I.
Въ одномъ изъ маленькихъ, во щегольскихъ домиковъ англiйской набережной, въ уголку гостиной, заставленной цветами и зеленью, сидело двое молодыхъ людей, мужчина летъ двадцати шести и белокурая девушка, моложе его годами пятью. Нежная откровенность ихъ обращенiя ясно показывала въ нихъ жениха съ невестою, хотя въ минуту начала нашего разсказа разговоръ не могъ назваться совершенно нежнымъ. Оба, не переставая ласково смотреть другъ на друга, о чемъ-то сильно спорили. Юноша безпрестанно вскакивалъ съ кресла, шагалъ по комнате, портилъ цветы и снова подходилъ къ собеседницъ своей, все время не перестававшей на него поглядывать съ тонкою, немного насмешливою улыбкою.
Девушка была стройна, высока ростомъ и очень хороша собою, но лицо ея, полное, нежное, съ какимъ-то оригинальнымъ лениво-насмешливымъ выраженiемъ, постоянно хранило на себе какой-то оттенокъ усталости. На немъ уже не сохранялось той обворожительной свежести, которая краситъ собой лица женщинъ, мало выезжающихъ въ светъ. Молодая невеста, не взирая на свои двадцать летъ, какъ кажется, давно ужь отвыкла ложиться въ постель ранее трехъ часовъ по-полуночи.
- Берите меня такимъ, каковъ я есть, миссъ Мери,-- говорилъ молодой человекъ, безъ всякой причины толкая отъ себя соседнее кресло: - я переменюсь, если мне придетъ время перемениться, а до техъ поръ, говорю вамъ по совести, не вижу я пользы отъ вашихъ советовъ.
- Смотрите, какое самолюбiе! Да разве я вамъ даю советы? Кто нынче даетъ советы? холодно спросила девушка.
- Кто? да что же вы мне толковали целые полчаса?
- Я говорила только о томъ, что все смеются надъ вами - объ этомъ можно толковать более получасу.
- Смеются дураки, смеются изподтишка! какое мне дело до скрытыхъ насмешекъ? Я правъ, я къ несчастiю часто правъ, я не намеренъ ломать себя наизнанку... Чему вы улыбаетесь?
- Говорите, продолжайте, а я пока посмотрю картинки. Что вы, Владиславъ?...
- Слушайте, m-lle Marie, перебилъ молодой человекъ, полушутя, полусерьозно, отнимая у девушки модныя картинки, и кидая ихъ на коверъ,-- слушайте, надобно же вамъ произнести наконецъ последнiй судъ надъ моей юношеской восторженностью.
- Не надо употреблять такихъ словъ. Въ женскомъ обществе порядочные люди не говорятъ учеными выраженiями.
- Благодарю васъ. Только слушайте. Я молодъ - моложе васъ, если не годами, такъ по образу жизни, потому что вы уже успели порядочно затаскаться на балахъ и посреди шума.
- Ladislas! закричала Мери, смеясь и кусая губы, я удивляюсь самой себе. Я должна бы васъ выгнать сiю минуту, а я не могу даже сердиться. Да разве говорятъ такъ съ девицами, со своей невестой? Боже мой! что изъ васъ выдетъ!
- Меня радуетъ, Мери, что вы не сердитесь. По душъ вы добрая и любящая девушка. Вы любите обращать лишнее вниманiе на мелочи, на перчатку, на неловкiй поклонъ; но умеете слушать горькiя истины. Светъ васъ не совсемъ испортилъ.
- Слава Богу, что не совсемъ. Извольте продолжать, иначе мы не кончимъ до завтра. Да вспомните еще о ложе. Если вы опять войдете ко мне въ сюртуке, я васъ уничтожу однимъ взглядомъ.
- Опять ваша манера! я вижу васъ насквозь, миссъ Мери! Вы играете комедiю, вы хотите меня дразнить вашей холодностью и спокойствiемъ. Это известная тема романовъ и водевилей. Юный энтузiастъ и противъ него резонеръ... Глупая пылкость и рядомъ съ нею величественное самообладанiе!.. Все это старо, миссъ Мери. Все это я виделъ на театръ и читалъ въ книгахъ.
Молодая девица еще разъ закусила губы, но не потеряла хладнокровiя. Замечанiе жениха сделано было верно и метко. Mepи действительно принадлежала къ разряду женщинъ, на которыхъ раннiй успехъ въ свете накладываетъ печать ранней насмешливости, а что еще хуже, заставляетъ видеть въ этой насмешливости и нераздельной съ ней холодности высокiй идеалъ, драгоценное орудiе модной женщины. Владиславъ Сергеичъ Мережинъ (такъ звали жениха), могъ назваться любимой игрушкою своей невесты, его горячность и молодость представляли много пищи для ума и самообладанiя юной красавицы. Не смотря на давнюю свою привязанность къ Владиславу, Марья Александровна находила какое-то особое, не совсемъ доброе наслажденiе въ безпрерывномъ поддразниванiи своего жениха, въ спорахъ съ нимъ, въ безпощадныхъ шуткахъ надъ лучшими сторонами его сердца. Изо всехъ деликатныхъ распрь, невеста выходила победительницей, благодаря своей светской находчивости. Еслибъ ей предложили совершить какое-либо чудо, въ следствiе котораго Владиславъ Сергеичъ могъ бы мгновенно превратиться въ сухого и систематическаго льва, Мери отклонила бъ такое предложенiе съ ужасомъ. Мало того, что ей были дороги юношескiе порывы Мережина,-- она, въ лучшiя свои минуты, умела отдавать дань полной справедливости и достоинствамъ молодаго человека, и его независимому взгляду на жизнь и на общество. Но кошка не можетъ жить безъ мыши, модная девушка безъ своей утренней забавы. Когда Владиславъ, огорченный какимъ нибудь бальнымъ споромъ, опаздывалъ приходить по утру, Мери начинала тревожиться, упрекать себя; но чуть въ комнату входилъ женихъ, прежняя игра начиналась и прежнiя минiатюрныя несогласiя шли своимъ чередомъ. Для того, чтобъ поперечить своему избранному, Марья Александровна часто решалась являться решительно въ недостойномъ свете. То она упрекала жениха за его чорный галстухъ на вечере, то она потешалась надъ фигурами людей, особенно имъ любимыхъ, то она холодно и небрежно принималась говорить обо всемъ, что чтилъ и любилъ Владиславъ Сергеичъ. Въ минуты подобнаго поддразниванiя, для невесты нашей все казалось смешнымъ и дурнымъ по тону. Въ настоящее утро, предметъ къ спору подало одно неважное обстоятельство, случившееся накануне. Мери съ подругами и несколько молодыхъ щеголей, не зная, что делать после обеда, нещадно подсмеивались надъ какимъ-то иностраннымъ музыкантомъ, который, по правде сказать, уже несколько летъ считался за шута въ лучшихъ петербургскихъ гостиныхъ, ни мало не огорчаясь своей ролью. Владиславъ Сергеичъ, уже несколько часовъ бывшiй въ сумрачномъ расположенiи духа, счелъ рыцарскимъ долгомъ заступиться за артиста. Нетъ въ обществе роли хуже, какъ роль чьего нибудь защитника, особенно если защитникъ молодъ, не обладаетъ высокимъ чиномъ и скоро сердится. Такимъ образомъ вечеръ былъ испорченъ, иныя дамы разсердились, Meри посмотрела на жениха прищурившись, окинула его какимъ-то страннымъ взглядомъ отъ волосъ до кончика сапоговъ, а затемъ отвернулась и дала себе слово разсчитаться съ женихомъ завтра по утру. Обратимся однако къ нашей паре.
- Я васъ слушаю, тихо продолжала Мери, лениво откинувъ голову, положивъ ножки на вышитую скамейку и повернувшись въ полоборота на своей кушетке.
даже позволить себе откровеннаго разговора, прямой оценки нашихъ качествъ?
- Это что-то новое, заметила невеста, приглаживая свою прелестную прическу во вкусе XVIII столетiя.
- Не совсемъ новое; я всегда откровененъ съ вами. Я действительно человекъ хорошiй и добрый, можетъ быть более добрый, нежели это нужно.
- Vous y êtes, сказала Мери,-- то-есть вы рыцарь, и должны знать, что въ наше время не любятъ рыцарей...
-- Мне дела нетъ, Мери, перебилъ женихъ, вспыхнувъ, ни никакого дела нетъ до того, что любятъ и чего не любятъ въ наше время. Каждыя три минуты я слышу отъ васъ: кто нынче делаетъ то-то и то-то, кто ездитъ туда-то? кто въ наше время говоритъ о такихъ-то предметахъ? Мне скученъ этотъ языкъ, мой другъ. Говорите отъ своего лица. Не колите мне глазъ фразами и идеями людей, до которыхъ ни вамъ, ни мне нетъ дела...
- Какое вы еще дитя! перебила девица.
- Вы дитя, моя милая Мери, а не я. Вы дитя избалованное и ваша жизнь - жизнь дитяти. Когда вы едва не свели меня съ ума, поехавши по морозу съ вашей новой шляпкой на затылке и затемъ прохворали две недели, и были даже въ опасности, вы поступили какъ истинный ребенокъ. Вамъ угодно называть меня рыцаремъ.
- Печальнаго образа, перебила Мери (то-есть она не оказала печальнаго образа, а гораздо благозвучное: de la triste figure, разговоръ шелъ по французски).... который все-таки былъ великимъ человекомъ, что узнаете вы, если позволите мне, въ хорошую минуту, передать вамъ приключенiя рыцаря de la triste figure. Но мы вечно отклоняемся отъ нашей темы. Въ следствiе вашихъ безпрерывныхъ споровъ и стычекъ, въ следствiе холодности, которую вы на себя накинули, вы меня знаете мало. Вы изследовали мои худыя стороны и не заботитесь о хорошихъ...
- Нетъ, я знаю и хорошiя: энтузiазмъ, готовность довериться всякому wildness, какъ говорятъ по англiйски! Лучше, еслибъ не было этихъ достоинствъ, впрочемъ всякiй можетъ думать по своему...
- графъ Павелъ Антоновичъ Фонъ-Штромменбергъ, прервалъ такими словами беседу вошедшiй камердинеръ отца Марьи Александровны.
- Проси, проси въ эту комнату, живо сказала Мери.
- Опять этотъ величественный болванъ, угрюмо заметилъ Владиславъ.
- И все-таки у него можно выучиться многому, лукаво перебила невеста. - Вы забыли насъ, графъ. Папа сейчасъ выдетъ.
Павелъ Антоновичъ пожалъ руку невесты, потомъ дружески поклонился жениху, потомъ уселся и пять минутъ говорилъ очень мило о новой опере, только изъ его речей нельзя было вывести ровно никакихъ заключенiй по музыкальной части. О певицахъ онъ выражался определеннее; та, что была въ моде, получила много похвалъ, соперница же ея сравнена съ улиткой. Вся речь отличалась простотой, гладкостью, некоторой пустотой, но отнюдь не глупостью.
A между темъ графъ Павелъ Антоновичъ, не смотря на свое состоянiе и ожиданiя наследствъ впереди, не взирая на свои речи, гладкiя и безукоризненныя, не смотря на знанiе шести языковъ, могъ назваться смертнымъ, тупоумнымъ до замечательной степени. Природа, истощивъ все свои дары на его благородное, свежее лицо, на его станъ гибкiй и атлетическiй, на его густые волосы и прочiя наружныя совершенства, на томъ и прiостановило свои благодеянiя. Павла Антоныча можно было встретить двадцать пять разъ и всякiй разъ счесть за человека не глупаго, но за то если вамъ, на двадцать шестое свиданiе, удавалось постичь его натуру, вы останавливались, смущенные, передъ всей пучиной его необразованности, безпредельной, какъ море. Впрочемъ то былъ добрый и незловредный человекъ, иногда однакоже способный нападать на бедняка, на котораго все нападаютъ, или смерить презрительнымъ взглядомъ задушевнаго друга, одетаго не совсемъ тщательно. Безполезнее графа нельзя было найти ни одного человека въ Петербурге, но имелись въ немъ люди более неловкiе нравственно, более дикiе и более способные прорваться. Подъ управленiемъ бойкой и ловкой жены, Павелъ Антонычъ могъ со временемъ прослыть за дельнаго человека, впрочемъ пустымъ человекомъ его никто не называлъ открыто, уважая его отличное состоянiе и хорошiя связи.
Миссъ Мери несколько разъ смеялась, слушая разсказъ объ опере; выслушала всю речь со вниманiемъ и еще разъ упрекнула графа за то, что онъ въ последнее время забылъ и ее, и ихъ домъ, и ихъ вечера по средамъ.
Семейство Штромменберговъ издавна было дружно съ семьей Марьи Александровны, потому Павелъ Антонычъ имелъ полное право дозволить себе этотъ нехитрый, но совершенно приличный и даже тонкiй ответъ, будто нарочно импровизированный для девушки-невесты. Владиславъ внутренно отдалъ дань уваженiя светской рутине, противъ которой такъ ополчаются философы; рутина, съ помощью которой человекъ, не имеющiй ровно ничего, кроме хорошаго воспитанiя, человекъ съ камнемъ въ голове, умеетъ говорить глаже и приличнее, нежели любой философъ. Мережинъ почти подумалъ: не права ли Мери съ своими светскими афоризмами? И подумавъ это, онъ угрюмо поникнулъ головою, что тотчасъ же заставило молодую невесту усмехнуться и еще разъ обратиться къ новому гостю съ какимъ-то новымъ, обязательнымъ вопросомъ.
Марья Александровна была убеждена въ томъ, что Владиславъ Сергеичъ пылаетъ ревностью. Такого убежденiя было достаточно для ея счастiя. Столько шалостей впереди! столько нетронутыхъ еще средствъ поддразнивать юнаго энтузiаста!
Къ сожаленiю, она ошиблась въ своемъ предположенiи: молодой женихъ не имелъ въ своей душе никакихъ ревнивыхъ наклонностей. Ему было просто скучно въ присутствiи Павла Антоныча; до того скучно, что нашъ молодой прiятель два раза погляделъ на часы, будто приглашая лишняго собеседника поскорее отправиться во свояси.
- Где вы сегодня обедаете, графъ? поспешила сказать лукавая Мери, заметивши этотъ жестъ и перетолковавши его по своему.
- Я никому не давалъ слова. Мне сегодня взгруснулось и я стану обедать одинъ, то-есть почти не обедать вовсе.
Павелъ Антонычъ отвечалъ поклономъ, женихъ въ свою очередь сделалъ знакъ неудовольствiя.
- Впрочемъ, готовьтесь скучать, улыбаясь прибавила Мери. Mr. Мережинъ не въ духе, а другъ его, какъ слышно, сильно преданъ немецкой философiи.
Павелъ Антонычъ улыбнулся въ свою очередь, сказалъ что-то очень лестное для Владислава, очень хорошо отозвался о людяхъ, занимающихся философiею и, не желая мешать молодымъ людямъ заниматься самой прiятнъйшей изъ всехъ философiй на свете, тихонько скользнулъ въ анфиладу комнатъ, отделявшихъ гостиную Марьи Александровны отъ кабинета ея вечно занятаго родителя.
Съ полминуты времени женихъ и невеста молча глядели другъ на друга. "А! вы ревнивы!" думала Мери. Владиславъ Сергеичъ не любилъ думать про себя, онъ придвинулъ свое кресло ближе къ кушетке, сказавши съ выраженiемъ истинной, непритворной горести:
- Это какими судьбами? въ свою очередь спросила девушка.
- Для чего вы пригласили къ обеду Павла Антоныча?
- Для чего же мне не пригласить его, Владиславъ?
- Мери! Мери! произнесъ женихъ съ неудовольствiемъ. Я две недели не могу допроситься у васъ одного тихаго, дружескаго вечера, безъ лишнихъ людей, безъ суматохи, безъ бароновъ и графовъ. Неужели вы, будущая хозяйка, не видите ничего хорошаго въ моей претензiи? Я хотелъ привезти къ вамъ, сегодня, человека, который въ нравственномъ отношенiи заменилъ мне отца. Этотъ человекъ (я уже предуведомлялъ васъ) не любитъ общества. Чтобъ разшевелить его и ему понравиться, нужно сойтись съ нимъ не иначе, какъ въ тихомъ и небольшомъ круге. Я такъ разсчитывалъ на сегодняшнiй обедъ и вечеръ, я такъ желалъ, чтобъ сегодня вы показались и мне и ему своей самой лучшею стороною? За что вы охолодите нашу семейную радость присутствiемъ ненужнаго гостя, который сейчасъ можетъ повеситься въ той комнате, не огорчивъ насъ обоихъ нисколько? Для чего посреди насъ будетъ несколько часовъ торчать эта добрая, но глупая фигура, во фраке и беломъ галстухе. Я знаю, что онъ сейчасъ, на минуту уедетъ домой и наденетъ къ обеду, по англiйски, белый галстухъ. Отъ этой мысли я несчастенъ! Будемъ ли мы смеяться, шутить, разсказывать другъ другу свои маленькiя тайны, въ присутствiи этого денди? Выпьемъ ли мы при немъ, за здоровье другъ друга, лишнюю рюмку шампанскаго? Наконецъ даже обычные споры наши, въ которыхъ все-таки бездна прiятности, могутъ ли эти споры иметь место въ присутствiи такого свидетеля, какъ Павелъ Антонычъ? Вы испортили целый веселый день, душа моя Мери!...
- Не гнать же мне человека, который приходитъ за полчаса до обеда, сухо отозвалась она.
- Все-таки, сказалъ Владиславъ, пожимая руку невесты: - все-таки, моя душа, вы мне задолжали одинъ обедъ. Сегодня проскучаемъ - делать нечего. Я пойду и скажу моему прiятелю, что наше дружеской собранiе состоится завтра.
- Завтра обедъ у Сергея Юрьевича, возразила Мери, недовольная все более и более.
- Темъ более причинъ обедать здесь, втроемъ, даже обедать въ вашихъ комнатахъ. Согласитесь, Marie, я такъ люблю ваши комнаты....
чемъ
- Этого уже слишкомъ много, Marie, неужели вы хотите быть моей опекуншей даже по части служебныхъ занятiй?..
- Для вашей же пользы! и девушка пожала плечами.
Пламенный юноша едва не вскочилъ со стула. Капризы невесты зашли слишкомъ далеко. Она уже захватывала своего возлюбленнаго целикомъ, и решительно не хотела предоставятъ ему никакой самостоятельности, даже на счетъ обедовъ. Споръ на прежнюю тему готовился вспыхнуть въ огромныхъ размерахъ, но къ счастiю, шумъ разговора въ соседней залъ остановилъ на устахъ Владислава все упреки, готовившiеся изъ нихъ вырваться.
- Не могу, холодно оказала девушка.
- Въ такомъ случае извините, я сегодня не буду обедать съ вами.
- Ваша воля, ответила Мери.
- Sans rancune?
- Веселитесь съ вашимъ графомъ.
- A вы съ вашимъ философомъ.
- Мы ссоримся шестой разъ эту неделю, Marie.
- Я не считала. Я никогда не ссорюсь.
- Не уступлю... Хотите на той неделе?
- Я и такъ много уступалъ, Мери.
- Это ваше дело,
- Прощайте, Marie.
- Опять поссорились! пробормоталъ папа Марьи Александроввы, проводивъ глазами уходящаго юношу.
- Летнiя бури! очень поэтически заметилъ графъ Павелъ Антоновичъ, снисходительно улыбнувшись.