II.
Нашъ мировой посредникъ.
Теперь предстоитъ сказать несколько словъ о Владимiре Матвеевиче, моемъ посреднике и амфитрiоне.
Есть люди, у которыхъ все въ жизни идетъ такъ твердо, просто и решительно, что въ самой скромной доле они глядятъ избранниками изъ массы. По моему мненiю, безъ такихъ людей и пришлось свету, особенно въ наше время колебанiй и духовнаго безсилiя. Какъ ни оправдывай современнаго человека,
"Съ его озлобленнымъ умомъ,
Кипящимъ въ действiи пустомъ."
внутреннее чувство, намъ заявляетъ, что человекъ созданъ не для озлобленiя, не для раздвоенiя, не для сомненiя и не для стремленiй къ утопiямъ. Что Владимiръ Матвеевичъ не былъ человекомъ такого разряда, доказывала вся жизнь его, въ своихъ малейшихъ подробностяхъ. Молодость Матвеева была блистательна въ служебномъ отношенiи. Двадцати трехъ летъ онъ былъ капитаномъ и адъютантомъ при одномъ изъ прежнихъ главнокомандующихъ на Кавказе, въ пору огромныхъ экспедицiй, наградъ и отличiй. Но за два дня до одной экспедицiи, весьма важной и занимательной, Матвеевъ получилъ письмо, извещавшее его о тяжкой болезни отца, вместе съ самымъ критическимъ положенiемъ именiя. Стачоикъ Матвеевъ, хлебосолъ и собачникъ стараго времени, давно уже жилъ не по состоянiю, въ огромныхъ деревенскихъ палатахъ, занимая деньги где могъ и не желая ведать о существованiи Опекунскаго Совета съ его претензiями. Существованiе это обнаружилось описью именiя. Кредиторы, при первой о томъ вести, подали векселя ко взысканiю, а старикъ, безстрашный въ отъезжемъ ноле, пришелъ въ такое отчаянiе, что параличъ стукнулъ его разомъ. Кроме жены и Владимiра, онъ имелъ еще сына и дочь, малолетнихъ.
Молодой Матвеевъ прочелъ письмо и просиделъ задумавшись минутъ пять, не больше. Затемъ онъ поднялъ голову, положилъ въ конвертъ все деньги, которыя по счастiю были у него подъ рукою, прибавилъ записочку къ матери и послалъ пакетъ на почту. Потомъ онъ написалъ своимъ ровнымъ почеркомъ две просьбы, о немедленномъ отпуске и объ отставке, и понесъ ихъ къ начальнику. Онъ даже не думалъ о томъ, какъ можетъ быть перетолкована иными людьми отставка накануне похода. И онъ былъ правъ; его не запятнали тенью подозренiя. Напротивъ того, его увещевали и почти упрашивали, ему предлагали годовой отпускъ, Матвеевъ благодарилъ и не подался. Черезъ месяцъ онъ былъ въ отцовскомъ именiи, посреди растерявшейся семьи, праздношатающейся дворни и всякой гнусной чиновной челяди, подобно орламъ слетающимся всюду, где пахнетъ разложенiемъ и раззоренiемъ. Первые дни, при недостатке денегъ и добрыхъ людей, были ужасны, но Владимiръ Матвеевичъ извернулся. Онъ продалъ лесъ, продалъ главную усадьбу, наскоро поправилъ домикъ въ одной изъ заброшенныхъ деревень, и перевелъ туда отца съ семьей. Изъ полуторы тысячи душъ оставилъ онъ триста; продажа была поспешна и невыгодна, но медлить не позволялось. Мало того, мой соседъ самъ лишилъ себя порядочнаго куша денегъ, и никто, кроме иного умнаго мужичка, даже не похвалилъ его за это. Когда еще не была заключена продажа, эстляндскiй баронъ фонъ-Зильберъ прибылъ въ уездъ и надбавилъ за усадьбу Матвеевыхъ пятнадцать тысячъ. Условiе съ прежнимъ покупщикомъ не было кончено, Владимiръ Матвеевичъ могъ безъ греха его нарушить. Но онъ отозвался, что никогда ни одна изъ деревень, ему принадлежавшихъ не будетъ въ рукахъ фонъ-Зильбера. Баронъ понялъ ответъ какъ нельзя лучше и даже говорилъ о дуэли, но сообразивши, что деревенскiй скандалъ, чего добраго, заставитъ говорить столицу о гадостяхъ, совершившихся въ его именiяхъ, счелъ за лучшее успокоиться.
Летъ семь тянулась для Матвеева-сына жизнь почти что каторжная. Больной и прихотливый отецъ, мать съ вечными слезами, худое положенiе мужиковъ, следъ стараго управленiя, наконецъ удовлетворенiе разныхъ остальныхъ кредиторовъ, все это помогло назваться радостнымъ. Въ горькой школе молодой человекъ выучился, вопервыхъ, опираться лишь на самого себя, а вовторыхъ, спасать себя ежеминутно, непрерывною работой. Въ поле, особенно при уборке сена, онъ работалъ наравне съ рабочими, дома давалъ уроки брату, наконецъ, когда серьёзная работа истощалась, пилилъ, стругалъ, точилъ, чертилъ планы. Его выбирали въ разныя должности по уезду, онъ принималъ всякую, и во всякой велъ себя такъ, какъ будто бы все его благосостоянiе отъ ней зависело. Онъ грызся за земскiя суммы всегда почти безуспешно, онъ ни пяди не уступалъ начальству, коли оно было неправо, и за то имелъ много непрiятностей. Но служебная непрiятность огорчала его не более сутокъ, нисколько ни усмиряя и не повергая въ апатiю. Изъ десяти случаевъ, въ девяти онъ убеждался, что плетью не перебьешь обуха, но иногда выпадали случаи полной удачи, и Матвеевъ мастерски ими пользовался. Онъ не брезгалъ ничемъ, не пренебрегалъ старыми связями, и по мере того какъ его бывшiе боевые товарищи подвигались вверхъ по бюрократической лестнице, прибегалъ къ ихъ кредиту. Случилось наконецъ такъ, что одинъ губернскiй магогъ, совсемъ было приготовившiйся проглотить нестерпимаго Матвеева, самъ полетелъ долой после самой нечаянной ревизiи. Съ этихъ поръ, моего соседа уже никто не собирался глотать, а голосъ его сталъ слышнее въ крае.
Я сблизился съ Владимiромъ Матвеевичемъ уже после его служебныхъ и домашнихъ треволненiй. Родители его умерли, въ покое и довольстве, сестра вышла замужъ, мужики совсемъ поправились,
Но привычка къ ежеминутной деятельности уже вошла въ жизнь. Благодаря ей, этотъ человекъ строгiй и суровый по натуре, оказывался услужливейшимъ хлопотуномъ, помощникомъ и ходатаемъ для всякаго, кто къ нему за чемъ нибудь обращался. Стоило только не быть отъявленнымъ негодяемъ для того, чтобы двери Матвеева были для васъ отперты, а его хлопоты и кошелекъ къ вашимъ услугамъ. Всякая просьба, особенно со стороны соседа ***скаго жителя, исполнялась безотлагательно. Межевались ли вы, имели ли дело въ суде, собирались ли покупать землю, вы прямо шли къ Владимiру Матвеевичу за советомъ, содействiемъ и помощью. И странно то, что его надували редко, а еще реже принимали его услуги недостойнымъ образомъ. Можетъ быть оно происходило отъ того, что онъ умелъ одолжать по-братски, помогать ближнему безъ замашекъ à la prince Rodolphe, какъ выразилась по этому случаю одна барыня.
Съ мужиками своего околодка, особливо подгородными, Матвеевъ находился въ самыхъ лучшихъ отношенiяхъ, безъ малейшей натяжки. Отношенiя эти образовались сами собою, безъ всякаго участiя книгъ и филантропическихъ порывовъ. Никогда Матвеева, не питалъ особенно высокихъ понятiй о народе, простомъ и не простомъ, но никогда не отказывалъ онъ въ услуге слабому и угнетенному. И услуги эти были весьма просты: служа но выборамъ, Матвеевъ имелъ подъ своимъ начальствомъ одно присутственное место и пользовался влiянiемъ на другiя; по этой-то части крестьяне впервые узнали и полюбили его. Мужикъ, вносившiй подати за свою деревню, зналъ что съ него не станутъ требовать копейки лишней; свидетели по судному делу имели веру, что после необходимыхъ опросовъ ихъ отпустятъ домой безъ промедленiя; проситель въ лаптяхъ, имея правду на своей стороне, былъ убежденъ, что его отстоятъ и поддержатъ. Владимiра Матвеевича, это имя часто произносилось по избамъ и клетямъ въ трудныя минуты, Владимiра Матвеевича знали въ лицо все ребятишки края, хотя въ обращенiи онъ былъ не ласковъ и не шутливъ (качество особенно ценимое крестьянами). Но я заговорился о нашемъ мировомъ посреднике, совершенно забывъ, что ему самому предстоитъ еще много говорить и действовать. Уже пробило девять часовъ, когда я проснулся, оделся и вышелъ на широкiй балконъ, где въ летнюю пору хозяинъ работалъ и принималъ просителей. Утро было великолепное. Ароматъ цветовъ несся изъ сада, но на балконе еще не исчезъ запахъ отъ огромнаго количества сапоговъ, смазанныхъ дегтемъ, верный признакъ того, что на утренней посреднической аудiенцiи находилось много народа. Одни изъ отпущенныхъ просителей тянулись по горке къ церкви, другiе еще гуторили где-то за заборомъ сада. На балконе, кроме Матвеева, находились только два лица - мужичокъ, до крайности оборванный (въ нашемъ крае, где даже голяки одеваются щеголевато, оборванная одежда есть какъ бы признакъ великой и униженной просьбы), да еще высокiй, молодецки сложенный иностранецъ въ синемъ сюртуке изъ толстаго сукна, застегнутомъ до верху. То былъ швейцарецъ, Вильгельмъ Гильфъ, управляющiй въ одномъ изъ соседнихъ именiй.
Матвеевъ говорилъ съ швейцарцемъ по немецки. Языкъ онъ зналъ плохо, и все-таки его речь отличалась бойкостiю и вразумительностiю.
-- Такъ нельзя вести делъ, Вильгельмъ Иванычъ, говорилъ посредникъ: - по вашимъ жалобамъ приходится по взыскивать, а самихъ васъ тянутъ къ ответу. Вы требуете лишняго, и раздражаете крестьянъ чемъ только можете. Въ какой части Швейцарiи жили еы до прiезда въ Россiю?
-- Въ кантоне Аппенцель, отвечалъ Вильгельмъ Ивановичъ, видимо порадованный любезнымъ вопросомъ после суроваго замечанiя.
-- Такъ и ведите себя такъ какъ вели бы себя на работахъ въ кантоне Аппенцеле. Тамъ бы васъ побили за ваши порядки; зачемъ же вы думаете что здесь все вамъ дозволится? Вы пробовали ужь хозяйничать и такъ и эдакъ, только все безъ толка. Ну теперь попробуйте жь быть съ мужикомъ какъ съ рабочимъ въ Аппенцеле, можетъ быть такъ оно и пойдетъ лучше.
-- О, нельзя, совершенно нельзя, милостивый герръ, отвечалъ Вильгельмъ Ивановичъ. - люди здесь другiе.
-- А коли другiе, такъ не вамъ ихъ переделывать. Я буду у васъ на дняхъ, и самъ опрошу кого следуетъ. И если я найду что вы, хотя въ какой-нибудь мелочи, позволяете себе править по прошлогоднему, и даете рукамъ волю, я буду просить объ удаленiи васъ изъ уезда безъ всякаго отлагательства. Прощайте.
Гильфъ ускользнулъ съ балкона, и оборваный мужичокъ очутился передъ посредникомъ.
-- Уже какъ хочешь, Владимiръ Матвеичъ, сказалъ онъ вкрадчиво, а ежели мне съ женой будетъ обидно.
-- Да ужь бабу мою я не вышлю на барщину.
-- Тебе жь хуже, коли тебя высекутъ въ волости.
-- Да ты, Владимiръ Матвеичъ, старшине-то прикажи, чтобы ко придирался.
-- Вотъ какой! А на беду я велелъ глядеть за тобой въ оба!
-- Да ведь первую мою жену сама барыня свободила.
-- Первая жена у тебя была больная.
-- Такъ ты мне скажи, для какого же беса я женился теперича? возразилъ мужикъ, видимо стараясь разсмешить посредника.
Но Владимiра Матвеича разсмешить было трудно.
-- Ты у меня шутомъ не прикидывайся, сказалъ онъ коротко. - Волостной знаетъ, что делать при первомъ ослушанiи. А ужь тамъ какъ знаешь, держи бабу или нетъ; самъ напрядешь, самъ и разпутывай.
-- Надо признаться, довольно странный проситель! заметилъ я, когда проситель скрылся изъ виду.
-- Не знаю что и сказать вамъ, ответилъ Владимiръ Матвеевичъ, мужикъ кажется не глупый и неленивый, а вотъ протащился десять верстъ съ нелепою просьбой! И на всякомъ шагу вы увидите то же.
-- Мне кажется, только одного глупостiю и можно объяснить эти претензiи.
-- Не думаю, отвечалъ посредникъ. - Вчера, одинъ изъ самыхъ дельныхъ мужиковъ въ околодке, грамотный еще въ добавокъ, просилъ что же?... чтобъ я разрешилъ ему строить новую избу на лучшей десятине господскаго поля! Вы, конечно, воспитывались въ какомъ нибудь учебномъ заведенiи?
-- А хорошо помните время передъ выпускомъ?
-- Еще бы не помнить!
-- Это время, въ которое начальство дозволяетъ поспать подольше и покуритъ безпрепятственно?... Перенеситесь же памятью къ поре, про которую мы разсуждаемъ. Не хотелось вамъ иногда до точности измерить на сколько простирается терпимость начальника, превысить меру льготъ вамъ данныхъ, уйдти на целый день, закурить трубку въ самомъ дортуаре, пронести бутылку шампанскаго, и въ кружке товарищей распить ее не безъ трепета? Не только человекъ, сама лошадь устроена такъ, что едва ей отпустятся поводья, она инстинктивно попытается добыть больше воли нежели сколько ей положено. Вотъ что, по моему мненiю, объясняетъ много нелепицы въ нынешнихъ сношенiяхъ крестьянина съ его властями. И вы, какъ помещикъ, не уйдете отъ самыхъ вздорныхъ требованiй. Васъ закидаютъ просьбами о льготахъ, о которыхъ вамъ и въ умъ не приходило: это вамъ должно знать прежде всего, и быть готовымъ.
-- Однако, заметилъ я, нельзя же во всемъ отказывать и отказывать.
подавайтесь съ осторожностiю. Я говорю про мелкiя льготы. Во всемъ дельномъ и основномъ, если вы желаете добра и любите крестьянина, будьте добры и щедры. Не жалейте хорошей земли при наделе, обезпечьте мужика лесомъ, сделайте все что можно для того, чтобы даже его дети современемъ помянули васъ добрымъ словомъ. Но мелкихъ льготъ не давайте. Копеечныя пособiя не помогали никому никогда, а раззориться на нихъ очень можно. Больше всего берегитесь... Однако, сегодня намъ трудно беседовать, вотъ еще кто-то едетъ.
Въ самомъ деле, на дороге, по которой сейчасъ шли мужики съ посреднической аудiенцiи, въ облакахъ пыли показался экипажъ не совсемъ обыкновеннаго вида. Четыре лошади прекрасной породы, но старыя и запаленныя, везли коляску прекрасной работы, но ветхую и сверхъ того украшенную золотыми колесами. На купеческихъ свадьбахъ бываютъ дивные экипажи, но такихъ золотыхъ колесъ и тамъ не встретишь. Они решительно сiяли; ихъ позолота или бронзировка победоносно выдержала напоръ суроваго времени. Кучеръ имелъ кафтанъ съ галунами, но галуны не сiяли, а глядели бледней плохого басона. Въ коляске сидела дама летъ тридцати-пяти, въ темномъ платье, загорелая, съ белыми глазами безъ всякаго выраженiя. Я безъ труда узналъ въ ней Анну Васильевну Десятникову, соседку сестры по именiю, имевшую обыкновенiе заезжать къ намъ въ самое неуказанное для визитовъ время, въ восемь часовъ пополуночи, въ пять часовъ пополудни и такъ далее. При виде Анны Васильевны, посредникъ видимо выразилъ маленькую досаду; однако онъ поспешилъ оправить жилетъ слишкомъ растегнутый, вышелъ на крыльцо, подалъ руку гостье, и черезъ минуту оба они были на балконе.
Не смотря на наше лвадцатилетнее знакомство, Анна Васильевна поклонилась мне такъ, какъ будто бы приветствовала въ моемъ лице какого-нибудь лорда Пальмерстона. Потомъ она села и вздохнула. Потомъ на нее видимо напалъ припадокъ робости: она завертелась на стуле, и белые глаза ея приняли какое-то безпомощное выраженiе.
-- Я къ вамъ по великой крайности, Владимiръ Матвеичъ, наконецъ сказала она глухимъ шепотомъ: - я просто ночей не сплю, и какъ быть не знаю.
-- Что же у васъ такое сделалось? спросилъ посредникъ заботливо.
На лице Матвеева опять мелькнула досада. - Кажется мне, что по тому делу мы наговорились досыта, заметилъ онъ улыбнувшись.
-- Позвольте, съ запинками продолжала Анна Васильевна: - еще поговорить съ вами въ вашемъ кабинете.
-- Да неужели вы Сергея Ильича боитесь?
-- Я знаю, что они
-- Ну если и посмеется, беда не большая.
-- Нетъ ужь позвольте въ кабинете. Они будутъ смеяться, я знаю.
Пока посредникъ и робкая дама беседуютъ въ кабинете, я попробую взяться за трудное дело, изобразить типическую личность Анны Васильевны Десятниковой. Подобныя ей помещицы разсеяны но всему лицу земли русской, ихъ кто-то очень верно окрестилъ именемъ вечно-несовершеннолетнихъ,
Анна Васильевна родилась въ деревне и всю жизнь свою не показывалась ни въ одномъ городе, даже уездномъ. Отецъ ея, мрачный чиновникъ, нажилъ себе пятьсотъ душъ, женился на своей ключнице, которая скоро умерла, и предался деревенскому far niente. Посреди домашняго гарема онъ думалъ о дочери менее чемъ о последней девчонке своей усадьбы. Одинъ разъ, однако, онъ было выписалъ ей гувернантку-француженку, но воспитательница, едва осмотревшись въ доме, завела легкую интригу съ поваромъ, что и повело къ ея изгнанiю. Отецъ-дьяконъ выучилъ Анну Васильевну читать и писать по-русски, темъ все и кончилось. Можно было надеяться, что девочка, взросшая на свободе, въ красивомъ и здоровомъ сельскомъ уголке, пополнитъ недостатокъ образованiя бойкостью, свежестью, тою простою, но привлекательною веселостью, которая иногда такъ краситъ самыхъ заброшенныхъ деревенскихъ барышень, съ румяными щеками и добрыми заспанными глазками. Ни чуть не бывало; изъ Анны Васильевны вышла такая длинная, хилая, вялая, слабаго здоровья девица, какiя выходятъ изъ голодныхъ институтовъ сотнями. Только лицо ея оказалось не бледнозеленымъ, а серожелтымъ,-- изъ сапожнаго товара, какъ говорили уездные остроумцы. Она могла съедать огромное количество смородины, крыжовника и яблокъ; другихъ же достоинствъ или другихъ недостатковъ за ней не имелось.
Девушке исполнилось двадцать летъ, когда умеръ ея отецъ, не посещавшiй никого изъ соседей и въ своемъ именiи принимавшiй лишь станового пристава, да по большимъ праздникамъ священника и дьякона. Смерть старика была какъ бы сигналомъ для всехъ окрестныхъ холостяковъ, промотавшихся одинокихъ вивёровъ и авантюрьеровъ красивой наружности. Даже изъ Петербурга иные искатели счастiя направлялись къ **скому уезду: пятьсотъ незаложенныхъ душъ со всеми угодьями и строевымъ лесомъ имели свою прiятность! Но усилiя селадоновъ были остановлены въ самомъ начале: пока они списывались съ соседями, заказывали себе фраки и выискивали предлога къ знакомству, письмоводитель уезднаго судьи, по имеющiй чина дворянинъ, Модестъ Десятниковъ, пришелъ, увиделъ, победилъ, переговорилъ съ попадьей, бывавшей у Анны Васильевны, явился въ церковь къ обедне, весь завитой и напомаженный, проглотилъ девичье сердце, и черезъ два дня получилъ званiе жениха, вместе съ некоторою денежною суммой на уплату своихъ холостыхъ должковъ. Господинъ Десятниковъ былъ действительно дороденъ, бедъ, румянъ; его лицо живо напоминало вывески въ хорошихъ цирюльняхъ: когда онъ собирался на победы или кутилъ съ друзьями, вамъ зрелся парикмахерскiй кавалеръ, самодовольный, наряженный и расчесанный; но когда ему случалось быть съ дамами, хотя бы съ дьячихой или ключницей аптекаря, томная прелесть, разлитая во всей его фигуре, рисовала передъ вами меланхолическаго щеголя на стуле, съ протянутой рукой, изъ которой кровь легкою дугой струится въ тарелку. Про характеръ счастливца трудно было отозваться съ похвалою: почти всякую неделю, съ перваго года свадьбы, онъ жестоко билъ Анну Васильевну; именiе ея разстроилъ, и доходы съ него поглащалъ необыкновенно быстро. А между темъ куда уходили эти доходы - совершенно неизвестно. Коляска съ золотыми колесами и четверня заводскихъ лошадей - далее этой роскоши Десятниковъ не пускался. Жилъ онъ свиньей, знакомство велъ лишь съ буянами, любившими выпить. Не надолго бы хватило именiя Васильевны; но къ счастiю, на шестой годъ брака, въ одно жаркое утро, плотно закусивъ и выпивши графинъ настойки, Модестъ Пахомовичъ пошелъ купаться и погибъ скоропостижно, едва залезши въ воду.
Снова соседка моя очутилась свободною, по увы! на этотъ разъ холостяки, уездные вивёры не пришли въ движенiе. Изъ пятисотъ душъ осталось триста заложенныхъ; лесъ былъ почти весь проданъ; сверхъ коляски съ золоченными колесами, Модестъ Десятниковъ оставилъ четверыхъ детей, трехъ мальчиковъ и одну девочку. Впрочемъ, Анна Васильевна не тяготилась свободою: по всемъ приметамъ, она была очень влюбчива, но ея натура, подавленная мрачнымъ отцомъ и мужемъ-буяномъ, никогда и ни въ чемъ не высказывалась. Она стала жить одна, иногда выезжая въ своей коляске къ ближайшимъ соседямъ; тамъ она молчала, ела много ягодъ и безпокоилась о толь, что надъ ней будутъ смеяться. И невольно во мне рождался вопросъ о томъ, для чего жила и живетъ эта женщина, какое, хотя бы самое маленькое, но ясно очерченное назначенiе дано ей на свете.
И действительно, трудно было представить себе жизнь более безцветную, безсмысленную и безполезную чемъ жизнь госпожи Десятниковой. Должно было ожидать, что хотя отъ нечего-делать, она сосредоточитъ все любящiя силы души на своихъ детяхъ, но этого не было. Дети бегали оборванные и грязные, не учились ничему; кучеръ по десяти разъ въ день прутомъ гонялъ ихъ изъ конюшни, которая даже для девочки казалась какимъ-то земнымъ раемъ. Казалось, что съ детства живши возле крестьянъ, Анна Васильевна станетъ хорошо ими править и будетъ способна къ хозяйству - и того не было; она не умела сказать двухъ словъ мужику, и едва отличала рожь отъ пшеницы. Наконецъ отъ женщины, съ детства обращавшейся въ теснейшемъ круге домашней жизни, всякiй могъ ждать хотя некоторой домовитости, по Анна Васильевна а тутъ была несостоятельна. Въ ея доме все смотрело грязно и неряшливо до безобразiя; съ ея обеда даже не взыскательны я духовныя особы уходили голодными; тощая прислуга грубила и ничего не делила; толстяку исправнику, за непогодой, случилось одинъ разъ переночевать въ доме Анны Васильевны: объ этой ночи онъ до сихъ поръ разсказываетъ отплевываясь!
Не просиделъ я десяти минутъ на балконе въ одиночестве, какъ въ стороне кабинета послышались голоса и шаги особъ, державшихъ совещанiе. Аудiенцiя кончилась, какъ кажется, къ неудовольствiю просительницы. Анна Васильевна, возвращаясь на балконъ, глядела совсемъ потерянною и шептала: - пожалуйста, ради Бога... А Владимiръ Матвеевичъ худо скрывалъ свою досаду.
-- И на будущее время я попрошу васъ, Анна Васильевна, говорилъ онъ: - я усерднейше попрошу васъ не обращаться ко мне помимо мирового посредника, у котораго вы въ участке. Если не верите мне, спросите Сергея Ильича, онъ скажетъ вамъ то же. Вашъ посредникъ известенъ всему уезду за честнаго человека; крестьяне ему доверяютъ: чего же вамъ надо еще, для чего вы отнимаете у меня время, а себя мучите?
-- Да въ чемъ дело, если мой вопросъ не нескроменъ, спросилъ я, видя, что посредникъ теряетъ терпенiе при этомъ несчастномъ: они будутъ смеяться.
-- Дело довольно серiозное, отвечалъ Владимiръ Матвеевичъ: - но по моему крайнему разуменiю, уже решеное и неисправимое. Вы слышали о томъ, въ какомъ положенiи находились дела нашего уезда более месяца после обнародованiя манифеста и Положенiя. Съ половины февраля предводитель хворалъ въ Петербурге, судья временно правилъ его должность. Исправникъ былъ въ отпуску за тысячу верстъ; изъ четырехъ становыхъ двое были сменены, и места ихъ оставались не занятыми. Ни волостей, ни посредниковъ, ни старшинъ еще не назначали, само собой разумеется. Какъ удержался у насъ порядокъ, безъ жалобъ безъ экзекуцiй, безъ призыва военной силы, я и самъ не знаю. Въ это странное безначальное время, крестьяне Анны Васильевны пришли къ ней, стали говорить, что теперь уже конецъ барщине, и пользуясь ея... неопытностью и совершеннымъ незнанiемъ Положенiя выторговали себе на это лето две трети ея луговъ, клочокъ строевого леса на вырубку, и половину поля (конечно съ хлебомъ) за то только, чтобы собрать остальной хлебъ и сено. Сделка была добровольная; ни грубостей, ни угрозъ ни одинъ мужикъ себе не дозволилъ.
-- Только одинъ рыжiй, заметила Анна Васильевна;-- сказалъ мне, уже тебе ли, барынька, именьемъ-то у править!
Помещица опустила глаза и покраснела, она не знала въ лицо ни одного своего крестьянина.
-- Условiя были, конечно, неразумны, продолжалъ мировой посредникъ: - но они приняты добровольно, и до iюня месяца Анна Васильевна никому на нихъ не жаловалась. Теперь у ней оказывается желанiе вернуться къ темъ правамъ на работу, которыя даетъ ей Положенiе. По моему крайнему разуменiю, это дело потерянное; но каково бы оно ни было, собственно я тутъ лицо чужое, а обращаясь ко мне, Анна Васильевна тратитъ время по пустому.
Гостья встала съ своего места, на лице ея выразилось такое безконечное унынiе, что оба мы почувствовали жалость. Столько летъ въ ея глазахъ Владимiръ Матвеевичъ былъ героемъ-олимпiйцемъ, общимъ благодетелемъ, человекомъ всемогущимъ,-- и вотъ, этотъ самый герой холодно отправляетъ ее къ другому мировому посреднику, который будетъ надъ ней смеяться.
-- Завтра я на Ильинской волости, после завтра на мировомъ съезде. И попрошу Степана Алексеича, чтобъ онъ побывалъ у васъ и въ чемъ можно васъ успокоилъ. Больше я ничего не могу и не сделаю. До свиданiя, Анна Васильевна!
Онъ проводилъ ее до коляски и вернулся ко мне, не теряя времени.
-- Я думаю все это вамъ кажется ужасно скучно, сказалъ онъ садясь и закуривая трубку.
-- Но только не скучно, а интересно до крайности, отвечалъ я посреднику. - Надо быть невыразимымъ дурнемъ, чтобы не интересоваться даже небольшими подробностями такого дела. Теперь вся жизнь края кипитъ по провинцiямъ и сельскимъ участкамъ, ужь конечно не по столичнымъ канцелярiямъ, не по столичнымъ гостиннымъ, не въ столичной литературе, которой придется горько поплатиться за всю ея непрактичность, за ея толки о крайнемъ и нестройномъ прогрессе, за все ея фокусы, переделанные съ французскаго. Скучно, говорите вы! Да я, со всею своею леностью и негодностью, счелъ бы за великое счастiе вглядеться въ дела каждой соседней деревни, побеседовать со всякимъ помещикомъ и крестьяниномъ, если бы только я умелъ говорить съ мужикомъ и мужикъ могъ бы оказаться передо мной откровеннымъ. Никогда еще не жалелъ я такъ о томъ, что мне не двадцать летъ, и о томъ что я, кажется, въ конецъ испорченъ и книгами, и жизнiю за границей.
желаете ли, вместе со мною, обедать у соседки моей Варвары Михайловны?
-- Будто она здесь? Варвара Михайловна Краснопольская въ своемъ именiи?
-- Да какъ же ей и не быть въ немъ, ей, жаркой ревнительнице, новыхъ порядковъ? Ведь изъ ея же гостинной вы почерпали сведенiя о ходе крестьянскаго дела, со многими умствованiями, отъ которыхъ можно бы уволить и ее, и ея мужа, и ея друзей, важныхъ чиновниковъ? Какъ же ей теперь не сооружать у себя дома общаго благоденствiя? Мужъ далъ ей въ пособiе одного чиновника, одного писаря (онъ хоть и молодой бюрократъ, но отъ старыхъ привилегiй отказаться по хочетъ). Выписываютъ и землемера, по знакомству, въ виде командировки, съ оставленiемъ казеннаго содержанiя. Ну да что толковать объ этомъ? Коли съ вами взятъ фракъ, переждемте жару и велимъ закладывать.