IV.
Марья Александровна, ничего не отвечая, спустила гардины на всехъ окнахъ залы, и поместилась около большаго окна, выходившаго на балконъ. Въ маленькiй промежутокъ, между стеной и занавесомъ, ей легко было оглядывать и балконъ, и скамьи на немъ, и площадку передъ охотничьимъ павильономъ.
Обе дамы сели и стали прислушиваться. Вдали, по направленiю къ замку, глухо пробило шесть часовъ, наступила пора для условленнаго свиданiя. Сквозь прозрачный утреннiй воздухъ издалека донесся до слуха Марьи Александровны шумъ чьихъ-то шаговъ, быстрыхъ и порывистыхъ. Валежникъ хрустелъ въ лесу, кто-то шелъ къ павильону, но шелъ не по дороги или тропинке, а целикомъ между деревьями, какъ ходятъ звери. - Иванъ! раздался голосъ Доляновича. Иванъ, то-есть старый егерь, находился далеко и не далъ ответа. Черезъ минуту на балконе очутился самъ ротмистръ Григорiй Михайловичъ, бледный, сердитый и красивый почти столько же, сколько онъ былъ красивъ ночью, въ минуты своего безумнаго задора. Онъ былъ въ грязи и въ водъ по колено. - Иванъ! бездельникъ! закричалъ онъ еще разъ понапрасну. Съ гневнымъ движенiемъ хотелъ онъ толкнуть дверь въ ту комнату, где стояли дамы; но въ тоже мгновенiе лицо его изменилось и движенiя стали менее быстры. Передъ нимъ стоялъ Владиславъ Сергаичъ, подъехавшiй къ охотничьему домику со стороны большой дороги. По видимому, старшiй изъ противниковъ не делалъ никакой тайны изъ условленнаго свиданiя, легкая дорожная бричка, въ которой онъ прiехалъ, остановилась въ самомъ недалекомъ разстоянiи отъ площадки.
Доляновичъ услыхалъ стукъ колесъ, и совершенно забывшись, кинулся на встречу своему бывшему прiятелю.
- Такъ не делаютъ дела, Владиславъ Сергеичъ, закричалъ онъ запальчиво, я просилъ васъ придти пешкомъ и не опаздывать: напрасно не забрали вы съ собой еще человекъ пять изъ замка! Нечего делать, однако времени терять мы не можемъ. Я остаюсь при томъ, что говорилъ вамъ вчера вечеромъ. Или уезжайте изъ замка сейчасъ же, или откажитесь отъ вашихъ намеренiй, или стреляйтесь со мной сiю же минуту. Секундантовъ намъ не надобно. Толкуйте мои слова, какъ хотите. Думайте обо мне что вамъ вздумается. Я не уступлю ни шагу. Выбирайте одно изъ трехъ и кончимъ сейчасъ же.
Владиславъ Сергеичъ подошелъ ближе къ Доляновичу. Передъ бледнымъ, выпачканнымъ, закусившимъ удила мальчикомъ, онъ стоялъ какъ стоитъ европеецъ передъ какимъ нибудь черкесомъ или туркомъ. Однако и на его лице мелькало что-то похожее на тревогу. - Доляновичъ, сказалъ онъ, окинувши холоднымъ взглядомъ своего противника: - и ты совершенно воленъ думать обо мне все, что тебе вздумается. Стреляться я съ тобой не намеренъ, а не намеренъ стреляться потому,что, собираясь сюда, получилъ вотъ эту записку со станцiи. Весь непрiятельскiй флотъ собрался передъ Р--, и на заре была пальба съ моря. Я еду туда сейчасъ же, думаю, что и ты отложишь свои сумазбродства до другаго времени.
Григорiй Михайловичъ схватилъ записку, побледнелъ какъ полотно, нагнулъ голову, словно прислушиваясь, и проворно побежалъ къ стороне замка, оставивши свою фуражку на балконе.
- Постой, крикнулъ ему вследъ Мережинъ, невольно улыбнувшись: - пешкомъ не добежишь до моря.
Доляновичъ опомнился, на его лице выразились тоска, стыдъ и отчаянiе. Онъ бросился къ Владиславу и крепко схватилъ его за руку. - Мережинъ, проговорилъ онъ, опершись на эту руку: - если тебя не обманули, я провалъ, и самъ виноватъ въ этомъ! Вотъ ужь три дня, какъ я долженъ быть въ Р--е!
Самъ Владиславъ Сергеичь побледнелъ и закусилъ губы. Онъ слышалъ, что Доляновичъ имеетъ важное порученiе въ крае, онъ зналъ, что молодому человеку, такъ счастливо поставленному на службе, не могутъ дать пустаго дела въ городъ, съ часу на часъ ожидавшiй нападенiя непрiятельской силы. Но предположить, что порученiе брошено и не выполнено, что человекъ, которому оно доверено, способенъ забыть и военное время, и тягость военной ответственности для трехъ дней съ обедами и живыми картинами, это не могъ бы сделать самый злейшiй клеветникъ Доляновича...
- Сумасшедшiй, неужели ты говоришь правду? быстро проговорилъ Владиславъ Сергеичъ.
- Эта правда хуже всякой выдумки, отвечалъ Григорiй Михайловичъ, мгновенно переходя отъ задора къ полной откровенности. - Я свернулъ съ дороги для того;
Бывшiй женихъ Марьи Александровны выслушалъ эти сумасшедшiя слова съ немымъ изумленiемъ; въ первый разъ за всю жизнь ему пришлось видеть человека, действительно погубленнаго женщиной, действительно влюбленнаго до безумiя. Не теряя времени въ долгихъ соображенiяхъ, Владиславъ Сергеичъ крепко взялъ подъ руку своего беднаго противника.
- Едемъ сейчасъ же, сказалъ онъ ему, все это лето прошло въ фальшивыхъ тревогахъ. Если не было серьознаго дела, я берусь тебя выручить.
- Нетъ, я остаюсь, ответилъ молодой человекъ, высвободивъ свою руку и подходя къ балкону. Я не могу ехать съ тобой, я не могу оторваться отъ этого замка.
Владиславъ Сергеичъ погляделъ на своего товарища, какъ на помешаннаго.
глядеть на человека, запутаннаго, обманутаго, доведеннаго до изступленiя капризомъ модной красавицы... такъ ты можешь поглядеть на меня, оно интересно для наблюдательнаго философа. Эта женщина, говорю тебе, какъ родному брату, сама отличила меня въ ту пору, когда я не смелъ поднять моихъ глазъ до ея сiяющей особы; она сама искала моего общества, она сама сделала первые шаги въ нашемъ сближенiи. Дерзкое слово про нее, которое тебя такъ поразило вчера вечеромъ, не было хвастливымъ словомъ, съ моей стороны... въ моемъ положенiи людямъ не до хвастовства, это ты самъ знаешь. Она дала мне права, сделала меня своимъ рабомъ лакеемъ, до той минуты, когда прихоть пропала и сменилась новой прихотью... а потомъ сказала мне тоже, что когда-то говорила десяти дуракамъ въ моемъ роде: "разстанемся безъ шума, не надоедайте мне, оттого, что мне не до вашихъ страданiй". Такъ бывало до меня, это тебе скажетъ всякiй въ городе. И дураки отходили съ почтенiемъ... только я, последнiй дуракъ, этого сделать не въ силахъ. Я чувствую, что вся моя жизнь кинута подъ ноги этой женщине, я чувствую, что не могу ее разлюбить и оставить. Она теперь только догадалась, что затеяла игру слишкомъ страшную, а игра только что начинается...
И какъ бы въ противуположность своей энергической речи, бедный юноша кинулся на скамью около балкона, и закрылъ лицо руками. Грудь его судорожно подымалась, безвыходное отчаянiе сказывалось въ малейшихъ движенiяхъ малышка, еще недавно такъ красиваго, смелаго и самоувереннаго.
- Чего же ты дожидаешься, Владиславъ Сергеичъ, началъ онъ снова, приподнявъ голову и поглядевъ на Мережина, стоявшаго противъ него въ задумчивости: - ведь я сказалъ, что не въ силахъ ехать съ тобой! Поезжай одинъ, не теряй времени, ты делаешь хорошо, что едешь отсюда. Можетъ быть и тебе жалко разстаться съ женщиной, которая когда-то любила тебя... можетъ быть и теперь она чувствуетъ прихоть къ прежней поръ?.. Ты, пожалуй, и въ самомъ деле готовъ думать, что съ ея стороны эта тоска по тебе, это минутное возрожденiе молодыхъ помысловъ - совершенная правда? Не верь ей, Владиславъ Сергеичъ, она обманщица и обманщица самая опасная, она сама себе веритъ, обманывая людей, ей понравившихся! Я понялъ это черезъ долгiя страданiя, черезъ признанiя многихъ людей, моихъ предшественниковъ, а ихъ много, и долго станутъ они помнить о твоей бывшей невесте. Я знаю, она еще рисуется передъ тобою, какъ прежняя непорочная, оригинальная, еще не вполне погибшая девушка... Съ тихъ поръ прошло восемь летъ, Владиславъ Сергеичъ! Эта женщина, верь мне, и умомъ и безнравственностью, старее вдвое. Она слишкомъ долго топтала ногами все лучшiя стороны жизни, за то и дошла до последней степени женскаго разочарованiя, до игры людьми, до забавы любовью... Она теперь увлечена воспоминанiями своей молодости, и ты играешь для нея роль героя, и она утешается девическими воспоминанiями, и ей радостнымъ кажется на время забыться за исторiей прошлыхъ годовъ. Не верь ей, Владиславъ Сергеичъ, все это вздоръ, она обманетъ и себя, и тебя, только сама не потерпитъ отъ этого, а тебя истощитъ, измучитъ и потомъ откинетъ прочь съ утомленiемъ. Только едва-ли ты будешь способенъ тогда отойти отъ нея безъ тревоги. У этой женщины много тайнъ, которыя покуда тебе неизвестны. Ты видишь, что я, почти ненавидя ее и не ожидая себе ничего хорошаго, не въ силахъ отойти отъ нея, хотя на сутки очутиться тамъ, где велитъ мне быть долгъ совести, условiя теперешняго тяжелаго времени... Кажется, никто не звалъ меня дуракомъ, трусомъ, а я, какъ дуракъ и жалкiй трусъ, не хочу ехать съ тобою... Или все это ничего не значитъ? Или тутъ виновата одна моя пустая голова, а не отчаянная страсть, въ которую поровну входятъ и любовь, и ненависть къ одной и той же женщинъ...
Владиславъ Сергеичъ давно уже подалъ знакъ ямщику и экипажъ его давно уже подъехалъ къ павильону. Долго бы еще говорилъ бедный Доляновичъ о своихъ чувствахъ къ Марье Александровне, долго бы протянулась его печальная исповедь, еслибъ на середине признанiй, старшiй товарищъ не подошелъ къ нему съ видомъ смелымъ и решительнымъ. Еще разъ взявши Григорiя Михайловича за руку, Мережинъ приподнялъ его со скамьи, и повелъ прочь отъ балкона.
- Доляновичъ, въ то же время сказалъ онъ молодому человеку: - все, что ты говоришь теперь, очень умно и трогательно, но я прошу тебя вспомнить, когда и въ какую минуту позволяешь ты себе болтать целый часъ о делахъ своего сердца. Я не могу ждать долее, а после того, что я узналъ о твоемъ порученiи, безъ тебя я не уеду въ P.... Если тревога пустая и дело твое устроится, черезъ двое сутокъ ты будешь опять въ замке. Я сильнее тебя вдвое, со мной слуга, который можетъ насъ обоихъ запихать въ коляску и довезти до крепости въ полной сохранности. Надеюсь, что ты меня не заставишь поднять гвалтъ и увести тебя, какъ мальчика. Ты любишь привязывать руку, которая у тебя вовсе не ранена, но я хорошо помню, какъ подъ Альмою выводилъ ты свою раненную лошадь изъ-подъ выстреловъ. За это я тебя люблю, и не дамъ тебе пропасть отъ пустой, хотя и отчаянной страстишки. Садитесь, Григорiй Михайловичъ, прибавилъ Мережинъ, дружески ударивъ по плечу молодаго человека: - садитесь и закутайтесь моей шинелью. Со станцiи мы напишемъ вежливую записку нашимъ хозяевамъ, а теперь времени терять нечего. Вспомните, что за сто верстъ отъ насъ, можетъ быть, горитъ городъ и мертвые трупы валяются по берегу. Садись сейчасъ же, исторiю твою до слушаемъ мы дорогою.
не сделали бы ничего съ Доляновичемъ за пять минутъ назадъ, до его горькихъ речей о Марье Александровне и его къ ней отношенiяхъ. Но когда эта молодая, нервная натура уходила себя какъ следуетъ, когда за ослабленiемъ напряженной и отчаянной речи пришла минута понятнаго изнуренiя, съ Доляновичемъ можно было поступить какъ съ мальчикомъ. Решимость его пропала, сердце забилось ровнее, разсудокъ началъ вступать въ свои права, голосъ военной чести и понятная неохота къ новой и довольно постыдной служебной исторiи, заговорили сильнее.
Доляновичъ безпрекословно селъ въ повозку, и какъ настоящiй школьникъ даже робко сказалъ Мережину: "А изъ Р..... если все хорошо, ты меня скоро выпустишь?"
- Не сторожемъ же я къ тебе приставленъ, отвечалъ Владиславъ Сергеичъ, засмеявшись, и лошади тронулись.
Оба товарища въ последнiй разъ взглянули на белую башню замка Штромменберга, торжественно выглядывавшую изъ-за зелени отдаленныхъ, вековыхъ деревьевъ. Обоимъ сделалось грустно, оба на время подумали объ одной и той же женщине.
Почти весь этотъ день Марья Александровна, изнуренная двумя безсонными ночами, спала въ своемъ павильоне. Большая часть гостей разъехалась, ихъ напугала близость непрiятеля и отдаленная пальба, которая иногда слышалась со стороны моря. На утро однако прибыли утешительныя вести изъ Р.... Непрiятельскiй флотъ не предпринялъ ничего важнаго, и часть его уже направилась къ выходу изъ Балтiйскаго моря.
âteau въ кругу несколькихъ семействъ, заранее приглашенныхъ изъ Петербурга. Но планы его были разрушены капризомъ Марьи Александровны. Она объявила мужу, что замокъ ей надоелъ, что деревенская жизнь ей вредна, и что пора опять явиться въ городъ, где уже начались зимнiя собранiя. Павелъ Антоновичъ только заметилъ. "Я говорилъ тебе, что все это не долго продолжится", и скрепя сердце, сталъ готовиться къ отъезду.
Вместе съ супругами, изъ замка исчезла часть лучшихъ картинъ и древнихъ вещей, на которыя мода все сильней и сильней начинала распространяться въ столицъ. Зимой прибыли въ замокъ два архитектора, оглядели все его сокровища, составили имъ списокъ и уехали, сказавши, что скоро опять прiедутъ.
Марья Александровна сообщила мужу, что никогда не будетъ жить въ его скучной крепости, ни летомъ, ни весной, ни осенью.