XI.
Парадоксъ пустынника Буйновидова о томъ, что женщины нашего времени, благодаря кринолину и нарядамъ, идутъ не къ эмансипацiи, а къ полному и вечному рабству.
Нашъ общiй драгоценный прiятель, глубокомысленный мудрецъ Петръ Петровичъ Буйновидовъ, по временамъ напоминаетъ собою Кифу Мокiевича, о которомъ разсказывалъ намъ Гоголь въ "Мертвыхъ Душахъ". Иногда въ его голову забредаютъ такiя мысли и умозаключенiя, что слушателю остается только воздеть руки къ небу и зареветь безобразнымъ голосомъ. Къ чести пустынника (добавляю я), его вопiющiе философскiе максимы, поразительные въ подробностяхъ и изложенiи, постоянно имеютъ частичку здраваго смысла и клочекъ какой-нибудь совершенно новой, оригинальной и самостоятельной мысли. Слушая речь, говоришь самъ себе: "ведь имеются же на свете чудачищи, способные говорить такую билиберду!" а, выслушавши ее, прибавляешь: "однако эта билиберда не совсемъ билиберда!" Помню я, какъ въ одинъ вечеръ нашъ милый пустынникъ пустился доказывать, что наше поколенiе такъ себялюбиво, сухо и скаредно, какъ бы выдумали почему? потому-что оно безпрестанно толкуетъ о страждущемъ человечестве и о средствахъ осчастливить его en masse!! оставили бы оратора одного, еслибъ онъ вдругъ не разразился такимъ, афоризмомъ, достойнымъ Монтеня и Вовнарга: "Друзья мои, верьте, что ничто такъ не отбиваетъ человека отъ добрыхъ делъ практическихъ и ему доступныхъ, какъ мысль о благахъ недосягаемыхъ и кроющихся въ тумане будущности!" И когда онъ намъ сказалъ сiе изреченiе, мы почувствовали, что тутъ, подъ великомъ преувеличенiемъ, кроется и великая правда. А человекъ, имеющiй обычаемъ - между всякими чудачествами отпускать частичку правды, не можетъ не быть для насъ человекомъ милымъ.
И такъ, одинъ разъ, не далее, какъ на прошлой неделе, въ холодный октябрьскiй вечеръ, располагающiй къ долгимъ беседамъ, въ нашей компанiи разговоръ какъ-то склонился въ умозрительную сторону. Заговорили о женщинахъ и объ эмансипацiи женщинъ. Какъ обыкновенно бываетъ, более всего горячились лица, всю свою жизнь не видавшiя женщинъ, и, при появленiи юбки между гостями, уединявшiяся въ уголъ, не безъ сумрачнаго взора. Пустынникъ Буйновидовъ, въ женскомъ мiре знавшiй лишь свою старую тетку и кухарку Прасковью, стряпавшую ему его пустынническiе обеды, оказался въ числе ораторовъ.
- Друзья мои, сказалъ онъ, обратясь ко всемъ спорющиму - добрые друзья мои, справедливость побуждаетъ меня высказать вамъ, что вы судите о предмете, не подлежащемъ сужденiю. Нужна ли или не нужна женщинамъ некоторая эмансипацiя - это вопросъ мертвый, по той причине, что его давно уже решило непреложное теченiе событiй. Все женщины, по моему мненiю, сами и съ величайшею охотою идутъ не къ эмансипацiи, а къ совершеннейшему невольничеству. А если имъ такъ желательно на веки вековъ считаться невольницами, рабынями и одалисками, то уже этого бедственнаго результата никакiя философскiя увещанiя прекратить не въ силахъ.
такъ мудры, сжаты и загадочны, что для нихъ необходимъ переводчикъ съ достодолжнымъ содержанiемъ. Ты порешилъ, что женщины всего образованнаго мiра идутъ къ вечному рабству - докажи же, по крайней мере, что этотъ феноменъ есть истина и не забудь изъясниться о его причинахъ.
- Близорукiе слепцы, началъ пустынникъ.
- Близорукiе слепцы, продолжалъ пустынникъ, гневно возвысивъ голосъ: - долго ли вамъ бродить по улицамъ ничего не видя и шаркать по гостинымъ, не разумея сущности предметовъ, вамъ представляющихся? Вы не видите, что женщина образованныхъ обществъ стремится къ рабству, и уже погрязла въ рабстве до маковки? Вашему созерцанiю ровно ничего не говорятъ те предметы, которыми одета, разряжена, обезображена и связана женщина? Для васъ бальное платье въ триста целковыхъ есть простая шурчащая по полу вещь, а не стигматъ невольничества? Для васъ кринолинъ кажется хитросозданнымъ инструментомъ, безъ пользы и значенiя, а вы не видите въ немъ клетки, замыкающей женщину и телесно, и умственно, и нравственно? Глядя на богатый фермуаръ, вы говорите только - найдется и на него дурень-покупатель, а вамъ въ голову не придетъ сравнить его съ теми ошейниками, какiе носили смерды и рабы у древнихъ саксонцевъ. Такова-то и вся мудрость вашего поколенiя: въ глубину никто не хочетъ нырять, всякому такъ весело скользить по поверхности.
"Исторiя, и вековой опытъ, и житейская мудрость говорятъ намъ съ ясностiю, что тотъ человекъ свободенъ, у котораго нуждъ мало. Относительно мужчинъ, эта мысль никемъ не оспаривается, а, между темъ, она такъ же верна и въ примененiи къ женщинамъ, чего никто знать не хочетъ. Умолчу о техъ блаженныхъ временахъ, когда одежды человековъ состояли изъ пальмовыхъ и виноградныхъ листочковъ: скажу только, что то время было временемъ равенства между мужчиной и женщиной. Дама не требовала отъ своего кавалера мантилiи изъ лiонской матерiи, о брилльянтахъ понятiя не имела, стало быть ей не для чего было становиться передъ нимъ въ положенiе просительницы, надоедальщицы и ласкательницы. Мужчина, зная, что онъ ничемъ не облагодетельствовалъ свою супругу и не принесъ для нея никакихъ тягостныхъ жертвъ, обращался съ ней, какъ съ товарищемъ и компаньономъ, на равныхъ правахъ, не какъ съ дорогою куклою. Повсюду, въ старые века и новые, въ Старомъ Свете и Новомъ, болезнь женскихъ нарядовъ всегда шла рядомъ съ порабощенiемъ женщины. Женщины Грецiи, при своемъ изяществе, соблюдали простоту въ уборе, и тамъ, где простота была большая, оне были свободнее: примеръ тому Спарта, где, по видимому, все было грубо и дико, а где, между темъ, женщины уважались и значили много. Въ изнеженныхъ государствахъ мы видимъ противное: тамъ женщина, покрытая браслетами и ожерельями, закутанная въ драгоценныя широкiя ткани, считалась, съ полнаго своего согласiя, не разумной подругой человека, а вещью, забавой, рабыней. Она заключила съ мужчиной контрактъ такого рода: "одевай меня въ пурпуръ, продень мне золотыя кольца въ носъ и уши, добудь мне какъ можно более дорогихъ побрякушекъ, а потомъ делай со мной что угодно, за все твои благодеянiя я имею превратиться въ твою невольницу". Такъ оно и вышло: мужчина вылезалъ изъ кожи, грабилъ своего брата, резалъ соседа, проливалъ кровь, наваливалъ на себя двойной трудъ, а добывалъ уборы для своей подруги, которая нежилась и хлопала глазами во время его мученiй, не умея и не имея силы въ чемъ нибудь быть полезною. Но довольно о временахъ древности - такiя мудрствованiя более приличествуютъ нашему другу, профессору Антропофагову, нежели мне, скромному и несвирепому пустыннику.
"Женщины нашего времени уже стояли на пути къ совершенному рабству, когда несчастное изобретенiе кринолина окончательно ввергнуло ихъ въ пучину отсутствiя свободы. Дивлюсь я, что наши академики, трудящiеся надъ составленiемъ календаря, не вносятъ въ известную таблицу событiй такого поссажа: отъ такой-то войны - столько-то летъ, отъ основанiя Новгорода - столько-то, отъ введенiя кринолина и окончательнаго порабощенiя женщинъ - обручами, на женское платье должно идти матерiи втрое больше, чемъ требуютъ законы разума. Горькое негодованiе, близкое къ отчаянiю, ими овладело. И такъ уже женщины не поддерживали, а бременили семейство, и безъ того уже ихъ наряды поглощали общее достоянiе и вело къ раззоренiю,-- а тутъ еще тройное количество дорогой матерiи!! Подруга жизни стала для нашего брата положительною тягостью, для человека съ ограниченными средствами женитьба перешла въ непростительную роскошь. А съ того дня, какъ женитьба сделалась роскошью, женщины, уже давно начинавшiя быть предметами купли и продажи, вполне стали рыночнымъ товаромъ для малаго количества богатыхъ потребителей. У тебя двадцать тысячъ годоваго дохода, половину этихъ денегъ ты можешь тратить на женщину, и такъ, покупай себе любую рабыню, ты паша, наибъ, эмиръ, за тобой гоняются и тебя заманиваютъ. Покупай девушку какую пожелаешь, изъ за брильянтовъ и тройного количества матерiи на каждое платье тебе принесутся въ жертву и молодость, и независимость сердца, и начинающаяся любовь къ юноше съ небольшимъ состоянiемъ. Ломайся и торгуйся, кури свой кальянъ, беседуя съ папеньками и маменьками, продавцами невольницъ - все передъ тобой преклонится, все передъ тобой уступитъ. Конечно, черезъ годъ после купли, твоя одалиска, можетъ быть, тебя раззоритъ, или будетъ тебя ругать, или выцарапаетъ тебе глаза, но эти вещи не несовместны съ состоянiемъ рабства, оне обыкновенны и на востоке, и на западе. Абдулъ-Мединдъ раззорился изъ-за невольницъ, и визиря Риза-Пашу, можетъ быть, въ тишине гарема бьютъ башмакомъ по ланитамъ, но рабство все-таки остается рабствомъ и никто не назоветъ турецкой женщины свободною, какъ бы она ни колотила своего повелителя.
Когда я подумаю обо всемъ этомъ, мое бедное сердце обливается кровiю. Вотъ вы все, здесь возседающiе, знаете городъ Петербургъ какъ свои пять пальцевъ. Это хорошо. Укажите же мне въ немъ хотя одну пару, которая, за эти три года, весело соединила свои руки, соединила ихъ и сказала бодрымъ голосомъ: "мы сошлись душою, мы не боимся житейскаго труда, вступимъ же вместе въ жизнь, какъ добрые товарищи, на равныхъ правахъ, помогая другъ другу и поддерживая другъ друга"? Такой пары нетъ, ея быть не можетъ, заблужденiя света сделали появленiе ея чистой невозможностью. Не помощь и не товарищество, а роскошное тунеядство вноситъ женщина въ жилище своего трудящагося друга. Уже одно ея появленiе сопровождается разширенiемъ квартиры, портьерами въ восемьдесятъ рублей штука, ея выездъ въ гости стоитъ триста целковыхъ. Что же выходитъ изъ того? Если у твоей подруги есть приданое, оно идетъ не въ общую кассу вашей фортуны, а для ея личныхъ потребностей,-- если она бедна, ея роскошь ложится тебе на шею. Положимъ, что твоя подруга одарена умомъ и сердцемъ, что она действительно желаетъ быть не одалискою, а товарищемъ, что она гнушается ролью пассивной куклы,-- но я спрашиваю, чемъ же она заявитъ свое товарищество? Какой хозяйкой она ни будь, при модной расточительности она не много сделаетъ - какой тутъ барышъ изъ рубля, выгаданнаго на обеде, когда одна шляпка стоитъ пять обедовъ, и хорошихъ? Какой умницей она ни будь, что можетъ она выдумать въ пособiе и отраду тебе, обремененному последствiями непростительной роскоши, то есть женитьбы? После безплодной, недолгой борьбы, ей остается забыть о товариществе, кинуть претензiю на равенство правъ, и обратиться въ невольницу, покорную, какъ на суровомъ Кавказе, или злую, какъ въ развращенной Турцiи.
"Принято подсмеиваться надъ семейнымъ бытомъ немцевъ, присоединяя къ ихъ числу жителей Швецiи, Данiи и Голландiи. Можетъ быть, очень смешно видеть, какъ фрау профессоринъ вяжетъ чулокъ въ театре, а фрау ассессоринъ переписываетъ деловыя бумаги для своего мужа., Какая разница съ нашей блистательной Ольгой Владимiровной, супругой графа Антона Борисовича, при общемъ поклоненiи и страстныхъ взглядахъ хлыщей, сметающей своими юбками пыль со всехъ баденскихъ дорожекъ! А, между темъ, фрау профессоринъ и фрау ассессоринъ - вольныя женщины, графиня же Ольга Владимiровна - рабыня, или, если находите благозвучнее, одалиска. Фрау профессоринъ и фрау ассессоринъ вышли за мужъ по любви, а графиня Ольга, дочь проигравшагося отца, была продана старику, котораго и не видела до обрученiя. Мужья нашихъ немокъ, во время своей свадьбы, были красивыми бородатыми юными гелертерами,-- паша, прiобревшiй русскую девушку, имелъ и имеетъ видъ сатира, до половины съеденнаго молью. Фрау профессоринъ вошла въ домъ своего мужа какъ добрый другъ, покрыла своимъ трудомъ увеличившiеся расходы; ея лучшее платье, въ которомъ она слушаетъ "Тангейзера", стоитъ столько же, сколько лучшiй фракъ и остальной приборъ ея мужа. Неся свою долю трудовъ и принося свой процентъ выгодъ, она равна и независима передъ своимъ супругомъ. То же самое и фрау ассессоринъ. А графиня Ольга Владимiровна безприданница, предметъ роскоши и раззоренiя - существо купленное и поддерживаемое съ огромными расходами. На баденскомъ променаде она очень горда и бодра, но не горда и не бодра она наедине со своимъ мужемъ и покупщикомъ... Но я чувствую, что говорю слишкомъ долго,-- подайте ужинать, ибо у меня горло пересохло".
1861.