Дневник Дружинина.
1855 г., сентябрь-декабрь

Сентябрь открылся мерзкими, сырыми, сумрачными днями; надо иметь много спокойствия духа и способностей быть счастливым, для того чтоб в такие дни не желать провалиться сквозь землю. Не могу сказать, однако же, чтоб я чувствовал себя мизерабельным, занятия сокращают день, и кроме того я часто видаю Л. Н. О<больянинова>, к которому ощущаю более и более привязанности. Это один из тех людей, с которыми можно прожить всю жизнь, никогда не соскучившись, все равно что с братьями. Пишу я менее обыкновенного, читаю более прежнего. Почти на всякий день приходится одна пиеса Шекспира, глава Рабле, несколько страниц гетевых путешествий, которые гораздо лучше его мемуаров. "Campagne de France" {"Кампания во Франции" (франц.).} и "Поездка в Италию" - совершенство в своем роде, перед этими книгами меркнут новейшие туристы.

Прочитал "Ричарда III", вот это так драма. На последних актах я, лежа на диване, кричал от восторга, перечитывал громко многие сцены и упивался шекспировской поэзиею. Это не то, что "Winter's Tale" или подобные комедии! Что за великолепный бездельник этот Ричард III, хотя в начале пиесы он говорит о своих злодеяниях совершенно, как классический тиран! И потом - три королевы, их сцена перед дворцом, плач Елисаветы, упреки Маргариты и проклятие герцогини Глостерской! Видения между двумя палатками - стратагема смелая, даже чересчур смелая, но генияльная. Речи Ричарда и особенно Ричмонда своему войску действуют на читателя, как ряд электрических ударов. И вся пиеса полна поэзии, великих мыслей, поэтических выражений. Большая часть ее мною подчеркнута. Я более и более убеждаюсь, что значительная часть пиес, признаваемых за Шекспировы, им только переправлены. Нет и сто раз нет! поэт "Ричарда III" не сочинит "Зимней сказки" и подобных сочинений! 

В пятницу вечером поехал с Обольяниновым к Мейеру и провел там в обществе всех гверезнинских обитателей два дни из разряда тех милых дней, которые для меня составляют особую гдовскую прелесть. Мы примирили враждовавших соседей, и к нашему обществу еще присоединился Эллиот, приехавший в отпуск. Мы все условились последние дни моего пребывания в деревне провести друг у друга, тем более что 15 сентября будет последним днем отдыха и для Льва Николаевича. Трудно определить, в чем именно состоит приятность дней моих в Гверезне, а между тем эти дни, не взирая на их великую простоту, составляют светлые точки в моей жизни. И место мне нравится, и дом тоже, и люди мне по вкусу, и музыка как-то приходится по сердцу, и беседы веселы. Чувствуя, что любим всеми, сам всех любишь. От этих дней далеко до афинских наших вечеров в Спасском, вечеров, обильных умственною гастрономиею и поистине единственных во всей России, но все хорошо и все привлекательно в своем роде. И сколько я ел эти дни!

Вчера, воротясь домой по скверной дороге, пообедав и выспавшись, весь вечер посвятил на чтение Шекспирова "King John" {"Король Иоанн" (англ.).}. Три часа пролетели с быстротою, большую часть драмы я подчеркнул. Это торжество Шекспирова ума, хотя теплоты и жара здесь менее, чем в других первоклассных его вещах. Дивных мыслей рассыпано едва ли не столько же, сколько в "Гамлете". Это поэзия истории! Сцена с папским легатом - совершенство по драматизму. Есть кое-где напыщенность, но она не бьет в глаза, как в "Гамлете".

2-го сентября донеслось к нам с необычайной быстротой тяжкое известие о взятии Севастополя⁴²⁶. Описывать моих ощущений не беруся. Может быть, через много лет, глядя на эти листы дневника, вспомню я то, что я передумал, перечувствовал и видел во сне за эти дни с той минуты, когда Мейер подал мне письмо его родственника и отрывок газеты с печальным известием. Я не разделяю мнения господ, утверждающих, что Россия потерпела позор и что за взятием Севастополя должна следовать кровавая и мстительная война. По моему мнению обе стороны, если они понимают свои выгоды, ближе к примирению, чем когда-либо. Обе выучились ценить одна другую, обе желают спокойствия. Защита Севастополя для нас славнее Лейпцига, Кульма⁴²⁷, а Бородина и подавно. Потеря денег велика, частные скорби неисчислимы, но слава наша нимало не пострадала. Мало того, когда заключится мир и раны заживут, война принесет нам неисчислимые выгоды. Правительство сблизилось с народом, народ наш, так долго ненавистный Европе, навеки будет ею уважаем, недостатки наши, выказавшиеся наружу, будут исправлены и вредная самонадеянность исчезнет. Военное сословие разовьется и возвысится, все общество, сближенное и сдружившееся за года испытаний, утратит свои угловатые стороны. И главное, воспоминания о кровавой войне заставят всех ценить блаженство спокойствия. Как человек радостно пробуждается после давящего кошмара, так и вся Европа, на время не ценившая было благ тишины, весело встретит эту тишину и надолго не будет соваться в драку. Обо всем этом утешительно думать, только дай бог, чтоб нам недолго пришлось ждать дня примирения! 

Нельзя сказать, чтоб последние дни моей вилледжиатуры⁴²⁸ проходили очень интересно: ветер завывает, небо пасмурно, и, вообще, до сих пор, за исключением одного вечера, осень является в самых суровых красках. Уединение мое, сперва сделавшееся было крайне подлым от гнусной зубной и головной боли, впоследствии было украшено получением разных писем, и на один день приездом Мейера, Трефорта, Эллиота и моей очаровательницы Катерины Петровны Т. В этот день Мейер покрыл себя бессмертною славою, ухаживая за сей милой особой и на прощанье с чувством поцеловав у ней руку. Но никто из вышепрописанных персон не ночевал, так что длинный сентябрьский вечер мне пришлось провести с книгою. Читаю довольно много, перечитываю "Tales of the Hall" {"Повести усадьбы" (англ.)."Путешествие в Италию" очень хорошо, но "Кампания во Франции" еще лучше. Это сок занимательности, и за подобные сочинения не возьму я ста томов новейшего изделия. Все более и более убеждаюсь я, что Гёте - умственный Наполеон наших дней, изучение его жизни есть целая благотворная наука. Жаль, что у нас совсем бросили немецкую словесность: мастерская и подробная книга о жизни Гёте была бы для нас всех манною, трудом распренаиполезнейшим! Я предлагал Васиньке Боткину заняться подобным трудом, но вотще. Зимой стану раззадоривать Тургенева на подобную работу, но он по складу своей натуры недостаточно проникнется гетизмом. По своему взгляду на жизнь Васинька один способен писать этюд о Гёте.

Прочел вчера "King Henry VIII" {"Король Генрих VIII" (англ.).} и, дивясь Шекспиру как поэту-историку, не остался вполне доволен ходом пиесы. Джонсон прав, дивясь характеру Королевы Катерины, но в драме есть многое и кроме этого персонажа. Кардинал Вольсей хорош и Анна Болейн недурна, хотя ей немного дано действовать. Пророчество Кранмера о Елисавете весьма поэтично,-- такая лесть может выходить только из сердца. 

Наша литературная колония опять собралась в Петербурге, исполненная дружелюбия и веселости, несмотря на грустное время. Занятия пошли обычным чередом, и колеса жизни, как говорил покойный Милютин, смазываются исправно. Третьего дни я, Панаев, Ребиндер и Языков обедали у Струговщикова, после обеда происходило чтение хозяйских стихов, прерываемое циническим смехом двух сатиров - Языкова и Пан<аева>. "Странные стихи я слышу",-- говорил Языков и тут же по поводу стихотворения из Гейне, где описывалась дева у колодца⁴²⁹, сочинил двустишие:

Дева у колодца
Может уколоться.

Его же двустишие:

Хотя народам всем казался он Ахилл,
Но был он не силен, а хил.

Вечер заключен был у брата, в воспоминание пятилетия его свадьбы. Видел С. А. Семевскую, ее мужа, М. И. Крылову и ее рыжеватого сына. Узнал о смерти милой, очаровательной болтуньи, красавицы Варвары Алексеевны, которой и я, и многие мне близкие люди обязаны столькими светлыми часами веселости и дружбы. Я не был никогда в нее влюблен, но мне радостно было глядеть на нее.

26-го октября проведено в разъездах и увеселениях. Утром был у Ребиндера Н. Р., которого ужасно люблю. Познакомился с его женою. Обедал у Некрасова с Тургеневым и Боткиным. Вечером облачился во фрак и отправился на вечер к О. Народу собралось человек шестьдесят, дочери хозяина очень милы, были и другие хорошенькие девчоночки. С удовольствием взирал на танцующее юношество. Видел Гаевского, Андреаса, кн. Одоевского, Пецольта, Мана, Лиз<авету> Як<овлевну>, Данилевского, Василька Гебгарда. Не ужинал, лег спать с насморком и щекотанием в горле.

Для памяти запишем события с 10 сент<ября> по сие время.

Выехал из деревни 12-го с<ентября> с первым морозом. Ночевал у Мейера, а утром застал его на охоте. Обедали у Трефорта, дружески беседовали,-- конечно, Севастополь составлял главнейший предмет разговоров. Л. Н. Обольянинов обрадовал нас, приехавши проститься вечером, Мейер оставил его ночевать. Жаль мне было наутро покинуть этих добрых людей и проститься с ними на год. Но приапизм меня одолевал.

Погода была сносная и переезд до Нарвы не очень утомителен. Но думать в дороге о чем-нибудь дельном я не в силах. Приехал в Нарву без головной боли и очень был тому рад. Долог оказался дождливый вечер. Читал газеты в кондитерской. Маленький город в ненастную ночь. <емевского>. Жена его похудела и находится в интересном положении. Дети весьма милы. Сам хозяин в восторге от ополчения и жаждет быть ротным командиром. Услыхавши про эту каторгу, возблагодарил судьбу, спасшую меня от ополчения. Конец обеда прошел торопливо, ибо боялся опоздать в дилижанс.

Я предчувствовал, что переезд до П<етер>бурга не будет интересен, так и сбылось. Со мной сидели две госпожи зрелых лет, одна из них с прегадким малиновым румянцем, не только на щеках, но на лбу и на подбородке. В Ямбурге видел некоего глупого юношу, убежденного в том, что на него нападали разбойники. Сидеть было просторно, хотя ночью вторгнулись в кареты полупьяные господа - какой-то мальчишка и чиновник Военного министерства в дубленке; чиновник издавал запах водки. Ночную беседу их я слушал не без любопытства. Ехал еще со мной молодой человек Шиц, из нашего уезда. Между Кипенью и Стрельной лошади сбили и ушибли форейтора, мы брели несколько времени по скверной грязи. Но наконец путешествие кончилось, как кончается все на свете.

День провел я в поездке по доннам, обедал у Григория, узнал всевозможные новости, вечером же, кажется, был у Жуковских, но Надежды Дмитриевны не видал. Она тоже в интересном положении. Беседовал с А. Д. и услаждался новостями, в которых, правду сказать, не было ничего сладкого. 

В пятницу был на довольно безобразном ужине у Тургенева по случаю его рождения. Ужинала обычная наша компания, с прибавлением Гончарова, Михайлова и Писемского. Тургенев пел, городил идеальные речи, рассказывал, что жаждет любви, и вообще вел себя как немец-студент, загулявший по принципу. Михайлов толковал о разных высоких предметах, Языков снял рубашку и прославлял прогресс, все это было глупо и тем более скучно, что действующие лица все были людьми более или менее мне любезными. Разошлись в четвертом часу, по крайней мере, я с Гончаровым в это время вырвались из Капернаума⁴³⁰. Мне было скучно, когда я ехал домой.

Дни стоят серейшие и печальнейшие - привык я к прелестям пет<ербург>ского климата, но такой осени я не запомню. Кашель и насморки у меня не прекращаются почти что с приезда в город, но духом я бодр и вовсе не падаю. До сих пор метеорологические причины на меня не действуют нисколько. Если б мне удалось вставать поранее и водворить порядок в своих занятиях, я бы был очень доволен, а то вот уж две недели, как не могу кончить "Ньюкомов". Теннисона тоже читаю лениво, странный писатель Теннисон!

В субботу вечер провел у Т<ургене>вых. Милое и ласковое личико Ольги Александровны я созерцал с увеличивающимся удовольствием. Странно судьба играет людьми, и от странных причин зависит будущность человека. Я бы мог иметь шанс на величайшее благо жизни, если б в этом редком и чистом существе имелось нечто, способное возбудить меня к привязанности физической. Счастлив будет человек, которому в жизненной лотерее достанется le gros lot {Главный выигрыш (франц.).} с именем О. А. А я все это знаю и даже не могу думать о том, чтобы брать билет в эту лотерею. Дурняшки мне нравились, а эта привлекательная женщина ничего не говорит моему телу. Я ее люблю как сестру, и, кажется, это чувство всегда останется в одном положении. 

Вообще я сильно погрузился в литературный круг и в литературную компанию, в особенности по случаю возвращения Тургенева и приезда Боткина, в четверг обедал у Некрасова, в пятницу вечер был у Никитенки, вчера провел вечер у Надежды Михайловны, но и тут литература явилась во образе "Лира", читанного Боткиным. Все приедается на свете, и хотя наш круг очень хорош, но и он как-то окисляет человека. А лучшего в виду не имеется, да и где оно?

Вообще уже около недели, как я как-то вял и уныл. Насморк у меня a l'etat de permanence {в состоянии непрерывном (франц.).}, к тому же осень до крайности холодна, сумрачна и угрюма.

Возвращаюсь к очерку моего возвращения в П<етер>бург. Отыскал Каменского, обедал у него с Сатиром и день провел приятно. Много наслаждения (и трепета) доставила мне прелестная С<аша> Ж<укова>, у которой был я и провел весь вечер. Что за волосы, что за глазки и что за милое личико, на которое весело глядеть! Повидался с Некрасовым на новой квартире⁴³¹, был у Гаевского, у Андреаса. Михайлова застал по обыкновению в подлой бедности, но с выстриженными волосами и чистой нравственностью. Бурдин уведомил меня, что ставят на Ал<ександринский> театр мою пиеску "Не всякому слуху верь"⁴³². Заходил к Гончарову, Вревской, Ивану Ганецкому и Капгеру. Много-много шатался по улицам и, шатаясь, был счастлив.

<фанова>. Но, по правде сказать, если б меня теперь спросили, где я бывал и где проводил время с половины сентября по ноябрь, того бы не умел я сказать. Великий насморк, не без кашля, который напал на меня, немало портил мою жизнь, ибо длился долго-долго. Денежные дела мои зато были в блистательном положении, подобных периодов давно со мной не бывало.

Вообще, однако, первый месяц в Петербурге, после долгого заточенья, есть медовый месяц своего рода.

В октябре, с приездом Васиньки и Тургенева, наш обычный кружок принял свое обычное развитие. Об остальных знакомых что скажешь? Л<изавета> Н<иколаевна> так же убийственно скучна, Старчевский так же глуп, Андреас так же любезен и приятен, и так далее и так далее. Очкин давал пир неслыханный и танцы, Василий Петрович давал пиры без танцев, московский Крез Солдатенков⁴³³ (новое лицо) устроил обед у Сен Жоржа⁴³⁴ со всякими прихотями, Яков Иванович делал завтрак, от которого я сделался нездоров. Все как следует,-- то, что хорошо, хорошо и теперь, чего недоставало, того недостает и доселе. 

На прошлой неделе познакомился с Рюминым и купил английских книг у г-жи Введенской. Percy, Makintosh, Hazlitt, "Half hours with the best authors" {"Полчаса с лучшими авторами" (англ.).}. За неделю до того было чтение "Лира" у Тургеневых. Я решился переводить "Лира".

Дрентельн переводится из Очакова и, быть может, к нам.

Васинька уехал, как Иоанн на Остров Патмос⁴³⁵.

Крабб мой имеет успех⁴³⁶, un succes d'estime {успех из уважения к автору (франц.).}, как я полагаю.

Купил у Палацци старого серебра.

Пиеса моя "Не всякому слуху верь" имела успех на театре. Я ее видел, актерами недоволен, но поднимать голоса не стоит.

Составляется план великолепный о литературном клубе.

Вчера обедал у Некрасова с новыми весьма интересными лицами: туристом Ковалевским и Л. Н. Толстым⁴³⁷. Оба из Севастополя. I like both {Мне нравятся оба (англ.).}.

⁴³⁸.

- Приехали Ростопчина и Кильдюшевская.

- Ужин у Гр<игория?> с Преображенскими: m-mes Мердер и Вельяминова.

- Рассказы Арк. Панаева о Крыме. Убитые арапы. Нечувствительность и апатия.

- Статуэтка Торвальдсена.

- Чернокнижный вечер у Марьи Ивановны. Фединька. Саша. Убранство залы. Картины. Гипсы. Блюдечки и вилки. Кильки с головами. Ерыжность. Хорошенькая Олинька. 

Надо вести записки ежедневно, хотя бы в стиле Погодина⁴³⁹. Вчера встал поздно. Работал мало. Был поутру Тургенев. Палацци принес две серебряные кружки и медальон. Обедал дома. Спал, чему мешала топившаяся печь. Потом у Саши до 8 1/2 часов. Потом к Тургеневу. Совещание о юбилее Щепкина!⁴⁴⁰ Публика огромна. Новые лица - поэт Тютчев, Бенедиктов. Бахметев. Остальные более или менее известны. Корш и "Русский вестник"⁴⁴¹. Выгоды фуражек. Ермил Костров⁴⁴² в приапизме. Гончаров и Никитенко. О вечерах у министра Норова⁴⁴³. 

Утром являлась Пашинька и подала письмо с приглашением на бал в субботу. Вечером был у нее, узнал об условиях и плане, а на вечере у Краевского завербовал охотников. Утром не ездил никуда, переводил "Лира",-- дело идет медленно и не скажу, чтоб удовлетворительно. Обедал дома, перед обедом была у нас б<аронесса> Вревская. Ей кто-то наговорил об убийствах каких-то в городе, и она трусит до нелепости. Серг. Ф. Арсеньев в Петербурге и здоров, чему я рад очень.

Конец дня у Краевского, где было народу немного. Зотов с женою, скрипач Афанасьев idem {то же (лат.).⁴⁴⁴. Известие о Марье Александровне Л. Буду у ней во вторник. 

Сегодня, как кажется, будет день, обильный приключениями - приятными или неприятными, о том поведаю завтра. Сегодни обед у меня и бал у Паши. А вчера день был глупый - визиты, дремота и вечер без пользы. Был утром у Вельяминова, Некрасова, О. И. К<ильдюшевской>. Обедал у брата, дети его хворают. С нами обедал доктор Фома Осипович. Отлично и сладко дремал после обеда. А. П. Евфанов заставил меня потерять вечер, знакомя меня с какой-то стерьвой Марьей Давыдовной и другими непривлекательными особами, Ольгой Федоровной, Прасковьей Петровной и т. д. Как следует хорошему охотнику, я не роптал на неудачу, хотя дома нашел приглашение от графини Ростопчиной, где мне было бы, конечно, веселее. 

Как ни стараюсь я противустать урагану обедов, собраний и вечеров с мотовством - ничего не выходит. Сегодни обед у Краевского и вечер у Плетнева, послезавтра обед у Некрасова, завтра раут у Паши с избранными доннами.

Вчерашний день был чернокнижен, разнообразен и, надо прибавить,-- счастлив. Утром получил я письмо от Ливенцова, который здоров и невредим. Потом делал визиты, видел Сатира и Карпова. Узнал насчет бала. Обедали у меня Панаев, Языков, Григорий, Тургенев и Каменский. Все были веселы. Узнал о назначении Дрентельна командиром Литовского полка - вторая радость. К 9 часам съехались приглашенные на дачу Галлер: Толстой (Лев), Краевский, Тург<енев> и Дудышкин. После долгих хлопот с экипажами - выехали. Болтали всю дорогу. Дача недалеко от заставы. Бал весьма хорош. Нас приняли как родных. Лиза, Соня, Авд<отья> Мих<айловна>, Саша Жукова (Марья Петровна приехала под конец). Мои старцы разгулялись, chacun a choisi sa chacune {каждый выбрал себе пару (франц.).}. Тург<енев> врезался в милую польку Надежду Николаевну. Дудыш<кин> в Луизу Ивановну, причем стал похожим на влюбленного медведя. Краевский и Толстой пленены Ал. Ник. Едва мог я их извлечь с бала. Все были довольны. Было много ерыг и хлыщей - Мацнев, Соломка, гусары, кавалергарды. Залы были чисты и вино хорошее. Домой пришел я в 4 часа и долго не мог заснуть.

История с литер<атурным> клубом двинута отлично. 16 человек, в том числе и я, выбраны членами Шахматного клуба. 

Вчера спал долго. Не работал почти ничего. Никто не был поутру. В 4 часа выехал из дома, причесывался, покупал перчатки, был у Некрасова и все-таки явился рано. Глупейшая привычка поздно обедать! и как она не подходит ни к нашему климату, ни к нашему образу жизни! Ермил явился первый. Пришли потом сам хозяин, Тургенев и Толстой, Дудышкин и еще кн. Долгорукий, известный тем, что был медиком в Севастополе. Обедали хорошо и пили много. Было весело. Рассказы Долгорукова занимательны, хотя печальны. Севастопольские bon mots {остроты (франц.).} просто прелесть. Когда Долгорукий рассказывал, как государь нынешний заплакал, узнав о неустройствах в Крыму и страданиях солдат (по неимению медиков), мы единодушно и восторженно выпили здоровье Александра Николаевича. Дай бог ему долго царствовать и хранить свои теплые чувства, принесшие столько отрады и облегчения всем нам за этот год. Никто более его не имеет шансов быть любимейшим и популярнейшим государем. Война пройдет, говорит поэт, но хлеб и правда вечно нужны! И милосердие, и человечность, и доброта духа,-- прибавлю я от себя.

После обеда было пение и музыка. Долгорукий хорошо пел французские и цыганские песни. Он мне нравится, но я еще ему не доверяю - все разнообразно-блистательные люди, каких я знал, оказывались с каким-нибудь грешком. Сол<л>огуб, Булгаков, Самойлов. От души желаю ошибиться. Было уже около 9 и поздно идти к Плетневу, оттого прошел пешком к Марье Львовне. Были Семевские, Луиза Федоровна и т. д. Известие о m-me Граве и Надежде Ивановне, ее сестре. Неизбежное лото, ужин и опять шампанское,-- вероятно, по случаю приезда персидского посланника. Отыскался домой во 2 часу, тотчас заснул и крепко спал до 9. 

Утро вчерашнего дня провел в работе, но сделал мало. Гончаров не поддается разбору, и статья о "Русских в Японии" идет вяло⁴⁴⁵. Около 2 часов еще мне помешала О. И. К<ильдюшевская>. Она уезжает, и я не мог не провести некоторого времени в беседе с нею. От переплетчика принесли портреты и Чернокнижие, пустой великолепный футляр в виде книги, с замком. Туда будут вкладываться нелепые стихи, смешные письма и проч.

мы, взявши вино у Рауля, заехали к П. И. Там были уже Писемский, Дудышкин, Алекс<андра> Ник<олае>вна, Соня, Лиза, новое лицо Варвара Михайловна, и Надежда Николаевна, царица всего вечера. Пили, варили жжонку, пели, цаловались. Явились Тургенев, Ковалевский, Долгорукий, Толстой. Ужинали. Было недурно. Вечер заключили у Долгорукова - я, Надя и Тург<енев>. Ермил напился, как сапожник. Все почти разъехались парами, я же один не опарился. Долгорукий пошел dans un bouzin {в злачное место (франц.).}. Я промотался дотла. Вообще, в подобных собраниях кошелек мой страдает сильней, чем у других. Пашинька получила особый гонорарий за хлопоты. 

Во вторник было несколько гостей поутру, и помеха в работе. М. К. Кл<именко> с дочерью, довольно миленькою. В. Н. Семевский. Весьма ерыжен В. Н. Семевский! Обедал у Некрасова с Каменским, Тург<еневым>, Толстым и Языковым. Толстой занемог и остается в Петербурге, болезнь его внушает нам опасения за него и за одну юную особу. После обеда мы с Языковым дремали, остальной народ играл в карты. По беспутству Тургенева, совсем отуманенного Надей, мы не могли ехать к Марье Ал<ександро>вне, Тургеневых (где хотели провести вечер) не застали, и день мой я кончил у Григория, с Софьей Николаевной, Болотовым и прочими.

Вчера поутру работал и, кажется, хорошо. Мне удалось поймать за хвост сущность таланта в Гончарове - статья будет ему полезна, как я думаю. До обеда никого не видал у себя и сам никуда не ездил. До 4 часов выехал, думал покупать теплые перчатки, но не нашел себе на руку. К Тургеневу, и обедал у него с Надей, Толстым и Долгоруким, после явились Фредро, довольно милый юродивый, и Иславин, менее мне полюбившийся. Пели, врали, слушали рассказы о Севастополе и засиделись до полночи. Надя очень мила, но мало меня возбуждает. В субботу она дает нам вечер. 

Утром в четверг встал ранее, а около 10 часов уже был за работою. Написал, однако, не очень много (о фламандских художниках по поводу Гончарова⁴⁴⁶). Потом читал "Athenaeum Francais", журнал недурной, но отчасти бесхарактерный. Обедал дома и отсыпался за прошлые дни. Вечер у Краевского, и игра на бильярде. Народу было мало. Слышал, что по цензуре большие преобразования и что Гончаров поступает в цензора. Одному из первых русских писателей не следовало бы брать должности такого рода. Я не считаю ее позорною, но, во-первых, она отбивает время у литератора, а во-вторых, не нравится общественному мнению, а в-третьих, ... в-третьих то, что писателю не следует быть цензором⁴⁴⁷.

Бурдин, или Bourdin, сообщал подробности о юбилее Щепкину. Приятно было их слышать от очевидца, хотя я давно заметил, что актеры - с их пафосом и амфазом⁴⁴⁸ - прегадкие рассказчики. И что за глупая рожа у Бурдина. Зубров мне несравненно более нравится,-- в его фигуре есть нечто тихое, умное и упорное, говорит он мало и не лезет в глаза подобно мухе. 

В пятницу был обед в Шахматном клубе⁴⁴⁹,-- первый опыт литературных обедов и вечеров. До половины пятого, начиная с трех, я скитался по своей комнате, пробовал работать при свечах. Было скучно, не могу я примениться к поздним обедам. Наконец, по великому морозу, заехав к Краевскому в контору, там посидел и с ним вместе двинулся в клуб. Народу было еще мало, мы осмотрели помещение. Могло бы быть лучше и удобнее, но недурно. Мало мягкой мебели, и все бедновато. За обед съехалось много наших - Панаев, Гончаров, Полонский, Тургенев, Толстой, Долгорукий и Языков, одним из первых, чего и надо было ожидать. Присутствие новых гостей в клубе, по-видимому, было приятно его членам и старшинам. Я сидел между Дудышкиным и Андреасом, против меня Толстой, Иславин, Одоевский и Заблоцкий. Краснокутский привез известие о взятии Карса⁴⁵⁰. Обедать сели позже пяти, обед ничего, хотя мог быть вкуснее. Познакомился с Посиетом, спутником Гончарова во время плавания. Выпили шампанского. После обеда читали описание юбилея Щепкину, привезенное Краевским. Баллотировали Каменского, Гр. Дружинина, Лоде и еще кого-то,-- вероятно, все выбраны благополучно. Потом я играл в бильярд с Языковым, Панаевым и певцом Петровым. Вечер кончил у Лизаветы Николаевны, где были Панаевы, Софья Ивановна, Стасовы и, вдобавок, большая скука. Голова моя разболелась, так что я едва живой доехал до дома и уснул мертвейшим сном. В субботу же день прошел тише и спокойнее. Работал нехудо, потом, думая обедать у Григория, вместо того попал к Тургеневу. Обедал еще бородатый Ваксель, а после обеда Толстой читал очень хорошие главы из своей "Юности". Лиза приезжала с билетами на бал в четверг. Вечером я свез Толстого к А. М. Тургеневу, и до половины первого мы предавались тихой беседе. 

Утром происходила пушечная пальба вследствие взятия Карса. День провел уединенно, вечером ездил к Ж<уковой> и, не застав ее, сперва побыл у Тургенева, а потом кончил день у Марьи Львовны. Тургенев заставил посмотреть на свой чирей, принимаемый им за карбункул, а Толстой представил мне мальчика-поэта Апухтина, из училища правоведения. Дал брату Григорью билет на обед Тотлебену. 

Был на обеде вышесказанном, то есть не знал, что делать с 3 до 5, а от 5 до 7 сидел за столом и ел прескверно. Нераспорядительность прислуги, скудость провианта, теснота и безобразие были беспредельны. Но все-таки я доволен, ибо видел многое и слышал многое. Видел разных героев - Тотлебена, Васильчикова, Шварца, Жерве и других. Физиогномия Тотлебена мне весьма понравилась, хотя в ней есть кое-что общегенеральное - портрет Тимма, идеальный и изящный, не похож вовсе. Броневский говорил мою речь, verbatum {дословно (лат.).<...>, глуп, пускал нелепые цветы красноречия и даже упомянул о том, что "враги утучнили своею кровию и без того плодоносный Крым". Майков читал славные стихи⁴⁵¹,-- их я слышал еще поутру у Некрасова. Они удались отлично. Были еще другие речи, большей частью глупые,-- кроме речи Карпова, уже после обеда. Тотлебена качали, а химик Якоби чуть ли не подрался с каким-то уланом. Народу знакомого был миллион - Каменский, Жуковский <Вл.>, Граве, Ольховский, Заблоцкий, Дудышкин, Михайлов, Долгорукий, Серапин, Эвальд, Познанский, Краевский, Полонский, Майков, Ковалевский, Языков, Панаев, Иславин, не упоминаю о шапочных знакомых. Вечер кончил у Тургенева с Толстым, Иславиным, Панаевым и кн. Оболенским, новым лицом, играющим довольно заметную роль по административно-литературной части. 

Вторник был днем получения денег и некоторого нравственного безобразия. Утром работал. Были брат с женой и моя няня Лукерья Ивановна, все собирающаяся умирать и жалующаяся на дороговизну жизни, к чему надо прибавить,-- несмотря на свой капиталец, вполне обеспечивающий эту жизнь. Поехал к Некрасову на извозчике по 23-град<усному> морозу. Новая моя шуба оказывается великолепною,-- никакой мороз ее не прошибает. Кончили счеты с "Совр<еменни>ком".

Обедали у Некр<асова>. Гелеодор, сильно свирепствовавший в пользу Клейнмихеля⁴⁵² и потому названный avocat des causes perdues {Адвокат безнадежных процессов (франц.).}, Толстой, Бекетов, Иван Иванович с супругой. Перед обедом был Гончаров, он поступает в цензора. Толстой вел себя милейшим троглодитом, баши-бузуком и редифом⁴⁵³. Он не знал, например, что значит цензурный комитет и какого он министерства, затем объявил, что не считает себя литератором и т. д. Мы проехали к больному Тургеневу, и там сей лаз⁴⁵⁴ объявил, что удивляться Шекспиру и Гомеру может лишь человек, пропитанный фразою. К ночи мы с ним странствовали по девочкам, но не видали ничего особенного. Анжелина. 

Третьего дня целые сутки просидел дома, обвязавшись подушечками по случаю опухоли десен; ее давно у меня не было, и она прошла скоро. Вечером были Олинька и Ал<ександра> Петровна. А вчера утром ездил, получал деньги из конторы "СПб. ведомостей", был у Палацци и у портного, заезжал к Тургеневу, вечером я, Панаев и Толстой поехали на дачу Галлера. Но бал был плачевен, звезд не было ни одной, и при самом разгаре полиция велела тушить свечи, а музыку прогнала. Подобно спутнику Буянова⁴⁵⁵, мы поспешили уехать, невзирая на уверения хозяек, что все пройдет хорошо и танцы снова возобновятся.

Пятница была проведена таким образом: утром набрасывал фельетон и исправлял статью о Гончарове, которой я доволен. Обедал у брата, перед обедом заказывал себе жилет и штаны. Обед был весьма хорош. Олинька что-то не очень здорова. По условию, надо было обедать в клубе, но с поздним часом обеда не могу я ладить. Выспавшись в совершенстве, пошел в клуб, там нашел Андреаса, Дудышкина, Майкова, Заблоцкого и Безобразова. Беседовали до 9 часов, конец вечера, то есть до 1 1/2 провел у Тургенева, где по случаю болезни хозяина происходят отличные рауты. Были Надя, Краснокутский, Фредро, Маркевич, Жемчужников, а потом Иславин и Толстой и Панаев. Речи держались развратные, был спор о Саше и Наде, однако и изящному посвятили несколько времени, читая сцены из комедий Островского "Не так живи, как хочется". Груша в комедии всех пленила. Во вторник сочиняется общее увеселение за городом.

⁴⁵⁶. Довольно и обеда шахматного клуба. Не заманят меня на официальные обеды! 

Как ни краток этот перечень каждодневных занятий и увеселений, но в нем есть свое достоинство и только для одного меня. При чтении имен и кратчайшего упоминания о событиях, самый прожитый день возникает весь в моей памяти.

Весь субботний день состоял из одних увеселений. Работал поутру мало и то лишь над Чернокнижниковым. Перед обедом заехал к Некрасову, нашел его в хорошем состоянии, прослушал стихи и узнал о том, что Анненков в Москве. С этой вестью нарочно сделал крюк и заехал к Тургеневу, with the glorious news {с славными новостями }. Там нашел Краевского, Мея и Пахнущего клопами. Оттуда к брату на обед. Обедали Самсонов (преобр<аженец>), Гартонг и Бушен, старый, седой и добродушнейший генерал. Оттуда в Михайл<овский> театр, смотреть "L'amour qu'est-ce que да" и "Trains de plaisir". Спектакль был сносен, хотя "Les mysteres de l'ete" {"Что такое любовь"... "Увеселительные поездки"... "Летние тайны" (франц.).} гораздо лучше по мысли и чернокнижию. Ужинал у Клея с Толстым и Иславиным. В театре сидел я, как человек дурного тона, в первом ряду, имея на себе сюртук и серые перчатки. Мила подурнела, зато Мальвина пополнела и похорошела. Была еще на сцене высокая блондинка Варламова, весьма привлекательная по наружности. 

<л>огуб и другие лица в Hotel Napoleon. Что бы это значило? Едем туда (предварительно побывав у Черновой), и дело объясняется. Баши-бузук закутил и дает вечер у цыган на последние свои деньги. С ним Тургенев, в виде скелета на египетском пире, Долгорукий и Горбунов. Пение, танцы, вино и прочее. Цыганки цалуются и садятся на колена. Все это хорошо бы на полчаса, но, к сожалению, оно тянулось до 12 почти часов. С трудом отговорил я беседу от ужина с цыганами и увлек ее к Черновой, более для ее спасения. Там были донны, старые и новые, Настя, Леля, Иоганна, Ольга Федоройна. Слухи о Жуковой. Вернулся домой к 2 часам, истратив рублей около 25 и не ощутив удовольствия на двугривенный.

Поутру был у меня Фохт, в новой форме, с вестями из полка. Скоро съедется в Петербург много финляндцев⁴⁵⁷. 

Утро понедельника прошло в безмятежной работе. К обеду пришел Фохт, а Ванновский не мог быть. Мы беседовали с ним до 8 часов, не переставая ни на минуту. Вообще дельный и умный малый этот Фохт, хотя он то, что называется себе на уме. Припомнили наши споры и предположения на вечере в его квартире, до выступления в поход Финляндского полка. Сколько воды утекло в эти два года!

"Вильг<ельма> Телля" или к А. М. Тургеневу, но Золотов приглашал к себе на крестины. Вечер был так себе, с игрой в лото и обзором картин. Много всяких редкостей у Золотова, но все это теряет<ся> посреди буржуазной квартиры. Имелось на вечере несколько новых лиц, но крайне непривлекательных, особенно дамы имели гнусный вид, все без исключения. Драгоценным даром юмора обладает Прасковья Николаевна,-- это лицо стоит изучения. От мороженого пахло рыбой, и ужин был невкусен. Мы с Иваном Николаевичем за ужином рассказывали неблагопристойные анекдоты. Спал мертвым сном. 

Вчера работа шла изрядно, и надо так ее вести с неделю, в одном роде, чтобы запасти "Заметок туриста", освободившись, перейти к другим работам. А тут еще сидит на шее окончание Крабба. Впрочем, Краббом я доволен весьма, сверх того всем нравится. С разных, иногда неожиданных путей идут за него мне приветствия.

Гончаров, Беседовали, сообщали новости, любезничали, вслед за тем автор "Обыкн<овенной> истории" подвернул правую ножку и заснул на диване, выставивши на показ свою лысину. Пришли Языков, Панаев и Тургенев с обеда у Ковалевского, Тургенев в великом озлоблении на баши-бузука за его мотовство и нравственное безобразие. Побеседовали еще с час, и я должен был уехать к Ал<ександру> Петровичу. Там, после компании литераторов и тонко развитых людей, узрел я Покровского, Эмилию и сводню, обещавшую доставить мне свидание с Г. П. Оттуда к Григорию, там нашел Золотова, Сталя, Ивана С. Малевича с женой, Фохта и преображ<енского> офицера Васильчикова. Играли в лото, курили и ужинали тонко, как сказал бы Григорович.

Носятся сильные слухи о мирных переговорах и о новом пре<д>приятии сближений со стороны Австрии. 

Обед у Некрасова. Были Тург<енев>, Толстой, Дудышкин, Иславин и Васинька. Говорено было о русских критиках, о каком-то Реймерсе, ухитрившемся растолстеть, сидя на 4 бастионе Севастополя. От 7 до 9 у Казанского моста, где я ждал увидеть мою Черкесенку,

Затем, что-то съев в кондитерской Пассажа, прошли к Ивану Сергеичу. Там были Айвазовский, Каменский, Маркевич, Фредро, Огарев, Долгорукий, Горбунов и Эдельсон, рыжий господин не очень привлекательного вида. Огарев читал свой "Зимний путь", поэму, всех восхитившую, кроме меня. Она на одну десятую долю вершка от истинной поэзии и сверх того пропитана какой-то опошленной иронией старых времен. Все-таки произведение недюжинное⁴⁵⁸. Ужинали и разъехались поздно. 

Был вчера в маскараде, после вечера у Краевского. Маскарад был как большая часть моих маскарадов. Отыскал C<ашу> Ж<укову>, но она была со мной очень холодна, не знаю, что-то будет сегодни. Две дамы изливали передо мной свои чувствия и, кажется, были не прочь от благородной интриги, в одной подозреваю я m-me Л<яр>скую, другая же меня действительно заинтриговала, сама о том не ведая. Она подошла ко мне как к знакомому и думала, что я ее узнал сразу. А между тем, хоть убей, я и теперь ее не знаю⁴⁵⁹(франц.).}. И невзирая на мою память, на чуткость моего уха к женскому голосу,-- и теперь я не знаю, кто она. Под маской она мила, но, увы! у Григория так мало бывает хорошеньких женщин, и все они наперечет! Вообще, я сам не знаю, зачем езжу я в маскарад. Из всех встречаемых мною женщин (я разумею порядочных) ни одна не возбуждает меня нимало. А возня с незнакомыми хороша только 18-летнему мальчику. 

Наконец наш литературный круг так сблизился, что мы все почти не проводим дня, не повидавшись. В пятницу обедали в Шахматном клубе, там были - Иславин, Долгорукий, Дудышкин, я, Андреас и т. д. Оттуда к Ч., где Черкешенка, или, как ее называют,-- Черкесенка, меня постыдно обманула. По ее милости теперь для меня женщин не существует. Дайте мне ее - и никого более! Вечер заключили у Некрасова. А propos {кстати } - Иславин оказывается милейшим господином,-- история с его галстухом есть нечто дивное. Панаев ухитрился дать обед в пятницу, отбил многих членов от клуба и тем лишил их превосходнейшего обеда. Надо дивиться, как кормит клуб за 1 р. 50 к. сер.!

В субботу же обед у Тургенева. Были Краевский, Боткин, я, Толстой и Иславин, после обеда пришла Над<ежда> Ник<олаевна>. Я вздумал испытать ее и улегся на диване, не обращая на нее особенного внимания. И что же, это случайное обстоятельство, совершившееся без всякой аффектации, ее сконфузило. Через полчаса она уже сидела возле меня и кокетничала, не обращая внимания на тающего Иславина. Боткина мы ей представили, как дона Алонза де Гусман, танцора испанских танцев. Вообще Надя мила, но ее для меня не существует! Кончил вечер у Надежды Михайловны, Ольга Александровна была умна и мила, и хороша в своем сереньком шелковом платье. C'est une belle chose que le parfum d'une honnete et douce demoiselle! {Прекрасная вещь аромат честной и милой девушки (франц.).}

Мизерия и decadence {упадок } Панаева. Слухи об Анненкове. Толки о мире. 

Я знаю, что Фанни Черрито стара, знаю, что она нехороша вблизи, знаю, что на мой черный бинокль нельзя вполне положиться,-- но, совсем тем, давно не видел я женщины, которая бы меня пленила более Фанни Черрито. Давали "Армиду"⁴⁶⁰ и я, просидев весь день дома, отправился в балет в каком-то редко со мной случающемся, болезненно-озлобленном состоянии. Балет был глуп, более глуп, чем все балеты сего мира. Но как хороша была Черрито Армидою! Все, начиная от ее прически до ножек, действительно маленьких, как у дитяти,-- меня пленяло, но более всего ее рот и выражение лица - ласковое, веселое, приличное и вместе с тем страстное. При ней все наши танцовщицы, кроме маленькой Муравьевой, казались палками, глупыми девками, ходячими циркулями. Et puis cet air si caressant, si ingenu, si gentil dans son ingenuite {И затем этот облик, ласковый простосердечный и милый в (франц.).}. Я знаю, что благодаря третьему ряду и трубке, я любуюсь не на г-жу Черрито, а скорее на произведение собственной своей фантазии, но надо же вызвать эту фантазию, а того не делал никто из танцовщиц до сей поры, даже К. Гризи.

Видел разных людей подземного царства, или_; как говорится, "являющихся лишь по бурным ночам",-- Кирилина Андрея и Григорьева (triple) {(тройной) }. Была и она, то есть Черкесенка, балет ей, конечно, показался любезнее оперы. Григорьев зовет меня сегодни обедать, но это пока в руках Олимпийца и зависит от Черкесенки, которая милее, чем когда-либо! 

Обедал с Черкесенкой вдвоем у Луи, был весьма счастлив и безумен. Это особенный тип и настоящий характер. Вечная веселость, страстность, беззаботность, ласковость, жизнь минутою, безалаберность,-- все это делает ее несравненно выше и во всяком случае занимательнее тысячи женщин с претензиями и вечным князем Голицыным. "Севастополя в августе"⁴⁶¹. Этот милейший товарищ, кажется, остается в Петербурге, чему мы все весьма рады. 

Вчера после обеда, данного Васинькой у Некрасова, прочел Тургеневу первые сцены моего перевода "Лира"⁴⁶². Дни за два я читал их Некрасову, который приветствовал их с восхищением, но надо было знать мнение человека, хорошо знакомого с Шакеспиром. Вообще, я до крайности ценю вкус Тургенева, невзирая на его способность к увлечению и страсть к <...> Но и он произнес отзыв в высшей степени одобрительный. Итак, перевод "Лира" будет продолжаться с усердием. От чтения сделалась у меня головная боль, сперва слабая, а потом, при конце вечера у Григория, почти невыносимая. Это факт любопытный.

Всю среду провел в некотором трепете, опасаясь, чтобы после ужасов понедельника что-нибудь не отозвалось, но до сих пор all right {все в порядке (англ.).}. Вечером колебался между оперой и поездкой к Софье Ивановне. Решился на последнее и рад. После четырех лет увидал М. И., ныне итальянскую синьору, с ребенком. Вечер прошел почти незаметно. Она похорошела и очень поумнела, понагляделась. Та же ласковость и то же добродушие. Буду видеться с ней и ее сестрою почаще. 

Скромность приказывает набросить завесу на события в пятницу, разумея тут вечер после обеда в Шахм<атном> клубе, обеда, совершившегося блистательно. Участвовали в вечерних похождениях: Долгорукий, В. Петров, Потехин, Горбунов, а из новых лиц Булгаков, Мацнев, Гауф, Маркевич и Свечин, кирасирский офицерик, представлявший из себя тип, ныне изчезающий,-- дрянного и заносчивого кавалериста, с какими-то непонятными претензиями. Говорят, что он в трезвом виде совсем не таков, надеюсь, что не увижу его более ни в трезвом, ни в нетрезвом состоянии. Впрочем, было довольно весело.

Приехал Анненков. Мы с ним встретились и облобызались на лестнице у Некрасова.

Читал "Лира" Боткину, Полонскому и Михайлову, которые у меня сошлись утром в пятницу. Они остались довольны. 

"Петер<бургских> ведомостей" принесена для передачи мне от неизвестного серебряная кружка с надписью: "Да здравствует Петерб<ургский> Турист Ив. Ал. Ч<е>р<нокнижни>ков! 1824/XII 55 г.". На моей памяти не было примера подобным изъявлениям сочувствия в литературе! Тут можно смело сказать - не дорог подарок, а дорога любовь! Чернокнижников, мною созданный и мной вынесенный на свет, наперекор укорам холодности, критике и советам,-- идет все вперед и вперед! Упорство хорошая вещь, и все-таки я сам себе лучший судья. Вообще, эта кружка веселит меня уже два дня сряду - от души желаю всего лучшего неизвестному читателю.

Вчера avant soiree {начало вечера (франц.).} у Тургенева, где познакомился с отличным и знаменитым старикашкой Лажечниковым. Были еще Ермил, Анненков и Сол<л>огуб, на сей вечер ведший себя пристойно. До 12 1/2 у Надежды Михайловны. Много вестей об изюминке и о прочем. О мире все говорят сильно. Боже мои, если бы так! Несмотря на мою воздержанность, напьюсь как свинья в день заключения мира! В самом деле, золотой век ждет нас по окончании войны. Отдых, согласие, покровительство просвещению, кроткий и милосердный государь, пора сознания и обращения к честности в свете, а для меня собственно - путешествия, Италия и что еще!! Отчего же и не быть золотому веку? - Еду на елку к Марье Львовне. 

незанимательных. В понедельник виделся с Сашей у П. И., потом глядел пожар в доме Энгельгарта и обедал у Тургенева с Ковалевским, Анненковым, Толстым и пр. Анненков был забавен, а Толстой и Тургенев спорили чуть не до слез⁴⁶³. Домой вернулся рано, в страшном утомлении от утренних беспутств. Во вторник не обедал у Некрасова, не потому чтобы нельзя было, но оттого, что желал выспаться перед маскарадом. На вечере у Некрасова видел братьев Жемчужниковых и слышал еще частичку "Севастополя в августе". Наш милейший баши-бузук Толстой есть талант первоклассный⁴⁶⁴. В маскараде ходил с одной только женщиной, почти не разлучаясь. Незнакомка сия крайне умна и элегантна, и занимательна, но сама сознается, что ей за 30 лет. Это не по моей части. Спрашивается, для чего же я ходил с ней? А еще бы нужнее спросить, для чего я был в маскараде, не имея во всем Петербурге одной женщины, с которой хотел бы встретиться наедине? 

В четверг, как водится, был у Краевского с многолюдной компанией и играл в бильярд с непомерным искусством. Вечер же среды провел странным образом. Обедал у брата и отсыпался после маскарада, потом же задал себе увеселение дурного тона, то есть поехал в Пассаж слушать цыган. Во всей зале, говоря буквально, не имелось <ни> одной души знакомой. И вдруг после первой половины концерта я встретил одну особу, давно мною утраченную. Тут произошло чернокнижие, а после поехал я к Некрасову, где нашел Боткина, Толстого и Тургенева. Было очень весело - нечто похожее на наши вечерние беседы в Спасском. Читали стихи Тютчева, рассказывали любовные истории.

В пятницу в Шахматном клубе. Из наших были Тургенев, Андреас, Михайлов и Маслов, приехавший из деревни. Перед обедом видел Анненкова в безобразно-забавном виде. На вечере был у Малевича, где играли в лото, где не было ничего замечательного и где я говорил с директором Лихониным о воспитании юношества.

Старый наш Платон умер. В последние два года он не жил уже и находился в безнадежном состоянии. Это был старый и верный слуга покойного отца, иногда запивавший, но оказывавшийся драгоценным в деревне, вдали от искушений.

Примечания

⁴²⁶ Русские войска оставили Севастополь 28 августа 1855 г.

⁴²⁷

⁴²⁸ вилледжиатура (итал. villeggiatura) - дачная жизнь.

⁴²⁹ Имеется в виду второе стихотворение Г. Гейне из цикла "Книга песен"; в переводе М. Л. Михайлова оно называется "Зловещий грезился мне сон..." (С, 1858, No 3); перевод этого стихотворения А. Н. Струговщиковым неизвестен.

⁴³⁰ Капернаум - легендарный город в древней Иудее, жители которого, по евангельскому преданию, погрязли в мелочной, практической суете.

⁴³¹ С августа 1855 г. по август 1856 г. Некрасов поселился в доме Имзена на М. Конюшенной, 5 (ныне ул. Софьи Перовской, 10). Дом надстроен.

⁴³² "Не всякому слуху верь" (С, 1850, No 11) шла в Александрийском театре в течение 1855--1895 гг. (премьера - 3 октября 1855 г.), иногда ставилась и в Михайловском театре (труппа тогда была одна, менялись лишь площадки); в московском Малом театре пьеса шла в 1859--1878 гг.

⁴³³ Крез - царь Лидии, легендарный богач (древнегреч.); К. Т. Солдатенков - богатый московский купец и книгоиздатель.

⁴³⁴ Сен Жорж - петербургский ресторатор.

⁴³⁵ Остров Патмос - место ссылки в Древнем Риме, туда был, по преданию, сослан апостол Иоанн.

⁴³⁶ Начал печататься цикл из шести статей Д. "Георг Крабб и его произведения" (С, 1855, No 11 - 1856, No 5).

⁴³⁷

⁴³⁸ Шахматный клуб был учрежден в Петербурге в 1853 г.

⁴³⁹ Отрывки из дневника М. П. Погодина, опубликованные в 1840-х годах, представляют собой лаконичные, отрывочные записи.

⁴⁴⁰ 27 ноября 1855 г. отмечалось 50-летие сценической деятельности М. С. Щепкина. Адрес от имени петербургских литераторов составил Некрасов (опубликован: С, 1855, No 12).

⁴⁴¹ С января 1856 г. в Москве начинал выходить "Русский вестник", новый журнал тогда еще либерального М. Н. Каткова; в первые месяцы Е. Ф. Корш был деятельным помощником Каткова, затем они разошлись.

⁴⁴²

⁴⁴³ Возможно, упомянутый выше А. В. Никитенко рассказывал о вечерах у министра народного просвещения А. С. Норова.

⁴⁴⁴ Был проект о преобразовании Шахматного клуба в литературный.

⁴⁴⁵ Статья Д. "Русские в Японии в начале 1853 и в конце 1854 годов (из путевых заметок) И. Гончарова. СПб., 1855" опубликована в С (1856, No 1).

⁴⁴⁶ Д. в статье о Гончарове отмечал сходные черты писателя и художников-фламандцев (точнее - голландцев, Д. упоминает Остаде и ван-дер Нээра): "... открытие чистой поэзии в том, что всеми считались за безжизненную прозу" (С, 1856, No 1, отд. 3, с. 12).

⁴⁴⁷ "Мне удалось, наконец, провести Гончарова в цензора. К первому января сменяют трех цензоров, наиболее нелепых. Гончаров заменит одного из них, конечно, с тем, чтобы не быть похожим на него. Он умен, с большим тактом, будет честным и хорошим цензором. А с другой стороны, это и его спасает от канцеляризма, в котором он погибает" (Никитенко А. В. Дневник... М., 1955, т. 1, с. 425).

⁴⁴⁸ амфаз (эмфаза) - эмоциональная возбужденность.

⁴⁴⁹ Об этом же обеде в Шахматном клубе см. подробную запись в дневнике Я. П. Полонского от 2 декабря 1855 г. (Голос минувшего, 1919, No 1-4, с. 104).

⁴⁵⁰ Турецкий гарнизон крепости Карс капитулировал перед русской армией 16 ноября 1855 г.

⁴⁵¹ Подробный рассказ о чествовании графа Э. И. Тотлебена см. в дневнике Я. П. Полонского (записи от 3 и 6 декабря 1855 г.) (Голос минувшего, 1919, No 1-4, с. 104--108). Там же помещен отрывок из стихотворения А. Н. Майкова.

⁴⁵² П. А. Клейнмихель был уволен 15 октября 1855 г.

⁴⁵³ троглодит (греч.) - пещерный житель; баши-бузук (турец.) - сорви-голова, разбойник; редиф (араб.) - здесь в смысле "отставной (резервный) солдат".

⁴⁵⁴ лаз - представитель южнокавказской народности; здесь в смысле "естественный, нецивилизованный человек".

⁴⁵⁵ Намек на комическую поэму В. Л. Пушкина "Опасный сосед" (1811).

⁴⁵⁶ 29 декабря 1855 г. в Пажеском корпусе состоялось чествование начальника штаба Севастопольского гарнизона кн. В. И. Васильчикова.

⁴⁵⁷

⁴⁵⁸ См. мнение Д. о поэме Н. П. Огарева: Бдч, 1856, No 5 (Дружинин, VII, 131--140).

⁴⁵⁹ См. примеч. 482.

⁴⁶⁰ "Армида" - балет на музыку Г. Пуни, шел 18 декабря в Большом театре.

⁴⁶¹ "Севастополь в августе 1855 года" Л. Н. Толстого (С, 1856, No 1).

⁴⁶² "Король Лир" в переводе Д. появится в С (1856, No 12) и выйдет отдельным изданием (СПб., 1858).

⁴⁶³ Подробности об этом споре см.: Фет А. Мои воспоминания. М., 1890, ч. 1, с. 107; Григорович, с. 149. Спор явился лишь кульминацией предшествующих разногласий; Толстой считал Тургенева слишком "литературным", "романтичным" и нарочито заявлял о своей нелюбви к мировой классике (Гомер, Шекспир).

⁴⁶⁴ Д. опубликует две статьи о "Военных рассказах" Л. Н. Толстого и о повестях "Метель" и "Два гусара" (Бдч, 1856, No 9, 12).