить не станемъ. Бери кинжалъ. Нетъ цены этому кинжалу. Сто человекъ убилъ кинжаломъ. Видишь какiе зубцы. Базалай делалъ. Въ сталь золото подливали. Помни Аслана-Махметова. Теперь ты мне кунакъ. На жизнь - на смерть. Меня убьютъ, моей головы не выдай. Тебя убьютъ - буду мстить. Мы оружiемъ менялись. И ты дай мне на память. Вместо кинжала. Первой кинжалъ на Кавказе. Жаль мне его. Сто головъ убилъ кинжаломъ. Все для Максима Махметова. Все для Кузьмы Максимыча. Носи мой кинжалъ. Ты мой кунакъ. Съ тобой хоть на самаго шайтана. Шамиль дрянь. Мы его палкой по голове бить будемъ.

У Матвея Кузьмича не было въ доме никакого оружiя. Мушкинъ, правда, привезъ съ собою ружье и уже былъ на охоте, но ружья своего, конечно, не отдастъ онъ ни за какiя обещанiя. Подумавъ немного, Матвей Кузьмичъ вынулъ серебряную табакерку, подаренную ему въ последнiй день его ангела, Прасковьей Ивановной, и вручилъ ее своему гостю. Оба поцаловались со слезами на глазахъ. Намъ кажется, что этотъ обменъ знаковъ памяти походилъ отчасти на известный обменъ оружiя героевъ Илiады. Табакерка была изъ чистаго серебра и стоила денегъ, о достоинстве же кинжала трудно сказать что-нибудь положительное, хотя онъ и сделался первымъ клейнодомъ, первымъ украшенiемъ въ кабинете отца Вариньки.

Пыль поднялась по дороге и дорогой гость умчался. Черезъ десять дней предстояло ему увидеть снеговый хребетъ Кавказскихъ горъ, мутный Терекъ между скалистыми берегами, цветущую степь, затканную яркими цветами, будто усеянную искрами цветныхъ огней, опять предстояло ему очутиться посреди удалого, храбраго, пламеннаго поселенiя горныхъ странъ! Чего не пересмотритъ, чего не испытаетъ храбрый Асланъ Махметовъ въ эти десять дней, между темъ какъ для Матвея Кузьмича и черезъ тридцать дней не произойдетъ ничего стоящаго вниманiя. Те же строенiя будутъ видны изъ оконъ его кабинета, та же земледельческая книга будетъ валяться на письменномъ столе, те же тощiя яблони съ серымъ листомъ станутъ рости въ саду, та же Танюша будетъ приходить въ кабинетъ по три раза въ день, пища одинаковымъ голосомъ: - чай поданъ,-- обедъ готовъ,-- барыня зоветъ васъ ужинать! Съ такими мыслями въ голове вышелъ Матвей Кузьмичъ въ поле, тотчасъ же после отъезда своего гостя. Пыль, поднятая бричкой Аслана, еще не улеглась по дороге и видно еще было какъ походная повозка гостя двигалась по отдаленному косогору; подобно большой мухе Матвей Кузьмичъ взглянулъ на нее, грустно задумался и пошелъ къ роще брать грибы, которыхъ на беду вовсе не нашлось. Чувства его волновавшiя во время прогулки должны быть знакомы всякому сельскому жителю. Кто изъ насъ не провожалъ когда-либо прiятеля, на минуту внесшаго небольшое развлеченiе подъ тихую нашу кровлю, не следилъ глазами за его исчезающимъ экипажемъ, и не дивился странности ощущенiй своихъ въ это время? Действительно странныя ощущенiя испытываетъ деревенскiй житель въ день отъезда своего гостя! Какъ длинны кажутся часы, еще вчера проходившiе такъ быстро! Какъ холодно и пусто глядитъ окрестность, которою за несколько часовъ назадъ восхищался вашъ посетитель! Боже мой, какою унынiе наводящею пеленою лежатъ эти ровныя, вспаханныя поля и другiя ноля, на-лево, съ которыхъ только-что снятъ яровой хлебъ! Какъ все глухо и неприветливо въ старой роще, сколько желтыхъ листьевъ навалилось за одинъ день, и какъ шелестятъ они подъ ногами. Садъ противенъ, прислуга бродитъ нехотя, яблоки валяются по дорожкамъ, бабы приходятъ на озеро съ какими-то грязными лоскутьями, намочивши ихъ, колотятъ колотушками, отъ которыхъ раздастся резкiй, однообразный стукъ по всему берегу! Солнце какъ-будто перестаетъ греть и съ наступленiемъ вечера, небо подергивается зеленоватыми тонами, признакомъ наступающихъ холодовъ. Ночью надо ждать мороза, а вы какъ-будто приготовились къ тому, что завтра все цветы ваши померзнутъ, листы опадутъ все, а соседнiе пригорки исчезнутъ подъ белой скатертью снега, посреди которой серыми волнами станетъ плескаться холодное, шумливое, печальное озеро!

III.

берегли солому, вместо нея устилая скотные дворы стружками отъ распиленныхъ бревенъ и лоскутками писчей бумаги; напрасно знаменитый Моторыгинъ издалъ книгу о вывариванiи бульона изъ старыхъ сапоговъ, на случай голоднаго года, напрасно въ газете, получаемой Махмотовымъ, советовали предохранять картофель отъ болезни, обкуривая его по шести разъ въ сутки благовонною смолою: великiя открытiи по хозяйственной части уже не занимали нашего героя. Газета валялась по неделямъ нераспечатанною, къ удовольствiю Прасковьи Ивановны, но къ неудовольствiю Варинькинаго жениха, заботливо взиравшаго на задумчивость будущаго своего тестя. Одинъ разъ Мушкинъ даже решился представить видъ, что интересуется истинами, заключенными въ агрономическихъ книгахъ, но Матвей Кузьмичъ остановилъ его такими словами: - "оставь всю эту дрянь. О нашей жалкой болотистой полосе нечего заботиться. Мы обижены природой, и у насъ ничего никогда не выростстъ, хоть ты себе лопни. Я бы могъ хозяйничать тамъ, где есть горы, плодоносныя степи, могучiе леса, щедрая растительность. У насъ арбузы растутъ въ парникахъ. Никогда не стану я заниматься хозяйствомъ въ этомъ дрянномъ крае. Можетъ быть я не правъ, можетъ быть во мне говоритъ не ваша кровь. Довольно, впрочемъ, нечего толковать объ этомъ."

Однако же, бросивъ хозяйственныя изданiя, Матвей Кузьмичъ не оставался безъ чтенiя. Часть Варинькиной библiотеки поступила къ нему въ кабинетъ. Нужно-ли говорить какiя то были сочиненiя? Герой нашего времени, стихотворенiя Лермонтова, весь Марлинскiй; многочисленныя произведенiя подражателей Марлинскаго и Лермонтова разлеглись на столе, на томъ самомъ столе, где съ давнихъ поръ не красовалось ни одной книги, за исключенiемъ сочиненiй агронома фонъ-Габенихтса и его сверстниковъ. Съ чутьемъ, такъ знакомымъ всякому, кто когда-либо занимался своимъ любимымъ предметомъ, нашъ помещикъ повсюду открывалъ книги, где говорилось о Кавказе, где действовали шамхалы и джигиты, где лилась кровь ручьями и высился на алмазахъ инея, безлиственный венецъ горъ Кавказскихъ. Яшка, кучеръ, безирсстанно привозилъ съ почты книги и брошюры, о которыхъ, наверное, не знаетъ ни одинъ библiографъ: стихотворенiя мирзы Бекбулатова, "Досуги отставного юнкера въ виду ревущаго Терека", "Окровавленную тень злодейки Тамары", "Прекрасную магометанку, умирающую на гробе русскаго офицера", романъ "Койхосро и Мара", поэму "Башлыкъ и кинжалъ", поэмы "Хаджи Шеретлукъ", "Хаджи-Ибрагимъ", "Хаджи-Искандеръ". Такъ какъ Матвей Кузьмичъ не былъ глупымъ человекомъ, и вкусъ его не извратился еще злоупотребленiемъ умственной пищи, то наслажденiя, доставленныя ему первыми сочиненiями о Кавказе (изъ библiотеки дочери) могли назваться истинными, завидными наслажденiями. Передъ его воображенiемъ рисовались картины величественныя и уныло-грандiозныя; онъ будто слушалъ во время чтенiя какую-то торжественную и грустную и душу манящую музыку. Передъ нимъ набегали волны Чернаго моря на синеющую степь, объятую серебрянымъ венцомъ Кавказа, желтые уступы дагестанскихъ скалъ, свешиваясь надъ пескомъ безплодной долины, сумрачно глядели на раненнаго юношу, которому, въ лихорадочномъ забытье, грезился вечернiй пиръ на севере и северныя красавицы, увенчанныя цветами. Въ маленькихъ городахъ между горами, куда проникнуло европейское образованiе, по ночамъ сходились пестрые кружки больныхъ воиновъ и прiезжихъ гостей, явившихся лечиться водами; мирно и сладко текли ихъ беседы, оживленныя воспоминанiями о прошлыхъ битвахъ, прошлыхъ опасностяхъ и прошлыхъ привязанностяхъ. Впечатленiя Матвея Кузьмича казались хороши, пока оне навевались разсказами поэтовъ истинныхъ, но что сталось съ беднымъ поклонникомъ Кавказа, когда на арену вышли второстепенные герои и второстепенные разскащики - поэтъ Бекбулатовъ, романистъ Айбулатовъ, туристъ Булатовъ, черкешенки, умирающiя отъ любви и наибы каждый день срубающiе по нескольку головъ! Все смешалось и стало кружиться въ какомъ-то сумасшедшемъ танце; горы сделались окровавленными великанами, Терекъ заревелъ человеческимъ голосомъ, молодые джигиты стали реветь какъ Терекъ. Гассанъ-Ханы и Искандеръ-Беки принялись пырять другъ друга кинжалами, лошади стали извергать огонь изъ ноздрей, скалы потрясались и кровь текла водопадомъ! Голова более смирнаго чудака могла бы повернуться отъ подобныхъ чудесъ; а Матвей Кузьмичъ уже пересталъ считать себя смирнымъ человекомъ и даже началъ презирать смирныхъ людей. "Удивляюсь тебе, Варинька", сталъ говорить онъ неоднократно, какъ это ты тихо говоришь съ женихомъ, и что за кисельная любовь у васъ обоихъ. Такъ-ли любятъ женщины горныхъ странъ, съ огнемъ въ жилахъ, съ кипящей смолой въ черныхъ глазахъ, съ маленькимъ кривымъ кинжаломъ у пояса? Асланъ-Махметовъ обещался прислать мне женскiй кинжалъ, и я его тебе подарю. Я удивляюсь тебе, я не узнаю въ тебе нашей крови!" Гораздо сильнее выразился нашъ помещикъ передъ горничной Танюшей, какъ-то надоевшей ему безпрестаннымъ извещенiемъ о томъ, что обедъ поданъ. "Не надоедай мне девчонка", крикнулъ Матвей Кузьмичъ, никогда еще до техъ поръ онъ не кричалъ на прислугу, "не смей впередъ приходить въ кабинетъ безъ позволенiя, слышишь ты. Во мне кавказская кровь, и я не всегда могу за себя ручаться. Беги вонъ, пока беды не случилось!" и онъ грозно обратилъ глаза на кинжалъ, висевшiй около стола надъ диваномъ. Танюша, какъ и следовало ожидать, убежала съ трепетомъ.

Съ женой своею, Матвей Кузьмичъ былъ молчаливъ, сухъ, скроменъ, но темъ не менее странные слухи стали доходить до ушей Прасковьи Ивановны. Староста сообщилъ ей, какъ баринъ, никогда не встававшiй рано, пришолъ на гумно чуть светъ, съ арапникомъ и въ смешной шапке клиномъ, сталъ щолкать плетью такъ, что навелъ на всехъ страхъ; во время молотьбы говорилъ что-то о Кавказе, и собирался туда ехать, потому-что здешнiй народъ не мужчины, а глупыя, трусливыя бабы. Въ другой разъ онъ пришелъ на конюшню съ ножикомъ, перебранилъ кучера и конюха, вынулъ ножикъ и сказалъ: "вы меня не знаете, меня сердить не здорово, во мне татарская кровь и я вамъ всемъ брюхо разрежу." Также пришелъ Матвей Кузьмичъ къ Федоту-портному, шившему сюртуки для людей, пересмотрелъ его работу, бросилъ ему какой-то рыжiй балахонъ и велелъ все платье переделать на этотъ ладъ. Портной Федотъ, съ честолюбiемъ, свойственнымъ портняжному артисту, уклонился отъ такого приказа, но баринъ опять взялъ ножикъ и запугалъ Федотку до полу-смерти. Слушая все это Прасковья Ивановна стала собираться намылить своему супругу голову, но прiехали какiе-то гости, и при гостяхъ шуметь было нечего. Короче сказать, весь домъ, вся усадьба уже трепетала передъ своимъ когда-то тихимъ обладателемъ, а ни Прасковья Ивановна, ни Варинька еще не подозревали никакой особенной перемены въ Матвее Кузьмиче. Женихъ былъ дальновиднее, но и онъ считалъ все это дело за невинную причуду, которая пройдетъ, какъ прошла страсть къ испанскимъ деламъ и творенiямъ изобретательнаго агронома Габсинхтса.

десяти отъ Махметовки, общимъ богомольемъ, съездомъ окрестныхъ помещиковъ, обедами на чистомъ воздухе въ весьма красивомъ местоположенiи, пикниками и веселостями всякого рода. Въ крае, где проживалъ Матвей Кузьмичъ, сентябрь всегда бываетъ лучше августа, а потому осеннее сентябрское гулянье удавалось лучше многихъ летнихъ. Прасковья Ивановна, съ Варинькой и женихомъ девушки, уехала къ месту богомолья еще за сутки, чтобъ тамъ отдохнуть, отстоять раннюю обедню и припасти должный запасъ для гостей. Такъ какъ богомолье и ярмарка происходили на ея земле,-- Прасковья Ивановна долгомъ считала на этотъ день быть общей хозяйкой. Съ барыней и детьми уехалъ весь почти домъ: и Яшка-кучеръ, и поваръ, и Танюша; при Матвее же Кузьмиче, желавшемъ явиться на место только къ завтраку, оставлены были одинъ конюхъ и кривая ключница. Не стесняясь своимъ одиночествомъ, нашъ герой провелъ вечеръ въ большихъ хлопотахъ, раза три запирался въ кабинетъ, бегалъ по дому, гляделся въ зеркала и заснулъ очень поздно, приказавши, чтобъ по утру къ двенадцати часамъ готовы были дрожки.

На ярмарку съехалось много соседей, съ съестными припасами и прислугою; всехъ ихъ взяла въ свое распоряженiе деятельная Прасковья Ивановна. Обедня и крестный ходъ кончились; народъ сталъ завтракать и покупать разные товары, и вся компанiя помещиковъ поместилась на гране, ожидая закуски, а Матвея Кузьмича все еще не было. Полюбовавшись несколько времени на пеструю толпу народа и на бабъ въ повязкахъ самого яркаго цвета, гости начали завтракать. Мужчины не безъ удовольствiя проглотили по рюмке водки; дамы стали хлопотать около окороковъ, телятины и пироговъ съ курицей; девицы никогда не ощущающiя голода при постороннихъ, чинно смотрели на картинную местность и на часовню подъ обрывомъ горы; однимъ словомъ, все шло своимъ порядкомъ, какъ вдругъ все богомольцы-крестьяне заколыхались, столпились въ кучки и побежали толпами къ большой дороге, имея передъ своими колоннами мальчишекъ и девчонокъ, въ виде застрельщиковъ. Скоро на дороге показался и предметъ общаго изумленiя: дрожки Матвея Кузьмича, и самъ степенный родитель Вариньки, бодро сидевшiй на дрожкахъ, имея на себе красные сапоги, панталоны съ серебрянымъ галуномъ, желтый бешметъ, коричневую черкесску съ патронами, кинжалъ у пояса, белую папаху на голове, башлыкъ на шапке, нагайку въ руке и по-верхъ всего наряда косматую бурку, которая не ложилась складками, но сидела на помещике какъ деревянный футляръ. "Если ее поставить на землю," говорилъ Асланъ продавая бурку, "она сама будетъ стоять. Руби ее шашкой какъ дерево. Бурка не повалится".

Въ такомъ изумительномъ виде предсталъ Матвей Кузьмичъ передъ собранiе ближайшихъ своихъ соседей, обомлевшихъ отъ изумленiя. Онъ и самъ сконфузился, видя эффектъ, имъ произведенный. Все жители предались одной, весьма извинительной на этотъ разъ мысли: "боленъ Матвей Кузьмичъ, повредился Матвей Кузьмичъ" думали все, обративъ оторопелые глаза на оторопелую Прасковью Ивановну. Однако Матвей Кузьмичъ, не выражая никакихъ опасныхъ признаковъ, постоялъ немного, подошелъ къ дамамъ, назвалъ каждую по имени и отчеству, поздоровался съ мужчинами, поцаловалъ Вариньку, похвалилъ погоду и налилъ себе водки. Варинька, страдая и за отца и за мать, думала было хоть сколько нибудь оправдать своего папашу, сказавши кому-то изъ гостей, что Матвей Кузьмичъ часто простуживается, вследствiе чего докторъ Фома Иванычъ велитъ ему кутаться потеплее.

-- Вздоръ, Варя, перебилъ ее Матвей Кузьмичъ: - это она говоритъ пустяки, продолжалъ онъ, обращаясь ко всей компанiи. - Девушка кавказской крови не должна извиняться за то, что ея отецъ одевается какъ его отцы одевались. Глядите сюда, господа, вотъ это бешметъ, это черкесска, это ремень, а это папаха. Чемъ неудобенъ этотъ нарядъ? чего вы, дурачье, глазеете? тутъ онъ прикрикнулъ на ребятишекъ, подбиравшихся къ нему со всехъ сторонъ: - отчего и всемъ намъ не ходить въ такомъ уборе? Еще Грибоедовъ, тоже нашъ кавказскiй писатель, смеялся надъ фракомъ. Пока я живъ, я не надену другой одежды. Въ этой одежде, Варя, твои деды рубились на славу. Возьми башлыкъ, повесь его туда на сучокъ. А день то у насъ, господа, стоитъ лучше летняго!

Видя, что нашъ помещикъ говоритъ складно и никого не собирается пырять кинжаломъ, гости успокоились; а къ концу завтрака и позабыли бы о наряде Матвея Кузьмича, если бы онъ самъ по-минутно не говорилъ какъ о своемъ наряде, такъ и о своемъ восточномъ происхожденiи. Въ помешательстве его никакъ нельзя было заподозрить, а между-темъ, речи его совершенно отклонялись отъ законовъ здраваго смысла. Матвей Кузьмичъ, такъ недавно ленившiйся говорить въ большой компанiи и только съ доброй улыбкой выслушивавшiй шуточки соседей надъ своими любимыми, агрономическими книгами, вдругъ сделался болтливымъ человекомъ и придирчивымъ спорщикомъ. Кто-то при немъ похвалилъ обрывъ около часовни и озеро и весь видь, которымъ онъ еще прошлаго года восхищался,-- но Матвей Кузьмичъ вдругъ обратился къ хвалителю съ обиднымъ смехомъ. - Эти горы хороши для васъ,-- сказалъ онъ, подтягивая поясъ: - для нашихъ будиловцевъ, готовыхъ считать всякiй гвырекъ за гору! Поглядели бы вы на Крестовую гору, да на Эльбрусъ, стоящiй особнякомъ отъ всего хребта кавказскаго. На нихъ снегъ никогда не таетъ; это горы, это наши родныя горы, а не будиловскiе курганчики. Черезъ пять минутъ речь зашла о пироге съ курицей, на этотъ разъ отменно вкусно приготовленномъ - "это бабья пища, сказалъ Матвей Кузьмичъ. - На будущiй годъ, если не уеду къ себе домой, приглашаю васъ на завтракъ въ чисто-кавказскомъ вкусе. Ничего кроме шашлыка. Целаго барана зажарятъ и сложатъ такъ, что чуть вы его тронете пальцомъ, онъ разсыплется на мелкiе, тоненькiе кусочки. Такое жареное надо есть мужчинамъ, пусть дамы кушаютъ пироги съ курицей". Вследъ за темъ, Матвей Кузьмичъ прикрикнулъ на какого-то наянливаго слепца, затянувшаго Лазаря возле самого стола, и посоветовалъ ему бежать сломя голову, ибо тотъ, у кого кавказская кровь, не повторяетъ своихъ приказанiй дважды. Все это начало надоедать соседямъ и одинъ изъ нихъ, веселый старикъ, преемникъ Матвея Кузьмича по судейской должности, началъ подтрунивать надъ помещикомъ Махметовки, называя его русскимъ черкесомъ и особенно потешаясь надъ его папахой съ невероятно мохнатымъ белымъ мехомъ.

сказалъ онъ отрывисто, на манеръ речей Аслана-Махметова: - эй полно, худо будетъ. Не держись за бритву голой рукой. Не смейся надъ одеждой, въ которой мои предки ходили. Кавказская кровь не чета твоей холодной крови! Не ровенъ часъ, я не всегда могу удержаться. Отдай сюда башлыкъ, отдай башлыкъ, отдай, не то худо будетъ!

Но судья не принадлежалъ къ лицамъ робкаго десятка - это онъ, закололъ себе фалды сюртука булавками и безстрашно явился на балъ къ нахалу Парховскому, требовавшему, чтобы ни одинъ соседъ не смелъ являться въ сюртуке среди его чертоговъ. Въ ответъ на крики Махметова, веселый Иванъ Васильичъ снялъ съ сука башлыкъ, висевшiй за Варинькой, насыпалъ въ него мелкихъ яблоковъ, и сталъ подносить яблоки дамамъ, комически улыбаясь.

-- Прочь, оставь мой башлыкъ! раздирающимъ голосомъ возопилъ Матвей Кузьмичъ: - я тебе покажу какая во мне кровь! и выхвативъ изъ ноженъ кинжалъ, сильно намазанный саломъ, кинулся на Ивана Васильича. Дамы отчаянно вскрикнули.

Но судья Иванъ Васильичъ слишкомъ хорошо зналъ человеческую натуру и слишкомъ давно былъ знакомъ съ своимъ предместникомъ, для того, чтобы испугаться. - А ну-ка, ну-ка, сказалъ онъ, вставая съ своего места и со смехомъ подвигаясь на встречу грозному джигиту,-- а ну-ка, русскiй черкесъ, покажи-ка намъ свою удаль! Что размахиваешь кинжаломъ? иди-ка ближе, покажи какая у тебя тамъ магометанская кровь?

Ничего ужаснее и придумать бы не могъ злейшiй гонитель беднаго Махметова. Видя, что все его угрозы производятъ одно посмеянiе, Матвей Кузьмичъ кинулся впередъ, поднялъ кинжалъ, приставилъ его къ сердцу Ивана Васильича и вмигъ опять вложилъ въ ножны орудiе убiйства!-- Боже мой! сказалъ онъ, тяжело переводя духъ и перекрестившись: - Боже мой! до какого дела чуть не довела меня моя бешеная вспыльчивость. Едва я не убилъ стараго своего друга - и где же? и въ какой день? Иванъ Васильичъ, благодари небо, что я опомнился. Разсудокъ остановилъ меня на краю преступленiя. Я чувствую, какъ еще много огненной кавказской крови въ моихъ жилахъ!

будиловскомъ уезде и служилъ исправникомъ двадцать летъ, дедушку твоего, секундъ-маiора, еще все старики хорошо помнятъ, бабка твоя и матушка никуда дальше Москвы не ездили, изъ какихъ хозяйственныхъ книгъ набрался ты своей черкесской крови?

-- Нетъ, этого слишкомъ много, возопилъ Матвей Кузьмичъ, хватаясь за свой головной уборъ и набрасывая бурку на плечи: - я не могу выносить такихъ оскорбленiй, я способенъ совершить ужасное и кровавое дело! Я не останусь тамъ, где меня оскорбляютъ и поносятъ. Я могу сделать беду, о которой наши дети станутъ разсказывать съ ужасомъ. Демонъ искушаетъ меня на убiйство. Мой кинжалъ просится изъ ноженъ. Нетъ, нетъ,-- далее отъ греха, далее отъ моихъ оскорбителей. Кузьма, подавай дрожки! И Матвей Кузьмичъ ускакалъ, поразивъ все собранiе двумя пепелящими взглядами. Народъ далъ ему дорогу не безъ трепета и ребятишки бежали за его дрожками съ полверсты, покуда онъ не замахнулся на нихъ нагайкою. Дома онъ заперся и не велелъ пускать къ себе никого. Прасковья Ивановна, вернувшись съ богомолья, постучалась въ двери кабинета съ гневнымъ увещанiемъ и приказанiемъ отворить немедленно; Матвей Кузьмичъ точно отворилъ двери, но вышелъ къ жене съ самымъ грознымъ видомъ и словами этому виду соответствующими. - Прочь, сказалъ онъ жене между прочимъ: - оставь меня въ покое, чтобъ беды не вышло. Мне противны бабы, мне гадокъ этотъ край, а увещанiя твои мне давно надоели. Убирайся пить свою мяту и мазаться свинымъ саломъ. Довольно я потакалъ твоимъ дурачествамъ. Я мужчина, ты баба. Сиди въ своей комнате. Бабе незачемъ ходить въ кабинетъ къ мужу. На моей родине вашу братью запираютъ на крюкъ. Убирайся къ себе и пошли сюда Мушкина. Мне надо говорить съ нимъ о деле. Чего же ты стоишь, пошла! И Матвей Кузьмичъ, весьма непочтительно взявъ свою супругу за плечи, повернулъ ее очень ловко, провелъ до двери и вытолкнулъ за дверь, стараясь, однако, не толкаться слишкомъ сильно.

Все мужество когда-то доброй и повелительной Прасковьи Ивановны разсыпалось въ прахъ. Она, впрочемъ, никогда не была мужественна и забрала всю власть въ доме только потому, что Матвей Кузьмичъ, до техъ-поръ, былъ еще менее мужественъ. Настоящее призванiе Варинькиной мамаши состояло скорее въ томъ, чтобъ считать себя страдалицей, проливать слезы, жаловаться на болезни, и какъ можно чаще говорить о смерти. При первомъ азартномъ поступке мужа, она лишилась всей своей энергiи и предалась тоске съ темъ сладострастiемъ горя, безъ котораго большинство женщинъ существовать не можетъ. Передъ ней открылся истинно дамскiй мiръ, столь дорогой престарелымъ девамъ и хворымъ помещицамъ - мiръ унынiя, проливанiя слезъ, унылаго воркованiя, жалобъ на грубыхъ мужчинъ, гофманскихъ капель, кислыхъ улыбокъ и страдальческихъ монологовъ. Къ Прасковье Ивановне даже безъ труда привилась мысль о томъ, что Матвей Кузьмичъ точно - ничто иное, какъ грубый, кровожадный, гордый кавказецъ, связанный съ нею на веки ея злой судьбиной. Обливаясь слезами, она вошла въ залу, где Варинька беседовала съ своимъ женихомъ и сказала, принявъ совершенно убитый видъ: - Петръ Алексеичъ, идите къ мужу. Умоляйте его, смягчите его жестокость. Онъ хочетъ крови Ивана Васильича, онъ зоветъ васъ верно за темъ, чтобъ передать ему вызовъ.

шутками. На все дело, нашъ молодой женихъ смотрелъ со снисходительностью положительнаго человека, но и съ некоторымъ отвращенiемъ. Петръ Алексеичъ, всю свою жизнь жилъ въ одиночку и никогда не имелъ случая ознакомиться съ семейными драмами, изъ которыхъ почти каждая имеетъ причиною причуды и прихоти, немногимъ лучшiя причудъ Матвея Кузьмича, вообразившаго себя черкесомъ. Женихъ страдалъ за своего будущаго тестя; очень жалелъ, что изъ-за его глупости, уважаемое семейство явилось въ смешномъ виде, попало на зубки уезднымъ сплетникамъ,-- но сильно вмешиваться во всю эту мизерiю, достойную водевиля, Петръ Алексеичъ не желалъ-бы. Зато какъ же удивился онъ, когда Матвей Кузьмичъ, услыхавъ стукъ въ двери, вышелъ къ нему на встречу, взялъ юношу за руку, посадилъ его на диванъ, самъ селъ противъ него и сказалъ прослезившись: - Петръ Алексеичъ, мне жаль разрушать благополучiе ваше. Я человекъ прямой и кавказскiй. Къ чему холодныя приготовленiя? Варинька никогда не будетъ вашей женой, потому-что вы не созданы другъ для друга.

-- Это что за известiе? могъ только сказать молодой человекъ, вдругъ почувствовавши, что кривое колесо зацепило и его, волей-неволей принуждали играть роль въ той пьесе, которую онъ за минуту назадъ сравнивалъ съ жалкимъ водевилемъ.

огненная кровь течетъ въ ея жилахъ. Эта девушка сама еще не понимаетъ своей натуры: она вся огонь, вся страсть. Она цветокъ горъ кавказскихъ. Можетъ ли кавказская девушка, умеющая владеть кинжаломъ, составить счастье ледяного севернаго человека? Ежели она обманывается, я не обманываюсь. Проститесь съ Варинькой и ищите себе другихъ невестъ, между северными девушками.

-- Все это меня удивляетъ необыкновенно, Матвей Кузьмичъ,-- заметилъ Мушкинъ. - Но лучше намъ сегодня не говорить объ этомъ предмете, утро вечера мудренее.

-- Нетъ, сегодня и надо решить дело, какъ это мне ни тяжело. Видите мои уложенныя вещи; можетъ быть черезъ десять дней я уже буду на берегахъ Терека, где жили мой предки. Для меня вреденъ северъ,-- вы это слышите. Если я останусь здесь, я себя знаю. Ивану Васильевичу не жить более на свете, если я здесь останусь.

Мушкинъ пожалъ плечами, не говоря ни слова.

-- Слушайте же молодой человекъ, отрывисто началъ Матвей Кузьмичъ: - если вы такъ упрямы, что не понимаете своей роли, я, какъ старый кавказецъ, выскажу вамъ все что надо. Вы знаете мое происхожденiе. Вы знаете, что храбрейшiе князья, наибы, лучшiе воины во всемъ Кавказе - Махметовы. Мои кровные ждутъ меня къ себе и сердятся за то, что я живу безъ дела на севере, въ Россiи. Вы знаете къ чему обязываетъ человека та кровь, которая течетъ въ его жилахъ. Князья Касимъ Махметовъ, Асланъ Махметовъ, Абдулъ Махметовъ будутъ спрашивать меня о дочери. Кровное родство ценится въ нашемъ крае. Съ какими глазами отвечу я имъ, что наша Варинька выдана замужъ за человека, никогда не носившаго оружiя? Какъ осмелюсь я сказать джигиту, рубившемуся съ самимъ Шамилемъ, что мужъ моей дочери ходитъ въ глупомъ пальто и никогда не срубилъ ни одной головы непрiятельской? Что подумаетъ обо мне каждый воинъ, для котораго сжечь соседнiй аулъ значитъ тоже, что вамъ выстрелить по бекасу? Войдите въ мое положенiе, оцените обязанности княжеской крови, обязанности на мне лежащiя. После всего мною сказаннаго, я надеюсь, что вы велите подавать коляску и даже изъ дома уйдете заднимъ ходомъ, чтобъ не встретиться съ Варинькой. Другая судьба ждетъ ее, быть можетъ. У ней будутъ свои виноградники и свои телохранители, свои табуны и свои подданные. Кавказской девушке одна дорога, вашему брату другая. Не мешайте чужому счастью, а я честь имею вамъ кланяться.

съ приветомъ более величавымъ и воинственнымъ.

IV.

Петръ Алексеевичъ Мушкинъ, однакоже не ушелъ изъ дома заднимъ ходомъ, какъ советовалъ ему новый витязь суроваго Кавказа. Онъ прошелъ въ гостиную къ Прасковье Ивановне и Вариньке, на ихъ разспросы сперва ответилъ молчанiемъ, при этомъ слегка тронувши себя по лбу, потомъ успокоилъ ихъ на счетъ дуэли съ Иваномъ Васильичемъ, и передалъ весь разговоръ свой съ отцомъ Вариньки.

-- Онъ помешался, онъ насъ погубить хочетъ! зарыдавши сказала Прасковья Ивановна. - Кто сжалится надъ нами, несчастными женщинами? Я поеду къ предводителю и брошусь ему въ ноги...

-- Мамашенька, сказала Варинька, вся бледная, но невольно улыбнувшись при последнихъ словахъ помещицы: - съ какой стати станете вы бросаться въ ноги кому бы то ни было? Извините меня, если скажу что нибудь не такъ, но мне кажется, мы должны беречь папа, и все это дело вести между нами.

-- Такъ, я этого ждала! ответила ей помещица. Я ждала, что моя дочь пойдетъ противъ меня. Я знала, что мне придется умереть отъ твоей неблагодарности! Для чего я живу на свете! Скоро ли наступитъ конецъ моимъ испытанiямъ? Танюша, дай сюда синихъ капель, да вели сварить мяты.

взялъ обе ея руки и просиделъ, задумавшись, съ минуту. - Варинька душа моя, сказалъ онъ наконецъ - что намъ делать, что намъ делать?

-- Другъ мой, со вздохомъ сказала девушка: - ты самъ знаешь, что я ничего не могу выдумать.

-- Боже мой, сказалъ Петръ Алексеичъ: - это смешное и жалкое испытанiе для меня хуже всехъ возможныхъ бедствiй. Ежели бы тебя отнимали у меня силой, если бы лишь следовало бороться и трудиться за тебя, съ какою радостью встретилъ бы я все невзгоды! Но передъ такимъ мизернымъ, забавнымъ препятствiемъ, все силы меня оставили! Поступить съ твоимъ отцомъ какъ съ задурившимъ ребенкомъ, значитъ опозорить его, ввести въ дело чужихъ людей и стать посмешищемъ соседей; уступать ему... но за что-жь намъ страдать и жить розно! Положенiе его кажется мне опаснымъ, причуды его открыто перешли въ манiю, и мне страшно подумать, что намъ, можетъ быть, придется выжидать или его смерти или решительной катастрофы... Только въ настоящую минуту вижу я вполне, до какой степени ты мне дорога и какъ невыносимъ будетъ для меня одинъ день разлуки съ тобою. Мы росли какъ братъ и сестра, намъ по временамъ казалось, что мы уже обо всемъ переговорили другъ съ другомъ, а теперь... я не понимаю что делается со мной. Я безъ тебя не могу жить, Варинька, ждать и терпеть, и надеяться Богъ знаетъ на что, я не въ силахъ. Я могу придумать одно только. Матвей Кузьмичъ собирается ехать на Кавказъ и укладываетъ вещи. Сколько я понимаю, его никто остановить не въ силахъ. Пускай онъ едетъ, видно сама судьба того хочетъ. Можетъ быть онъ развеется дорогой и видъ новыхъ местъ приведетъ его къ здравымъ мыслямъ. Если суждено случиться беде, пусть она случиться далеко отъ насъ... Я у тебя останусь и мы никогда не разлучимся.

-- Нетъ, Петръ Алексеичъ, на этомъ месте перебила Варинька жениха своего: - изъ того, что ты говоришь, добра никогда не будетъ. Если отецъ хочетъ отсюда ехать, я поеду съ нимъ вместе.

-- Душа моя, опомнись, что ты хочешь делать! вне себя отъ ужаса вскричалъ бедный Мушкинъ.

посмешищемъ на чужой стороне, безъ надзора, безъ ласковаго слова, безъ женщины, которая бы о немъ заботилась? Тебя берегли и укрывали твои родители, когда ты быль дитятей, и разве ты не обязанъ заботиться о нихъ, когда придетъ время для ихъ детства?...

-- Варинька, станетъ ли силъ твоихъ на подобную жертву?...

-- Никакой жертвы я тутъ не вижу, простодушно сказала девушка. Значитъ, когда я буду нездорова и ты станешь сидеть у моей постели, это надо считать жертвою? Оно еще не такъ тяжело проехать несколько сотъ верстъ и пожить несколько дней въ красивой стороне, о которой такъ много пишутъ. По экстрапочте письма ходятъ очень скоро. Ты останешься съ мамашей, поселишься здесь и будешь заботиться, чтобъ она не соскучилась.

Должно быть перспектива долгихъ осеннихъ дней наедине съ Прасковьей Ивановной мало улыбалась Петру Алексеичу, ибо невольная, но наикислейшая гримаса выразилась на его оживленномъ лице. Должно быть въ этотъ день положительному помещику суждено было оказаться совершеннымъ фофэномъ передъ девушкой, никогда не ездившей далее уезднаго города Будилова и изо всехъ отраслей человеческаго познанiя, основательно изучившей только науку - солить огурцы и варить варенье изъ черной смородины.

Тебе тошно ухаживать за старушкой и одинокой зимней жизни ты выдержать не въ силахъ! Должно быть ты много читалъ романовъ, мой другъ. Какой борьбы и какого труда тебе хочется? Я не большая красавица, похищать меня никто не станетъ, сражаться съ тобой за меня никто не подумаетъ. Отъ большихъ бедъ спасать меня не придется, а въ небольшой беде ты мне и пособить не хочешь!..

и повинуюсь радостно. Ступай скорее къ Матвею Кузьмичу, поговори съ нимъ такъ, какъ ты говорила со мною. Для меня сегодняшняя гроза не безъ радости и не безъ большой радости. Богъ съ тобой, душа моя, ты умней всехъ насъ и Богъ наградитъ тебя за это. Сказавши это, Петръ Алексеичъ проводилъ девушку до кабинета, а самъ устремился ухаживать за Прасковьей Ивановной. Дикими и неловкими казались ему сперва эти хлопоты, уверенiя, разуверенiя, наливанiя капель, подаванiе платковъ, выслушиванiе плаксивой речи, но недавнiй разговоръ вдохнулъ должную энергiю въ молодого человека. Онъ передалъ старухе все слова ея дочери, на всякiй случай подготовилъ ее къ предполагаемому отъезду ея съ Матвеемъ Кузьмичемъ, посоветовалъ надеяться на всемогущее время и милость Божiю. Прасковья Ивановна принадлежала къ числу дамъ стараго века, для которыхъ не существовало географическихъ сведенiй, и которыя, проживая всю жизнь въ известной губернiи, часто не знали названiя своего губернскаго города. По ея идеямъ, Кавказъ находился непременно за двумя морями и за десять тысячъ верстъ по меньшой мере - узнавши настоящее разстоянiе и услышавъ, что почта доходитъ туда въ самое малое число дней, она сперва не поверила Мушкину, а потомъ почти что успокоилась духомъ. Въ воображенiи ея горе, до того казавшееся такъ громаднымъ, чуть-чуть не перестало казаться горемъ. Больше всего, однако же, она возлагала надежды на Вариньку, и съ нетерпенiемъ ждала добрыхъ вестей изъ ея устъ.

Къ сожаленiю, однако же, девушка вернулась поздно и не совсемъ съ добрыми вестями. Твердо и торжественно решился ехать Матвей Кузьмичъ на родину своихъ предковъ, однако же, сознавая необходимость приличiя, объявилъ, что едетъ лишь на четыре месяца, имея необходимость пользоваться минеральными водами. Едва дочь изъявила желанiе ехать съ нимъ, онъ заключилъ ее въ объятiя, и далъ ей, по первому ея требованiю, слово пробыть на родине только до хорошаго зимняго пути. Оттого онъ велелъ ей торопиться и кончить сборы какъ нельзя быстрее. О Мушкине Матвей Кузьмичъ не хотелъ и слышать, но узнавъ, что онъ намеренъ заботиться о Прасковье Ивановне, выразился такъ: - Это благородно, это достойно добраго соседа, пускай онъ останется и насъ проводитъ. А думать тебе о немъ, Варинька, и не стоитъ. Что бы ты думала, онъ сказалъ мне, когда я объявилъ ему на отрезъ: - Варя васъ любить не можетъ! Ты думаешь онъ кинулся на меня съ кинжаломъ, осыпалъ меня проклятiями, схватилъ меня за горло? Ты думаешь онъ поклялся мне вечнымъ мщенiемъ? Ни чуть не бывало, онъ посоветовалъ отложить дело до утра! Вотъ что значитъ северная кровь, мой ангелъ. Выдержалъ ли бы я, и въ мои лета, что нибудь подобное отказу? Клянусь моими родными горами, я выкупался бы въ крови, хотя бы въ крови отца любимой девушки! На Кавказе мы и не то увидимъ. Тамъ узнаешь ты что такое восточная кровь! Но я тебя довольно знаю, Варинька, ты всемъ сердцемъ презираешь этого ледяного, жалкаго севернаго человека!

Что оставалось говорить бедной девушке после такихъ выраженiй?

Грустно прошли следующiе два дня, до отъезда Матвея Кузьмича, конечно сельцо Махметовка не видело такихъ печальныхъ дней съ самого своего основанiя. Баринъ свихнулъ съ-ума, и барышню везетъ къ татарамъ; говорила между собой дворня, отъ которой никогда ничего но скроешь. Прасковья Ивановна укладывала вещи мужа и рыдала, Варинька укладывала свои пожитки и была бледна, Матвей Кузьмичъ гоголемъ бродилъ по мызе, но и у него щемило сердце, Петръ Алексеичъ охотно желалъ бы провалиться сквозь землю и просидеть подъ землей до возвращенiя Вариньки. Всемъ было тоскливо, неловко, совестно и грустно. Новый витязь Кавказа становился съ каждымъ часомъ упрямее въ своихъ восточныхъ причудахъ. Щадя и себя и людей дорогихъ сердцу, Варинька торопила отъездъ, днемъ выбивалась изъ силъ и по ночамъ тихо плакала. Наконецъ тарантасъ былъ запряженъ и вещи уложены. Филимонъ и Бавкида Будиловскаго уезда простились съ плачемъ. Ни Варинька, ни Петръ Алексеичъ не смели плакать, но были бледны, а последнiй сверхъ того былъ жолтъ. Въ девятомъ часу утра, въ начале августа месяца, тарантасъ тронулся. собаки залаяли, бросаясь на лошадей, дворовые белоголовые ребятишки побежали за тарантасомъ. Варинька послала последнiй поклонъ матери съ Петромъ Алексеичемъ, и киммерiйская скука распростерлась надъ мирною усадьбою Махметовыхъ.

V.

Было светлое, блистательно-светлое утро первой осени, когда нашъ чудакъ Матвей Кузьмичъ Махметовъ, окончивши главную часть своего путешествiя, добравшись до всемъ известнаго города Пятигорска, выспавшись и оставивши отдыхать измученную Вариньку, очутился подъ левою аркою Елисаветинской галлереи на склоне Машука - галлереи, съ которой открывается такъ-называемый видъ на кавказскiя горы. Не считая даже кавказскихъ снеговыхъ горъ, вся картина и направо и налево, и спереди и позади галлереи могла назваться истинно восхитительною, особенно для человека еще къ ней не приглядевшагося. Чистый городокъ, съ его бульваромъ и белыми домиками, раскидывался передъ нашимъ путникомъ какъ планъ, отлично нарисованный. За городомъ тянулись съ одной стороны зеленыя коническiя возвышенности, съ другой - степь, пересеченная холмами, изъ-за которыхъ въ свою очередь поднимались гордой твердыней целая цепь горъ, покрытыхъ вечными снегами. Далеко отъ этой цепи, вправо особнякомъ, одинокiй и несравненный высился исполинъ Эльбрусъ, будто прикрытый колпакомъ изъ белоснежнаго моаре съ золотистымъ отливомъ. По обе стороны стройной галлереи, возле которой прiютился нашъ прiятель, раскидывались каменистыя отрасли горы Машука, освеженныя росою, покрытыя мелкимъ разчищеннымъ лесомъ, насаженными липами и виноградными аллеями. Тутъ были многiя черты кавказской природы въ маломъ виде: и скалы обозженные солнцемъ, и лощины заросшiя лесомъ, и безлесные склоны возвышенностей, и пещеры и даже горные ключи. Свежая прелесть самого утра не можетъ быть передана никакимъ словомъ; на небе переливались яхонтовые тоны, отдаленныя строенiя казались близки глазу, живительный горный воздухъ чуть-чуть напоенный испаренiями горячихъ серныхъ источниковъ, казалось могъ воскресить умирающаго человека. Какою-то торжественною и важной пустотой поражали места за несколько недель назадъ оживленные стаями больныхъ и вереницами веселящихся дамъ - эта пустота не имела въ себе ничего тяготящаго душу. Казалось еще по фигурнымъ галлереямъ не успели завянуть цветы, украшавшiе ихъ во время баловъ; казалось по аллеямъ еще мелькали счастливыя пары и отдавалось эхо духовой музыки. Тюфяки еще не были убраны съ дивановъ, стаканы еще стояли около колодцевъ, изредка между дубами брелъ какой нибудь раненый офицеръ, неожиданно попавшiй на курсъ, или заезжiй игрокъ, котораго ощипали въ пухъ и принудили зажиться на водахъ до поправленiя карманныхъ обстоятельствъ. Еслибъ любители водяныхъ сезоновъ знали до какой степени отраденъ и привлекателенъ Пятигорскъ осенью, какъ великолепно действуютъ эти успокоительные дни на нервы, раздраженные леченiемъ или излишествомъ веселостей, можетъ быть многiе изъ нихъ не торопились бы возвращаться въ Россiю, и переждавъ мучительный августъ съ его зноемъ, где нибудь въ свежемъ месте, съ наслажденiемъ провели бы на горячихъ водахъ начало осени, всегда безподобной и всегда спасительной для здоровья.

при виде опустелыхъ бальныхъ залъ, дамскихъ купаленъ, раскрытыхъ настежь и павильоновъ надъ ущельемъ, где на скамьяхъ написано такъ много женскихъ именъ, и где кажется еще слышится одинокому страннику, посреди пустоты "влюбленный шопотъ, поцелуевъ сладкiй звукъ, и прерывающiйся ропотъ последней робости!" Обо всемъ этомъ не могъ думать Матвей Кузьмичъ. Ему было горько видеть Кавказъ, его особенный, собственный, изъ раздирающихъ душу книгъ почерпнутый Кавказъ - въ такомъ улыбающемся, чинномъ, спокойномъ, образованномъ виде. Где же наконецъ, думалъ онъ, все эти великолепные ужасы, которые должны существовать на родине моихъ храбрыхъ предковъ? Сколько верстъ проскакалъ я, начиная отъ Ставрополя, и что же?-- я до сихъ поръ не видалъ ни сакли, ни кипящихъ водопадовъ съ косматой гривой, ни убитаго путешественника, ни самой тени набега! Ни разу мой кинжалъ не выходилъ изъ ноженъ! Жители этого города носятъ белыя пальто, и черкесски съ патронами вижу я у однихъ ямщиковъ! На мои вопросы о князьяхъ Махметовыхъ мне отвечаютъ постыднымъ молчанiемъ. Даже нарядъ мой на редкихъ прохожихъ производитъ странное действiе - весь городъ будто населенъ насмешниками въ роде судьи, Ивана Васильича. Содержатель гостинницы советовалъ мне не носить кинжала, гуляя по городу. И это Кавказъ, и это моя родина! Или глаза меня обманываютъ, или речи моего друга Аслана не стоятъ полнаго доверiя!..

Пока Матвей Кузьмичъ гляделъ на горы и разсуждалъ такимъ образомъ, его собственная странная фигура и воинственный нарядъ; такъ къ ней по подходящiй, обратили на туриста не совсемъ лестное вниманiе пяти или шести гуляющихъ особъ, о которыхъ мы говорили выше. Первый подошелъ къ помещику одинъ раненый татаринъ, изъ милицiонеровъ, огляделъ его со всехъ сторонъ, сделалъ ему два-три непонятныхъ вопроса и отошелъ прочь, коварно усмехаясь. После него къ Матвею Ильичу уже смелей подошли два игрока изъ числа гостей, оставшихся на водахъ по неименiю средствъ для подъема; эти господа, конечно, скучали и были непрочь позабавиться надъ прiезжимъ. После всехъ явились два молодыхъ офицера, по доброте своей неспособныхъ сделать зло кому-либо, но не видевшихъ никакой причины удерживаться отъ разговора съ чудакомъ, но видимому, очень забавнымъ. Не прошло пяти минутъ, какъ нашъ почтенный помещикъ, окончательно подружившись со всей компанiей, разсказалъ всю свою подноготную, съ прибавленiемъ украшенiй, очевидно вымышленныхъ, но которымъ самъ онъ верилъ первый. По его словамъ, онъ родился на Кавказе и даже имеетъ въ горахъ значительныя владенiя. Родня его (знаменитые князья Махметовы), давно зоветъ Матвея Кузьмича къ себе въ аулы, на славную боевую жизнь, такъ отличную отъ жалкой помещичьей жизни, которую разныя обстоятельства заставляли его вести несколько летъ сряду. Онъ давно не видалъ уже своей родины и отвыкъ отъ Кавказа. Ему казалось, что во времена его юности, все вокругъ было воинственнее, бурливее, страстнее, занимательнее, живописнее. Съ нимъ прiехала дочь Варинька, чистая кавказская девушка, изнывавшая отъ тоски по своимъ роднымъ горамъ, и теперь совершенно счастливая. Онъ собирался отдохнуть несколько дней въ Пятигорске, оставить въ немъ дочь для пользованiя ваннами, и потомъ поехать, далеко-далеко. Ему хотелось посетить родственниковъ, пожить съ ними, увидеть людей почти забытыхъ, и если можно, принять участiе въ ихъ воинственныхъ подвигахъ. - Я ужъ отвыкъ отъ битвъ, такъ кончилъ Матвей Кузьмичъ свою импровизацiю - но желалъ бы увидеть бытъ кавказскихъ воиновъ, разделить ихъ труды, совершить походъ въ горы, и на ряду съ другими, поработать шашкою. Если откроется возможность участвовать въ какой нибудь битве, я сочту себя более чемъ счастливымъ!

-- Я очень радъ, что могу быть вамъ отчасти полезнымъ на этотъ счетъ, тутъ вмешался въ разговоръ стройный молодой офицеръ генеральнаго штаба, тихо курившiй толстую папиросу на диване: - нашъ отрядъ стоитъ верстъ за пятнадцать отсюда, и генералъ, конечно, за удовольствiе почтетъ взять васъ, на время, въ свою свиту, въ виде охотника. У насъ многiе прiезжiе участвуютъ въ походахъ, и кажется, всякiй изъ нихъ остается доволенъ.

-- Какъ?-- и, я... и могу участвовать въ экспедицiи, съ нашими храбрыми войсками? вскричалъ Матвей Кузьмичъ, не помня себя отъ восхищенiя.

-- Вы делаете намъ честь вашимъ обществомъ, радушно ответилъ офицеръ, ни мало не подозревая манiи помещика: - и конечно ни моихъ начальниковъ, ни товарищей никто не осудитъ въ недостатке гостепрiимства. Вы прiехали къ намъ на Кавказъ, и наша обязанность о насъ заботиться. Имя мое Н., я живу на бульваре, если вамъ угодно будетъ поговорить со мной объ этомъ деле - сегодня я свободенъ весь день, а завтра, если хотите, могу взять васъ въ отрядъ съ собою.

офицера, до техъ поръ глядевшiе на него съ участiемъ, какъ на гостя, могли только пожать плечами и усмехнуться. Уже ему не улыбалась идея быть простымъ зрителемъ экспедицiи, онъ жаждалъ играть въ ней роль и рубиться съ самимъ Шамилемъ, какъ это делалъ его кунакъ, Асланъ Махметовъ. Онъ толковалъ вкривь и вкось о наибахъ и князьяхъ, подавалъ планы блистательныхъ набеговъ, и однимъ словомъ показалъ себя въ настоящемъ своемъ свете. Къ числу собеседниковъ, беседовавшихъ подъ сводами Елисаветинской галлереи, присоединилось несколько городской молодежи, весьма не снисходительной, какъ и вся молодежь на свете. Приведено было несколько татаръ нетрезваго поведенiя, изъ которыхъ каждый оказался Махметовымъ и другомъ новопрiезжаго. Проигравшiеся игроки были всехъ злее: скучая въ Пятигорске более всехъ, они уцепились за нашего героя, какъ за шута, и горели желанiемъ сделать изъ него свое увеселенiе. Весь кружокъ шумелъ и поощрялъ Матвея Кузьмича къ новымъ ораторствамъ. Дело доходило до того, что одинъ татаринъ вызвался учить его лезгинке, и зрителя разместились полукругомъ, готовясь хлопать въ ладоши, когда неожиданное явленiе вдругъ замкнуло уста неутомимейшимъ насмешникамъ. Въ боковую арку галлереи тихо вошла высокая девушка, въ беломъ платье, девушка стройная, спокойная, задумчивая, съ немного впалыми щеками и голубыми глазами, теплившимися тихимъ, привлекательнымъ светомъ. Она оглядела весь кружокъ однимъ умнымъ взглядомъ, въ которомъ удивленiе смешивалось съ укоромъ, и вежливость съ какимъ-то особеннымъ, проницающимъ выраженiемъ отвращенiя. Все потупили глаза передъ этимъ взглядомъ, всякому стало такъ стыдно передъ этой, никому не знакомой девицей. Татаринъ, начавшiй танцовать и заломившiй шапку, отскочилъ отъ Матвея Кузьмича, какъ будто бы его обдали холодной водой. Смехъ замолкъ и глаза насмешливыхъ шалуновъ потупились. Когда они пришли въ себя и решились взглянуть передъ собою, чудака путешественника уже не было въ галлерее. Девушка вела его подъ руку по крутому спуску, и онъ шелъ, повидимому, безпрекословно повинуясь ея молчаливымъ повеленiямъ.

Долго было бы намъ разсказывать все похожденiя русскаго черкеса въ городе Пятигорске за целый месяцъ, начиная съ его прiезда изъ Европейской Россiи. Само собой разумеется, на другой же день после сцены въ Елисаветинской галлерее, Матвей Кузьмичъ зашелъ къ молодому офицеру генеральнаго штаба и поехалъ съ нимъ въ лагерь, всю дорогу говоря о томъ, какъ будетъ биться съ врагами, и не давая слова вымолвить своему спутнику. Видъ палатокъ, горныхъ орудiй, линейныхъ казаковъ и егерей въ белыхъ фуражкахъ, до крайности полюбился нашему герою, темъ более, что все офицеры встретили его какъ нельзя вежливее. Въ какiе нибудь полчаса Матвей Кузьмичъ, не тратя ни копейки, могъ бы снабдить себя всемъ нужнымъ въ походъ, такъ велики услужливость и гостепрiимство въ воинахъ того края! Одинъ офицеръ отдавалъ ему лишнюю свою лошадь на все время экспедицiи, другой предлагалъ шашку и высокiе сапоги, третiй предлагалъ безвозмездныя услуги по части продовольствiя; но товарищи ему не дали докончить предложенiя, сказавши въ одинъ голосъ: "всякiй гость пользуется генеральскимъ столомъ во всю экспедицiю, и, конечно, генералъ не уступитъ намъ новаго гостя". Все казалось превосходнымъ, но, къ изумленiю Матвея Кузьмича, дело кончилось не такъ, какъ началось. Начальникъ отряда, считавшiйся самымъ милымъ и радушнымъ изъ всехъ начальниковъ, принялъ новаго воина вежливо, но отменно сухо.

-- Экспедицiя не скоро выступитъ, сказалъ онъ нашему герою: - да и вообще вамъ лучше будетъ не думать объ экспедицiи. Я не могу взять васъ съ собой - охотники только обременяютъ отрядъ. Я не переменю своего решенiя, но надеюсь, что мы разстаемся добрыми прiятелями.

Вследъ за темъ начальникъ взялъ подъ руку офицера генеральнаго штаба, крайне озадаченнаго такимъ страннымъ прiемомъ его protégé. Оба отошли въ сторону, о чемъ то говоря тихонько, и когда они вернулись къ Матвею Кузьмичу, оба заботливо поглядели на русскаго черкеса, не имея, однако, возможности вполне скрыть невольной усмешки.

Съ досадой и даже ожесточенiемъ вернулся помещикъ подъ кровлю пятигорской гостинницы. Никто такъ не зорокъ, какъ чудаки и мономаны; а нашъ герой, несомненный чудакъ на одномъ пункте, во всехъ остальныхъ былъ нисколько не глупее другихъ людей. Варинька, въ короткое время познакомившаяся съ главными медиками и главными лицами города, устроила всю эту неудачу и навлекла позоръ на голову своего родителя. "Въ этомъ нельзя сомневаться", думалъ Матвей Кузьминъ, и былъ совершенно правъ. Увидавши дочь, онъ устремился къ ней съ упреками, но замолчалъ тотчасъ же. Варинька ничего не знала; какое ей было дело до отрядныхъ начальниковъ, кто могъ передать ей мысль отца объ экспедицiи? Разве въ лета Матвея Кузьмича можно ходить въ экспедицiю и спать на биваке? "Папа шутитъ, или просто хочетъ посердиться. самъ не зная за что. Я ничего не знаю, я очень довольна городомъ; если здешнiя дамы меня ласкаютъ и зовутъ къ себе, изъ этого не следуетъ, чтобъ я могла черезъ нихъ делать pluie et beau temps въ разныхъ военныхъ лагеряхъ".

ощущенiй на всякую женскую жизнь, и самую разнообразную. Верная Антигона каррикатурнаго Эдипа, сестра милосердiя, принужденная скрывать каждый свой подвигъ, Варинька оказалась совершенно въ уровень съ своей деликатной, щекотливой, мучительной ролью. Пока Бавкида Махметовки, подруга всей жизни Матвея Кузьмича, сидя дома, терлась спиртомъ, пока Петръ Алексеичъ Мушкинъ зевалъ возле нея и писалъ длинныя письма невесте, бедная девушка, не видавшая ни людей ни общества, одна заботилась о главе семейства, и напрягая все свои силы, замыкала его въ спасительный кругъ, безъ котораго онъ тысячу разъ или погибъ бы или покрылъ бы себя вечнымъ посмеянiемъ. Они сблизила отца со всеми лучшими семействами города, не позволяла ему минуты праздности, приставила къ нему медика, когда-то занимавшагося изученiемъ душевныхъ болезней, следила за нимъ целый день, а ночью не спала, обдумывая планы заврашнихъ сутокъ. Игроки и гуляки подозрительнаго вида, заметивши, что Матвея Кузьмича везде знаютъ, не смели завлекать его въ свое общество, и осторожность ихъ еще усилилась, даже перешла въ робость, когда некiй отставной юнкеръ, вздумавшiй было сразиться въ банчишку съ русскимъ черкесомъ, былъ неизвестно по чьему распоряженiю, на утро после игры, выпровожденъ изъ города самымъ стремительнымъ образомъ.

Между темъ чудная осень тянулась по прежнему, все более и более походя на лето; по горамъ, освеженнымъ ежедневными росами, запестрели новые цветы, на многихъ деревьяхъ показались свежiе маленькiе листья. Городское общество чаще прежняго стало устроивать прогулки, и даже придумало нечто въ роде пикника надъ самымъ проваломъ горы, проваломъ, слишкомъ хорошо известнымъ всякому посетителю серныхъ источниковъ. Матвей Кузьмичъ съ дочерью, какъ редкiе гости въ осеннюю пору, были приглашены на пикникъ и провели тамъ несколько часовъ не безъ удовольствiя; когда пришлось отправляться по домамъ, каждая изъ дамъ города желала довезти съ собой Варвару Матвеевну, до такой степени девушка умела обворожить каждую изъ нихъ. Преданная Антигона, не имея возможности отвечать отказомъ на ихъ любезности, уехала съ генеральшой N, передавши своему доктору секретный надзоръ надъ русскимъ черкесомъ.

Мужчины, оставшiеся одни, стали допивать вино и бросать пустыя бутылки въ провалъ, изъ котораго по временамъ выносился теплый воздухъ, съ довольно сильнымъ сернымъ запахомъ; все были веселы и счастливы, за исключенiемъ нашего помещика, всегда отличавшагося умеренностью. Въ теченiе целаго месяца, Матвей Кузьмичъ не оставался минуты на едине съ собою, и понятно какъ это обстоятельство должно было тяготить его ленивую натуру, такъ наклонную къ кабинетной жизни, если не къ кабинетнымъ занятiямъ. Заметивъ, что докторъ и другiе прiятели сильно заняты пренiемъ о способе сохранять кахетинское вино въ дороге, нашъ прiятель тихо ушелъ въ сторону, и, добравшись до склона возвышенности, поросшей кустами кизиля, а кое где и малорослымъ дубомъ, вздохнулъ спокойнее. Все было пусто и глухо вокругъ, но пустынное место глядело какъ-то умнее, нежели глядитъ оно напримеръ где нибудь въ будиловскомъ уезде. Гуляющiй человекъ зналъ, что вблизи отъ него имеются чудеса природы, серные ключи, скалы и обрывы, это сознанiе придавало свою прелесть окрестному запустенiю. Пробираясь въ кусты далее и далее, Матвей Кузьмичъ дышалъ легче и сильнее. "Можетъ быть я иду къ стороне нашихъ родныхъ горъ", подумалъ онъ не безъ удовольствiя, "можетъ быть за этимъ мелкимъ лесомъ лежитъ дорога къ ауламъ, родовымъ ауламъ моихъ предковъ", и вдругъ на этомъ месте размышленiя нашего горца прерваны были неожиданнымъ образомъ. Слова "стыдно, стыдно!" раздались въ его ушахъ, и чья то тяжелая рука налегла на плечо Матвея Кузьмича.

Онъ поднялъ голову и испугался. Передъ нимъ стояла высокая фигура съ перетянутой талiей, въ рыжей черкесске, достаточно поношенной, въ шапке съ ощипаннымъ мехомъ; фигура съ фiолетовымъ носомъ и физiономiей, какъ будто знакомою. За плечами у этой особы имелось дрянное охотничье ружье съ кремневымъ замкомъ и ложей, кое где стянутой бичевками. - Стыдно! сказала загадочная фигура, заметивъ тревогу Матвея Кузьмича, и стараясь принять тонъ по ласковее: - стыдно тебе, названный братъ Касима. Стыдно тебе, ленивый кавказскiй князь. Женщины держатъ тебя за носъ, ты позабылъ свою родину!

-- Извините, прерывающимся голосомъ сказалъ нашъ помещикъ, высматривая куда бы удобнее навострить лыжи: - лицо ваше мне какъ будто знакомо, не припомню.

Не безъ труда призналъ нашъ прiятель въ незнакомце того татарина, который хотелъ было учить его лезгинке въ Елисавстинской галлерее, но прекратилъ свои хореграфическiя упражненiя, пораженный появленiемъ Вариньки.

-- У меня письмо отъ Касима Махметова, снова сказалъ человекъ, назвавшiй себя Измаиломъ.

При полномъ имени Касима Махметова, прежняя дурь полезла въ голову нашему помещику.

-- Что Касимъ? жадно спросилъ Матвей Кузьмичъ: - знаетъ ли онъ про меня? живъ ли онъ? воевалъ ли онъ это время?

Касиму, не станетъ онъ считать тебя своимъ кровнымъ человекомъ.

-- Где же? куда ехать? кто провезетъ меня? подхватилъ Матвей Кузьмичъ въ воинственномъ трепете.

-- Такъ слушай же, сказалъ ему Измаилъ. - Завтра еду я въ аулы Касимовы. Триста верстъ не более, телега, бурка, ружье, что нужно нашему брату? Безъ меня ты не найдешь дороги, тебя убьютъ подъ кустомъ и отрубятъ тебе голову. Хочешь - едемъ, не хочешь - оставайся бабиться.

-- Где-жъ ты теперь живешь? заметилъ помещикъ.

-- Я нигде не живу!

-- Молчи! сердито перебилъ Измаилъ, стукнувъ въ землю прикладомъ ружья, которое жалобно задребезжало. Отсюда тебя на почтовыхъ не выпустятъ. Тебе подорожной не дадутъ на почте. Дочь твоя заколдовала весь городъ, за тобой глядятъ и глядятъ. Надо будетъ на разсвете уехать верхомъ до Георгiевска, тамъ возьмемъ подорожную. Вещей не бери много: коли деньги есть, все будетъ. Съ дочерью повидаешься после набега: она ли прiедетъ къ Касиму или ты сюда вернешься...

Въ уме Матвея Кузьмича мелькнула такая мысль: "что скажетъ Варинька, что скажетъ весь городъ, когда я, после молодецкаго дела, явлюсь сюда изъ родного аула, съ отличiемъ, прославивши имя Махметовыхъ."

-- Конечно, сказалъ онъ въ слухъ, съ лаконизмомъ, достойнымъ Аслана: - я твой. Завтра едемъ. Деньги у меня есть.

-- Это дельно! отвечалъ Измаилъ: - ты нашъ, я тебя люблю. И прiятели, перемолвивши еще несколько словъ на счетъ завтрашняго дня, разстались какъ нельзя дружелюбнее.

-- Такъ, съ однимъ изъ нашихъ кавказскихъ, небрежно ответилъ помещикъ. - Онъ былъ здесь на водахъ, Измаилъ, коли помните.

-- Ахъ, Измаилъ, Измаилъ еще здесь! вскричали все гости и разомъ разсмеялись.

-- Однако... Измаилъ хорошiй воинъ... перебилъ нашъ прiятель, почти обидевшись.

-- Да, да, онъ хорошiй воинъ, смеясь заметилъ медикъ, которому Варинька поручила надзоръ за своимъ родителемъ. - Восемь летъ какъ я его помню, на каждомъ курсе. И всякiй годъ, бывало, онъ пропьетъ одинъ все деньги, а потомъ до зимы и ищетъ кто бы его подвезъ домой на ширамыжку!

"Тошно слушать эти речи", подумалъ Матвей Кузьмичъ: "горько слышать такiе отзывы о храбрыхъ и честныхъ воинахъ! Но потерпимъ немного, будетъ праздникъ и на нашей улице. Что-то скажутъ эти изнеженные люди завтра вечеромъ, узнавъ о моемъ отъезде!"

IV.

Пасмурное, но все-таки величественное утро занялось надъ красивымъ городкомъ и окрестными горами. Ночью шелъ сильный дождь; чистою казалась одна только небольшая часть неба; уступы высокихъ горъ, лежавшихъ съ правой стороны городскихъ строенiй, были еще одеты непроницаемымъ туманомъ. Тучки ходили надъ степью, и одно крошечное облако сидело какъ птичье гнездо надъ остроконечнымъ зеленымъ холмомъ, самымъ маленькимъ изъ окрестныхъ возвышенiй. Влажный осеннiй воздухъ, будто дымъ, стлался по лощинамъ; вся картина имела въ себе что-то невыразимо-фантастическое, городъ спалъ, лавки въ отдаленныхъ улицахъ только-что отпирались. По Матвей Кузьмичъ, не спавшiй всю ночь, находился на ногахъ съ разсветомъ. Одевшись, вооружившись, взявши съ собой дорожный мешокъ и все свои деньги, онъ приготовлялся бежать изъ гостепрiимнаго Пятигорска. Онъ не хотелъ даже взглянуть на спавшую Вариньку: давно уже дочь казалась ему мучительнымъ бременемъ. "У ней и безъ меня много друзей", думалъ нашъ герой: "пусть эти друзья утешаютъ ее, когда мой отъездъ сделается известнымъ. Кавказскому человеку некогда бабиться съ девчонками". И онъ вышелъ за ворота, где ждалъ его Измаилъ. Помещикъ далъ татарину несколько денегъ и обещалъ сейчасъ же быть за заставой, куда следовало привезти нанятыхъ лошадей. До Георгiевска следовало ехать верхомъ, въ Георгiевске же запастись кибиткой и подорожною. Измаилъ советовалъ Махметову торопиться, повторяя: "за тобой смотрятъ, за тобой следятъ, тебя поймаютъ и запрутъ дома". Но Матвей Кузьмичъ не соглашался сейчасъ же садиться на лошадь, съ нимъ не было табаку, да сверхъ того деньги имъ взятыя, состояли изъ однехъ крупныхъ ассигнацiй, съ которыми беда въ дороге. "Смотри же", сказалъ татаринъ, по весьма понятнымъ причинамъ дорожа товариществомъ помещика: "смотри же, не копайся въ лавкахъ. За тобой смотрятъ, и мне можетъ достаться за дружбу съ тобою".

Ничего не отвечая, Матвей Кузьмичъ почти бегомъ пустился по улице и потомъ свернулъ на бульваръ. Сердце его билось отъ восторга, оружiе бряцало на его поясе; нашъ русскiй черкесъ, очевидно, находился на роковой ступени, отделяющей обыкновенную причудливость человека отъ полнаго разстройства въ разуме. Ни о жене, ни о дочери не думалъ онъ ни мало. Пришла пора доказать, что въ его жилахъ течетъ настоящая кровь кавказскихъ воиновъ. Какъ изумятся, взбесятся, застыдятся все его гонители черезъ какiе-нибудь два часа! Горецъ-товарищъ, лихой конь, вольная степь, аулъ Аслана и Касима Махметовыхъ рисуется впереди! Бедный, бедный Матвей Кузьмичъ! до чего довели тебя ленивое одиночество, деревенскiе капризы, прiездъ взбалмошнаго кавказца! Что ждетъ тебя впереди, кто растолкуетъ тебе, что твой товарищъ мошенникъ, что лихой конь нанятъ у казака за два целковыхъ, что ты продрогнешь въ вольной степи, что у Касима Махметова не бывало ауловъ, да и самъ Касимъ - существо, быть можетъ, несуществующее!.. Что до Аслана Махметова, то къ удовольствiю нашему, мы никакъ не можемъ признать его за персону фантастическаго разряда, и читатель, познакомившiйся уже съ этимъ храбрымъ воиномъ, конечно, не разсердится за то, что ему тотчасъ же представится случай встретить храбреца, неоднократно рубившагося съ самимъ Шамилемъ.

Добравшись до бульвара и поровнявшись съ домомъ благороднаго собранiя, въ которомъ на время курса помещается и лучшая ресторацiя города, Матвей Кузьмичъ свернулъ направо, къ магазину, изъ котораго, конечно, каждый прiезжiй выносилъ въ свое время или кинжалъ, или палку съ "Кавказъ", или полное черкесское облаченiе, или кусокъ канаусу, или черешневый чубукъ, приносившiй столько досады и неудобства на возвратномъ пути, посреди скромнаго и непоместительнаго тарантаса. Въ сказанномъ магазине нашъ прiятель думалъ сделать покупки и разменять деньги, но пришлось отменить намеренiе, ибо ставни еще красовались на окнахъ и дверь, замкнутая поперечнымъ болтомъ, неприветливо сунулась въ глаза путнику. Большая часть другихъ лавокъ по бульвару тоже еще не отворились; а между темъ сердце Матвея Кузьмича било сильную тревогу: надлежало торопиться; по улицамъ и на бульваре начиналось движенiе, мелькали знакомый физiономiи. Опасаясь встретить или доктора или иное лицо, изъ близкихъ къ Вариньке, чудакъ свернулъ въ переулокъ за лавками, смутно припоминая, что въ закоулке этомъ были какiя-то лавчонки. И предчувствiе не обмануло Матвея Кузьмича; въ первомъ домике, за большою дверью, открытой настежь, стоялъ прилавокъ съ помадой, чубуками и толстыми папиросами, за прилавкомъ же сидела смуглая, нечесаная фигура купца или сидельца, склонившаго голову и не ответившаго на учтивый поклонъ посетителя.

-- Денегъ тебе менять, ответила эта особа, выслушавшая быструю речь русскаго черкеса: - нетъ мелкихъ денегъ; самому надо. Дай по абазу за рубль - будетъ сколько хочешьI

И жадный торговецъ, догадываясь, что гость торопится и нуждается въ мелочи, окинулъ его насмешливымъ взоромъ. Когда голова купца приподнялась, Матвей Кузьмичъ вскрикнулъ. Передъ нимъ красовался его кунакъ и джигитъ, витязь, не боявшiйся боя съ Шамилемъ, недавнiй гость села Махметовки, короче сказать, неукротимый Асланъ Махметовъ.

Асланъ не узналъ своего кунака и только сказалъ еще неприветливее: - По абазу съ рубля, будутъ деньги!

Въ это время раздался сильнейшiй ударъ кулакомъ по прилавку, и между обоими кунаками очутился человекъ, отчасти знакомый Матвею Кузьмичу, да и нашимъ прежнимъ читателямъ, то есть --ской урядникъ Матвей Пашинъ, храбрейшiй, задорнейшiй и красивейшiй изъ всехъ линейныхъ казаковъ, когда-либо жившихъ на свете. Смуглое цыганское лицо Пашина, когда-то завоевавшее ему сердце черкешенки Джаннетъ, въ это утро пылало безпределмiынъ негодованiемъ; его чорные усы, свесившiеся почти до груди, грозно пошевеливались, а темные глаза такъ и осыпали искрами нечесанаго Аслана Махметова. Не обращая никакого вниманiя на Матвея Кузьмича, Пашинъ повалилъ прилавокъ, прижалъ хозяина лавки къ углу и вытащилъ изъ ноженъ свой кинжалъ, весьма хорошо оправленный. И Асланъ и его русскiй посетитель прямо подумали, что сейчасъ совершится смертоубiйство, но дело приняло оборотъ иного рода.

что Асланъ Махметовъ подменилъ у Пашина дорогой клинокъ и темъ вконецъ оскорбилъ человека, съ детскихъ летъ привыкшаго глядеть на свое оружiе какъ на первую драгоценность. - Такъ-то ты работаешь работу, говорилъ Пашинъ. - Такъ-то ты надувать честный народъ, желтоглазое пугало? Я тебе далъ оправить кинжалъ, которымъ рубилъ железо, а ты что мне далъ вместо него, а? Где клеймо съ праваго боку, где моя заметка? Ты далъ мне какой-то рожонъ, да и думаешь, что надулъ казака на славу? Давно ли тебя казаки били за плутовство, видно еще хочется? Нечего говорить много - давай мой кинжалъ, а съ этимъ убирайся куда хочешь! И Пашинъ думалъ переломить оружiе, которымъ его обманули, но скверный клинокъ выдержалъ, и только погнулся подъ его богатырской рукою, темъ еще более доказавши плутовство Аслана.

На одно мгновенiе глаза торговца вспыхнули и стали совсемъ жолтыми.

-- Вонъ отсюда, буянъ! закричалъ онъ, увлекаясь голосомъ крови, и замахнулся аршиномъ на Пашина.

-- А! могъ только сказать урядникъ, и однимъ движенiемъ плеча отбросилъ храбраго Аслана Махметова изъ лавки до самыхъ поротъ дома на противоположной стороне переулка. Затемъ Пашинъ сталъ искать своего клинка, сердись, не находя своей собственности и почти безсознательно уничтожая все, что попадалось ему подъ руку. Связку чубуковъ переломалъ онъ какъ связку лучины, изъ винтовки, стоившей въ углу, сделалъ какой-то Гордiевъ узелъ, мелкiя серебряныя вещицы подъ чернетью гнулись и ломались, чуть налегала на нихъ атлетическая рука урядника. Во время этого порыва вспыльчивости, отчасти извиняемой какъ плутовствомъ купца, такъ и горячимъ нравомъ его жертвы, нашъ русскiй черкесъ подвернулся подъ взглядъ казачины.

-- Кто ты такой, что ты здесь делаешь? крикнулъ Пашинъ такимъ голосомъ, что у Матвея Кузьмича красныя и зеленыя звезды замелькали передъ глазами: - кунакъ ты Асланкинъ, что ли? торгуешь ты съ этимъ плутомъ, что ли?

Пашинъ сумрачно далъ дорогу нашему помещику. Вне себя отъ страха, Матвей Кузьмичъ очутился на улице и безъ оглядки кинулся къ дому. На первомъ перекрестке пробежалъ онъ мимо Аслана, совершенно предавшагося трусости и заливающагося слезами. Асланъ жаловался соседямъ и просилъ ихъ спасти его имущество отъ Пашина; соседи слушали холодно, а мальчишки покрикивали: - "по деломъ тебе,-- нлутяга, плутяга!"

Такъ вотъ человекъ, называвшiй себя княземъ Асланомъ Махметовымъ, джигитъ, котораго речи произвели столько бедъ въ скромной усадьбе нашего помещика! Вотъ какого труса и плута Матвей Кузьмичъ считалъ своимъ кунакомъ и сродникомъ, вотъ съ кемъ онъ беседовалъ о чудесахъ Кавказа, вотъ кого искалъ онъ на чужбине, вотъ съ кемъ менялся онъ оружiемъ! Сколько долгихъ месяцевъ мысль объ отдаленномъ друге, Аслане, шла впереди всехъ другихъ мыслей, даже мыслей о жене и дочери! Матвей Кузьмичъ нравственно пробудился. Ему показалось, что его вдругъ отвели отъ какой-то пропасти, разстилавшейся подъ самыми его ногами, въ непроницаемомъ тумане. И вдругъ туманъ разсеялся, съ очей чудака спала роковая завеса.

На конце бульвара Измаилъ остановилъ нашего друга нетерпеливо сказавши:

-- Пора, пора,-- на коней и къ Касиму Махметову!

целковыхъ, только что взятыхъ у нашего друга, и храбрый татаринъ Измаилъ скоро исчезъ въ какомъ-то заведенiи, где можно было за сходную цену прiобретать пенные и виноградные напитки.

А Матвей Кузьмичъ тихо вошелъ въ свой домъ, прямо въ спальню Вариньки. На стенныхъ часахъ било семь, девушка еще спала темъ тяжелымъ, нездоровымъ сномъ, который находитъ по утрамъ на людей, глубоко огорченныхъ и проводящихъ безсонныя ночи. Она не проснулась, когда отецъ подошелъ къ ея постели, и долго простоялъ нашъ помещикъ у изголовья, не спуская глазъ съ исхудалаго лица девушки, съ ея впалыхъ щекъ, покрытыхъ лихорадочнымъ румянцомъ. Матвею Кузьмичу показалось, что онъ почти два месяца не видалъ своей Вариньки; въ первый разъ перемена въ ея лице стала ему заметна. Матвей Кузьмичъ тяжело вздохнулъ и прослезился; добрыя начала восторжествовали въ его сердце, разсудокъ окончательно вступилъ въ свои права.

ни разу ни взглянула на исго неприветливымъ взглядомъ.

На цыпочкахъ отошелъ нашъ прiятель отъ постели, и на цыпочкахъ же добрался до своего кабинета. Тутъ онъ снялъ свою черкесску съ патронами и подарилъ се служителю; шашка, кинжалъ и нагайка положены были на дно чемодана, откуда, къ удивленiю того же слуги, явились на светъ принадлежности европейскаго одеянiя: панталоны, жилетъ, и широкiй черный сюртукъ, давно уже позабытые Матвеемъ Кузьмичемъ. Одевшись какъ следуетъ, нашъ другъ вздохнулъ свободнее и уже твердыми шагами направился въ комнату дочери.

На этомъ месте и кончается нашъ разсказецъ, впрочемъ должный эпилогъ къ нему безъ труда можетъ быть прибавленъ. Съ первымъ снегомъ приветливыя поля Махметовки увидали своего обладателя, въ приличной одежде и въ надлежащемъ здравiи. Свадьба Вариньки и Петра Алексеича последовала черезъ месяцъ, а еще черезъ месяцъ - Матвей Кузьмичъ былъ членомъ-коррсспондентомъ какого-то новаго агрономическаго общества и даже готовилъ статью подъ заглавiемъ: "Отчего у насъ поля не орошаются посредствомъ пожарныхъ трубъ". Молодые супруги зажили очень счастливо; Варинька пополнела такъ, что дамы находили ее уже черезчуръ толстою; по мненiю прiезжихъ Ловеласовъ, эта полнота выказывала натуру холодную, безстрастную, апатическую и прозаическую. Человека два во всемъ уезде знали, однако, что эта, по видимому, прозаическая персона, въ теченiе двухъ месяцевъ своей жизни была истинной женщиной, и уразумевшей и свершившей свое назначенiе.

1855.