Русские за границею (старая орфография)

Наступаетъ зима, драгоценнейшiй мой читатель, и съ нею вместе тяжолое для тебя время. Я предполагаю, что ты мирно провелъ лето на Чорной Речке, въ Сокольникахъ, въ своей степной деревне, билъ комаровъ, спалъ часа три после обеда и забывалъ о многочисленныхъ твоихъ друзьяхъ, торжественно проводившихъ лето за границею. Теперь эти друзья вернулись, они встретятъ тебя въ театре, на выставке, на вечере у начальника, и... съ наслажденiемъ вонзятъ несколько терновыхъ иглъ въ тебя и въ сердце твоей супруги. Они были въ Бадене, а ты скитался на Минеральныхъ Водахъ, что близь Новой Деревни; они накупили матерiй въ Париже, а ты глоталъ пыль Каменоостровскаго проспекта; они гордо бродили по раззолоченнымъ заламъ Луврскаго отеля, а ты проживалъ въ деревне, по вечерамъ беседуя со старостой или заезжимъ становымъ приставомъ, не вполне трезваго свойства. Изъ этого еще далеко не следуетъ, чтобъ тебя стоило терзать и предавать поруганiю; но светъ уже устроенъ такъ и "человекъ", какъ сказалъ философъ Эпиктетъ, "есть порядочная свинья въ некоторыхъ отношенiяхъ". На тебя друзья твои всю зиму будутъ глядеть съ высока, и супруга твоя проведетъ не одинъ безсонный часъ, въ тишине ночной, номышляя о Марье Андреевне, ея подруге, въ это лето глядевшей на Миланскiй Duomo и танцовавшей въ одной кадрили съ сiятельнейшимъ, могущественнейшимъ и блистающимъ въ "Almanach de Gotha" принцомъ Бернардомъ фонъ-Картоффельнкранцомъ. Для услажденiя твоего сердца, въ виде целебнаго бальзама на его раны,-- я и решаюсь выдернуть изъ моихъ путевыхъ заметокъ несколько листковъ, имеющихъ отношешевiе къ нравамъ обычаямъ, и невзгодамъ нашихъ дорогихъ соотечественниковъ за границею. Въ нихъ нетъ ни одного слова прибавленнаго. Читай же ихъ, мирись со своей судьбою и верь, что многiя изъ особъ, теперь ломающихся передъ тобою и твоею сожительницей, изведывали въ чужихъ краяхъ горести и треволненiя, которыхъ ты былъ чуждъ въ своемъ мирномъ сельскомъ прiюте, или на зеленыхъ стульяхъ Поющаго Кофiя (Café chantant).

Лейбахъ. Апрель. 18.. года.

Сижу подъ окномъ моей гостинницы,-- какой-то старый замокъ грозно хмурится на холме вправо, силуэты горныхъ вершинъ, со всехъ сторонъ охватившихъ городъ, еще не исчезли въ знойномъ тумане и ярко озарились утреннимъ солнцемъ, на улице раздается какой-то необычайный языкъ, въ которомъ, между попорченными итальянскими и немецкими фразами, вдругъ поразитъ васъ чисто-славянское слово. Славяне тутъ неподалеку - эта мысль радуетъ. Слуга, подавшiй мне воду для бритья, не разумеетъ ни по итальянски ни по немецки. Это наверное мой братъ славянинъ, недаромъ и городъ его следуетъ звать не Лейбахомъ, а Любiяною. Я обращаюсь къ нему съ такими словами: "Рцы ми, чадо, где добыть почтовую коляску?" Слуга не говоритъ ничего, но радостно осклабляется и въ припрыжку убегаетъ по корридору. Черезъ пять минутъ онъ возвращается и предлагаетъ мне на подносе кофе и сосиськи съ тертымъ картофелемъ. Вотъ тебе и славянская речь, думаю я, принимаясь за скромное угощенiе.

Впрочемъ,-- торопиться некуда: дорожный мой товарищъ заботливъ и верно уже хлопочетъ о лошадяхъ, потому-что железная дорога, съ ея срочными часами и поспешными закусками, смерть надоела. Воспользуемся же часомъ уединенiя и набросаемъ правдивое повествованiе о вчерашнемъ скандале, где, увы! по обыкновенiю, одинъ изъ нашихъ русскихъ покрылъ себя долговременною, хотя незавидною славою... И такъ, начинаю сначала. На железную дорогу собрались мы рано, нисколько не жалея своихъ невыспавшихся головъ. Вена въ утреннiй часъ, при апрельскомъ солнце, истинно восхитительна. Вишни и яблони цвели въ садахъ, окрестные холмы были покрыты свежей зеленью, а впереди еще насъ ждали все чудеса Земмерингской дороги. Добрый М--скiй провожалъ насъ и, по обыкновенiю, сыпалъ забавными прибаутками. "Дорога самая безопасная", сказалъ онъ, между прочимъ, "отвечаю честью, что ни руки, ни ноги не сложите, а ужь коли, что случится, такъ будетъ всемъ капутъ, и людямъ и вагонамъ". После этого радостнаго предуведомленiя, раздался звонокъ и все стали разсаживаться.

Вагоны перваго класса, указанные намъ, были отчасти сходны съ вагонами царскосельскими, т. е. въ нихъ имелись дверцы изъ отделенiя въ отделенiе. Пока мы возились у подножки съ своими дорожными мешками, изъ помещенiя съ края, уже занятаго пассажирами, раздалась русская речь самаго неприветливаго свойства, очевидно относившаяся ко мне и къ моему спутнику. "Вотъ еще какiя-то анафемы лезутъ!" говорилъ кто-то съ омерзенiемъ: скорей вытягивайте ноги,-- не пускать никого,-- пускай ихъ лупятъ въ другое отделенiе".

Другой голосъ, очевидно голосъ человека более благоразумнаго, ответилъ въ такомъ роде: "насильно местъ не удержишь. А коли хочешь лежать покойно въ углу, представься больнымъ; у тебя кстати и рожа сегодня какая-то испитая. Верьте, друзья мои, лучшаго средства нетъ и не бывало для езды по железной дороге".

"Мудрецъ, мудрецъ и есть!" басомъ отозвался третiй голосъ, а за нимъ раздался громкiй смехъ, отчасти похожiй на лошадиное ржанiе. "Эки бестiи,-- на насъ, прямо на насъ лезутъ!..." Тутъ было присовокуплено, на нашъ счетъ, несколько крепкихъ и энергическихъ отзывовъ, нсдопускаемыхъ ни въ какой прессе, за исключенiемъ, можетъ быть, северо-американской.

Мы вошли, кусая губы, и очесамъ нашимъ представилось любопытное зрелище. У одного окна занималъ, растянувшись съ ногами, два угольныхъ места высокiй, здоровый старикъ, представлявшiйся спящимъ, но едва удерживавшiйся отъ хохота. Физiономiя старца украшена была фiолетовымъ носомъ и во всей фигуре этого vieillard sans dignité сказывалось столько чистейшаго школьничества, что она даже казалась привлекательною. Въ другомъ углу, тоже растянувшись во всю длину, лежалъ юноша, которому было предложено притвориться больнымъ. Онъ тихо стоналъ и делалъ гримасы людей, одержимыхъ сильной морской болезнiю, очевидно разсчитывая, что всякiй пришлецъ поспешитъ избавиться такого опаснаго соседства. Третiй углубился въ чтенiе газеты, и, какъ казалось, не замечалъ нашего прихода. Выходило такъ - что местъ въ отделенiи было довольно, да намъ-то приходились самыя худшiя.

Я подошолъ къ бледному юноше и изъявилъ намеренiе сесть противъ него.

- Уступите место бедному страдальцу, по французски сказалъ господинъ читавшiй газету, и съ трогательной заботливостью сталъ поддерживать голову соседа.

- Экiе безчувственные скоты! заметилъ по русски спавшiй старецъ, будто съ просонья.

- Господа, сказалъ на это мой спутникъ, по русски же: - мы знаемъ, что у окна лежать прiятнее,-- однако все-таки дайте намъ место.

При первыхъ словахъ отечественной речи, и старецъ съ фiолетовымъ носомъ, и больной юноша, и джентльменъ съ газетой повскакивали со своихъ местъ и залились громовымъ хохотомъ.

- Русскiе! наши! закричали они весело: - кто жь велелъ вамъ лезть въ такомъ сумрачномъ молчанiи? Садитесь куда хотите. Целое отделенiе и ни одной немецкой фигуры - все русскiе! Честь вамъ и место!

- И чарка токайскаго, добавилъ старецъ, откупоривая и предлагая мне дорожную плетеную флягу, висевшую у него на боку.

- Это за то, что мы васъ выругали скверными словами.

- Я тебе говорилъ, старый чортъ, перебилъ больной юноша, что не следуетъ говорить непристойныхъ словъ за границей. Вотъ и накинулся на свою братью.

- Что жь такое, внушительно заметилъ фiолетовый носъ: ведь они не дамы.

- Да можетъ быть, рядомъ сидятъ русскiе дамы, въ свою очередь сказалъ мой товарищъ.

Споръ этотъ нисколько не повредилъ доброму согласiю, и когда поездъ тронулся, все мы были наилучшими друзьями. Оказалось, что съ двумя туристами помоложе я мелькомъ встречался въ Москве. Это были два брата помещика, порядочные гуляки, недавно служившiе въ гусарахъ, старикъ съ фiолетовымъ носомъ былъ ихъ вернейшiй товарищъ, другъ ихъ отца и менторъ на все школьническое и безпутное. Еще стирiйскiе Альпы не успели показаться на горизонте, какъ между нами воцарилось полнейшее дружелюбiе, и - стыжусь признаться - фляга веселаго старика утратила часть своей тяжести. Чтобы сказалъ Симонъ Щелкоперовъ, увидя меня, пьющаго венгерское въ девятомъ часу утра? Какими проклятiями разразились бы по этому поводу Евгенъ Холмогоровъ и тотъ достопочтенный фельетонистъ, который объявлялъ печатно, что вино поутру могутъ нить одни хамы!

Грешный человекъ, я люблю веселыхъ школьниковъ, и года съ тревогами не только не ослабили, но еще усилили во мне эту наклонность. Мы смеялись, болтали всякiй вздоръ и готовились созерцать приближавшiяся къ намъ чудеса природы, когда на станцiи маленькаго местечка Бадена поездъ остановился, на платформе послышался говоръ, и кондукторъ, отворивъ нашу дверцу, сказалъ кому-то: "здесь просторнее, пожалуйте сюда; где ваши вещи?" На платформе раздались звонкiе голоса, говорившiе по итальянски: - "прощай Эрминiя!-- прощай, Сара! напиши изъ Генуи". - "Дама, чтобъ ей..." началъ было Ваня (такъ звался юноша, бравшiй на себя роль больного); но голосъ его замеръ и на лице выразилось нечто невыразимое. Женщина или девушка летъ двадцати впорхнула въ наше отделенiе, кивнула головой своимъ провожатымъ и неторопливо уселась на первое место ей очищенное.

При виде ея, фiолетовый старецъ, неизвестно зачемъ, застегнулся до подбородка.

Моего спутника будто вымазали какимъ-то сладкимъ маслянистымъ составомъ.

Братъ Вани что-то замычалъ и мычанiе это слилось съ другимъ неопределеннымъ звукомъ, вылетевшимъ изъ сокровеннейшей глубины моего сердца.

Девушка была хороша той оригинальной, несовсемъ европейскою красотою, какая знакома всемъ бывавшимъ въ Генуе. На ней было простенькое платье темно-пепельнаго цвета и дорожная шапочка, окаймленная лебяжьимъ пухомъ; когда она сняла эту шапочку масса белокурыхъ волосъ упала ей на плечи. Глаза ея, неопределенно-темнаго цвета, казались еще темнее отъ совершенно чорныхъ ресницъ. Выраженiе лица было самое тихое и кроткое, но въ немъ таилось что-то загадочное, говорившее, что эта спокойно-улыбающаяся водная равнина не для всякой ладьи окажется приветной. Веселый старикъ, обладатель фляги, которому Ваня успелъ уже что-то шепнуть на ухо, ответилъ ему по русски, не стесняясь выраженiями: "не советую, братецъ мой,-- укуситъ, безпременно укуситъ".

Старецъ, должно быть, былъ знатокомъ женщинъ. Но Ваня, не внимая его предостереженiю, поспешилъ обратиться къ новой соседке съ какимъ-то французскимъ замечанiемъ на счетъ ея сакъвояжа. Девушка сделала знакъ, показывавшiй, что она не говоритъ по французски.

- Не говоритъ по французки! презрительно сказалъ братъ Вани, какъ кажется, пустейшiй малый изъ всей компанiи.

Нескладная немецкая фраза последовала со стороны Вани.

- Я не говорю по немецки, по итальянски сказала соседка; но я хотелъ бы, мои читатели, чтобъ вы услышали какъ произнесла она слово Новая исторiя Италiи после того была бы для васъ во многомъ яснее. При слове tedesco, зубки стиснулись и тонкiя ноздри генуэзки шевельнулись.

- Что же вы думаете, я стану въ тупикъ? обратился къ намъ Ваня. - А опера на что? а Риголетто, а Линда, а Травiата?

И вследъ за темъ, онъ безъ приготовленiя и проволочки приступилъ къ замечательнейшему lour de force, который можетъ быть однимъ русскимъ подъ силу. Не зная ни одного правила изъ итальянскаго языка, онъ сталъ говорить съ соседкой отрывками изъ арiй, хоровъ и речитативовъ. Чуть открывался красивый пейзажъ, онъ указывалъ на него и говорилъ: cari luoghi - Il, il, il bosco! фiолетовый носъ задремалъ на минуту, школьникъ надвинулъ шапку ему наносъ и запелъ: dormir, такъ что девица Эрминiя весело разсмеялась. По дороге показался отрядъ австрiйской пехоты и при этомъ было сказано: vieni la тiа vendetta; девушка уронила перчатку и онъ сталъ искать ее на полу, приговаривая: Іо ritrovero! Не обошлось безъ sospiri тiо core и въ особенности безъ словъ, имевшихъ для русскаго слушателя смешное или не совсемъ изящное значенiе. Путешественница не сердилась, иногда улыбалась и отвечала короткими фразами, что окончательно очаровало шалуна, не умевшаго отличить обыкновенной итальянской приветливости отъ дешоваго кокетства. "Эй, смотри, укуситъ!" еще разъ предостерегъ его фiолетовый носъ. Но, къ сожаленiю, Ваня не слушался предостереженiй; въ немъ разыгралась забубенная кровь и память о сотне прежнихъ безнаказанныхъ проделокъ его отуманила. Спутница, наскучивши повторенiемъ одной и той же шутки, перешла къ окну и стала глядеть на окрестность, съ каждой минутой становившуюся великолепнее. И я, и мои товарищи, кроме Вани, позабыли все при виде этихъ скалъ и стремнинъ, рыцарскихъ замковъ, орлиными гнездами чернеющихся по высотамъ, горныхъ потоковъ и пропастей, надъ которыми вихремъ пролеталъ нашъ поездъ. Изъ соседнихъ отделенiй иногда доносились слабые крики нервныхъ дамъ, пораженныхъ дивнымъ зрелищемъ,-- у меня самого духъ захватывало на иныхъ поворотахъ,-- но белокурая итальянка сидела спокойно, въ задумчивости глядя на горы, пропасти, снеговые куполы, рыцарскiе замки и зигзаги железной дороги, сбегавшiе надъ бездонными разщелинами горной цепи...

Еще часъ, и самая величавая дичь, когда либо нагроможденная рукой природы, пошла по сторонамъ дикой дороги. Прямо впереди, какой-то горный исполинъ заграждалъ намъ путь; всемъ казалось, что вотъ сейчасъ мы налетимъ на его каменистыя ребра и разобьемся въ дребезги. Старикъ справился съ гидомъ и заметилъ, что сейчасъ начнется тоннель - самый длинный изо всехъ тоннелей въ свете. Кондукторъ пошолъ къ намъ со свечей и зажегъ надъ нами фонарь, дико блеснувшiй краснымъ пятномъ при горячихъ лучахъ яркаго солнца. По уходе его, Ваня пошолъ возиться около фонаря и, какъ будто стараясь его поправить, погасилъ зажженную свечу. Во всей нашей компанiи я одинъ это заметилъ и мне стало стыдно за моего собрата русскаго. Ваня не былъ пьянъ, во весь переездъ мы выпили каждый по одной чарочке изъ фляги фiолетоваго носа. Онъ не былъ наглецомъ по природе; его манеры, нарядъ, знанiе языковъ показывали въ немъ молодого человека тщательно воспитаннаго. Но онъ поддался возбужденiю великолепныхъ сценъ, милаго соседства - и по общей многимъ изъ насъ привычке, которую славяне хвалебно зовутъ признакомъ широкой натуры, не хотелъ и думать о простейшихъ обязанностяхъ общежитiя. Да полно и стоило ли помышлять объ этихъ обязанностяхъ? Юноша былъ молодъ, въ кармане его находились богатые кредитивы, иноземцевъ онъ презиралъ глубоко, женщинъ считалъ своею обычною добычею, а въ довершенiе всего, былъ преисполненъ той мыслью, что здесь, вдалеке отъ родины, между горами, никто его не посадитъ подъ арестъ и не распечетъ на славу. Какъ тутъ было не разгуляться размашистой натуре!

Я собирался отыскать кондуктора и потребовать огня, когда мы съ шипенiемъ вломились въ бездну тоннеля и глубокiй мракъ положилъ пределъ добрымъ намеренiямъ. Дымъ и паръ локомотива, напрасно рванувшiйся въ каменистый сводъ галлереи, полезъ къ намъ въ открытыя окна, мы ихъ кое какъ подняли. Дыханiе сперлось и мысль о томъ, что одинъ камешекъ, одно случайное поврежденiе на железномъ пути могутъ бросить насъ, изувеченныхъ и разбитыхъ, въ сумракъ и сырую тесноту насъ окружавшiе - невольно втеснилась въ душу. Одинъ несокрушимый старикъ съ фiолетовымъ носомъ велъ себя какъ стоикъ, разсказывая безумнейшiе анекдоты про увеселенiя Парижа и уснащивая свою речь таками каламбурами, за которые самъ Кузьма Прутковъ осыпалъ бы его горячими объятiями, какъ осыпали горячими господина Григорiя Данилевскаго его сочлены на торжественномъ обеде. Было страшно темно и несколько минутъ нашъ поездъ летелъ на всехъ парахъ - по временамъ только мелькалъ лучь света изъ какого нибудь бокового окошка въ галлерее, или фонтанъ искръ, вырвавшись на волю, чуть озарялъ мокрую, корявую, закоптевшуюся стену галлереи. Все было тихо возле меня, и только одинъ разъ слуха моего коснулось итальянское неодобрительное междометiе, смыслъ котораго не былъ понятъ Ваней, поместившимся очень близко къ сеньорине Эрминiи. За свистомъ и пыхтенiемъ паровоза я не могъ разслушать ничего более, даже тихiя, полуитальянскiя, полуфранцузскiя нежности, которыми веселый туристъ очевидно угощалъ свою соседку, не касались моего слуха. Мне было яснее дня, что минутное затменiе несло за собой неминуемую бурю, хотя еще никто не былъ въ состоянiи предвидеть, чемъ она разразится.

И вдругъ, почти одновременно, уши мои были поражены двумя звуками и кровь моя охолодела. Первый звукъ, слабый и сдержанный былъ слышавъ только мне, ближайшему соседу: мой соотечественникъ поцаловалъ руку, можетъ быть, ротикъ белокурой генуэзки - la bocca mi Baccio iuito trentante, онъ дрожа поцаловалъ меня въ губы, говоритъ известная страдалица-донна - и за темъ, неминуемо вследъ за жаднымъ поцалуемъ, грянулъ громовый ударъ, раздавшiйся по целому вагону, нами занятому, громовой ударъ въ виде жесточайшей, оглушительнейшей пощечины, какая когда либо раздавалась въ ушахъ человеческихъ, съ самого дня изобретенiя поцалуевъ и пощечинъ (надобно думать, что и то и другое изобретены одновременно).

Мы все вскрикнули, фiолетовый носъ даже вскочилъ съ места и наступилъ мне на обе ноги. "Я тебе говорилъ, что укуситъ!" вырвалось у него безсознательно. Дверь въ соседнее отделенiе отворилась и слабый лучъ дальняго фонаря положилъ пределъ тягостному сумраку. По всему вагону пошолъ глухой говоръ - звукъ оплеухи донесся до каждой изъ особъ въ немъ сидящихъ.

Не желаю ни одному изъ моихъ читателей даже и во сне провести подобной минуты, хотя она не только имела свои достоинства въ художественномъ отношенiи, но могла дать превосходную тему даровитому рисовальщику. Все мы, русскiе, имели видъ мальчишекъ, только что высеченныхъ. Съ генуэзки можно было рисовать амазонку, однимъ ударомъ копья повалившую кинувшагося на нее тигра; мне даже показалось, что она ощущаетъ гордое удовольствiе неминуемо награждающее всякого, кто свершитъ мастерское дело, а ея оплеуха, chef d'oeuvre между оплеухами и въ добавокъ еще, отпущенная въ темноте и на близкой дистанцiи, неоспоримо относилась къ деламъ, требующимъ вдохновенiя. За темъ, ни щепетильности, ни мизернаго испуга не сказывалось за ея только слегка побледневшемъ личике, одни ноздри шевелились еще сильней, чемъ при слове tedes, а правая рука, откинутая на ручку кресла, высказывала безсознательную готовность на новый подвигъ...

Перчатка была снята съ этой руки и передана въ левую! При первыхъ сомнительныхъ любезностяхъ веселаго туриста, героиня моего разсказа не позволила себе ни писку, ни жалобы - ничего кроме одного презрительнаго слова. Затемъ она приняла меры къ отпору и спокойно ждала наступленiя.

Я остановился на томъ, что соседняя дверца растворились и у насъ стало светлее. Скоро къ лучу огня изъ соседняго помещенiя присоединился фонарь величественнейшаго кондуктора - оберъ-кондуктора, съ осанкой генералъ-фельдмаршала, напоминавшей и Гайнау и Вимпфена и Радецкаго. Этотъ грозный мужъ, украшенный серебрянымъ шитьемъ по мундиру, сделалъ одинъ шагъ отъ двери, и вежливо склонивъ голову передъ девушкой, спросилъ: "который?"

Который относилось къ намъ пятерымъ - отвращенiе и презренiе такъ и покрыло насъ съ этимъ словомъ.

- Это ваше дело, холодно ответила итальянка, довольно чистымъ немецкимъ выговоромъ. У ней не было ответовъ на вопросы австрiйца и немца.

Но въ дальнейшихъ вопросахъ надобности не оказывалось. Мы выехали изъ тоннеля и локомотивъ сталъ сдерживать ходъ, приближаясь къ станцiи. Дневной светъ, котораго мы были лишены столько минутъ, осветилъ и меня и странниковъ. Когда я раскрылъ глаза, улика виновнаго была ясна всякому. На бледномъ лице Вани красовалось большое красное пятно во всю левую щеку.

- Милостивый государь, сказалъ ему кондукторъ, вы не можете ехать съ этимъ поездомъ. Вещи ваши сложатъ за платформу станцiи. Выходите сейчасъ же.

Онъ отворилъ дверцу, поездъ еще чуть чуть двигался. Горы громоздились кругомъ, далеко подъ ними, въ долине, раскидывалось селенiе съ колокольней, безоблачное небо ласково глядело на всю эту картину позора и безчестiя.

- Выходите! повторилъ фельдмаршалъ железнаго пути, указывая на платформу.

- Этого нельзя! вмешался братъ Вани. - Какое право имеете вы грубить знатнымъ иностранцамъ? Онъ русскiй, онъ едетъ по делу - съ порученiемъ отъ...

- Дети мои, сказалъ фiолетовый носъ, хватая дорожные мешки молодыхъ людей и свой собственный - бегите со всехъ ногъ, пока пасажиры не вышли.

И менторъ, истинный менторъ, совмещавшiй такое благоразумiе съ безпутнымъ школьничествомъ, первый подалъ примеръ отступленiя. Ропотъ слышался между пассажирами и единогласный крикъ, крайне внятный, поднялся отовсюду. Положимъ, что весь нашъ вагонъ могъ слышать звукъ оплеухи, но какъ узнали жители другихъ вагоновъ о томъ, что женщина была оскорблена и что ея оскорбитель въ припрыжку бежалъ на станцiю, съ сакомъ подъ мышкой? Это осталось для меня загадкою.

- Мейне герренъ, отвечалъ кондукторъ, похожiй на фельдмаршала: - на этой станцiи сегодня нетъ остановки!

- Вы прикрываете виноватаго, кондукторъ! Этого нельзя! Пустите насъ на станцiю. Остановите гадкаго старика! Дайте намъ этихъ мальчишекъ! еще громче шумели пассажиры.

Локомотивъ свистнулъ; дудочка затрубила - крики утроились.

- Да-съ, это Европа! обратился ко мне мой спутникъ.

И я повторилъ за нимъ "Европа" и мне, не взирая на впечатленiе только что свершившагося скандала, сделалось какъ-то светло и отрадно. Цивилизацiя и европейская цивилизацiя, выработанная веками, помимо всякаго векового зла и всехъ приказовъ, сказалась мне въ этомъ ропоте незнакомыхъ людей, вступающихся за незнакомую женщину, въ этой разноязычной брани на заносчиваго шалуна, осмелившагося поставить свою прихоть выше законовъ приличiя... Французы, швейцары, австрiйцы, итальянцы, люди никогда не видавшiе другъ друга и даже враждебные по нацiональностямъ, составляли нашъ поездъ, они сидели и молчали, курили, спали, хмурились и любовались красотами природы, когда электрической искрою тронула ихъ всехъ простая, и слишкомъ обыкновенная для моихъ соотечествепииковъ, весть о томъ, что здесь, возле ихъ, кто-то осмелился сделать какую-то непристойность съ какою-то женщиной, женщиной совершенно имъ незнакомой. И при одномъ подозренiи такого дела, заколыхалась разноязычная толпа; угрозы и слова охужденiя раздались повсюду, весь дорожный эгоизмъ забылся и десятки непрошеныхъ защитниковъ чуть не выломали дверецъ въ вагоне... Европейская жизнь подала свой могучiй голосъ,-- и изъ-за одного минутнаго поученiя, въ немъ послышавшагося, долго еще надо будетъ говорить нашимъ молодымъ людямъ; "господа, не слушайтесь квасныхъ патрiотовъ! путешествуйте и учитесь, за сколько можете!"

Поездъ тронулся, и въ сотне саженей отъ станцiи, мы приметили троихъ изгнанныхъ школьниковъ, пробиравшихся въ соседнюю деревеньку со своими вещами. Изъ оконъ вагоновъ высунулись головы и еще одинъ взрывъ бранныхъ криковъ приветствовалъ изгнанниковъ. Хотя мы съ товарищемъ ни въ чемъ не были виноваты передъ генуэзкой, но почему-то намъ было совестно и неловко. Амазонка продолжала держать себя тихо и кротко, она читала какую-то брошюрку, вынутую изъ дорожнаго мешка; но чтенiе - тяжолый трудъ для итальянки, тоже что, напримеръ, для насъ съ тобою, читатель, какое-нибудь математическое вычисленiе. Скоро книжка упала на полъ и синьорина Эрминiя заснула, угнездившись въ своемъ кресле. Я поднялъ книжку и взглянулъ на заглавiе - мне хотелось узнать: Данта, Тасса или Леопарди читаетъ милая незнакомка. Но брошюрка оказалась опернымъ либретто и еще какимъ либрето - Луизой Миллеръ, безобразнейшимъ пастиччiо съ известной Шиллеровой драмы! 

Флоренцiя. Май.. года.

На третiй день прiезда моего, когда я только что успелъ осмотреться и распределить мои занятiя, впередъ недели на две,-- слуга Федерико сказалъ мне, подавая чай, масло и ветчину для утренняго завтрака:

- Тутъ одинъ signor russo заходилъ къ вамъ три раза.

- Три раза! повторилъ я съ удивленiемъ. Часы показывали половину девятаго.

Федерико подалъ мне карточку, на которой французскими буквами значилось

- Чортъ знаетъ, что такое! заметилъ я съ неудовольствiемъ - Никогда я не зналъ такого синьора. Верно ему денегъ надо? Или онъ задолжалъ въ вашей гостиннице?

- Какъ можно! ответилъ Федерико, съ такимъ видомъ, какъ будто бы я усомнился въ состоятельности самаго великаго герцога (тогда еще во Флоренцiи былъ великiй герцогъ). - Русскiй синьоръ занимаетъ второй нумеръ,-- платитъ каждую неделю. И мне подарилъ вотъ эти панталоны.

Я погляделъ на панталоны,-- панталоны были хорошiе.

- Чего ему отъ меня надо?

Въ это время раздался звонокъ; Жакъ де-Лопушниковъ въ четвертый разъ пришолъ наведаться къ своему соотечественнику. Я велелъ просить и дополнить завтракъ.

Дверь отворилась и въ мой аппартаменъ вошолъ человекъ среднихъ летъ, небольшого роста, толстенькiй, съ добрымъ лицомъ, на которомъ сидела чорная туча, значенiе которой съ перваго раза оказывалось понятнымъ самому неразборчивому человеку. Такiя тучи омрачаютъ лица офицеровъ надолго посаженныхъ на гауптвахту, проголодавшихся чиновниковъ за часъ до окончанiя присутствiя, помещиковъ незанимающихся хозяйствомъ и живущихъ въ деревне по неволе, для поправленiя кармана, потрясеннаго въ своемъ здоровьи несколькими вечерами въ англiйскомъ клубе. Первыя слова Лопушникова вполне подтвердили мое первое заключенiе.

- Насилу-то дождался я русскаго человека въ этомъ проклятомъ отеле, сказалъ онъ после первыхъ приветствiй. - Вечеромъ увидалъ я ваше имя на дощечке, добавилъ онъ съ улыбкою, и поверите ли, даже всю ночь скверно спалъ отъ радости.

- Да во Флоренцiи русскихъ сколько хотите, заметилъ я, поблагодаривъ за такое вниманiе.

- Чортъ бы побралъ этихъ русскихъ, съ вашего позволенiя, энергически перебилъ меня Лопушниковъ - Вы съ ними не сходитесь,-- это паяцы какiе-то. Иной торчитъ целое утро передъ картиной, другой учится петь, третiй ужь выучился и все реветъ по козлиному. И все голяки,-- у тебя же возмутъ денегъ и тебя же обругаютъ. Отъ этого народа нашему брату проку мало.

- Да, можетъ быть, и я прiехалъ реветь басомъ или смотреть на картины.

- Нетъ, батенька, весело сказалъ Лопушниковъ, вашу подноготную я знаю. Посидите-ка, какъ я, съ полгода на чужой стороне, такъ будете угадывать птицъ по полету, Я ужь про васъ и Федерико и самаго повара спрашивалъ.

- Что же они вамъ сказали?

- Все хорошее сказали. Вчера у васъ обедало двое русскихъ, одинъ съелъ две корзины вишенъ; целаго барашка подали къ столу. Ели какъ следуетъ. Двое легли спать после обеда и шторы спустили. А зачемъ Марiетта приходила съ букетомъ?...

Я расхохотался отъ всего сердца.

- Однако, вамъ должно быть очень здесь скучно, Яков... Яков... извините, что не знаю какъ ваше отчество.

- Ну его отчество! Я Лопушниковъ, ты Ч--р--н--к--ж--нк--въ, чего тутъ считаться! Скучно, сударь мой, такъ скучно, что право иногда даже тошнитъ подъ вечеръ. Городъ такой, что хорошему ходоку и гулять негде. Герцогскiй садъ... да въ моемъ саду, въ деревне, порядка больше. А что итальянцы ярыги, это вы сами знаете. Нажрутся мороженаго въ десять часовъ и спать лягутъ,-- а ты броди себе весь вечеръ по пустой улице, какъ дуракъ или оглашенный...

Сетованiя моего гостя меня тронули, не смотря на ихъ комическiй характеръ. То не были жалобы грубаго самодовольнаго степняка, дико уверяющаго всехъ въ превосходстве его родного края передъ всемъ иноземнымъ. Лопушниковъ жаловался на скуку, не выводя изъ того никакихъ умозренiй, и если называлъ итальянцевъ ярыгами, то единственно потому, что они, для забавы его, не бродили ночью по улицамъ. Собственно же къ чужестранцамъ онъ презренiя не питалъ, и очень хорошо сознавалъ, что самъ более всего виноватъ въ своемъ отчаяномъ положенiи.

- Я человекъ справедливый, сказалъ онъ между прочимъ: - воротясь во свояси, не стану я вылуплять глазъ и говорить соседямъ: "ахъ Италiя, чудная Италiя!" А я имъ просто скажу, что было въ Италiи мне скучно и что я оказался неучь неучемъ, и что ихъ ждетъ тоже, если они поедутъ не подготовившись, или не запасшись бывалымъ товарищемъ. Да еще растолкую имъ, что за море надо ездить молодымъ, еще не привыкнувши къ халату, и къ Жукову табаку. Вотъ вчера, возле церкви, показали мне надпись на доме; говорятъ, тутъ сиживалъ Дангъ о любовался на колокольню. А что я знаю про Данта? слыхалъ только что писалъ стихи и былъ человекъ сердитый... И соседи мои по именiю столько же знаютъ - какъ же, после этого, батюшка мой, ездить намъ въ Италiю?

- Что жь вы не перемените места? сказалъ я на это: - новые города все-таки хоть развлекутъ вашу скуку. Съездите въ Венецiю, въ Римъ, поглядите на Везувiй.

- Эхъ, ужь признаваться, такъ признаваться, отозвался Лопушниковъ. - Я, сударь мой, сижу, такъ сказать, въ блокаде. Въ Риме у меня жена - хочу, пишетъ мне, наглядеться на картины Рафаэля. А въ Венецiи теща ждетъ морскихъ купанiй. Сунься я внизъ - беда, поднимись вверхъ - и того хуже. Знаете-ка что? хватимъ оба въ Парижъ - вотъ тамъ скуки не будетъ!

- Ну посердятся, посердятся и уймутся. Что вы, собираетесь куда, что ли? прервалъ свою речь Лопушниковъ, при виде слуги, принесшаго мне пальто и шляпу.

- Я еще не былъ въ палаццо Питти.

- Такъ идемъ вместе - кстати, и я тамъ не былъ.

Остатки волосъ моихъ поднялись дыбомъ. Жить полгода во Флоренцiи и не видеть галлереи Питти! Я хотелъ бежать отъ моего гостя съ его вандализмомъ, но Лопушниковъ ухватилъ меня подъ руку и мы вместе вышли на площадь, къ колонне.

- Ведите меня куда хотите, повторялъ онъ съ чувствомъ: - я вамъ мешать не буду, я человекъ смирный. Это тоскливое воззванiе меня тронуло: я не почелъ себя вправе отталкивать добраго, безвреднаго чудака, обратившаго мою особу въ свой единственной якорь спасенiя.

Лопушниковъ хорошо зналъ городъ, да и я, въ какiя нибудь два дня пребыванiя, успелъ изучить его расположенiе. Мы пришли къ реке, перешли старый мостъ и скоро увидели передъ собою тотъ угрюмый фассадъ дворца, который выходитъ на площадь.

- Я здесь всякое утро бываю, сказалъ мой спутникъ.

- И не заходите въ галлерею? спросилъ я съ усмешкой.

- Музыка все мешаетъ, ответилъ на это Лопушниковъ: - смерть люблю глядеть, какъ сменяется караулъ, помора да и только. Солдатъ всего штукъ сорокъ и при нихъ два хора музыки. Станутъ другъ противъ друга, точно драться собрались. Одинъ хоръ закатитъ изъ Лучiи, другой ему изъ Трубадура. Тотъ ему деретъ изъ Пророка, этотъ изъ Травiаты. Старый караулъ на это изъ Нормы, новый давай лупить изъ Семирамиды. Дуютъ себе больше часу, такъ и время пропустишь. Да вотъ кстати идетъ смена,-- хотите прослушать?

Но я отказался отъ воинственнаго зрелища и съ бьющимся сердцемъ вошолъ въ чертоги, наполненные вековыми сокровищами. И Лопушниковъ двинулся за мною, хотя на первыхъ порахъ поведенiе его въ галлерее оказалось почти предосудительнымъ. Онъ не обращалъ никакого вниманiя на самыя удивительныя картины,-- за то, чуть где мелькала обнаженная нимфа, или Венера собирающаяся купаться, онъ стремглавъ кидался въ ту сторону, толкалъ посетителей и знаки одобренiи перемешивалъ такими замечанiями: "Экая тетёха! всемъ бы хороша, да только рыжая! И зачемъ они только рыжихъ рисуютъ? Тьфу ты, какiе глаза плутовскiе!" Но мало помалу торжественная тишина дворцовыхъ залъ, съ ихъ потускневшимъ блескомъ и прохладою, спокойныя и внимательныя лица посетителей, ничемъ не стесненныхъ, но исполненныхъ приличiя, отрезвили нашего соотечественника. Онъ былъ не глупъ по природе и легко понялъ, что не изъ моды, не изъ каприза эти гости говорятъ шопотомъ, а сторожа ходятъ на ципочкахъ и боятся чемъ нибудь заявить свое присутствiе. За темъ Лопушниковъ сообразилъ, что если эти незнакомые ему люди наслаждаются созерцанiемъ чего-то, то нетъ никакой разумной причины и ему, праздному чужеземцу, считать себя неспособнымъ къ наслажденiю. Всякiй разъ, когда мне приходилось особенно долго застаиваться передъ какой побудь картиною, справа отъ меня, осторожно и тихо, становилась толстенькая фигура спутника и его глаза брали одно направленiе съ моими глазами и во взгляде его не сказывалось ни утомленiя, ни недоуменiя. Одинъ только разъ, передъ одною изъ самыхъ наивныхъ мадоннъ до-рафаэлевскаго перiода, сделанной въ виде большого русскаго складня, Лопушниковъ подумалъ, не морочу ли я его, и поддался сомненiю. Онъ кашлянулъ и хотелъ что-то сказать, но остановился. Мое созерцанiе продолжалось долго, очень долго, и наконецъ поразило спутника такъ, что онъ не удержался. "Воля ваша,-- а ведь такъ пишутъ и въ Суздале", произнесъ онъ тихо и недоверчиво.

Мы были одни въ зале и сердце мое еще было полно впечатленiемъ, произведеннымъ на него наивной грацiей великаго мастера. Я посадилъ Лопушникова на стулъ и сталъ ему разсказывать, когда и кемъ наиисана была мадонна, напоминавшая ему Суздаль. Немногими словами передалъ я ему исторiю кроткаго монаха, проводившаго ночи въ молитве, передъ началомъ каждой задуманной имъ картины, преданiя о виденiяхъ, посещавшихъ его за работою и пытался растолковать, какими путями целый океанъ любви и умиленiя, наполнявшiй душу художника, сказался въ его труде, помимо страннаго рисунка и ребяческихъ подробностей. Разсказъ мой занялъ Лопушникова и хотя не помогъ ему раскусить красоту древней мадонны, но отчего то спутникъ мой сталъ какъ-то довольнее, сосредоточеннее. Тихо на цыпочкахъ прошолъ онъ остальныя замы, заменивъ русское удальство полнымъ смиренiемъ. "Очень хорошо здесь", повторилъ онъ несколько разъ. Кто-то указалъ ему записку, прибитую къ стене проходного корридора: въ записке этой значилось, что прислуге строжайше запрещается надоедать посетителямъ, разсказывать содержанiе картинъ и чемъ нибудь делать свое присутствiе стеснительнымъ; ознакомившись съ ея содержанiемъ, Лопушниковъ изъявилъ восторгъ неописанный. "Вотъ это благородно! вотъ это вежливо!" возглашалъ Лопушниковъ: "а я думалъ, что чуть я войду сюда, меня схватятъ, начнутъ терзать, говорить со мною, водить меня насильно, сесть не позволятъ..." Однимъ словомъ, когда осмотръ галлереи кончился, мы вышли на улицу оба въ самомъ светлейшемъ расположенiи духа.

Жаръ стоялъ страшный, желудокъ требовалъ пищи; но Лопушниковъ не тяготился солнцемъ, не мечталъ объ обеде и сопровождалъ меня по городу, толкуя о старинныхъ художникахъ и припоминая виденныя имъ въ Петербурге картины. "Нетъ, я вижу, что итальянцы не ярыги", повторилъ онъ разъ десять и вдругъ, схвативъ меня за руку, круто переменилъ предметъ разговора, сказавши: "да вы меня совсемъ не слушаете! куда это вы загляделись?"

Я действительно загляделся, да и было на что заглядеться! Живописецъ съ талантомъ далъ бы дорого, чтобъ создать что нибудь подобное сценке, на которую мы натолкнулись нечаянно. Передъ нами на древней улице, совершенно опустевшей по случаю часа сьесты, виденъ былъ крошечный садикъ съ сквозной решоткою и открытыми воротами. Не более десяти старыхъ деревьевъ росло въ немъ, но они были роскошны и тенисты. Небольшой фонтанъ, давно испорченный, журчалъ въ уголку, неровными струйками падая на камень. Въ пяти шагахъ отъ насъ, въ тени, стояла маленькая, курносая, смуглая девочка, съ большимъ ртомъ, белыми зубами и глазами въ роде угольковъ. Она хохотала, хватаясь за бока и выгибаясь всемъ теломъ; звонкiй смехъ ея радовалъ сердце, хотя Лопушниковъ, по обычаю многихъ русскихъ, подумалъ, что смеются надъ нимъ и принялъ сердитую позу.

Но не я и не мой спутникъ были причиною веселости девочки. Въ открытыхъ воротахъ сада стоялъ ея братъ (судя по сходству лицъ), мальчикъ летъ десяти, въ уморительномъ наряде училищъ, состоящихъ подъ надзоромъ духовенства. Видно было, что онъ отданъ въ школу недавно и въ первый разъ приходитъ домой во всемъ блеске новенькой чорной сутаны, чорныхъ чулокъ, чорнаго пояса и чорной огромнейшей шляпы съ загнутыми полями, à la донъ Базилiо. Ребенокъ разсчитывалъ на удивленiе домашнихъ, на похвалы наряду, поза его хранила еще остатокъ самодовольствiя, но хохотъ сестры окончательно его оскорбилъ и сконфузилъ. Онъ стоялъ, опустя руки, не зная разсердиться ему или заплакать, а шалунья сестра, приметивъ насъ за оградою, вся запыхавшись кинулась за ворота, схватила меня за руку, подтащила къ своему гостю и, почти въ безпамятстве отъ хохота, закричала: "смотри, смотри сюда, вотъ падре, вотъ нашъ падре, ecco il padre nostro!" Затемъ она упала на каменную скамейку, закрыла лицо руками и хохотъ ея раздался еще звонче.

Я не могъ досыта насладиться зрелищемъ, передъ которымъ для меня побледнели все жанры Штернберга, Ахенбаха и Леконта. И Лопушниковъ понялъ красоту сцены, вошолъ въ садъ, потрепалъ по плечу маленькаго падре, и затемъ съ быстротою лани перебежалъ улицу и вошолъ въ домъ наискось. Въ доме, какъ я сообразилъ после, было несколько лавокъ и кандитерская. Девочка еще не перестала хохотать, а мой туристъ уже успелъ опять войти въ садъ съ целой ношей конфектъ, пирожковъ и вишень. Падре, увидавъ лакомства, позабылъ свой гневъ, ущипнулъ сестру, наделъ свою шляпу ей на голову, и черезъ минуту мы все уже сидели на скамье, подъ лавровымъ деревомъ, разговаривая и завтракая. И долго спустя, после завтрака, описаннаго мною,-- на холодномъ севере, съ прежней живостью, представляется мне сцена, только что разсказанная мною, и до сей поры не испытывалъ я ни одной горькой минуты, которая бы не исчезала при одномъ воспоминанiи о знойномъ дне, фонтане между деревьевъ, звонкомъ детскомъ смехе и сконфуженномъ мальчике à la донъ Базилiо...

Однако я собрался говорить о Жаке Лопушникове, и, вместо того, рисую перомъ картинки, какiя встречаются на флорентинскихъ улицахъ. Впрочемъ, исторiя остается не долгая. Вечеромъ я познакомилъ новаго прiятеля съ моими друзьями, изъ которыхъ многiе умели реветь козломъ и любили картины, но на этотъ разъ это не послужило помехою. Мы поехали въ Праголино любоваться пятисотлетнимъ садомъ, срисовали каменнаго гиганта тамъ находящагося, и, какъ следуетъ молодымъ людямъ отъ сорока до шестидесятилетняго возраста включительно, вели себя очень чинно до часа возвращенiя. Но это возвращенiе!... Эта теплая майская ночь, холмы, затопленные луннымъ светомъ, стада фосфорическихъ мухъ, садившихся намъ чуть не на носъ, белыя ограды виллъ, черезъ которыя свешивались гроздiя розановъ въ полномъ цвете, эта непреоборимая потребность быть счастливымъ и кричать про свое счастiе, это подергиванiе ногъ на пляску, поползновенiе запеть козлинымъ голосомъ, хотя бы передъ всей собравшейся Европою - чудныя минуты ребячества, кто васъ перескажетъ и опишетъ! Мы дали серенаду какой-то старой госпоже, обругавшей насъ несказанно, и даже вынесшей на балконъ какую-то посудину гнуснаго вида, чтобъ облить изъ нея музыкантовъ; мы нежно познакомились съ какими-то пешеходами, впоследствiи оказавшимися лицами прикосновенными къ полицiи; мы не могли усидеть въ коляскахъ и шли пешкомъ до того, что выбились изъ силъ, кинулись на траву въ изнеможенiи и все-таки пели suoni la tromba ed intrepido, дрыгая ногами въ воздухе, пьяные въ трезвомъ виде, дети съ седыми и плешивыми головами. Къ счастiю, между нами былъ одинъ молодой человекъ, съ обширнымъ голосомъ и изящной манерой пенiя; онъ остановился возле загороднаго палаццо К... и, глядя на луну, спелъ арiю изъ Донъ Пасквале com'e gentil такъ, какъ ее никто не споетъ на театре. Это несколько образумило насъ и дало отойти нашимъ растрепаннымъ ощущенiямъ. Хороша итальянская ночь въ половине апреля!... Такая истина одна могла занимать насъ и мы признали благодетелемъ того, кто провозгласилъ ее такъ звонко, такъ музыкально.

"Я счастливейшiй человекъ въ мiре", сказалъ онъ, прощаясь со мною. "Нетъ земли подобной Италiи. Итальянцы не свиньи, а боги, только богамъ и можно жить въ такомъ крае".

Я худо спалъ ночь и отъ усталости часто просыпался. Въ полудремоте слышалъ я стукъ подъезжавшихъ экипажей, говоръ и беготню въ гостиннице. Заспался я такъ, что Ыедерико счелъ долгомъ осведомиться, не случилось ли со мной какого бедствiя.

- А бедный синьоръ russo, сказалъ онъ подавая чай и завтракъ: - поверите ли, приходилъ въ корридоръ и плакалъ. Смотрите, сколько денегъ далъ на прощанье. И онъ вынулъ изъ кармана целую горсть серебра, довольно крупнаго.

- Какъ - на прощанье? спросилъ я: - уезжаетъ онъ что ли?

- Povero signor Giacomo! вздыхая сказалъ служитель. - Две русскiя принчипессы прiехали ночью - жена должно быть - е la mamma sua. Какъ ужь оне его ругали все утро!...

Но тутъ кто-то зазвонилъ отчаянно. Дверь не была замкнута, Лопушниковъ толкнулъ ее,-- вошолъ и кинулся въ мои объятiя.

- Прощайте, другъ мой, прощайте, добрый соседъ, кричалъ онъ, цалуя меня стократно. - Видно, не судьба намъ веселиться: жена съ тещей везутъ меня въ Киссингенъ. Къ немцамъ увозятъ меня, къ немцамъ бездельникамъ! Ихъ подруга, графиня Пристицкая, изволите видеть, нашла, что все люди хорошаго тона нынче въ Киссингене! Видите, какова моя судьба - почти годъ жить въ Италiи и только одинъ день, последнiй день, провести въ ней, какъ следуетъ... Господи, Господи! за что вся эта беда на меня валится?... Где я найду такихъ людей, какъ ваши товарищи? Где можетъ быть что нибудь подобное Италiи? И зачемъ я познакомился съ вами,-- зачемъ я такъ веселился вчерашнiй вечеръ?!...

И бедный туристъ кинулся на диванъ, живою картиною раздирающей душу горести. Но ему и посидеть у меня не дали. Въ комнату вошелъ высокiй курьеръ немецкаго вида, не поклонился мне, довольно презрительно погляделъ на Лопушникова и сказалъ ему, что лошади готовы, а дамы садятся въ экипажи. Мне стало такъ горько за недавняго знакомца, что я прикрикнулъ на курьера, сквернымъ немецкимъ языкомъ спросивши, какое право имеетъ онъ входить безъ доклада въ чужiя комнаты? Немецъ, свирепый лишь съ беззащитными, тотчасъ же ушолъ, но слышно было, что онъ поместился у порога. На Лопушникова напала отчаянная решимость.

- Я не поеду съ ними, сказалъ онъ, вскакивая съ дивана. - Довольно меня мучили жена съ тещей. Чортъ съ ними! У меня есть деньги. Я не хочу никуда изъ Италiи. Я буду итальянцемъ. Прiютите меня, я не хочу съ вами разставаться. Я не поеду въ Киссингснъ, не поеду, не поеду... и скажу имъ это, пусть оне лопнутъ съ досады!... Съ этимъ словомъ гость мой выпрыгнулъ изъ моего нумера - курьеръ, чуть сдерживая обидную усмешку, медленными стопами пошолъ за нимъ по корридору. Мы жили въ разныхъ этажахъ и я не знаю, что происходило въ аппартаментахъ Лопушникова, но, по всей вероятности, его натискъ пламенный наскочилъ на отпоръ суровый. Прошло съ полчаса и, не слыша стука экипажей, я началъ было думать, что мой другъ одержалъ хотя временную победу, какъ у подъезда раздались женскiе голоса, говоръ прислуги, а вследъ за темъ - два тяжело нагруженные дормеза загремели по мостовой такъ, что тонкiя стены отеля стали колыхаться.

Вследъ за темъ Федерико явился прибирать завтракъ.

- Ну что? спросилъ я его не безъ любопытства.

- Увезли! отвечалъ онъ съ сожаленiемъ. Оi me! ай, ай! какъ ругали беднаго синьора! Коли въ вашей земле все принчипессы такiя, нехорошо, очень нехорошо. И прислуге не дали ни паола. Ай, ай, какiя злыя принчипессы! 

Берлинъ. Августъ 18.. года.

Опять железная дорога! Опять кондукторы, уподобляющiеся фельдмаршаламъ, опять свистъ, опять торопливо проглоченныя котлетки, заседающiя въ горле чемъ-то въ роде скребницы, опять суматоха, сладковато-зловонный дымъ угля, запахъ сигаръ почти столь же зловонныхъ, станцiи съ ихъ безотраднаго вида комнатами, а по временамъ со злостными таможенными досмотрщиками! И опять приключенiе съ русскимъ! На сей разъ семейство препочтеннаго графа Антона Борисыча, и самъ онъ, старецъ съ благоуханными сединами - имеютъ быть предметомъ моего песнопенiя въ прозе.

Изъ всехъ местъ, наиболее мною ненавидимыхъ - далеко впереди стоятъ модныя минеральныя воды въ роде Баденъ-Бадена, Эмса, Киссннгена, Карлсбада и многихъ другихъ. По правде сказать, въ этихъ пандемонiумахъ людского чванства я никогда не лечился и показывался тамъ лишь на минуту, съ ожесточенiемъ во взоре, но темъ не менее я ихъ хорошо знаю! Они на столько же мне мерзки, на сколько прекрасенъ какой-нибудь тихiй савойскiй, германскiй, швейцарскiй городъ, съ целительными ключами, утонувшiй между меловыхъ горъ и глубоко презираемый горделивыми пацiентами. Въ савойскомъ городке нетъ ганноверскихъ дипломатовъ, французскихъ фельетонистовъ, австрiйскихъ сановниковъ, вальдскскихъ полководцевъ, португальскихъ грандовъ, пiаниста Вурстмана и русскихъ дамъ, взирающихъ на всякаго имъ непредставленнаго смертнаго такимъ взоромъ, который говоритъ: А ты, жалкiй смердъ, какъ смеешь попадаться мне на встречу? Стражи, отведите этого преступника за ближайшую виллу и тамъ умертвите! имъ такъ и кажется, что съ жителями такихъ громадныхъ градовъ шутить нечего, что тутъ за всякiй дерзкiй взглядъ произойдетъ немедленная расправа,-- за то где-нибудь въ небольшомъ городке, между блестящей толпою, подъ эгидою лихтенштейнскихъ своихъ поклонниковъ "ого! го!" какъ говоритъ Гоголь.

Понятно, после всего сейчасъ прописаннаго, что заглянувши въ городъ Гомбургъ, где требовалось выручить одного собрата, продувшаго свой последнiй оболъ на тамошней рулетке, я велъ себя хуже гейневскаго Атта Тролля. День мой прошолъ въ рычанiи и брани съ трактирнымъ хозяиномъ, который думалъ было ко мне подольститься, сказавъ, что у него остановилось много знатныхъ иноземцевъ, comtesse Пиницки изъ Россiи, Фюрстинъ Пукъ изъ Мюнхена, баронесса Дрекъ изъ... но хозяину не удалось договорить рацеи - еще моментъ, и онъ въ ужасе бежалъ по корридору, воздевъ руки къ небу. Грубость моя и суровое слово, сказанное хозяину, поселили ко мне глубокое уваженiе во всей прислуге,-- должно быть, оно такъ на водахъ и надобно. Швейцаръ делалъ мне такой салютъ булавой, что я отстранялся въ испуге, офицiанты сгибались до земли, медхенъ Луиза въ моемъ присутствiи трепетно опускала голубые глазки, словно приговоренная къ смерти. Но все это меня не смягчало - я вытребовалъ къ себе проигравшагося русскаго, встретилъ его какъ последняго нетрезваго сапожника, уплатилъ его счоты, попрекалъ его целый часъ и немедленно увезъ изъ города, придерживая рукой за правую фалду, чтобъ еще более оскорбить, запугать и унизить беднаго любителя рулетки.

Гомбургъ, какъ всемъ известно, недалеко отъ железной дороги; межетъ быть, теперь даже и соединенъ съ нею, прахъ его знаетъ! Конечно, не я поеду въ этомъ удостоверяться! Какъ бы то ни было, а прошло весьма немного времени после моего трiумфальнаго выезда, съ фалдой товарища въ руке - и уже мы были на амбаркадере, брали билеты, коверкая немецкiй языкъ самымъ безжалостнымъ образомъ. Все было покончено, второй звонокъ раздался,-- я выпустилъ фалду беднаго друга, сталъ ногой на подножку вагона... и вдругъ, по ропоту отъезжавшей толпы, чуткое мое сердце догадалось о чемъ-то необыкновенномъ и требующемъ всей моей наблюдательности. Галлерея передъ вагонами была очень тесна и наполнена пассажирами, прислугой, дорожными мешками; казалось, тутъ негде было пройти лишнему таракану - и чтожь! внезапу, какъ гласится въ старинныхъ книгахъ, пассажиры прижалась по стенкамъ, мешки нырнули куда-то, словно объяты ужасомъ, и въ толпе образовался широкiй путь, открытая дорога, по которой трое римскихъ трiумфаторовъ могли идти рядомъ, не страшась ничьего нечистаго прикосновенiя. Кого это боги несутъ въ нашъ поездъ? подумалъ я съ замиранiемъ сердца - перваго министра книпгаузенскаго?-- Сулука, изгнаннаго изъ своей имперiи?-- семидесятилетнюю танцовщицу Реликъ, волшебницу мюнхенскаго театра? Или презнатная, светлопрозрачная кайоннисса фонъ-Троммельспфердъ, сiяющая въ "Готскомъ Альманахе", взяла отдельный вагонъ для своей персоны, имеющей видъ сухой черносливной ягоды? Сомненiя мои были недолги, ожиданiе скоро кончилось. На широкомъ пути показался сперва курьеръ самаго наглаго вида, за курьеромъ бежалъ какой-то лакейскаго вида старичокъ; ходячее олицетворенiе подобострастiя - а за темъ, величественно выступая, разливая кругомъ себя запахъ резеды, гелiотропа и паччули, шли, словно проглотивши три аршина, высокоименитый графъ Антонъ Борисовичъ, дорогая половина его, графиня Татьяна Антроповна и въ трепетъ повергающая жалкихъ смердовъ племянница ихъ, баронесса Ида Богдановна.

Боже мой! взываю я и теперь, отъ всей полноты истиннаго чувства, Боже мой, какъ только шли эти три особы!!! Казалось, что самъ помостъ подъ ихъ ногами льетъ радостныя слезы унижонной преданности, а небо нарочно помрачаетъ свой ясный ликъ, считая за неприличiе казаться слишкомъ светлымъ передъ такими грозными персонами. Все собранiе пассажировъ цененело и отъ сознанiя своего ничтожества готово было укрыться другъ за друга. Подобострастный старичокъ (подчиненный Антона Борисыча чиновникъ) казалось, таялъ и говорилъ намъ, зрителямъ: "да падайте же ницъ, дерзкiе негодяи, да цалуйте же, неистовые волтерiанцы, хотя край одежды у графини!" Такъ какъ, однакоже, ницъ никто не упалъ покудова, то старичокъ окинулъ насъ гневнымъ окомъ и кинулся отворять дверцы одного изъ вагоновъ. Но руки старца дрожали, слабые ихъ пальцы не имели силы отвернуть массивной задвижки.

"Кондукторъ! кондукторъ!" кричалъ онъ голосомъ преступника, молящаго о пощаде.

отдалъ билеты подоспевшему кондуктору, сказалъ ему "все отделенiе", и гордо покачиваясь, направился къ намъ, смердамъ, еще не опомнившимся огъ высокаго зрелища.

Такое начало путешествiя (а намъ предстояло лупить до самаго города Берлина) обещало кое что хорошее. Подъ влiянiемъ новыхъ впечатленiй, я смягчилъ обращенiе мое съ проигравшимся путникомъ, даже потщился свои прежнiя, немного резкiя съ нимъ объясненiя загладить дружелюбною шуткою. Еще съ нами сиделъ пруссакъ, ужасно любившiй Россiю, отчасти понимавшiй по русски и даже, по его словамъ, переводившiй на немецкiй языкъ русскихъ патрiотическихъ поэтовъ. Впоследствiи открылось, что онъ пописывалъ статейки въ "Новую Прусскую Газету", изъ которой покойный г. Булгаринъ питалъ столбцы своей благоуханной "Пчелки". Немецъ, о которомъ идетъ речь, такъ и осыпалъ насъ любезностями; по его словамъ, всякiй русскiй и всякiй пруссакъ все равно, что родные братья, весь мiръ - одна дрянь передъ ними. "Недаромъ Руссъ и Пруссъ и имя имъ дано!"

- Совершенная ваша правда, либеръ герръ, сказалъ я, хлопнувъ пруссака по животу: . - руссъ вовсе пожелаетъ умерщвлять прусса, и пруссъ, по всей вероятности, менее думаетъ о руссе нежели и о жителяхъ Нука-Гивы. Злиться намъ другъ на друга не за что, да и цаловаться некогда; у всякаго своихъ собственныхъ делъ по горло. Если наши отцы когда-то вместе били Наполеона, за то ихъ отцы и деды при Фридрихе расточали другъ другу самые яростные подзатыльники. А главное, все это было очень давно и никто ничего этого не помнитъ. Вотъ вамъ и вся моя международная философiя, а въ залогъ объясненiя вашего, примите отъ меня сiю довольно порядочную сигару, ибо ваша распространяетъ запахъ какой-то нехорошiй!

Пруссакъ немного поморщился отъ моихъ политическихъ воззренiй, но сигару принялъ и съ удовольствiемъ курилъ до следующей станцiи. На станцiи была маленькая остановка, часть пассажировъ вышла, чтобъ расправить ноги; вышелъ и Антонъ Борисычъ, подозвалъ къ себе подобострастнаго старичка, велелъ дать себе огня и сталъ раскуривать какую-то драгоценную регалiю. Тутъ же подвернулся и мой проигравшiйся спутникъ изъ Гомбурга (къ чему скрывать имена, читатель уже узналъ въ немъ веселаго голяка Антоновича), подвернулся и, видя огонь, сунулся со своей скверно-свернутой папироской подъ самый носъ Антона Борисмча. Изъ моего окна я увиделъ и услышалъ, какъ Антоновичъ попросилъ огня, какъ сановный соотечественникъ молча показалъ ему на буфетъ и, не давши огня, отвернулся, какъ старичокъ, отъ ужаса позабывшiй, что онъ въ Германiи, отчаянно залепеталъ по русски: "это дерзость, это ужасно!-- такую особу... съ папироской, требовать огня!-- вы забылись, государь мой! забылись!!!"

На это Антоновичъ отвечалъ именно темъ, чемъ следовало, т. е. насильно взялъ у старичка коробочку со спичками, зажогъ огня, закурилъ свою папироску передъ глазами обомлевшаго чиновника и, возвращая коробочку, только сказалъ ему по русски: "А за будущее время советую я вамъ и вашему патрону вести себя вежливее".

Говорить о томъ, какимъ громовержцемъ гляделъ графъ Антонъ Борисычъ на все прописанное выше, какiе пепелящiе взоры метали его дамы изъ оконъ вагона, я считаю лишнимъ. Да и некогда было следить за всемъ этимъ: кондукторъ уже игралъ на дудочке и все разсаживались.

знатная обоего пола особа! весело сказалъ Антоновичъ, помещаясь между мной и нашимъ новымъ другомъ пруссакомъ. - Выраженiе, употребленное шалуномъ, принадлежало къ обычнымъ выраженiямъ нашего чернокнижнаго круга - оно было почерпнуто изъ газетныхъ некрологовъ, изъ описанiй разныхъ торжествъ и пышныхъ праздниковъ. - На похороны сего мудраго сановника съехались знатныя обоего пола особы!-- Знатныя обоего пола особы стеклись на обедъ, знатная обоего пола особа означала сливки великосветскости, существо парящее надъ плебейскимъ мiромъ. Евгенъ Холмогоровъ иногда звался знатной обоего пола особой, Дарья Савельевна принадлежала къ знатнымъ обоего пола особамъ, маленькой князь Борисъ, еслибъ не имелъ столькихъ кредиторовъ, тоже бы звался знатной обоего пола особой. Самъ я знаю, господа редакторы "Искры", что это выраженiе грамматически не правильно и даже не логично, но что жь делать? и въ вашемъ прiятельскомъ кругу употребляются фразы, не всегда ладящiя съ грамматикой Греча {Хотя бы, напримеръ: "Кофiй Поющiй". Всему мiру известно, что кофiй петь не въ состоянiи. Примеч. Ив. Ч--р--н--ж--к--ва.}. Человекъ, особенно веселый по характеру, грамматики не признаетъ, это всемъ известно. Однако, продолжаю разсказъ мой; дело не въ правилъности выраженiя: знатная обоего пола особа, а въ моральной катастрофе, которой оно подало поводъ.

"знатная обоего пола особа" излетело изъ устъ Антоновича, какъ пруссакъ, видевши изъ окна сцену съ папироскою, крякнулъ и по немецки обратился къ моему товарищу такъ:

- Извините меня если я, не имея достаточной практики въ русскомъ языке, несколько затрудняюсь смысломъ выраженiя вашего. Знатный есть - замечательный, merkwürdig, aufmerksam... обоего пола особа?... Какъ разуметь фразу эту? или неужели, действительно, величественный, но сердитый герръ, съ которымъ вы беседовали, принадлежитъ къ редчайшимъ, такъ сказать, феноменамъ натуры?...

При вопросе этомъ Антоновичъ забылъ и рулетку и свое безденежное положенiе. Веселость заискрилась въ его взгляде. Только одинъ закоснелейшiй и неисправимейшiй школяръ можетъ понять то наслажденiе, съ которымъ онъ ответилъ:

- Я не понимаю, чемъ вы затрудняетесь; натуральная исторiя вамъ достаточно показываетъ, что такiе феномены не редкость.

- Нисколько не дивная, перебилъ Антоновичъ. Въ вашей же прусской службе вахмистромъ служила и имела кресты госпожа Кессенихъ, известная всему Петербургу, какъ устроительница прекрасныхъ вечеровъ, самыхъ высокихъ по тону. А на дняхъ, въ немецкой же Иллюстрацiи, разве не было портрета женщины съ бородой, на старости летъ обратившейся въ мущину?

- Действительно былъ портретъ - и теперь я понимаю, отчего величественный герръ такъ грубо отказалъ вамъ въ огне своей сигары. Конечно, ему обременительно понятное любопытство людей, знающихъ его состоянiе...

- Безъ всякаго сомненiя, добавилъ Антоновичъ, обременительно, темъ более, что его везутъ въ Россiю и будутъ показывать за деньги вместе съ великаншей и карликомъ. Вертлявый старичокъ, у котораго я бралъ коробку со спичками - нашъ русскiй Барнумъ, розыскиватель всякихъ феноменовъ природы. Онъ разсчитываетъ на большой сборъ, и, можетъ быть, дастъ представленiе въ Берлине,-- карликъ и великанша еще вчера туда уехали.

- И какъ почтительно вашъ Барнумъ обходится съ своимъ феноменомъ.

вотъ и еще станцiя, зайдемте-ка, либеръ-нахбаръ, проглотить стаканъ пива...

Но соседъ нашъ отказался отъ пива, а вместо буфета, сталъ бегать по платформе и заглядывать въ окна того вагона, который укрывалъ собою персону Антова Борисыча. Какъ сотрудникъ газеты, да еще прусской, да еще "Новой", онъ весьма естественно былъ жаденъ до всего необычайнаго. Двое какихъ-то знакомыхъ ему немцовъ, видя своего прiятеля въ волненiи, присоединились къ нему, пошептались - одинъ сталъ у вагона, другой вбежалъ въ толпу пассажировъ. Можно было проследить за темъ, какъ вспыхиваетъ и бежитъ, подобно загоревшейся пороховой дорожке, нелепейшая сплетня, изобретенная Антоновичемъ. Вотъ второй прiятель пруссака нашего подбежалъ къ группе молодыхъ студентовъ, шепнулъ имъ что-то,-- те пожали плечами, удивились и стали у оконъ известнаго уже вагона. Вотъ лысый толстякъ съ багровымъ лицомъ о чемъ-то объявилъ своей сожительнице, уписывавшей за обе шоки булку съ масломъ,-- булка полетела изъ рукъ, немка подняла руки къ небу, поймала тутъ же стоявшую подругу и увлекла ее, опять-таки къ общему центру. Въ три минуты у окна Антона Борисыча, таинственно задернутаго зеленой сторою, очутилась многочисленная, жадная группа. Подобострастный старичокъ и курьеръ, стоявшiе неподалеку, начали тревожиться. Все замерло, все устремило глаза на окно и занавесъ, на платформе стало такъ тихо, что ушей моихъ коснулось мерное храпенiе спящаго Антона Борисыча.

- А, спитъ? заговорили въ толпе.

- Или притворяется, прибавилъ одинъ изъ студентовъ.

- Хоть бы минутку взглянуть на такое чудо! заметила толстая немка, евшая булку.

- А вотъ и russische Барнумъ, вотъ самъ антрепренеръ! и вся толпа пошла на встречу къ чиновнику подобострастнаго свойства, подвинувшемуся въ нашу сторону.

Несколько секундъ толпа пассажировъ и старичокъ взирали другъ на друга и молчали: толпа сама не зная почему, а старецъ отъ недоуменiя. Наконецъ немка съ булкой первая пресекла тишину на платформе.

- А что,-- спросила она старичка - будете показывать его въ Берлине? и толстымъ маслянымъ пальцомъ тутъ же тыкнула прямо въ окно, завешенное зеленой сторою.

Старичокъ мараковалъ по немецки; вопль, которому нетъ названiя, вырвался изъ его груди.

- Однако, государь мой,-- и изъ толпы прямо направился на старичка суровый бюргеръ въ коричневомъ юберроке,-- однако, государь мой, изъ того, что вы показываете карликовъ и уродовъ обоего пола, еще не следуетъ вамъ позволенiя называть мою жену безумной женщиною... Извольте сейчасъ же... Но тутъ раздался звонокъ кондуктора и первый актъ комедiи окончился.

Антонъ Борисычъ все еще спалъ, когда мы прiехали на следующую станцiю. И дамы его верно спали: уже вечерело, а зеленая сторка еще не отдергивалась. На этотъ разъ уже все пассажиры, за весьма малымъ исключенiемъ, поместились безотлучно у дверцы его вагона. Любопытная немка даже поскребла дверцы ногтемъ, а двое студентовъ ухватились за ручку, когда подобострастный старичокъ, доведенный до совершеннаго отчаянiя, снова подбежалъ къ прiюту своего патрона.

- Господа! гнедиге герренъ у илъ даменъ! шепталъ онъ дрожащимъ голосомъ: что вы делаете? какое гибельное недоразуменiе васъ увлекаетъ? Графъ и графиня почиваютъ... стеченiе такой толпы... оскорбительные вопросы...

- Хе! хе! хе! отвечала толпа многими голосами. - Знаемъ мы, какой у васъ графъ и графиня! А карликовъ зачемъ отправили по секрету? А великаншу где вы подтибрили? Да выпустите вашихъ уродовъ, ведь мы ихъ не укусимъ! За что вы ихъ держите взаперти, наконецъ это безчеловечно!

- И еще смеете ругать чужихъ жонъ безумными! Возитъ уродовъ по ярмаркамъ, а публике говоритъ дерзости!

Признаюсь, не хотелъ бы я быть въ коже подобострастнаго старичка въ эти минуты, темъ более, что вдругъ, въ разгаре спора, зеленая занавеска взвилась, окно опустилось и графъ Антонъ Борисычъ сурово выглянулъ изъ вагона.

- Этотъ шумъ не далъ мне заснуть, резко сказалъ онъ своему подчиненному. - Чемъ стоять, розиня ротъ, вы бы, любезнейшiй,

Между темъ, зрители жадно созерцали лицо Антона Борисыча.

- Сердится бедный! слышалось между пассажирами.

- За что жь въ самомъ деле держать беднаго старика, словно въ клетке.

- И бороды совсемъ нету!

- Вотъ какъ раздушился!

- Тише, господа, чтожь обижать несчастнаго.

- Да я его уже видала въ балагане у Кролля!

- Какiя это съ нимъ женщины? Можетъ быть, не женщины, а мущины!

И такъ далее и такъ далее.

Можете себе представить, каково было достопочтенному старцу, ананасу великосветскости, графу Антону Борисычу слушать такiе возгласы о себе и своихъ спутницахъ. Сначала онъ не зналъ, что подумать, потомъ окинулъ насъ всехъ пепелящимъ взоромъ, но сообразивъ, что тутъ никого не запугаешь, набросился на жалкаго старичка, еще сейчасъ имъ распеченнаго. Можетъ быть, онъ думалъ, что зрелище головомойки ужаснетъ германцевъ.

- Вы чего смотрите! Что вы не призовете кондуктора? Да вы мне ответите за всехъ этихъ негодяевъ! Я

- Сердится, сердится, бедный! между темъ говорила толпа речитативомъ.

- И на какомъ это языке оне лепечутъ?-- Датчане, должно быть. Хорошо, феноменъ природы!-- Катай этого плюгаваго старичишку!-- Видно не любишь ездить по балаганамъ на ярмарки!-- Зачемъ онъ тебя держитъ въ клетке? Выходи, мы отворимъ дверцы!...

- Что такое? за кого вы насъ принимаете? возгласилъ мой величественный соотечественникъ, почти вполне понявши ужасъ своего положенiя.

- Ваше сiятельство! проговорилъ подобострастный старичокъ, кидаясь къ окну своего властелина и милостивца: - ваше сiятельство, здесь случилось что-то удивительное. Весь поездъ говоритъ... Господи... посмею ли я это вымолвить?... весь поездъ говоритъ... нетъ, не могу - силы моей не достанетъ!

- Весь поездъ говоритъ, что, будто, я везу показывать ваше сiятельство въ балаганахъ по ярмаркамъ!

- Куда вы! звонили два раза! По местамъ, мейне герренъ! кричалъ кондукторъ, пробегая платформу.

- Ваше сiятельство! опоздаете, назадъ! сказалъ старичокъ, поднимая руки кверху.

вместе съ этими... онъ хотелъ сказать негодяями, но спохватился, и хорошо сделалъ.

- О! о! о! по французски говоритъ! зашумела толпа, но кондукторъ не далъ ей разгуляться. Онъ сталъ запихивать всехъ въ вагоны и въ одно мгновенiе на платформе остались лишь часовые, да графъ Антонъ Борисычъ, да Ида Богдановна, да Татьяна Антроповна, съ саками и ридикюлями. Подобострастному старичку велели сесть въ вагонъ и охранять чемоданы.

Когда локомотивъ засвисталъ и вагоны медленно зашевелились по рельсамъ, голякъ Антоновичъ высунулъ голову въ окно и закричалъ, поровнявшись съ группою гордыхъ одноплеменниковъ:

- Ваше сiятельство, графъ Антонъ Борисычъ, впередъ не показывайте на буфетъ дерзкому спутнику, который попроситъ у васъ огня для своей сигарки! 

Городъ Безансонъ. Іюль 18.. года.

Для чего именно прiехалъ я въ городъ Безансонъ, того я и самъ не знаю,-- но всей вероятности для той же потребности, которая заставила моего добраго друга Пайкова провести прошлое лето въ Травемюнде, где, какъ уверялъ онъ меня, жить очень прiятно: совершенно какъ на Чорной речке. Мне хотелось поглядеть на французскую глушь, на провинцiю современной Галлiи - и признаюсь откровенно, она мне не совсемъ понравилась. Еслибъ мне предложили выборъ между двумя изгнанiями: въ городъ Сапожокъ, или въ какой нибудь chef lieu французскаго департамента, я бы выбралъ Сапожокъ, сознаюсь, не краснея. Въ Сапожке, по крайней мере, люди живутъ, не проклиная своей судьбы, едятъ плотно, спятъ после обеда и не порываются никуда вдаль - ни на торцы Петербурга, ни къ рытвинамъ мостовыхъ московскихъ. Французъ же, обитающiй въ провинцiи, клянетъ весь мiръ, убиваетъ себя тоской по Париже, да сверхъ того, такъ какъ по натуре своей онъ едвали не первый скаредъ въ Европе, то ни на счетъ еды, ни относительно выпивки (что за подлое слово приписываетъ на поляхъ моей рукописи аристократъ Симонъ Щелкоперовъ), ни въ отношенiи другихъ дружескихъ увеселенiй - въ товарищи онъ не годится. Скукою, его самого снедающей, французъ преисполняетъ все свои провинцiальные города, которые, надо сознаться, не взирая на нашъ патрiотизмъ,-- и красивее и чище нашихъ городовъ, не только уездныхъ, но и губернскихъ. Скука эта такъ велика, что она портитъ и голубое небо, и виноградники, и веселые белые домики съ высокими кровлями; она сразу, словно обухомъ по голове, поражаетъ всякаго прiезжаго и гонитъ его прочь, безъ оглядки. Мою богатырскую веселость трудно сломить, но и она едва ли бы устояла противъ соблазновъ города Безансона, еслибъ въ городе этомъ мне не удалось отыскать некоего великаго философа, съ которымъ я поставляю себе въ необходимость теперь же познакомить моего читателя.

своею, то оригинальнымъ своимъ устройствомъ. Обличитель-поэтъ Копернаумовъ, сочиняя какое нибудь мрачное стихотворенiе съ проклятiями на родъ людской, могъ бы, въ порыве мизантропическаго азарта, разбить весь домъ въ куски, несколькими ударами своей толстой палки. Домъ имелъ три окна, две колонны съ фронтономъ и башню, немного поболее тумбы, на какой ставятся часы или вазы въ гостиной. Около дома, за сквозной решоткою шаговъ въ десять длины, тянулся садъ; въ немъ было счотомъ четыре дерева, Венера милосская изъ выкрашенной жести, кегли, десять цветочныхъ кустовъ и беседка съ винограднымъ трельяжемъ; войти въ беседку можно было неиначе, какъ согнувшись въ три погибели. Центромъ всего великолепiя, красовался фонтанъ посреди сада, онъ билъ на аршинъ высоты и его струи изливались въ бассейнъ, освежая плавающихъ тамъ двухъ золотыхъ рыбокъ. У фонтана, на стуле, сиделъ старецъ мудраго вида, медленно попивавшiй какую-то жидкость, имевшую сходство съ мыльною водою,-- конечно я, хорошо зная французскiя привычки, понялъ, что мыльный напитокъ есть абсентъ, разбавленный водою. Лицо мудраго старца показалось мне знакомымъ,-- сверхъ того оно поразило меня темъ, что на немъ не было и приметъ тоски, обычной для француза, разлученнаго съ Парижемъ. Вместо тоски безплодной, на немъ сiяло самодовольство, глубокое спокойствiе, и, какъ я уже сказалъ, высокая мудрость. Приметивъ постороннее лицо за сквознымъ заборомъ, старецъ поставилъ свой стаканъ около бассейна и поднялъ голову. Глаза наши встретились.

- M-r Тюлипъ! вы ли это? вскричалъ я съ изумленiемъ.

Старецъ подошелъ къ забору.

- Простите меня, благородный незнакомецъ, знающiй мое имя, сказалъ онъ съ достоинствомъ. - Простите меня, но я не не могу себе припомнить лица вашего.

- А Петербургъ! а кривая m-me Кюнегондъ, у которой вы отвертывали такiе дивные танцы! проговорилъ я радостно.

- Какая идея! вскричалъ я, немного покрасневъ, ибо действительно, года за два назадъ, между нами было нечто подобное. - Я вовсе не англичанинъ, а германецъ съ береговъ Рейна, значитъ почти, что вашъ соотечественникъ.

- Да, берега Рейна будутъ наши,

- Въ Петербурге былъ я всего одинъ день, и не только не умышлялъ на жизнь вашу, но танцовалъ съ вами визави, удивляясь фiоритурамъ, которыми вы украшали каждую фигуру контрданса. Помните па, после котораго вы хлопали себя по бедру и падали на полъ, потрясая ногами въ воздухе?...

- Добро пожаловать, сказалъ онъ вследъ за темъ: - добро пожаловать подъ мою кровлю, путникъ, знававшiй меня въ полярныхъ странахъ вьюги и мороза. Но не говорите со мной про контрдансъ и хореграфическiя вольности,-- теперь я сталъ инымъ человекомъ.

- Напрасно, напрасно, сказалъ я въ свою очередь: - я вотъ, напримеръ, все такой же любитель выпляски, какъ и прежде.

- Государь мой, ответилъ старецъ: - для меня прошло такое время. Я лишился моей Виржини, женщины неоцененной, хотя вы и другiе посетители танцовальныхъ вечеровъ обидно издевались надъ ея носомъ и бородавками. Она вышла замужъ - за актера! Съ той поры я занимаюсь уже не женщинами, а чтенiемъ и философiей.

- И прекрасно делаете: книги - лучшiй другъ человека.

- А парикмахерскимъ деломъ уже не занимаетесь?

- Никогда. Этотъ замокъ (онъ показалъ на башню дома) и этотъ садъ, обильный тенью - плоды моихъ долголетнихъ трудовъ по куафюрной части. Я могъ бы, еслибъ пожелалъ, нажить еще несколько золота, купить себе виллу на берегахъ Луары, отель на одномъ изъ парижскихъ бульваровъ,-- но мне многаго не надобно. Петербургская аристократiя, въ день моего отъезда на родину, умоляла меня остаться, хотя годъ, въ ихъ столице, но я отказалъ начисто. Я предпочитаю мирно есть мой хлебъ подъ моимъ собственнымъ виноградникомъ (тутъ мудрецъ допилъ свою мыльную воду) и подобно Улиссу, сидящему на холме, любоваться на отплытiе кораблей въ дальнiя страны. Если кому-нибудь изъ молодыхъ путниковъ нужны мой советъ и моя опытность, я за счастiе считаю делиться ими со всякимъ.

- Значитъ, сама судьба привела меня къ вашему замку, сказалъ я восторженно. - Я именно тотъ молодой путникъ, которому нужны советы стараго Одиссея. Я еду опять въ Россiю, и не на одинъ день, а на долгое время. Сообщите мне кое-что объ этой чудной стране снеговъ, такъ интересной для всякаго, ищущаго въ ней фортуны.

- Съ охотою, сказалъ Тюлипъ: - не вы первый приходите ко мне за советомъ по этой части. Но прежде всего я долженъ спросить васъ,-- чемъ хотите заняться вы въ Россiи? Артистомъ по части шевелюры быть не надейтесь: куаферу германцу предстоятъ лишь нищета да посмеянiе.

Старецъ окинулъ меня взглядомъ сердцеведца.

- Что жь, сказалъ онъ задумчиво: - сфера узка, но сапоги, если они просторны и красиво сшиты, нужны всякому. Вы благообразны, по французски говорите чисто. Скажите, знаете ли вы, что такое Россiя?

- Вовсе не знаю, да и когда было научиться? Былъ я въ ней мелькомъ, получилъ катарръ и скорей уехалъ, не думая, что судьба опять заставитъ меня искать въ ней счастiя.

- Въ такомъ случае, началъ мудрый старецъ: - надобно взяться за дело съ точки исторической. Готовы ли вы со вниманiемъ слушать мою речь, можетъ быть несколько философскую для возраста вашего?

- И такъ, важно началъ хозяинъ замка: - перенесемся въ Россiю прошлаго столетiя. Во второй половине сказаннаго века царствовалъ въ Россiи кцаръ Петръ Всликiй; супруга его, которую Вольтеръ называлъ Catherine la grand, состояла въ переписке съ фернейскимъ философомъ; по душе и остроумiю то была истинная парижанка - другихъ похвалъ ей не нужно, это одно слово лучше всякой лести. До кцара Петра, русская земля находилась въ пучине варварства и безобразiя: одеждой бояръ были звериныя кожи, сынъ могъ жениться на матери, народъ питался мохомъ и дикими каштанами, дома строились изо льда,-- можете себе вообразить, какъ въ нихъ было холодно!...

- Отъ одного воображенiя кровь стынетъ въ моихъ жилахъ!

- Кцаръ Пьерръ и супруга его поняли, что дело такъ оставаться не можетъ. Чтобъ озарить свою родину блескомъ просвещенiя, они обратились къ иностранцамъ; но первыя попытки были неудачны. Сначала прибыла партiя грубыхъ англичанъ, но вместо того, чтобъ просвещать край, напилась до безчувствiя, завела драки и была изгнана. За ней последовали немцы... (Извините меня, мой германскiй гость! я уважаю вашу нацiю,-- однако истина всегда была моимъ идоломъ.) Немцы не напились, не набуянили,-- но они заняли Академiю, выжили изъ нея русскихъ литераторовъ, выписали изъ дома своихъ племянниковъ, надавали имъ казенныхъ квартиръ, жалованья, а затемъ стали совещаться о томъ, откуда происходитъ русское наречiе. Такъ ихъ и оставили - говорятъ, что они и до сей поры сидятъ и разсуждаютъ. Кцаръ Пьерръ уже началъ приходить въ отчаянiе, но Catherine lа grande, не унывая, обратилась къ своему другу Вольтеру. Съ его помощью, по его указанiю,-- небольшая колонiя французовъ переселилась въ Россiю, провела тамъ несколько летъ и вы могли видеть, за короткое время вашей жизни въ Петербурге, что они сделали изъ Россiи!

franèais sont les primes de l'humanité, и малейшее непризнанiе этого закона влечотъ за собой ужасныя наказанiя. До сей поры высшее общество столицъ обязано говорить не иначе, какъ по французски, особые чиновники за этимъ наблюдаютъ, наказываютъ ослушниковъ, а техъ, кто упорно держится народнаго наречiя, ссылаютъ въ Сибери, на вечное жительство, или, вернее, на безвременную погибель среди льдовъ и разъяренныхъ зверей пустыни.

- Это ужасно! вскричалъ я, содрогнувшись.

историческая часть моего разсказа кончена, и я перехожу къ современной Россiи, которую вы должны хорошо изведать для успеха въ вашихъ предпрiятiяхъ. После всего мною вамъ сказаннаго, довольно ясно определяется положенiе всякаго иностранца въ Россiю прибывающаго. Высшее общество края, глубоко ценя заслуги французовъ, озарившихъ его блескомъ цивилизацiи, лелеетъ иноземцевъ, а такъ-какъ, по человеческой слабости, во всехъ государствахъ остальные классы берутъ тонъ отъ высшаго общества, то можно наверное сказать, что радушный прiемъ ждетъ васъ въ Россiи, если только вы будете ценить и помнить свое высокое въ ней положенiе. Здесь въ Безансоне вы - ничего! тамъ, въ Петербурге, вы - просветитель!-- знайте это. Вы - соглядатай и депутатъ отъ Европы, какъ бы ни скромно было ваше артистическое значенiе. Оттого будьте горды и уверенны въ себе. Положимъ, вы сшили какому нибудь бояру узкiе сапоги и онъ делаетъ валъ замечанiе - послушайтесь его, склоните голову, и вы пропали въ его мненiи...

- Но ежели сапоги, въ самомъ деле, узки?

- Жена кесаря выше всехъ подозренiй! гордо произнесъ Тюлипъ, ковырнувъ рукой въ воздухе. - На замечанiе бояра резко скажите, что у него не нога, а копыто, что у всехъ русскихъ безобразныя ноги, и суровый бояръ замолчитъ и всегда будетъ у васъ заказывать. Съ жонами бояръ будьте снисходительнее,-- но ведите себя смело и предпрiимчиво. Примеряя башмаки или снимая мерку, говорите, что подобныхъ ножекъ не бывало нигде, кроме Пинда и Геликона. Предпрiимчивость и еще предпрiимчивость!... о, государь мой (тутъ у мудреца глаза будто подернулись влагой), по этой части я бы могъ разсказать многое... не одна comtesse Yelva и графиня Феодора... но довольно, оставимъ такiя воспоминанiя!... Изъ иностранцевъ Петербурга, возделывайте дружбу (cultivez l'amitié) тамошнихъ французовъ: они одни изучили русскiй бытъ и сердце богатыхъ русскихъ; они одни достойно поняли ту истину, что всякiй народъ, едва выведеный изъ варварства, бываетъ ребячески тщеславенъ. Таковъ народъ русскiй!-- само собой разумется, я говорю не про мужиковъ (mougiks), которые до сей поры питаются огарками сальныхъ свечь, а про общество высшаго круга. Тщеславiе этихъ людей безпредельно; изучивъ его, вы имеете въ своихъ рукахъ сердце и карманъ русскаго человека, который не лишонъ ума и даже несколько хитеръ, но становится маленькимъ дитятей, (moutard), чуть тщеславiе его затронуто. Россiя, государь мой,-- есть земля удивительнейшая въ мiре, и я сейчасъ сообщу почему. Объявите въ ней, что ваши кожаныя иностранныя изделiя продаются дешево, для возможнаго увеличенiя дешевизны ихъ наймите самое скромное помещенiе, и будьте вы самъ артистъ Сакоски - петербургскiй житель покроетъ васъ презренiемъ. Встретьте вашего русскаго покупателя тихо и вежливо - все погибнетъ, да въ добавокъ еще покупатель наговоритъ вамъ дерзостей. Но возвысьте цену втрое, займите магазинъ съ цельными стеклами, принимайте покупателя небрежно, даже съ некоторымъ нахальствомъ - и фортуна ваша сделана. За то, за что бы въ Англiи, Америке, даже Францiи вамъ подставили синякъ подъ оба глаза, въ Россiи вы прослывете первокласснымъ артистомъ! Другой примеръ, не менее чудный. Во всякомъ крае тотъ торгъ хорошъ, где уплата производится верно и скоро, где неисправный должникъ редокъ и подвергается быстрому наказанiю. Если вы захотите такого торга въ Петербурге - вы нищiй, вы разорены съ перваго года. Въ Петербурге почти все живутъ не по состоянiю, забирая товаръ, не знаютъ чемъ за него расплатиться.

- Вы меня ужасаете! прервалъ я мудраго Тюлипа.

- Выслушайте далее, продолжалъ мой хозяинъ, видимо гордясь впечатленiемъ своей речи. - Въ Петербурге вы будете иметь дело съ полуазiатскимъ тщеславнымъ племенемъ, которое не умеетъ ни разсчитывать, ни держать себя строго. Вамъ понадобится орлиный взоръ для того, чтобъ въ хаосе этомъ различать то, что можетъ дать вамъ выгоду, и наоборотъ, что принесетъ съ собой раззоренiе. Сейчасъ я ужаснулъ васъ, сказавши, что у русскихъ нетъ денегъ, и оно правда, и у васъ никто не будетъ покупать на чистыя деньги; но отъ васъ зависитъ угадать, кто изъ этихъ неплатящихъ иногда можетъ заплатить вамъ въ десятеро, и кого, по неименiю шансовъ уплаты, надо не подпускать къ себе на три мили! И вотъ почему все петербургскiе иностранцы, а более всего французы - не простые торгаши: нетъ, государь мой! то люди съ орлинымъ взглядомъ, полководцы въ некоторомъ роде, знатоки рода людского. За то они богатеютъ, и готическiй замокъ мой, и великолепный садъ, укрывающiй насе въ эту минуту подъ свои сени,-- ясное тому доказательство!

- Изъ моей собственной опытности я могу привести вамъ множество доказательствъ тому, что всякая афера съ полуварварскими обитателями Петербурга есть своего рода сраженiе... При самомъ начале моего куафернаго поприща я имелъ неблагоразумiе выписать изъ Парижа запасъ дрянныхъ колецъ, серегъ и прочаго, но отделка вещей этихъ была такъ груба, что никто ихъ не покупалъ, а место пропадало даромъ. Но я улучилъ вечеръ, когда въ мой магазинъ пришло несколько богатой молодежи, по странному случаю, находящейся при денгахъ (это уже узнавать должно по чутью и некоторымъ наружнымъ признакамъ); поговорилъ съ этими юношами две минуты, сказалъ имъ, что вещицы выписаны для одной высокой особы, слегка заметилъ, что такимъ изящнымъ шалунамъ кольца и серги всегда нужны,-- а за темъ, государь мой, взялъ вчетверо за дрянь, одно обладанiе которою уронило бы меня въ глазахъ каждаго мастерового со вкусомъ! Другой разъ, съ помощью задолжавшаго мне молодого бояра, даже князя, я сбылъ его дяде огромную партiю белья, которое обратилось въ лохмотья черезъ месяцъ; дело казалось нелегкимъ: молодой бояръ стыдился, противился, говорилъ про то, что онъ gentilhomme, но молодой бояръ былъ мне долженъ много рублей, и я могъ, пожаловавшись его генералу, наделать ему страшнейшихъ непрiятностей!..

- Вы истинный ренiй, m-r Тюлипъ! возгласилъ я, сложивъ руки съ изумленiемъ. - Вамъ должны поставить памятникъ...

- Sur la Perspective, на Невскомъ проспекте! весело смеясь подхватилъ мой собеседникъ. - Встретивъ васъ, я вспомнилъ про мою безценную Виржини и теперь опять о ней вспоминаю. Поверите ли, благородный иноземецъ, что я, покровительствуя десять летъ этому прекрасному, но расточительному созданiю, наряжалъ и награждалъ его посредствомъ петербургскихъ офицеровъ и бояровъ? У Виржини вы - сами видели - былъ одинъ изъ лучшихъ туалетовъ города, и туалетъ этотъ, клянусь вамъ прахомъ Наполеона, не стоилъ мне ни сантима!

- Но какъ же это вы делало, чародей нашего времени?

второй кусокъ какому нибудь тароватому фату. Требовалось перчатокъ дюжина - я покупалъ ихъ десять, и убирая голову княгине Ельве, говаривалъ: мне прислано изъ Парижа несколько перчатокъ; да у здешнихъ дамъ руки велики... кажется, что перчатки проваляются напрасно. Знаю, однако, я одну ручку... тутъ грацiозный поклонъ, приветливая улыбка - и одиннадцать дюжинъ поступило къ княгине, по цене, которой вы не поверите. Съ дорогими вещицами, каменьями большой цены операцiя выходила сложнее - надо было подготовить сценку, разсчитать успехъ, действовать съ тонкостью. Чаще всего я старался выбрать такой quart d'heure, когда бы у меня въ салоне завивались молодые и старые люди разныхъ круговъ общества: (весь Петербургъ исполненъ ненавидящими другъ друга кругами) аристократы, и полуаристократы, или полуаристократы и купцы, или купцы и чиновники - вы понимаете. Тутъ я показывалъ вещь, сообщалъ ее исторiю, особенно обращаясь къ какому нибудь знатному голяку, не имеющему ни кредита ни денегъ. Изящный голякъ хитрилъ, отвертывался отъ покупки, а кто нибудь изъ присутствовавшихъ, подзадоренный возможностью передъ нимъ ломаться, покупалъ вещь и коли были деньги, тутъ же клалъ ихъ на конторку, наслаждаясь смущенiемъ высшаго себя бояре. О, государь мой, бывали сцены ни съ чемъ несравненныя! И ни разу, поверьте мне, ни разу не испытывалъ я неудачи въ своихъ замыслахъ! Чуть посетители мои делались хоть сколько нибудь прижимистее и начинали показывать ladrerie я брался за средство всегда мне удававшееся. Я приглашалъ къ себе несколькихъ соотечественниковъ, даромъ причесывалъ имъ волосы, вводилъ въ оживленный разговоръ и результатомъ было то, что самый осторожный бояръ не смелъ жаться въ присутствiи иноземцевъ и цивилизаторовъ своей родины!...

Хозяинъ пышнаго замка видимо утомился своимъ красноречiемъ, но я не могъ отказать себе въ одномъ, последнемъ вопросе.

- Достопочтенный мосье Тюлипъ, сказалъ я ему, изъ словъ вашихъ усматриваю я съ изумленiемъ, что въ числе вещей, продаваемыхъ вами по званiю куафера, вы сбыли огромное количество дрянныхъ золотыхъ изделiй, белья обращающагося въ лохмотья...

изъ Невы и rivière Фонтанка! гордо проговорилъ мой собеседникъ.

- Однимъ словомъ, вещей крайне сомнительнаго качества, особенно принимая въ соображенiе ихъ высокую цену. Неужели же ни одинъ изъ бывшихъ покупателей вашихъ, усмотревъ негодность прiобретеннаго товара, ne обругалъ васъ всенародно и не поколотилъ на улице?

- Меня?... иностранца? представителя Францiи? вскричалъ Тюлипъ, и вдругъ, безъ всякой видимой причины, переменилъ суровый тонъ на тонъ самый дружественно-коифиденцiальный. - Да, почтенный мой гость, вы проницательны, кое-что подобное произошло и со мною. И до сихъ поръ не забылъ я молодого бояра, офицера кавалерiи, который купилъ у меня гнусныхъ сигаръ, пришолъ ко мне съ початымъ ящикомъ, заперъ двери салона моего, и не взирая на ужасъ бывшихъ въ немъ посетителей...

- Что же? что же? спросилъ я съ нетерпенiемъ.

- Государь мой! что было въ тотъ вечеръ, покрыто мракомъ неизвестности. Но черезъ три дня после разсказаннаго событiя, прiехала ко мне, въ слезахъ, графиня, мать буйнаго бояра, дала мне тысячу серебряныхъ рублей и взяла росписку, что я не буду жаловаться на ея сына. И я далъ росписку, и поцаловалъ руку у графини, и приветливо проводилъ ее до экипажа... Этотъ день былъ днемъ памятнымъ въ моей жизни, въ этотъ день, благодаря тысяче рублей, упавшихъ на меня съ облаковъ, я решился купить домъ на родине и пристроить къ нему башню, которою вы теперь любуетесь.

поучительныхъ.

1860.