ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Представляя читателямъ эти более анекдотическiя, нежели деловыя заметки о несколькихъ любопытныхъ месяцахъ въ моей жизни, я заранее извиняюсь въ ихъ неполноте и легкости. Многаго я просто не могъ касаться; касаться кое-чего другого мне казалось не своевременнымъ и такъ сказать не великодушнымъ. Многое я долженъ былъ преднамеренно затемнить, чтобы характеръ вымысла сохранился и не повелъ къ личностямъ. Посреди всякаго рода личностей, я просто держался анекдотической стороны дела, и если позволялъ себе общiя соображенiя, то позволялъ ихъ лишь относительно самого себя и своихъ собственныхъ промаховъ въ хозяйстве.
I.
Выездъ изъ столицы съ путевыми мыслями и сценами.
Въ ясное и свежее утро, двадцатаго iюня 1861 года, я поместился въ одномъ изъ вагоновъ железной дороги. Путь мой лежалъ до станцiи ***. На станцiи долженъ я былъ найдти коляску и лошадей, отдохнуть немного, и двинуться въ мое именiе Петровское, для составленiя уставной грамоты. Утвердительно могу сказать, что изъ всехъ помещиковъ въ это время разлетавшихся изъ Петербурга съ тою же целью, я былъ самымъ веселымъ и покойнымъ. Причинъ тому было много: я не имелъ ни семьи, ни долговъ, доходы cъ Петровскаго не были единственными доходами въ моемъ бюджете; само именiе принадлежало къ оброчнымъ, за исключенiемъ малой запашки и двадцати тяголъ на барщине. Сверхъ того, я безвредно пережилъ года, когда человекъ привязывается къ деньгамъ, и хорошо помнилъ, что лучшею порой моей жизни была весьма безденежная и крайне некомфортабельная молодость.
Поэтому не мудрено, что, не взирая на мои довольно солидныя лета я выходилъ изъ вагона при каждой остановке, разговорчивостью своей очаровывалъ кондукторовъ и съ удовольствiемъ раздумывалъ о цели своей поездки. Въ моемъ вагоне было пусто, и уединенiе только питало мои розовыя фантазiи. Къ обеденной поре я уже былъ готовъ глядеть на себя какъ на мудраго практическаго человека, всю свою жизнь заботившагося о благе меньшихъ братьевъ и стремящагося къ конечному облагодетельствованiю персонъ ему подвластныхъ, pour conronner l'édifice, по выраженiю нынешняго французскаго императора. Скверный обедъ, однакоже, разсеялъ мои грезы.
Но только къ вечеру, когда я и мои вещи очутились на платформе уединенной станцiи, когда поездъ со свистомъ исчезъ въ отдаленiи, и безпредельная лесная пустыня охватила меня справа и слева, я почувствовалъ тягость на сердце и спросилъ самъ себя: однако подготовился ли и какъ следуетъ къ тому делу, за которое долженъ приняться? Вопросъ этотъ меня озадачилъ. Тихо вошелъ я на станцiю, поместился на диване и опустилъ голову. Комары кусали меня безжалостно, но я не обращалъ на нихъ вниманiя. "Да, повторялъ я самъ себе,-- не мешаетъ узнать, готовъ ли я для того дела, за которое предстоитъ мне взяться?"
Экземпляръ Положенiя о крестьянахъ, скрывавшiйся въ моемъ дорожномъ мешке и уродливо оттопырившiй всю правую его сторону, кинулся мне въ глаза на эту минуту. Со вздохомъ сознался я, что этотъ экземпляръ только одинъ разъ прочитанъ мною, что на немъ нетъ никакихъ моихъ отметокъ въ отношенiи къ Петровскому, и что о подробностяхъ въ немъ заключенныхъ я больше знаю изъ вечернихъ разговоровъ съ прiятелями нежели изъ собственнаго, внимательнаго изученiя.
Затемъ представились мне все трудности, предстоящiя мне вследствiе необходимости личныхъ условiй, личныхъ объясненiй съ крестьянами. Я не умелъ говорить съ мужикомъ. Объясняясь съ нимъ, я или сыпалъ выраженiями ему непонятными, или вдавался въ простоту речи, нелепость которой тотчасъ же меня самого коифузила. Двадцать летъ владеть хорошимъ именiемъ и въ двадцать летъ не выучиться говорить съ его населенiемъ - надо сознаться, что то была плохая подготовка.
Отъ перваго вопроса о самомъ себе родились вопросы новые и въ большомъ количестве. А крестьянъ моихъ подготовилъ ли я къ новому ихъ положенiю? Имею ли я право хотя на малейшую ихъ благодарность за все время моего управленiя? Честно ли велъ я себя относительно людей, которыхъ благосостоянiе столько летъ зависело отъ моей прихоти?
Ответы шли исключительно невеселые.
Въ одномъ я могъ назваться честнымъ передъ своею совестью: я не притеснялъ крестьянъ, ни оброчныхъ, ни находящихся на натуральной повинности. Телесное наказанiе я помню у насъ одно, и только одно: Василiй Сидоровъ, осьмнадцатилетнiй парень, по желанiю мiра былъ высеченъ два года тому назадъ, за побитiе своего восьмидесятилетняго родителя. Крестьяне были зажиточны, оброкъ не великъ, на барщину рабочiе выходили въ восемь часовъ утра. Становые и иные, пьющiе кровь, лица по годамъ не заглядывали въ Петровское.
Треть оброка пропадала въ ежегодной недоимке, и никогда я ее не взыскивалъ.
Иные ленивцы, два бывшихъ ополченца, и родственники бурмистра, почти никогда не являлись на работу; никакихъ побудительныхъ меръ но этой части не принималось.
Кажется, все было какъ следуетъ быть у снисходительно-гуманнаго землевладельца, съ детства ненавидящаго крепостное право и съ восторгомъ встречавшаго каждый слухъ о его уничтоженiи. И между темъ я чувствовалъ себя, можетъ быть, въ первый разъ жизни, глубоко чувствовалъ себя человекомъ дряннымъ и несправедливымъ. Подъ гуманностью моею крылась мертвенная лень; подъ кротостью - полная неправда. У соседа Петра Ивановича, въ жизнь свою не думавшаго ни о крепостномъ и ни о какомъ иномъ праве, крестьяне были далеко зажиточнее моихъ; старушку Панкратьеву, исполненную самыхъ застарелыхъ понятiй, ея крестьяне любили, мои же питали ко мне... какое-то чувство нечуждое сожаленiя. Въ ихъ глазахъ я даже не былъ человекомъ неспособнымъ на зло, ибо моя вялость и безтолковая снисходительность приносили съ собой зло самое положительное. Честный ли мужикъ выигрывалъ отъ прощенной недоимки? Честный мужикъ мирно вносилъ свою часть, и даже въ затруднительныхъ обстоятельствахъ не лезъ ко мне за отсрочкой. Вся премiя выдавалась гулякамъ и пройдохамъ; всякiй труженикъ это зналъ и говорилъ, что у насъ нетъ правды. Отъ работъ уклонялись люди не имевшiе правъ на снисхожденiе, и смирный Иванъ пахалъ поле, хорошо зная, что кумъ его Власъ въ это время лежитъ на печке. Такъ шли дела у меня, и такъ, къ сожаленiю, шли они у тысячи добрыхъ помещиковъ почти что презираемыхъ ихъ крестьянами. И я и помещики эти, мы были убеждены, что иначе и быть не можетъ, что при крепостномъ праве всякое улучшенiе управленiя невозможно, что просвещенный владетель человеческихъ душъ обязанъ сидеть сложа руки, и не допускать у себя лишь вопiющихъ беззаконiй. Мы забыли святое правило о томъ, что подъ всякимъ, самымъ дурнымъ закономъ, до его отмены - человекъ долженъ оставаться существомъ трудящимся и твердымъ. Мы слишкомъ думали о принципе, покрывая себя стыдомъ во всехъ подробностяхъ практической жизни. Глядя на небо, мы не замечали, что нацiи ноги вязнутъ въ болоте, между темъ, какъ другiе путники, умеющiе глядеть себе подъ ноги, даже но болоту шли безопасно и ровно.
Мысли мои становились мрачнее и мрачнее, наконецъ они стали просто меня мучить. Я обрадовался когда дверь заскрипела, и въ комнатке показалась фигура моего кучера.
-- Все готово-съ, сказалъ онъ, поднимая съ полу мой дорожный мешокъ, и заключавшееся въ немъ Положенiе.
-- Постой, сказалъ я, поглядевъ на часы. - Я обещался ночевать у посредника, еще доедемъ засветло. Здесь на станцiи можно достать чаю; скажи, чтобы мне подали.
вокзале не дозволяется, что-либо пить и есть, но что я долженъ сейчасъ же очистить комнату, которая запрется.
Помня любезность и услужливость прежняго смотрителя, я отворилъ дверь и очутился передъ новымъ... То былъ красивый молодой человекъ, какъ кажется, проникнутый величiемъ своего званiя и мундира съ серебряными украшенiями. На мой вежливый протестъ онъ отвечалъ положительнымъ отказомъ. - Вы пробыли въ вокзале
Онъ приложилъ руку къ фуражке, и исчезъ, какъ мимолетное виденiе.
Убедясь, что делать нечего, я прошелъ на постоялый дворъ. шагахъ въ осьмидесяти сзади строенiя станцiи. Но увы! къ сожаленiю, зданiе, украшенное ложнымъ именемъ постоялаго двора, было харчевней или попросту кабакомъ, имевшимъ обширную практику. Место увеселенiй состояло изъ обширной, но грязной комнаты, разделенной на четыре части тоненькими перегородками; меня провели въ последнюю клетку, безъ двери; ея убранство состояло изъ огромной кровати съ ситцевымъ одеяломъ, издававшимъ сильный запахъ деревяннаго масла. Въ остальныхъ комнатахъ происходили сцены обычныя въ подобнаго рода прiютахъ. Какой-то человекъ въ синей чуйке безъ чувствъ лежалъ на лавке; руки у него были связаны полотенцемъ, во избежанiе какого нибудь непрiятнаго экспромпта. Далее, пьяная компанiя изъ четырехъ молодыхъ крестьянъ говорила о своихъ домашнихъ делахъ, въ очень сильныхъ выраженiяхъ, отзываясь о какой-то Дуняшке,-- особе, какъ можно было понять, отличавшейся довольно зазорнымъ поведенiемъ. Я вспомнилъ строгаго смотрителя съ серебрянымъ шитьемъ на мундире и подумалъ, что если онъ и другихъ проезжихъ выгоняетъ со своей станцiи на постоялый дворъ,-- то, по всей вероятности, благодаря ему, иной даме и девушке, въ ожиданiи лошадей, приходится присутствовать при разговорахъ не весьма назидательныхъ.
Наконецъ, въ третьей и последней комнатке, два крестьянина, весьма нетрезвые и оборванные, нежно прощались съ какимъ-то путникомъ сомнительнаго вида, въ длинномъ коричневомъ сюртукъ съ продранными локтями. По наряду, ужимкамъ и складу речи, этотъ почтенный незнакомецъ походилъ на писаря или младшаго конторщика, давно уже лишившагося должности и скитающагося по свету.
-- Благодаримъ на угощенiи, говорилъ онъ, въ четвертый разъ вставая со скамейки. - Прощайте! добрые люди.
-- За хрустальною, за хрустальною печатью. Это ужь будетъ настоящая, третья воля.
-- Ишь ты, скромно заметилъ старшiй мужикъ. - Первая за золотою, вторая за серебряною...
-- Первая за серебряною, вторая за золотою, сурово поправилъ Антипычъ.
-- А третья за крусталыюю печатью, добавилъ младшiй изъ собеседниковъ. - И коли работать придется, за день по новому серебряному рублю отвалятъ.
-- Нетъ, Иванъ Акимычъ, внушительно отозвался коричневый сюртукъ: - старыхъ рублей не будетъ, вотъ-те Христосъ, ни одного не увидишь. Всякую субботу съ Питера станутъ присылать новехонькiе. Ахти, кажись, и машина засвистала! Прощайте, братцы; векъ не забуду вашего доставленiя.
И коричневый сюртукъ ушелъ, оставивъ за собой слова, повторенiе которыхъ, можетъ быть, дорого обойдется Ивану Акимову и въ особенности его более доверчивому товарищу. Наскоро выпивши свой чай, я оставилъ прiютъ россiйскаго Бахуса въ самую пору; связанный молодецъ очнулся отъ своего усыпленiя и заревелъ неистовымъ голосомъ. Когда я проходилъ мимо всей пирующей компанiи, меня поразило стоическое хладнокровiе хозяина и его прислуги: казалось, весь домъ долженъ былъ разрушиться; чуйка ревела; одинъ изъ пьющихъ занесъ пустой штофъ надъ головою другого; оборванный товарищъ Ивана Акимова ругался съ какимъ-то вновь прибывшимъ разнощикомъ; все шумело и кажется находилось на волосокъ отъ отчаянной драки; но никто не тревожился, никто не являлся примирителемъ, никто не ускорялъ шага и не останавливался въ спокойномъ исполненiи своей должности.
Съ наслажденiемъ очутился я на чистомъ воздухе, съ наслажденiемъ въехалъ въ лесъ, отъ котораго пахнуло на меня такою свежестью и здоровьемъ. Солнце уже село, но путь предстоялъ мне недолгiй.
Верстъ пять ехалъ я ***скимъ лесомъ, носившимъ некоторые следы того замешательства, которое на короткое время случилось въ нашемъ крае вследъ за обнародованiемъ манифеста. Местахъ въ двухъ виднелись значительныя порубки, сделанныя наскоро и остановленныя въ расплохъ; оно было заметно по инымъ деревьямъ, уже поврежденнымъ топоромъ, но оставленнымъ на корне. Тамъ и сямъ виднелись такъ-называемыя а немного подалее сосна, поваленная, но не увезенная. Дорога казалась несравненно хуже нежели прошлаго года въ эту же пору; одинъ мостикъ совсемъ обвалился, и объезжать его пришлось по болоту. Но всего страннее кинулось мне въ глаза крестьянское поле деревни Осиновки,-- первое поле начавшееся за лесомъ. Только две полоски въ целомъ поле имели на себе кучи вывезеннаго навоза; на остальныхъ или ничего не было, или удобренiе только начало вывозиться. Осиновка принадлежала къ именiямъ оброчнымъ, господа въ ней никогда не жили, всею землей располагали крестьяне. Я указала, кучеру на это поле, онъ только усмехнулся. "Совсемъ зашалили Осиновцы", сказалъ онъ подъезжая къ деревеньке: "только одни старики и выходятъ на полосу", Вообще въ нашемъ крае за это лето крестьяне и для себя самихъ работали плохо; но Осиновскiе мужики вели себя совершенно какъ сумасшедшiе. Половину своихъ яровыхъ полей они не засеяли, а ржаное поле, опять за исключенiемъ двухъ или трехъ полосъ, оставалось невыжатымъ въ конце августа.
Около следующихъ трехъ деревень все обстояло но старому, безъ признака перемены. И на господскiя и на крестьянскiя поля навозъ былъ вывезенъ; чему следовало быть вспаханнымъ, было вспахано совестливо и добропорядочно; яровые посевы зеленели; ничто не говорило о безпорядкахъ, замедленiи или брошенныхъ запашкахъ. И вотъ наконецъ, въ светломъ, все еще немного розовомъ сумраке, обозначился впереди меня знакомый белый домъ съ зелеными ставнями, знакомый старый садъ круто спускавшiйся къ речке несколькими уступами, знакомыя хозяйственныя постройки за садомъ, знакомое село, выстроенное, какъ у Собакевича, изъ самаго крепкаго леса, неспособнаго покоситься мизернымъ образомъ. Близость железной дороги сказывалась недавнимъ сооруженiемъ двухъ лавочекъ, чистаго постоялаго двора, не имевшаго ничего общаго съ кабакомъ, въ который отравленъ я былъ ***скимъ смотрителемъ да еще крестьянскою избой въ два этажа, такою нелепою по пропорцiямъ, что она походила на какой-то обелискъ съ своею высокою пирамидальною кровлею.
Село принадлежало Владимiру Матвеевичу Матвееву, нашему посреднику, и одному изъ техъ людей, съ которыми, разъ сблизившись, невозможно ни разойдтись, ни стать въ холодныя отношенiя.
Ближе и ближе подвигаюсь я къ этому милому дому, где мне всегда бывало такъ приветливо и весело, где имелъ я столько живыхъ беседъ и ночей съ богатырскимъ сномъ, и тихихъ, светлыхъ минутъ, какiя даетъ намъ лишь близость человеке, котораго мы почему нибудь считаемъ выше и лучше многихъ людей. Вотъ и веселыя комнаты, увешанныя ружьями и охотничьими принадлежностями, вотъ кабинетъ съ каминомъ никогда не угасающимъ. Хозяинъ идетъ мне на встречу, не торопясь и какъ будто хмурясь, но приветливая улыбка не можетъ спрятаться подъ его белокурыми усами, будто нарочно спущенными книзу, чтобы маскировать добрую улыбку. Вотъ онъ, мой полуплешивый, бородатый Владимiръ Матвеичъ, котораго уже столько летъ всякiй окрестный мужикъ знаетъ въ лицо и по имени, какъ умницу-барина и защитника въ случае нужды. Онъ изменился за этотъ годъ, похуделъ, но много оживился и выпрямился.
-- Ну, ну, не начинайте бранью, Владимiръ Матвеичъ. Какъ дела ваши, какъ посредничество? что въ уезде?
-- Конечно скверно, еще скверно и опять скверно.
Но подъ усами опять мелькнуло что-то сбавлявшее часть горечи съ несовсемъ-радостной оценки. Я безъ труда составилъ заключенiе, что не все было скверно, по крайней мере въ участке нашего посредника.
-- Странно, сказалъ я, садясь у камина и желая подразнить хозяина (это было лучшимъ средствомъ для его оживленiя); - странно, почему бы деламъ быть такимъ сквернымъ. У насъ, вы сами знаете, помещики смирные, немцевъ-управляющихъ не водилось, половина именiй въ женскихъ рукахъ... Если где были лишнiя работы, оне отменены Положенiемъ, а народъ нашъ никогда не отличался буйствомъ.
людямъ книжнымъ или чиновникамъ, а вы кажется никогда не вдавались въ эту сторону. Безпорядки, дорогой мой соседъ, родятся прежде всего изъ безтолковщины, а смею спросить, у кого изъ нашихъ, начиная съ васъ, не было большей или меньшей, но постоянной безтолковщины, въ именiи? Безтолковщина эта, столько летъ таившаяся во мраке, теперь только вышла на светъ и заявила себя торжественно, съ украшенiями и фiоритурами, дополненная новизной Положенiя и некоторыми недосмотрами въ данныхъ намъ правилахъ.
-- То-есть, перебилъ я: - выходитъ что я, сидя въ Петербурге причинилъ часть безпорядковъ и повиненъ въ томъ, что въ вашемъ соседстве полевыя работы идутъ плохо.
-- И выходитъ, и повиненъ, весело сказалъ посредникъ, наливая мне стаканъ чаю. - Нашли вы какъ оправдываться, передъ человекомъ, у котораго ваше Петровское сидитъ вотъ тутъ, добавилъ онъ, стукнувъ себя рукой около затылка. - Вы въ свою жизнь лично не сделали зла мухе, я это знаю. А у фонъ-Зильбера, который довелъ оброки до безумной суммы и у котораго пришлось уничтожить множество безобразныхъ поборовъ, я не имелъ половины возни какую пришлось иметь съ вашимъ Петровскимъ. Люди не выходили на работы,-- а кто началъ? те самые, которые не выходили на работу столько летъ и которымъ ваши власти мирволили. Кто ревелъ, городилъ чушь на сходке и силился выбрать въ старшины отъявленнаго пьяницу, Федота Иванова, не платившаго вамъ оброка три года? Те крестьяне, на которыхъ вы распространили ту же привиллегiю уклоняться отъ повинностей. Еслибъ вы прямо обратили всехъ вашихъ крестьянъ въ Федотовъ Ивановыхъ, я бы не сказалъ слова: уравнять всехъ и не получать гроша съ именiя вредно для кармана, но оно не развращаетъ мужика и не отнимаетъ у него правды, какъ отнимаетъ ее наложенiе всей тяготы на людей добросовестныхъ и безответныхъ съ полною льготой для плута и лентяя. Ну да успеемъ поговорить объ этомъ. Надолго вы прiехали?
-- А вотъ сперва составлю грамоту, такъ и решу надолго ль. Можно будетъ принанять вашего землемера?
-- При мне не имеется землемера.
-- И ни при комъ изъ посредниковъ.
-- Однако въ Положенiи...
-- Вижу, что вы читали Положенiе.
-- Ну есть же землемеры у кого нибудь изъ соседей?
-- Какъ же быть, Боже мой! вскричалъ я съ досадой. - Ведь планамъ Петровскаго более сорока летъ: что по нимъ сделаешь? О томъ какъ меряютъ землю, я имею столько же понятiя сколько о китайской азбуке... а между темъ, время пройдетъ понапрасну.
Веселый хохотъ посредника былъ ответомъ на мои жалобы. - Да помилосердуйте, Сергей Ильичъ, перебилъ онъ меня, кусая губы, какимъ это образомъ вы, человекъ жившiй въ деревне, могли подумать о составленiи уставныхъ грамотъ въ iюне месяце? Или вы ужь решились мешать и темъ летнимъ работамъ, которыя у васъ происходятъ? Ведь безъ ходьбы по полямъ и долгихъ разговоровъ съ крестьянами вамъ согласиться трудно. Да какъ же наконецъ въ самую горячую пору отрывать крестьянъ отъ ихъ собственныхъ полей, для того, что можно сделать въ сентябре месяце? Другое дело, еслибы вы были заняты, еслибы только одинъ iюнь былъ въ вашемъ распоряженiи...
-- Правда, правда, дорогой соседъ, отвечалъ я, вполне признавая себя побежденнымъ: - я еще разъ показалъ вамъ, что не рожденъ для самыхъ простыхъ обязанностей сельской жизни.
Затемъ разговоръ перешелъ къ уездной хронике, къ домашнимъ воспоминанiямъ, и мы разошлись на разсвете.
проводили нигде, даже на острове Вайте. Мы будемъ видеться часто, я стану разсказывать обо всемъ, что сделалъ, и что свершается въ крае; соседей у васъ довольно; къ сестре вашей ездятъ помещицы, а это тоже не малое преимущество. Не выходя изъ дома, вы составите себе понятiе обо всемъ, приглядитесь къ тому, что сделано людьми более опытными и положите основанiе своему плану. А теперь отдыхайте; я и самъ былъ въ разъездахъ две последнiя ночи.
-- Еще одно слово, перебилъ я посредника, улыбаясь: - безъ сомненiя вы на вашихъ сходкахъ говорите крестьянамъ вы и "господинъ Ефимъ Ивановъ", "господинъ Семенъ Федоровъ?"
Но этого чудака и поддразнить не легко было: - Я не подхожу подъ эти правила, отвечалъ онъ холодно,-- мы съ здешними крестьянами знакомцы не новые. Мы десять летъ говоримъ другъ другу ты, вы съезжать не видимъ надобности.
Мы простились, и когда я проснулся, было уже восемь часовъ утра.