Часть вторая.
I.
Великая война загорелась и великiе подвиги стали совершаться на разныхъ пунктахъ нашего отечества: чужiе полки стояли на развалинахъ дорого доставшагося имъ Севастополя, чужiе флоты тучами ходили по Балтiйскому Морю, угрожая то Кронштадту, то Ревелю, то Свеаборгу. По всей Россiи двигались и собирались войска; люди, никогда не помышлявшiе о бранныхъ тревогахъ, вступали въ военную службу и часто находили, что въ ней-то именно и заключается ихъ призванiе. Къ такому-то разряду импровизированныхъ воиновъ, присоединился и Владиславъ Сергеичъ, еще при открытiи дунайской кампанiи. И счастливый случай, и собственныя способности быстро выдвинули впередъ нашего русскаго чужестранца: еще до высадки непрiятеля онъ былъ посланъ въ Крымъ, поспелъ къ великому сраженiю и могъ участвовать въ обороне Севастополя. Не разъ имя его значилось въ реляцiяхъ, не разъ служебныя удачи Мережина доходили до ушей небольшаго числа петербургскихъ прiятелей, еще не совершенно позабывшихъ нашего энтузiаста. Потомъ слухи о немъ совершенно смолкли и только одни товарищи Владислава по Севастополю знали, что онъ былъ раненъ въ одной изъ самыхъ блистательныхъ вылазокъ и попался въ пленъ къ непрiятелю, оставшись замертво во французской траншее.
Марью Александровну, напротивъ того, весь Петербургъ зналъ въ теченiе целыхъ осьми летъ, на одной и той же степени успеховъ, блеска и подвиговъ, отчасти эксцентрическихъ, если позволено верить городскимъ сплетницъ. Лица, вовсе незнакомыя съ нею, досыта восхищались ея лицезренiемъ во всехъ публичныхъ собранiяхъ, досыта разсказывали другъ другу известiя о ея смелыхъ похожденiяхъ. Были ли те известiя справедливы, мы решать не беремся. Графъ Павелъ Антоновичъ и жена его жили весьма прилично, даже дружно, но жили въ двухъ разныхъ половинахъ большаго дома въ Мильонной, они не стесняли одинъ другаго ни въ чемъ и очень мало заботились о томъ, что говорятъ о ихъ жизни болтуны, не принадлежащiе къ ихъ кругу и не пускаемые къ нимъ въ переднюю. Одно мы решаемся заметить отъ себя: еслибъ половина вестей, разсказываемыхъ про бывшую невесту Владислава, оказалась верною, прежнюю миссъ Мери пришлось бы признать некимъ Донъ-Жуаномъ женскаго рода. Съ ея именемъ поминутно связывали имена людей, чемъ нибудь позаметнее, чемъ большинство петербургскихъ жителей: чуть прiезжалъ въ Петербургъ какой нибудь особенно красивый иностранецъ (хорошей фамилiи), чуть между молодежью появлялся юноша, поблистательнее конечно, ихъ производили въ чичисбеи графини и кровные друзья Павла Антоновича. По уверенiю самыхъ смелыхъ разскащиковъ, изъ-за Марьи Александровны свершилось до десяти самоубiйствъ и, сверхъ того, около полудюжины потаенныхъ дуэлей, не говоря уже о семейныхъ раздорахъ, женахъ, покинутыхъ неверными мужьями, и отставныхъ обожателей, получившихъ чахотку отъ отчаянiя. Заявивши все эти слухи и упорно отказываясь отъ ихъ разбирательства,-- мы находимъ возможность сказать лишь одно въ защиту молодой женщины. За последнiе два года здоровье ея, давно разстроенное выездами и петербургскимъ климатомъ, казалось, должно бы было застраховать Марью Александровну ото всехъ исторiй, про нее распускаемыхъ. Къ осени 18... года, и мужъ ея, и домашнiй медикъ, и сама она перепугались не на шутку: лето было пропущено безъ толку, а изнуренiе силъ, начавшееся у графини еще до весны, только увеличилось отъ дачныхъ удовольствiй. Скоро все узнали, что Марья Александровна, взявши своего мужа, уехала въ одно изъ его прибалтiйскихъ владенiй, замокъ Штромменбергъ, отъ котораго Тальгофф имели добавленiе къ своей фамилiи. Повидимому, наша счастливица была создана на то, чтобъ наполнять завистью сердца своихъ подругъ по свету. У ней даже былъ замокъ, настоящiй замокъ, какъ у супруги какого нибудь британскаго лорда! И замокъ этотъ, что хуже всего, даже значился на картъ прибалтiйскихъ губернiй, даже былъ знаменитъ во всей окрестности, даже былъ срисованъ въ иллюстрированныхъ изданiяхъ, даже былъ списанъ съ натуры однимъ художникомъ и даже стоялъ въ залахъ академической выставки на диво посетителямъ, упорно отказывавшихся верить въ существованiе величественнаго, готическаго, средневековаго замка въ самомъ незначительномъ разстоянiи отъ города Петербурга!
Былъ светлый, прозрачный, но холодный вечеръ, въ конце лета, когда по большой... ской дороги, въ густомъ лесу, временами совершенно свешивавшемуся надъ крутымъ берегомъ речки Альбаха, показалась щегольская дорожная карета на высокомъ ходу, но на лежачихъ рессорахъ, окрашенная темно-зеленою краскою. Лошади неслись вскачь по каменистой дорогъ, которая съ каждой верстою становилась ровнее и шире. Окрестность, уже несколько часовъ сряду казавшаяся довольно дикою, начинала глядеть мягче и приветливее. Давно уже не было видно сельскихъ домиковъ по сторонамъ, но дорога, лесъ и самая речка несомненно начинали показывать близость какого-то жилья, богатаго и барскаго. Дубъ попадался чаще, деревья то расходились, то теснились въ группы, очевидно показывавшiя заботу человека; въ одномъ месте речка была запружена и разливалась соннымъ озеромъ, на которомъ стояли островки и на островкахъ букеты вековыхъ сосенъ. Что-то похожее на развалину мелькнуло въ конце длинной и ровной просеки; на быстромъ ручье, справа вливавшемся въ живописную Альбахъ, стоялъ каменный мостъ и какiе-то гербы красовались на четырехъ приземистыхъ колоннахъ, при началъ и конце моста. Съ каждымъ шагомъ впередъ ландшафтъ становился занимательнее; но мужчина и женщина, ехавшiе въ карете, не выглядывали изъ оконъ, не любовались видомъ и не дышали подкрепляющею силы вечернею свежестью. Толстый кавалеръ, въ чоргомъ бархатномъ сюртуке, спалъ, прислонившись головой къ пуховой подушке; спутница его, молодая дама въ дорожномъ капоте gris de fer и прелестной серой шапочке съ лебяжьимъ пухомъ, сидела съ открытыми глазами, скрестя руки и глубоко задумавшись.
Въ спавшемъ путешественникъ всякой безъ труда узналъ бы графа Павла Антоновича фонъ-Тальгофа, хотя бывшiй красавецъ подурнелъ, растолстелъ чрезвычайно и давно уже покинулъ все претензiи на физическiя совершенства. Лицо его однако казалось значительнее, чемъ въ прежнiе годы, и не мудрено - восемь летъ жизни съ несомненно-умной женщиной могутъ вдохнуть хотя слабую искру мысли во всякую статую. Но Марью Александровну фонъ-Тальгофъ, урожденную Озерскую, не узналъ бы никто изъ людей, видавшихъ ее только въ то время, когда она была невестой Владислава Сергеича. Она глядела далеко старее своихъ летъ, и красавицей могла казаться только при сильномъ вечернемъ освещенiи. Это не была уже та полная, прелестная девушка, которая имела право сердиться, капризничать, дурачиться, не спать ночей безнаказанно, оставаясь привлекательною и въ гневе, и въ задумчивости, и въ утомленiи. Марья Александровна и теперь была въ силахъ вскружить голову всякому смертному,-- но для того ей требовалось стараться, и изменять свое лицо, и браться за арсеналъ своихъ улыбокъ, и думать о себе каждую минуту. Перiодъ красоты юной и, такъ сказать безсознательной, отлеталъ отъ нея навеки. Передъ спящимъ мужемъ и въ полной задумчивости и она уже не имела и тени сходства съ прежней невестой. Талiя ея стала тоньше, чемъ была прежде, руки побледнели и исхудали, плеча выдавались впередъ небольшимъ угломъ, грудь впала и щоки тоже впали. Цветъ лица сталъ бледно-матовымъ, и при сильномъ волненiи делался красноватымъ. Такъ отразилось на счастливице Марье Александровнъ небольшое число годовъ, сплетенныхъ изъ постоянныхъ, хотя несколько однообразныхъ веселостей, успеховъ и непрерывной житейской удачи! Поглядевъ на эту женщину пять минутъ, самый недогадливый человекъ въ свете могъ сказать съ достоверностью, что она изнурена душевно и страдаетъ многими скрытыми недугами.
Карета сделала крутой поворотъ и выехала изъ леса. Будто подтолкнутый какою-то невидимою рукою, Павелъ Антоновичъ раскрылъ глаза, выглянулъ въ окно, съ торопливостью хотелъ сказать что-то, но въ ту же минуту обратилъ глаза на свою спутницу и спросилъ ее заботливо: A вы совсемъ не заснули, Мери?!
- Ахъ, Мери... ахъ, Боже мой въ испуге вскричалъ Павелъ Антоновичъ, и слезы какъ будто показались на его глазахъ: вы не спали две ночи! Вы не спите дорогой, вы не спите дома. Боже мой, вы не бережете себя! Я всегда сплю въ карете; я проехалъ изъ Петербурга до Неаполя сухимъ путемъ и просыпался разъ шесть, кажется. Что-жъ намъ делать? Въ городе вы не спите отъ шума, тутъ вы не спите...
- Отъ скуки, заметила Марья Александровна, тихо улыбнувшись.
- Зачемъ вы не толкнули меня! Я спалъ самъ, какъ дуракъ, съ самаго обеда. Мы ехали по славнымъ местамъ... некому было разсказать вамъ... Ахъ, Боже мой, Боже мой!
Марья Александровна взглянула на добраго толстяка съ ласковостью. Было довольно любви въ ея взгляде, но не всякому, намъ кажется, хотелось бы дождаться такого ласковаго взгляда отъ любимой имъ женщины.
где мы едемъ въ настоящую минуту? продолжалъ онъ и снова взглянулъ въ окно, и взглядъ его оживился, какое-то чувство загорелось на честномъ, дубоватомъ, широкомъ лице графа.
- Я думаю, скоро будетъ вашъ замокъ, Павелъ Антоновичъ.
- Вашъ замокъ, Марья Александровна, нашъ замокъ, душа моя Мери. Две версты мы уже едемъ паркомъ, две версты осталось до Штромменберга, где я росъ и учился, где лежатъ мои предки, где сражались они противъ русскихъ и шведовъ, где я не былъ десять летъ, где насъ ждутъ, чтобы принять насъ торжественно, какъ это въ старину делалось. Неужели вамъ не нравится этотъ край, этотъ лесъ, эта речка, моя Мери? Нашъ родной уголокъ зовется здешней Швейцарiей, Марья Александровна. Въ этомъ парке, по которому мы едемъ, гуляли Шлиппенбахъ, Карлъ Двенадцатый, Борисъ Шереметевъ, Іооганнъ фонъ Паткуль, гермейстеръ Германъ фонъ Штромменбергъ; впрочемъ, при гермейстеръ, кажется, парка не было. Я вамъ покажу портретъ Германа, его панцырь, его мечъ, железный нагрудникъ его лошади.
- Хвостъ отъ этой лошади, башмаки его кухарки, улыбнувшись перебила Марья Александровна.
étrospective, moi. Шутите, шутите себе, только смейтесь и будьте веселы. Глядите сюда, мой другъ, Бога ради, глядите скорее... Этотъ кучеръ едетъ какъ бешеный. Видите старую башню на самомъ обрывъ, вправо, надъ водой? Эта башня была передовымъ мостомъ, когда отъ Пскова делали сюда набеги. Здесь шестнадцатилетнiй Эристъ фонъ Тальгофъ, глава техъ Тальгофовъ, въ юности своей одинъ бился противъ русскихъ. Его оставили одного и побежали въ замокъ къ гермейстеру, за помощью. Онъ стоялъ одинъ на платформе. Кто всходилъ къ нему, того онъ билъ большой саблей, знаете, une épée à deux mair, я вамъ покажу такую завтра. Помощь запоздала. Пришли черезъ часъ. Целый часъ мальчикъ Эристъ фонъ Тальгофъ отбивался отъ русскихъ.
Тутъ баронъ Павелъ Антоновичъ умолкъ, думая, что въ конецъ заинтересовалъ свою супругу, которая поспешитъ обратиться къ нему съ тревожнымъ вопросомъ о судьбъ юнаго Эрнста фонъ Тальгофа; но Марья Александровна только машинально улыбнулась, съ обычною ласковостью. Кажется, она вовсе не слышала трогательной исторiи.
- Вотъ, вотъ, душа моя, Мери, снова возгласилъ Павелъ Антоновичъ, когда на лево показались старыя липы господскаго сада, а вправо потянулись какiя-то старыя, черныя, изстрелянныя стены съ башнями въ видъ свечей, прикрытыхъ гасильниками,-- вотъ глядите сюда, направо, это старый замокъ, его называютъ здесь крепостью. Ахъ, Боже мой, милая Мери, вы не туда смотрите, глядите впередъ, ради Бога. Здесь прадедъ отца, Конрадъ фонъ Штромменбергъ, одинъ съ соседними баронами отбивался отъ шведовъ, когда они пришли делать редукцiю. Редукцiя значитъ отбиранiе земель, une réduction, однимъ словомъ. Изо всехъ владельцевъ, одинъ Конрадъ фонъ Штромменбергъ воспротивился открытою силою....
- Ха, ха, ха, ха! весело подхватилъ Павелъ Антоновичъ: - vous êtes un esprit fort, Marie. Вамъ надобно бы быть une dame philosophe при Лудовике... при Лудовикъ... все равно, вы сами знаете, при какомъ Лудовики. Ужинать съ Жанъ Батистомъ, съ Вольтеромъ (Павелъ Антоновичъ разумелъ Жанъ-Жака-Руссо, подъ именемъ Жань Батиста), вотъ бы вы съ кемъ уживали, ха, ха, ха, ха! Я знаю, я знаю, отчего вы выучились исторiи, ха, ха, ха, ха! une petite philosophe, une charmante frondeuse! Смейтесь, смейтесь, смейтесь надъ стариной и моими предками!
влiянiемъ ея жениха, никогда не пользовавшагося любовью барона, но постоянно считаемаго имъ за какое-то светило учености и смелейшихъ философскихъ идей. И не совсемъ ошибался нашъ толстякъ: глубокое и неотразимое влiянiе произвелъ на душу бывшей миссъ Мери восторженный мальчикъ, съ которымъ она когда-то спорила и бранилась. Растенiя выросли сами, но многiя изъ зеренъ, ихъ породившихъ, были заброшены Владиславомъ. Если бы онъ могъ когда нибудь подслушать разговоры Марьи Александровны, двадцатишестилетней Марьи Александровны, но съ мужемъ (съ мужемъ она никогда не спорила), а съ людьми, стоющими ея беседы и ея мыслей, какъ подивился бы онъ ея развитiю; сколько собственныхъ своихъ помысловъ различилъ бы онъ въ ея замечанiяхъ и убежденiяхъ! Женщины всегда таковы, оттого, можетъ быть, между женщинами нетъ поэтовъ и генiевъ; женщина сама не изобретаетъ ничего, но только развиваетъ и переделываетъ то, что было въ нее заброшено мужчиной.
Однако, Марья Александровна слегка призадумалась въ ответе на последнюю шутку своего мужа. Толстому барону некогда было продолжать разговора, онъ чувствовалъ себя на седьмомъ небе; черныя станы стараго укрепленiя кончились, древнiй садъ раздвинулся, открывши видъ на реку и соседнiе холмы, а прямо, передъ глазами путешественниковъ, открылась площадка, усыпанная толпами народа въ пестрыхъ нарядахъ, и на противоположной ея стороне массивный замокъ Штромменбергь во всемъ его средневековомъ, сумрачномъ величiи. Неправильная масса стенъ, башенъ, павильоновъ и пристроекъ, составлявшая главный корпусъ замка, очевидно, была выстроена въ ту вору, когда живописный архитектурный стиль уже началъ проникать на северъ, некоторыя башни не испортили бы собой нынешняго готическаго палаццо и хотя общiй видъ зданiя былъ тяжелъ и грубъ, но прелесть некоторыхъ подробностей съ избыткомъ, выкупая почтенный недостатокъ. Особенно красива была угловая четырехъ угольная башня съ коническою кровлею и несколькими фонариками изъ камня, вся выложенная плитнякомъ, повидимому недавно рестраврированная и сiявшая белизной между темными стенами всего замка. Отъ башни шла крытая галлерея съ сгруппированными колоннами и украшенiями, во вкусе прошлаго столетiя, галлерея вела къ павильону въ томъ же кокетливымъ стиле, повидимому, выстроенному какимъ нибудь офранцуженнымъ барономъ-эпикурейцемъ, не желавшимъ проживать въ древнемъ зданiи. Все это собранiе галлерей, пристроекъ, башенъ и тяжелыхъ стенъ, укутанное зеленью, обставленное аллеями и рощицами, оканчивалось тремя террасами, изъ которыхъ последняя подходила къ самой реке Альбаху, въ этомъ месте расширявшемуся на значительное пространство.
- Qu'en dites vous, Marie? спросилъ Павелъ Антоновичъ, съ восторгомъ заметившiй благосклонное вниманiе, съ которымъ супруга его всматривалась во всю картину, действительно способную поразить собою коренную петербургскую жительницу.
Но Марье Александровнъ не удалось ответить! Она вскрикнула и вздрогнула, потому что въ эту самую минуту около ея кареты раздались крики, пенiе, выстрелы изъ ружей, а со всехъ сторонъ нахлынулъ народъ, какъ будто кидавшiйся лошадямъ подъ ноги. Кое-какъ пролавировавши посреди ликующей толпы, экипажъ остановился передъ белой башнею, у воротъ, вышиною сажени въ три, украшенныхъ статуями, зверями, ангелами, дамскими головками изъ белаго камня и целою аркою изъ каменныхъ цветовъ, фруктовъ и арабесковъ, надъ которыми сiяла золотая немецкая надпись, требующая хорошаго лорнета для того, чтобъ со можно было прочесть. Прислуга замка стояла выстроившись по левую сторону двери, по правую торчали старосты и чины сельскаго управленiя; самыя хорошенькiя и беловолосыя девушки изъ соседнихъ деревень готовились встретить свою помещицу на эспланаде передъ лестницей - и Марья Александровна совершила свое вступленiе подъ кровлю замка Штромменберга совершенно какъ подобаетъ владетельный феодальной графине. Правда, она очень сконфузилась, совершенно также, какъ въ старое время Мережинъ сконфузился передъ своими крестьянами, но никто отъ нея не требовалъ спичей или чего-нибудь особеннаго, кроме ласковаго взгляда и приветливыхъ поклоновъ. Седой пасторъ сказалъ ей речь, изъ которой она не поняла ни слова; девушки, по знаку пастора, поднесли ей цветы изъ ея же оранжерей, и графъ Павелъ Антоновичъ прибылъ на помощь своей жене въ затруднительныя минуты. На глазахъ его видны были слезы; вообще добрый толстякъ сталъ очень слезливъ за последнее время. Обратясь къ народу лицомъ, онъ произнесъ, и сквернейшимъ немецкомъ языке, несколько любезныхъ словъ, показалъ на Марью Александровну, назвалъ ее общей главой и хозяйкой, а затемъ пригласилъ всю сельскую публику въ замокъ на завтрашнiй день, для обеда, игръ и всякаго рода увеселенiй. Супруги прошли ступеней двадцать по белой каменной лестнице и остановились на площадке, отъ которой шелъ направо и налево длинный корридоръ со стрельчатыми окнами. Съ обеихъ сторонъ онъ заканчивался двумя лестницами изъ резнаго чернаго дуба. Левая была украшена фигурами, рыцарями, цветами и зверями, другая глядела новее и легче по стилю. На площадке Павелъ Антоновичъ остановился, и величественно показавъ рукой на обе стороны, спросилъ съ почтительнымъ поклономъ: где желаетъ остановиться, ma belle châtelaine, въ старомъ немецкомъ замке или въ новомъ летнемъ павильоне?
Надо было полюбоваться, съ какимъ детскимъ наслажденiемъ, съ какою восторженною почтительностью повелъ толстякъ свою даму вверхъ по дубовой лестнице, ведущей въ главный корпусъ строенiй. Прислуга разбежалась зажигать огонь во всехъ комнатахъ, потому что осеннiе сумерки уже наступали. При Павле Антоновичъ съ супругою осталась только седой дворецкой и старая кастелянша въ чепце невероятнаго объема, но жолтымъ морщиноватымъ лицомъ и опрятностью напоминавшая старушекъ Жерарда Дова.
- Вотъ, Марья Александровна, сказалъ владетель замка, дойдя до высокой залы со сводами, озаренной последними лучами красноватой вечерней зари: - это охотничья зала, миссъ Мери. Видите вы нашъ гербъ во всю стену: его делали изъ дуба въ Германiи; говорятъ, что фигура рыцаря справа, изображающая главу нашего дома, въ оружiи и со знамемъ, работалась двадцать летъ какимъ-то знаменитымъ рещикомъ того времени. Обратите вниманiе на каменную работу печи, на эти изразцы съ картинами, на эти колонны и украшенiя, Вы замечаете, что каминъ затопленъ, это называется у насъ, какъ бы перевести вамъ - le feu de la bienvenue. Оленьи рога, кабаньи головы по стенамъ - это охотничьи трофеи каждаго изъ Штромменберговъ; вотъ лосьи рога, повешенные сюда моимъ отцомъ; одинъ я еще ничего не повесилъ въ залу. Взгляните-ка на этотъ рядъ шкаповъ и буфетовъ: видали вы такiе шкапы где-нибудь въ Петербурге, кроме Эрмитажа? Вотъ арсенальная комната, она въ трехъ этажахъ,-- только вечеромъ вы не много въ мой увидите, да я и не знаю, въ порядке ли эта винтовая лестница. Вотъ портретная зала, вотъ Гергардъ Фонъ-Тальгофъ, котораго за жестокость звали бешенымъ волкомъ; вотъ Юстусъ фонъ Тальгофъ, его живаго сожгли Эстонцы; вотъ гермейстеръ Конрадъ фонъ Тальгофъ; здесь Эрнстъ фонъ Тальгофъ, про котораго я вамъ разсказывалъ; здесь все Штромменберги, гермейстеръ Германъ Тальгофъ фонъ Штромменбергъ, сынъ его Конрадъ, и еще Конрадъ, тотъ, что защищалъ замокъ отъ Шведовъ. Этотъ, въ прусскомъ генеральскомъ мундиръ,-- Павелъ фонъ-Штромменбергъ, построившiй летнiй павильонъ, который отъ насъ направо. Вотъ жена его, Доротея, въ виде пастушки, съ овечкой на голубой ленте.
- Иные портреты очень хороши... заметила Марья Александровна, сильнее опершись на руку мужа. Она утомилась и ослабила, не успевши оглядеть первыхъ комнатъ своего дома.
- A какъ же! заметилъ Павелъ Антоновичъ: вы увидите картинную галлерею и измените свое мненiе о нашемъ крае. Сынъ Конрада фонъ Штромменберга жилъ въ Италiи до старости. Вотъ гостиная зала, где сидели после обеда: я думаю, что въ каминъ можно посадить человекъ двадцать. Вотъ галлерея: вы знаете, картины теряютъ при свечахъ. Это, говорятъ, Рафаэль, а можетъ быть Фанъ-Остадъ, хорошенько не помню. Это какой-то Альбрехтъ, Альбрехтъ... я все позабываю. Завтра поглядите сами. Вотъ старое серебро и фамильные кубки. Вотъ еще картины, я думаю надо бы ихъ перечистить. Нетъ, ma belle châtelaine, между Штромменбергами были люди смышленые. Они умели жить лучше меня; мы здесь наедине, и я не претендовалъ никогда на званiе очень генiальнаго человека. Мы теперь идемъ въ летнiй павильонъ Павла фонъ Штромменберга, прусака Штромменберга, какъ его звали. Онъ терпеть не могъ ничего немецкаго, хоть жилъ въ Пруссiи при... при... Боже мой, всегда забываю имена и фамилiи.
- Вы угадчица, ma belle châtelaine; откуда вы все знаете, Marie? не безъ удивленiя сказалъ добрый Павелъ Антоновичъ. При одномъ вашемъ словъ я припоминаю все исторiи, какiя еще дитятей слыхалъ въ доме. Точно, прусскiй король терпеть не могъ немцевъ и все игралъ на флейте. Павелъ фонъ Штромменбергъ все игралъ на флейте и не любилъ ничего немецкаго. Онъ хотелъ разломать старый замокъ, жена его Доротея, что написана пастушкой, на коленахъ упросила его не трогать строенiй. Онъ никогда не приходилъ сюда изъ своего павильона. Я вамъ завтра покажу его флейту. Вотъ мы опять въ белой башне, вотъ и крытая галлерея къ павильону. Осторожней на этихъ ступенькахъ, другъ мой Мери, хоть оне и каменныя. Старый нашъ дубъ отъ времени сталъ крепче железа, а этотъ плитнякъ оселся и перетрескался. Вотъ первая комната, съ обеденнымъ столомъ; французы ее расписывали. Такихъ комнатъ много теперь въ Петербурге. И мебели такой много, только эта безъ пружинъ. Вотъ комната съ фарфоромъ, вотъ библiотека... ха! ха! ха! Marie, какiя тутъ есть книги! Тутъ и Жанъ Батистъ и Вольтеръ, а остальныя я давно бы выбросилъ. Все полиняло, все потускнело; на этотъ павильонъ надо положить много денегъ, чтобъ ему дать видъ поприличнее...
Но Марья Александровна не была согласна съ последнимъ заключенiемъ мужа, хотя, по своему обыкновенiю, не хотела ему противоречить. Массивныя богатства стараго замка ее удивили и поразили, но при виде французскаго павильона, повидимому обезображеннаго рукой времени, она почувствовала, что какое-то тоскливое, сладкое чувство подступило къ ея сердцу. Ей вдругъ какъ-будто припомнился какой-то забытый сонъ стараго времени. Ей показалось, что она сама, давно, давно когда-то жила въ подобныхъ раззолоченныхъ комнатахъ, сидела по утрамъ за туалетомъ, слушая пудреныхъ петиметровъ, усыпала пудрой свои пепельные волосы, накладывала мушку на левую щеку и ужинала посреди цветовъ, золота, фарфоровыхъ вазъ, милыхъ картинъ, съ умными, увлекательными вельможами стараго славнаго века, философами и пламенными болтунами въ одно и тоже время. Откуда подобнаго рода мысль набежала на душу Марьи Александровны? Она вообще читала мало и никогда не интересовалась XVIII столетiемъ. A между тамъ, эта мебель, эти расписные panneaux, эти овальныя зеркала, эти фарфоровыя куклы, казалось, были когда-то ей знакомы, когда-то были свидетелями ея прошлой жизни. Тысячу разъ, въ двадцати петербургскихъ гостиныхъ, отделанныхъ съ роскошью, она видала тоже, что пришлось ей увидеть въ маленькомъ павильоне своего замка, этомъ полузаброшенномъ павильоне, съ вылинявшей мебелью, съ тусклой позолотой на стенахъ, съ старыми овальными зеркалами, тускло отражавшими въ себе все предметы. Она ничего не чувствовала въ гостиныхъ съ совершенными претензiями на стиль осьмнадцатаго века, а тутъ ей было тепло и приветно. Усталость ея усилилась, но съ усталостью пришла какая-то нега. Тихо опустилась Марья Александровна на пуховый диванчикъ передъ каминомъ; мужъ ея селъ возле, взявши обе ея руки, и ему стало весело: онъ почувствовалъ, что его повелительница тамъ-то довольна. Павелъ Антоновичъ, считая неприличнымъ молчать передъ любимой женою, попробовалъ заговорить о старыхъ временахъ, о своемъ детстве, проведенномъ въ этомъ же замке; молодая хозяйка не отвечала ничего, улыбнулась и закинула назадъ голову. Чудесные ея волосы раскинулись по толстому, узорчатому штофу подушки, когда-то пунцевой, теперь бледно-палевой отъ времени. Она стала дышать ровнее, глаза сомкнулись, и Павелъ Антоновичъ остановился на половине какой-то страшной легенды, относившейся къ замку. Его супруга спала сномъ дитяти.
Добрый толстякъ тихо всталъ, на ципочкахъ перешелъ къ креслу, стоявшему возле дивана, на которомъ лежала Марья Александровна, погрузился въ него и долго сиделъ, веселыми глазами поглядывая то на жену, то на каминъ съ гаснущими угольями, то на стенные panneaux, на которыхъ, при мерцающемъ и слабомъ освещенiи, все фигуры пастушекъ и амуровъ будто двигались, и ему было сладко, и въ его душе пробегала струя тихой радости. Давно, давно ужь не приходилось ему сидеть где-нибудь въ уединенiи, въ милой и не набитой народомъ комнате, да еще съ женой своею съ глазу на глазъ. Настоящiя минуты, можетъ быть, оказывались самыми умными, счастливыми минутами во всей жизни Павла Антоновича. Мери была довольна его замкомъ, Мери отдыхала, Мери спала, улыбаясь; на ея исхудаломъ лице какъ-то сгладились следы утомленiя и скуки. И какъ нарочно, вечеръ былъ такъ тихъ и свежъ; вековыя липы такъ приветно шелестили подъ окнами; каминъ горелъ такимъ мягкимъ светомъ, и древняя комната, съ ея золотомъ, зеркалами и безделушками, посреди полумрака, какъ бы воскресала въ своемъ быломъ великолепiи. Какой-то приветливо-трогательной, нежащей душу поэзiей, дышало это самое запустенiе, эти самые следы столькихъ годовъ, эта пыль на мифологическихъ картинахъ, эта смерть посреди жизни. Безукоризненность древняго памятника, каменное кружево готическихъ зданiй, для ихъ уразуменiя требуютъ многаго отъ человека; и какой, самый простой добрякъ не тронется запустелымъ уголкомъ своего собственнаго дедовскаго дома, дома, съ отпечаткомъ настоящаго восемнадцатаго столетiя? Какъ красавица, застигнутая смертнымъ часомъ въ самый разгаръ красоты и жизни, напомнитъ ему про себя этотъ дивный векъ, отъ самой смерти получившiй новую прелесть. Кто способенъ безъ рыданiя видеть лежащую во гробе красавицу, кто не расчувствуется передъ живыми памятниками безсмертнаго, увлекательнаго, пиршественнаго, остроумнаго, великаго осьмнадцатаго столетiя?...
Угли погасли. Более часу просиделъ хозяинъ замка въ сладкой и глубокой задумчивости. Чье-то платье зашелестело у двери,-- это была старшая горничная Марьи Александровны, и другая девушка, со свечами. Павелъ Антоновичъ шопотомъ отдалъ несколько приказанiй и пошелъ по корридору къ главному строенiю. На лестнице столкнулся онъ съ домашнимъ своимъ докторомъ и съ главнымъ управляющимъ по именiю.
- Заснула! заснула! и спитъ какъ ангелъ! весело проговорилъ Павелъ Антоновичъ, подпрыгивая и обнимая рукою станъ эскулапа. A вы что окажете, мой любезнейшiй?
И владетель замка обратился къ управляющему.
- Пришли квартирьеры отъ пехоты: у насъ будетъ стоять полкъ и одна батарея.
- Распорядитесь же, позаботьтесь, чтобъ все было какъ нельзя лучше; завтра же у насъ общiй праздникъ. A что, видно ждутъ чего-нибудь на море?