III.
Медленно и лениво начиналось осеннее утро. Увеселенiя ночи кончались передъ разсветомъ, и весь замокъ находился въ полномъ усыпленiи; некоторые признаки жизни мелькали лишь на половине гостей и въ боковомъ павильоне, занимаемомъ Марьей Александровной. Туманъ волновался по саду и рощъ, солнце еще не кидало лучей, а сидело на туманномъ небе какъ красная облатка, брошенная на листокъ сырой бумаги; подъ желтыми деревьями было холодно, еще холоднее было на берегу Альбаха. Въ такое утро следовало спать крепкимъ и здоровымъ сномъ, но молодая хозяйка штромменбергскихъ владенiй повидимому и не ложилась въ постель, а только успела переодеться и причесаться по утреннему. Она сидела въ своей спальне, неподалеку отъ залы, въ которой вчера шли живыя картины. Сырыя дрова весело трещали въ мраморномъ камине, у камина же, опустя руки; въ раздумьи лежала на кушетке Марья Александровна. Около хозяйки помещалась и говорила съ одушевленiемъ женщина, немного ея старее, съ некрасивымъ и желтоватымъ лицомъ, которое однако же могло нравиться по чрезвычайной подвижности всей физiономiи и лукавому взгляду чорныхъ глазъ, какъ-будто немного монгольскихъ. Даму эту, о которой много разъ говорилось въ нашемъ разсказе, звали Ольгой Федоровной Локтевой; съ Мери она была на "ты", и какъ кажется, чувствовала къ ней большую дружбу.
Объ Ольге Федоровне стоитъ сказать несколько словъ, какъ о женщинъ не ничтожнаго разбора и персонъ самой петербургской, петербургской по преимуществу. Ее зналъ и уважалъ весь городъ, хотя состоянiя Локтевы не имели вовсе, знатностью или силою тоже не отличались. Мало того, Локтева была зла, что легко было угадать по ея тонкимъ, однако розовымъ губамъ; да сверхъ того, кроме несомненной злости, имела за собой молодость, обильную сомнительными приключенiями. Она была тщеславна, не скрываясь завидовала чужому богатству, и при всемъ томъ не только бывала принята всюду, но всюду пользовалась почетомъ, какъ верная и драгоценная прiятельница. Разгадка такой странности находилась въ несомненномъ уме Ольги Федоровны, уме не крупнаго разбора, но до крайности смеломъ, изобретательномъ и изворотливомъ. Посреди изнеженныхъ, слабыхъ жещинъ, весь свой векъ привыкшихъ жить за чужой спиною и думать чужимъ умомъ, M-me Локтевъ казалась не только aеноменомъ практичности, но и великой необходимостью для общества. Во всехъ семейныхъ исторiяхъ, во всехъ щекотливыхъ случаяхъ женской жизни можно было разсчитывать на советъ и прямое пособiе Ольги Федоровны. Она знала всю глубину столичной жизни и умела пользоваться своимъ знанiемъ. Начиная отъ самыхъ прозаическихъ предметовъ, напримеръ уменья добывать деньги на непредвиденные дамскiе расходы, до делъ важныхъ и таинственныхъ, всюду годилась опытность Локтевой. Она умела хранить тайны женщинъ, ей доверившихся, и хотя слыла достойной женой своего злоязычнаго мужа, однако же никогда не пускала въ ходъ очень важныхъ сплетенъ. Ея могущество росло съ каждымъ годомъ, ни одна изъ светскихъ подругъ не знала тайнъ Ольги Федоровны, между темъ какъ она знала до тонкости все секреты, все промахи, все былыя исторiи, все слабыя струнки своихъ прiятельницъ.
О крайней находчивости и ловкости Локтевой могъ достаточно свидетельствовать хотя бы настоящiй ея разговоръ съ хозяйкой замка. Мери сказала ей лишь несколько словъ после прогулки съ Доляновичемъ и Мережинымъ, а Ольга Федоровна не только выследила вою исторiю самымъ непонятнымъ путемъ, не только узнала обо всемъ, что намерены делать молодые люди, но даже принесла съ собой полезный советъ для хозяйки. Оттого-то Мери уже была одета и глядела на часы съ нетерпенiемъ. Объ дамы должны были накрыть соперниковъ въ минуту ихъ встречи, пристыдить ихъ и усовестить, не давая дальнейшаго хода всей непрiятной исторiи. И безъ Локтевой Марья Александровна сама решилась бы на это, но тутъ она уже изъ хозяйки превратилась бы въ нечто странное и будто заинтересованное споромъ, въ какую-то романическую героиню, стремящуюся броситься, съ крикомъ, между враждующими рыцарями. Мери вполне понимала, какъ необходимо, какъ спасительно было для нея вмешательство умной подруги, въ такiя минуты.
Слушая речи Локтевой у камина, можно было по справедливости подивиться ея сметливости и назвать ее une femme rompue aux intrigues. Прежде всего она, съ ловкостью полицейскаго следователя, сообразила, что ни у Доляновича, ни у Mepeжина, какъ у тихихъ проезжихъ, не должно быть съ собой оружiя. Въ замке, кроме мечей, копiй и аркебузъ стараго времени, не имелось никакихъ дуэльныхъ принадлежностей. Даже охотничьи ружья барона хранились въ павильоне около Эристовой башни, где устроено было место для стрельбы въ цель, или такъ называемый тиръ. Въ тире находилось и множество пистолетовъ, а расположенiе его могло назваться очень уединеннымъ. И такъ, въ случае, если бы объясненiе Мережина и Доляновича, окончилось поединкомъ - такъ или иначе, противники должны были не миновать тира. Владиславъ, какъ человекъ зрелый и разсудительный, конечно, не захотелъ бы драться въ именiи человека, принявшаго его такъ радушно, но Доляновичъ, въ порывахъ досады, делался бреттеромъ и могъ даже мертвеца вывести изъ терпенiя. Все-таки на тиръ, на Эристову башню, и на стараго егеря, при оружiи находящагося, следовало обратить величайшее вниманiе. Не успела Ольга Федоровна придти къ этому заключенiю, какъ догадки ея подтвердились вполне. Бешеный Доляновичъ еще передъ ужиномъ поведалъ всю исторiю Локтеву и пригласилъ его въ секунданты. Мережинъ принялъ Локтева сухо, сказалъ, что не понимаетъ поведенiя Доляновича, но что если имъ нуженъ еще одинъ прiятель, то онъ выбираетъ Тальгофа и затемъ ждетъ общихъ решенiй. Тальгофъ и Локтевъ, болтливейшiе изъ смертныхъ, безъ труда выдали всю тайну Ольги Федоровне. Въ шесть часовъ Мережинъ и Доляновичъ должны были сойтись въ тире и объясниться. Тальгофъ и Локтевъ должны были придти къ нимъ по первому знаку, до того же времени гулять около башни. Если произойдетъ дуэль и какое-нибудь несчастiе, неосторожность при скорой стрельбе въ цель, могла бы служить вернымъ оправданiемъ катастрофы.
- И такъ, Marie, заключила свою речь Локтева, мы ихъ дождемся въ павильоне. Вчера я, будто по предчувствiю, пробовала стрелять въ цель, и потому знаю, что оружiе все въ особой комнате. Егерь насъ пропуститъ, а мужъ и чудакъ-немецъ не придутъ къ башне, я имъ сказала, что дело устроено. Помни только одно, не говори ни слова лишняго. Чтобъ никто не думалъ, что ты хоть сколько-нибудь жалеешь этихъ безумныхъ. Du mépris, du mépris en profusion! Выбрани ихъ какъ школьниковъ, чтобъ они сами себе показались школьниками!
-- Это не трудно сделать, отрывисто ответила Марья Александровна, я такъ утомлена, такъ больна отъ этой жалкой исторiи! Это глупее, чемъ въ книгахъ. Я не спала всю ночь, я давно такъ не была разстроена, какъ сегодня. Мы съ тобой слишкомъ заботливы, следовало бы предоставить ихъ собственной судьбе, хоть въ наказанiе.
- Пожалуй, спокойно сказала Локтева: - можно идти и не идти, какъ хочешь.
- Y pensestu, Olga? вспыхнувъ перебила Марья Александровна: - чтобы все это безобразiе произошло у меня въ доме? чтобы наехали къ намъ чиновники? чтобы сплетни дошли до Петербурга? Однако уже половина шестаго, надевай шляпку.
- Не торопись! вымолвила Ольга Федоровна, у второй аллеи насъ ждетъ коляска.
êtes une providence pour...
-- Les jeunes gens, добавила, смеясь, Локтева. - Я должна тебе признаться, что чувствую некоторую прiязнь къ Доляновичу. Мне нравятся такiе сорванцы, если они хороши собой и приняты где следуетъ. Твоего прежняго обожателя и жениха, прибавила она лукаво: - я не любл. вовсе. Эти смирные люди всегда первые въ исторiяхъ.
- Неправда, возразила Мери, всегда откровенная въ своихъ симпатiяхъ и антипатiяхъ. - Доляновичъ виноватъ одинъ и стоитъ самого жестокаго урока. Мне онъ противенъ до тошноты. Я его не велю пускать къ себе далее передней. Я теперь поняла этихъ блестящихъ молодыхъ людей, которые всемъ нравятся съ перваго раза. Я знаю теперь, что думать объ этихъ господахъ съ маленькими талантами. Доляновичъ можетъ блистать где ему угодно, можетъ петь, плясать и играть на театрахъ - только не въ моемъ домъ. Я поняла всю дикость и глупость, какiя кроются подъ этой светлой поверхностью!
- Они все такiе, безпечно сказала Ольга Федоровна. "Grattez moi ces petits cavaliers-la, vous verrez le souvage!"
Прiятельницы безъ шума вышли изъ павильона, добрались къ речке по старой аллее, переехали на пароме, сели въ коляску и помчались вдоль берега, укутаннаго свежимъ туманомъ. Онъ хорошо сделали, что не поехали по большой дороге, служившей ближайшимъ пунктомъ сообщенiя съ Эристовой башней; по дороги этой тянулась артиллерiя, и не смотря на раннюю пору, происходила какая-то особенная суматоха: должно быть съ моря опять пришли худыя вести. Обе дамы не обратили вниманiе на это обстоятельство. Мери была грустна, изнурена, но вместе съ темъ живее обыкновеннаго. Что-то странное происходило въ ея сердце и просилось наружу. Ольга Федоровна хорошо знала, что въ подобныя редкiя минуты ея подруга откровеннее всякой пансiонерки. Чужiя тайны всегда принимаются охотно, и Локтева видела, что отъ нея зависитъ безъ труда узнать про Марью Александровну все, что только ей будетъ угодно. Потому-то, севши въ коляску и давъ нужное приказанiе кучеру, она сказала баронесе прямо и безцеремонно:
Молодая хозяйка серьозными глазами взглянула прямо въ лицо Локтевой. - Да, сказала она: - это правда, я не вижу надобности притворяться.
Ольга Федоровна ждала полу-признанiй, намековъ, полу-словъ и увертокъ, оттого прямой ответъ подруги даже ее поставилъ въ тупикъ на одну минуту.
- А, вспыльчиво сказала Марья Александровна: я довольно слыхала такихъ речей на моемъ веку. Я довольно жертвовала условiямъ людей, о которыхъ мне думать не следовало. Я погубила всю мою жизнь изъ угоды свету, и теперь...
- Да, онъ былъ моимъ женихомъ, сказала Мери: - и мы разстались вовремя, потому что погубили бы другъ друга нашимъ бракомъ. Мы не поддались бы одинъ другому, по молодости и глупости. Молодость моя прошла,-- теперь я другая женщина.
- Эта горячность приведетъ къ одной беде, и ни къ чему более, хладнокровно сказала Локтева. - Ты говоришь со мной какъ ребенокъ, я тебе буду говорить какъ женщина опытная и видавшая дело. Я признаю достоинства Мережина, и въ этихъ достоинствахъ вижу вашу взаимную гибель, если онъ тебя полюбить. Только въ свете, настоящемъ свете, душа моя Мери, люди могутъ сходиться и любить другъ друга свободно, не мешая одинъ другому, не требуя жертвъ и чудесъ, не выходя изъ той жизненной колеи, по которой намъ назначено идти. Ты думаешь, твой Владиславъ, если онъ будетъ любить тебя, удовольствуется минутами спокойныхъ свиданiй, местечкомъ въ твоей ложе, смирной болтовней и мелкими услугами? Ты думаешь, что онъ, въ угодность тебе, будетъ жить твоей жизнью и прилаживаться къ людямъ, съ которыми ты близка по твоему положенiю? Онъ не принесетъ тебе ни одной жертвы, а отъ тебя потребуетъ ихъ тысячи, что очень опасно, при твоихъ романическихъ наклонностяхъ. Эти серьозные люди созданы на беду и безпокойство, они чума для женщины, которая...
- Ольга! Ольга! порывисто перебила Марья Александровна: - теперь я вижу, какъ глубоко развращены мы съ тобою, я вижу сколько грязи и недостойныхъ помысловъ кроется въ нашей светской мудрости! Подъ всеми твоими гладкими речами вижу я смыслъ, отъ котораго покраснеетъ всякая женщина,-- смыслъ твоихъ словъ такой: "что будетъ изъ моей связи " Тебе не стыдно думать про меня, какъ про женщину, которая, прикрываясь своимъ независимымъ положенiемъ и добротой лениваго мужа, ищетъ себе мужчинъ для забавы, соединенной съ какъ можно меньшимъ количествомъ опасности! Неужели я такъ низка въ твоихъ глазахъ, неужели къ этому привела меня моя молодость и моя приветливость ко всякому?..
- Мери, заметила подруга: - ты одна можешь обижаться словами, которыя я готова произнести передъ всемъ светомъ, въ которыхъ нетъ и быть не можетъ ничего обиднаго.
- Дай мне досказать то, что я думаю, опять перебила хозяйка. Я могу оскорбиться темъ, чемъ никто не оскорбляется. Я не имею никакихъ нечистыхъ помысловъ на счетъ моихъ отношенiй къ Владиславу. Я не разсчитываю на любовь съ его стороны, я не требую никакихъ жертвъ и никакой преданности. Въ моемъ сердце много непорочной привязанности, которой мне девать некуда. Никакихъ другихъ привязанностей, никакихъ другихъ разсчетовъ я въ себе не вижу.
- Что-жъ изъ этого выйдетъ? сухо спросила Локтева, инстинктивно сердясь на идеальные помыслы своей подруги.
любитъ и не любилъ никогда, кто можетъ угадать последствiя своей привязанности и разсчитать ея ходъ, будто по рецепту. Я довольно составляла такихъ рецептовъ и никогда не имела отъ нихъ ничего, кроме пустоты и ничтожества. Мне весело думать про Владислава, слушать его разговоръ, стараться вернуть его дружбу. Я радостно стану следить за его жизнью, въ толпахъ людей буду прежде всего искать его лицо, буду считать дни и часы, проведенные въ его присутствiи. Я не буду навязываться ему, я не стану кружить ему головы. Мне теперь не надо его любви, мне теперь нуженъ онъ самъ, и ничего более. Можетъ быть, я буду радоваться, если онъ найдетъ себе другую, лучшую женщину; нетъ, я думаю, это меня не обрадуетъ. Но его присутствiе, его голосъ, его разговоръ, его имя, слухи про него, все это навсегда будетъ моей радостью и моей жизнью.
- Ты говоришь хуже всякой девушки, жостко сказала Локтева. - Дальше, остановись вправо отъ башни, прибавила она кучеру.
- Хуже всякой девушки! грустно повторила Марья Александровна. - Да были ли мы съ тобой когда-нибудь девушками, моя бедная, моя несчастная подруга? Испытывали ли мы съ тобой когда-нибудь эту сладость девическихъ детскихъ чувствъ, о которыхъ мы всю жизнь нашу отзывались съ усмешкою? Я никогда не была девушкой, меня изсушили и обезобразили въ пеленкахъ, я думаю и тебя тоже. Я не знала божественныхъ минутъ девушки, я не испытывала девической любви, той любви, передъ которой, поверь, все наши обдуманныя наслажденiя - позоръ и порокъ, скрытый красивымъ названiемъ! Ты больше моего любила, Ольга, ты больше меня наслаждалась и страдала, но позволь спросить у тебя, приближалась ли какая-нибудь минута твоего лучшаго опыта жизни къ безпредельной прелести девическаго чувства? Да, мы съ тобой никогда не были девушками, и оттого умремъ жалкими, сухими, изтасканными созданiями. Молились ли мы когда за любимаго человека восторженной молитвой ребенка? Помнили ли мы съ тобою пожатiе чьей нибудь руки на целый день, на целый месяцъ, на целый годъ сладкой жизни? Танцуя съ кемъ-нибудь, робея и умирая отъ трепета, уносились ли мы далеко отъ земли, въ такiе мiры, какомъ нетъ названiя на нашемъ языке? Чье имя однимъ своимъ звукомъ заставляло насъ краснеть и радостно плакать? О комъ мы когда-нибудь думали целую ночь, накликая на себя безсонницу, и радуясь безсоннице? И мы смеемъ шутить надъ чувствами девушки, надъ понятiями девушки? Да разве ты не видишь, что мы жалкiе уроды передъ всякой любящей девушкой, что намъ, во весь остатокъ жизни нашей, не увидать и во сне самой тени девическихъ наслажденiй? Нетъ, мы съ тобой никогда не были девушками, бедная Ольга!
Слезы тихо катились по лицу Марьи Александровны. Сама Локтева почувствовала, что и у ней навернулись слезы, съ довольно острой болью глазъ. У Ольги Федоровны всегда такъ бывало; она плакала впрочемъ р123;дко, Марья Александровна продолжала говорить, не останавливаясь:
- Да, мы съ тобой никогда не были девушками, и поздо, и не во-время придется намъ понять это! Дома я тебе покажу одинъ листокъ, надъ которымъ эту ночь я, перебирая свои бумаги, плакала горькими слезами. Ты помнишь мою подругу, княжну Надю, которая умерла въ Москве, на второй годъ после своей свадьбы? Надя эта была девушкой, за что мы ее мучили и осмеивали. Она была влюблена въ армейскаго кирасирскаго поручика, она плакала въ опере, она даже одинъ разъ написала французскiе стихи, съ большими ошибками. Одни стихи она подарила мне, я надъ ними плакала сегодня ночью. Когда мне было шестнадцать летъ, я и Надины сестры умирали отъ смеха надъ этими стихами. Ты можетъ быть тоже посмеешься надъ ними, иная строка во весь листъ, а другая самая коротенькая и нескладная. Надя говоритъ въ нихъ, что она въ свою жизнь слыхала много удивительныхъ звуковъ - соловьевъ въ парке, пенiе Рубини, журчанiе воды - que sais-je? Но лучше всехъ этихъ звуковъ есть одинъ небесный звукъ. Это звонъ его знала то, чего мы не узнаемъ, она была счастливее насъ, хотя ея поручика съ небеснымъ звономъ шпоръ выгнали изъ ихъ дома при первомъ удобномъ случае! За то мы съ тобой умней глупой Нади, моя Ольга. Намъ никогда не слышалось небесныхъ звуковъ. На шпоры мы всегда смотрели съ неудовольствiемъ, боясь за свои бальныя платья. Ни отъ чьей походки наше сердце не заливалось горячей девической кровью. Мы мало плакали, а смеялись много,-- иногда слишкомъ много. Мы умнее Нади, мы никогда не были глупыми девочками: - не правда ли, Ольга?
- Мери, другъ мой Мери, говорила Локтева: - встревожившись и отирая платкомъ горячiя слезы молодой хозяйки: - Meри, время ли теперь? После, после ты мне все разскажешь. Посмотри, мы прiехали.
По указанiю Ольги Федоровны, коляска остановилась въ уединенной аллее, шагахъ во ста отъ Эристовой башни, сумрачно выглядывавшей изъ-за пожолтелыхъ и полуобнаженныхъ деревьевъ. Марья Александровна отправилась съ обычнымъ своимъ самообладанiемъ, слезы ея тотчасъ же обсохли, хотя следы сильнаго внутренняго раздраженiя еще были ясно видны и на щокахъ ея, и въ ея неровной походкѣ. Занимательность предстоящей сцены однако дала другое направленiе мыслямъ нашей героини. Ей стало чрезвычайно любопытно увидеть двоихъ молодыхъ мужчинъ, можетъ быть решившихся раскроить другъ другу голову. Не опасаясь никакой катастрофы и веря въ свое могущество, Марья Александровна получила всю возможность быть наблюдательницей всего, что можетъ произойти. Поведенiе Владислава занимало ее въ особенности; по шутливому выраженiю Локтевой, она находилась въ положенiи англичанки, влюбленной въ Марiо, передъ появленiемъ на сцену ея дорогаго тенора.
Охотничiй павильонъ и тиръ, при немъ устроенный, находились въ двухъ шагахъ отъ Эристовой башни и почтя къ ней примыкали. При теперешней системе нарезнаго оружiя пуля летятъ весьма далеко, и это обстоятельство, побуждающее къ большой осторожности, заставило Павла Антоновича воспользоваться стеной башни, какъ валомъ. Цель для карабиновъ упиралась въ самую твердыню, подъ которой когда-то наши предки бились съ ливонскими рыцарями; ближе къ павильону виднелась другая белая цель, для пистолетовъ. Камень, изъ котораго было сложено все зданiе, по странной крепости своей, могъ отбивать пули и кидать ихъ въ сторону; во избежанiе этого, подножiе башня было наскоро забрано досками. Дамы вошли въ павильонъ, встретили тамъ егеря, взяли отъ него ключъ, а самого его услали въ замокъ, давши ему денегъ и строго воспретивъ возвращаться до семи часовъ. Затемъ оне поместились въ комнатp3;, где хранилось оружiе, порохъ и пули; кроме этой комнаты, въ павильоне былъ только крытый выступной балконъ со скамейками, съ которыхъ можно было стрелять въ обе цели. И павильонъ и башня окружались густымъ лесомъ. Противникамъ предстояло сойтись не иначе, какъ или на сырой площадке у целей, или въ комнате съ оружiемъ, где не было ни дивановъ, ни стульевъ, или, что всего вероятнее, на крытомъ балконе для стрельбы. Марья Александровна и Локтева не думали скрываться, однако притворили дверь балкона, чтобъ явившись неожиданно; более озадачить жданыхъ гостей.