Дневник Дружинина.
1854 г., апрель-июль

Причина некоторых пропусков и неисправностей в дневнике весьма понятна. Я имею завидную способность любить все то, что отдалено от меня, и оттого всегда возвращаюсь из моих поездок в Петербург с замиранием сердца. Если б кто меня видел в тот час, когда вагоны двигались на последнем переезде до города,-- от Колпина, тот счел бы меня эмигрантом поневоле, едущим после долгих бурь, на любимую родину. Оттого все дни, начиная с приезда, были чрезвычайно полны, шумны и приятны.

Первый день я отдыхал, ездил только к L. 1 апреля на имянинах матушки видел тьму народа: Вревскую, Своева, Дрентельна, генерала Офросимова, все семейство Стремоуховых, Корсаковых и мн. др. Обед прошел весело, я поддразнивал Стр<емоухова> насчет патриотизма. Вечером, едучи к Марье Львовне на имянины же, заехал к Краевскому, думая найти там близких знакомых, но кроме хозяина, Дудышкина и моего друга, Лиз<аветы> Яковлевны, узрел тьму малоинтересных лиц,-- Гербелей, Майковых, Меев и tutti. quanti {им подобных (итал.).}. У Марьи Львовны была скука невыносимая, я же еще был утомлен.

Петербург после Москвы кажется чем-то феерическим! По всему пути от железной дороги до дому нет ни снега, ни грязи, между тем как Москва плавает в грязи. По тротуарам хоть танцуй. От этого на меня напала страсть ходить пешком, и я каждый день откалываю верст по десяти (тем более, что нет дрожек). В пятницу был у Тургенева, Гаевского, Панаева, завтракал у Доминика²⁶⁵ с Василько-Петровым, обедал у Тургенева с недавно прибывшим Боткиным, Анненковым, Катковым (московским бывшим профессором), Вакселем и Некрасовым. Говорили такие скандальные речи, что Катков находился в ужасе. Вплоть до ночи ходили по бузеням с Васей и Анненковым. Встретили Арапетова, на коего сочинены отличные стихи: "Художества любитель",-- и прочая²⁶⁶.

В субботу обедали у меня Васинька, Панаев и Тургенев и Григорий. Обед удался и врали много. Вечер думал я провести у Ахматовой, но она поразила меня такой кислотой и скукой, что я бежал. Дуется ли она за Сенковского или за то, что я не явился к ней тотчас же по приезде,-- этого я не знаю, да и знать не желаю. От нее прошел я к Толстому и хорошо сделал. Его положение я вполне понимаю и знаю, что мое посещение не было лишним. У него забрал Фишера.

В воскресенье обедал у Евфанова с ним и его братом, на холостую ногу. Дома спал после обеда, а вечер просидел у Вревской. В понедельник видел Михайлова, Ольгу Ивановну, толкнулся к Машиньке, обедал же у Каменского с Катковым. Бедный Кам<енский> завален работою, и не предвидится ей окончания. Ходят печальные слухи насчет разрыва с Австрией и Пруссией. О. И. Кильдюшевская в Петербурге и заезжала к нам третьего дни, ее дела устроились благополучно.

В понедельник много ходил пешком и ходил в одном пальто, с наслаждением. Был у Михайлова, Сократа, Машиньки, у Ольги, а потом обедал у Каменского с Катковым, кой мне не очень нравится. Молчаливая, моложавая белокурая фигура с явным поползновением к пророчеству. Ели постный стол и после обеда спали. Во вторник обедал у Григория, а перед тем заезжал к Кильдюшевской и к Степанову для статуэтки. Маша встретила меня самым любезным образом, и я играл с детьми так, как можно играть только со своими.

С среды начал я говеть, а окончил все дело в четверг не без удовольствия. Я дитя во многих отношениях, и многие предания моей юности для меня святыня. Старое время, старые друзья, ныне весьма уменьшенные числом, возникли в моей памяти при виде той церкви, где я говел 11 лет кряду с Ждановичем и прочими. И, наконец, самая поэзия религии мне доступна, хотя я мало имею времени о ней думать. На днях я читал о последних годах Гоголя и его набожности. Вера, и слезы, и ночные молитвы в пустой церкви для меня понятны, но при всех усилиях я не могу разгадать и уважать Гоголевой страсти к грязным попам, монастырям и посту! 

Все эти дни я весел и счастлив моим тихим, по-видимому безосновательным счастием. Я отлично ленюсь, отлично гуляю, сегодни сделал себе подарок, купив у Палацци фарфоровую кружку, завтракаю по кондитерским, вытоптываю в день верст 10 по петербургским улицам, знать не хочу англичан и лорда Непира²⁶⁷, пока над душою моей проносится весна. Сплю превосходно и чувствую себя молодым,-- зато ровно ничего не делаю, кроме небольшого чтения. Давно не было для меня такой ясной весны, и причиною моего светлого настроения, конечно, московская поездка, с ее утомлениями и хлопотами.

В четверг приобщался, обедал у Краевского, вечер же провел у Некрасова с Лонгиновым, Анненковым, Тургеневым, Панаевым, Вакселем и Мухортовым. В пятницу много гулял, был у Лизы, вечером читал "Три поры жизни", данные мне для разбора²⁶⁸. Книга не так гадка, как я о ней думал. В субботу шлялся по улицам, купил себе у Палацци фарфоровую кружку, завтракал у Доминика с довольно скандальным Моисеевым, а вечер провел у Григория и, скромно поужинав у Дюссо, лег спать в ту пору, когда весь Петербург предавался порывам набожности²⁶⁹. 

До сих пор время проходит недурно, и прежнее весеннее расположение духа не прекращается. В первый день у нас было много гостей, но из числа их не было никого особенно интересного, за исключением нескольких ближайших лиц и Ивана Ганецкого, который вторгнулся ко мне в шестом часу и помешал спать. В понедельник обедал у Евфанова с компанией, видел между прочими там Тизенгаузена, который мне противен за свою московскую невежливость. Вечером сотворили чернокнижие с А<лександром> Петровичем и скандалезным Бышевским, посетив Александра Михайловича (так называемого Сотрудника) и открывши у него довольно милую девушку, вроде прошлогодней Берты.

Во вторник обедал у Вревской с разными лицами - во ужас сердце приводящими,-- я давно уже заметил, что, если всю эту компанию срисовать в точности, живописца назовут карикатуристом. Исключить из этого числа надо хозяйку, Машу и Алексея Шенейха, очень милого юношу. В среду обедал в Английском клубе с Н. А. Стремоуховым, там видел Арапетова, Краснокутского, Котомина, Анненкова и Лонгинова, который сообщил о моем помещении в число кандидатов клуба²⁷⁰. Сыграл 6 партий в бильярд с Петром Николаичем и проиграл всё, ибо он мастер немалый. Остаток вечера, не зная куда деваться, весь провел в клубе за мороженым, журналами и газетами. 

Четверг прошел тихо и весело. Начал подвигать для "Б<иблиотеки> д<ля> ч<тения>" рассказ "Две встречи"²⁷¹, вследствие того, что Старчевский на днях приезжал ко мне с извинениями и выгодными предложениями. Написал письма к Григоровичу, Ростопчиной и Бартеневу. Читал "Galignani's Messenger", доставляемый ко мне после смерти Виллье, чрез Евфанова. Обедал у Григория, чувствуя, однако, некоторую хилость в желудке после клубных шалостей. От него к А. П. Евфанову, коего не застал, и прошел к Михайлову, а с ним к Краевскому. Это шатанье по улицам в теплые вечера меня увеселяет. Мало из всех лиц, бродящих по Петербургу, бродят по нем с таким удовольствием. Я как-то чувствую, что способен к шатанью и беззаботной жизни. Долгов у меня нет, денег хватает, горя и забот не имеется, многих людей я люблю, и они меня любят, на душе моей нет ничего тяжкого и недоброго. С таким настроением мне почти везде хорошо и везде приятно. Краевский умеет сделать, чтоб его гостям было весело, и делает это очень просто - ничего не делая и предоставляя гостям полную волю. Кажется, задача легкая, но она не всякому дается. М-me Левицкая мне несколько понравилась; я несколько времени сидел около дам, и они мне гадали на картах. Были Дудышкин, Зотов с женой, Мей, Гербель и т. д. После ужина долго играли в пирамиду и в a la guerre {войну (франц.) <партия на бильярде в два шара>.}, что весьма затянуло вечер, и домой пришел я часа в три. Утром в пятницу было много гостей, в том числе Маслов И<ван> Ильич. Заходил еще Палацци, расхваливший многие из наших картин: Мадонна с 7-ю шпагами, по его мнению, писана Гарофало, "Порок с добродетелью" тоже заслужил похвалы. Заказал несколько рам на картины.

Вечер в пятницу сначала прошел в шатании, у L и под балаганами, где я смотрел взятие турецкой крепости²⁷². Балаганные представления идут все хуже и хуже: большей бедности обстановки, большей нелепости пиесы, кажется, никогда не было. Испанский принц волочится за турчанкой, и прибытие русских войск устраивает его счастие. Ни толку, ни эффекту, ни проблеска дарования в исполнителях, ни тени забавного в клоуне. "Смерть принца Наваррского" по крайней мере прежде смешила меня, а теперь мне было грустно. Особенно жалок был бедный актер в комиссариатском сюртуке, в грязных перчатках, изображавший русского полковника. Он говорил так сипло и вяло, что три солдата, изображающие его войско, будто жалели о нем, тем более, что у него кроткое лицо, и он будто сам стыдился своей роли, жалкой и почти обидной для народного чувства. Музыканты, сидевшие близ меня, играли без конца "del pescatore ignobile" {"Недостойного рыбака" (итал.).}; и вдруг под их музыку, посреди этого холода, грязи и жалкого гаэрства, на меня набежала священная минута поэтического чувства. Под сладкий мотив Доницетти моя мысль унеслась в какое-то душе моей знакомое Эльдорадо, под южное солнце, в фантастические дворцы на берегу моря, под колоннады и густую зелень роскошных садов. Я более чем когда-нибудь стал думать о мире не испытанной мной поэзии и, отправляясь пешком домой, строил теории особой метампсихозы, которой основания когда-нибудь разовью на досуге²⁷³. Дома застал я Жуковских и ужинал с ними вместе.

В субботу утром заезжал к Орловой и нашел ее пополневшею и даже похорошевшею. От нее к Гаевскому, все еще больному, у него застал Гербеля и Мея. Юный Виктор начинает сильно трусить, чему, впрочем, есть некоторое основание: у него грудь болит и голос пропадает. Оттуда к Марье Сергеевне, которая тоже пополнела, похорошела, зарумянилась и стала интересна. У ней нашел графа Армфельта и генерала Девитта. Сам Ольхин в Финляндии, начальствует какими-то береговыми батареями. Обедали у меня брат с женой, Маслов, Дрентельн и Своев, много болтали, смеялись и говорили о политике, или, скорее, о войне. Англичане бомбардируют Одессу, и драма еще не кончена с этим городом²⁷⁴. Я сообщал мой фантастический идеал войны и общего замирения. В семь часов я с Масловым пошли к Одоевскому, по приглашению, касательно поверки лотерейных билетов, и сидели там до полуночи за скучным счетом номеров. Одоевский мил и любезен, он начинает мне очень нравиться. Пили чай, были и дамы, недурные, видел еще Инсарского, Шустова и других лиц, вовсе непривлекательных. Лотерея идет плохо, меня упекли для присутствия при розыгрыше. 

Опять стал спать долго, что завтра кончится, je le veux {я так хочу }. Потому и поутру работал вяло. Являлся Данилевский и совершенно испортил работу, рассказывая о своих произведениях - о Тимоне Афинском, и так далее. Заехал обедать к Панаеву и обрел там компанию людей, сердцу милых: Маслова, Анненкова, Лонгинова, Языкова. Некрасов продал мне игрушечный штуцер для стрельбы в комнатах, что меня очень радует,-- причина этой продажи заключалась в бедности редакции, а еще более трусости, которая на них напала вследствие убыли подписчиков. Главным предметом разговоров и спора на этот день было чернокнижие и Арапетов, за которого Лонгинов вступался. Часов в 8 я повез четверых из компании к Паше, где нас приняли "как родных" и где находилась еще незнакомая Марья Ивановна (полненькая и недурная особа), Авдотья Михайловна и еще кто-то. Пили шампанское, празднословили и сквернословили. Я уехал часов в 12, оставив всю компанию с дамами.

"Большая часть дурных людей таковы, что от них всего лучше отвернуться и пойти своей дорогою. Но есть такие, от которых отвернуться недостаточно: нужно при том плюнуть!". 

Вчера утром был с удовольствием у Л., дома хорошо пообедал, спал и вечер с приятностью провел у Краевского. Autant de pris sur Charles Napier {За счет <чтения> о Чарльзе Непире (франц.).}.

В среду обедал в клубе, видел много знакомого народа, а во вторник обедал, кажется, у Григория. "Одних обедов длинный ряд"²⁷⁵,-- впрочем, обеды эти довольно вкусны. Один вечерок провел у Лизаветы Николаевны, твердо решась перед приездом, что брошу ее, если она будет так же кисла, как в прошлый раз. Однако же, она была добропорядочна, будто чувствуя мои злые замыслы.

С тех пор, как стал поздно вставать, дни пошли скучнее. В понедельник был у Своева на его новой квартире, с Дрентельном и Таничкой; во вторник, кажется, были у нас Жуковские; в среду обедал в Английском клубе и после обеда предавался <...> языком вместе с Лонгиновым, Арапетовым, Н. А. Милютиным и другими особами, из которых, впрочем, ни одна не обратила на себя моего особенного внимания. По чрезвычайной беспорядочности и decousu {несвязанности (франц.).} этих заметок вижу, что дневник меня утомляет. 

Последний день лености перед началом работ летнего сезона. На верфи находится "Легенда о Кислых водах"²⁷⁶, повесть "Любовь и Вражда"²⁷⁷, да роман из моей vie de Boheme {богемной жизни (франц.).}²⁷⁸, куда вольется часть Чернокнижникова. Дела на целый год, дай бог сил и удачи. Эту ночь, вследствие бесконечных толков о войне, видел сон, оставивший на мне довольно сильное впечатление. Я смотрел будто бы с толпой народа сражение под Кронштатом, стоя на Смоленском поле около дома Михайлова. До нас доносилась пальба, и потом мы увидели столбы дыма будто от горящих неприятельских кораблей. За дымом произошел взрыв, как будто хлопнула ракета, и искры посыпались на нас, а один дом в городе загорелся, но его погасили, и дом этот, как теперь помню, стоял недалеко от Благовещенского моста, почти против Бореля²⁷⁹. Как же могли мы это видеть со Смоленского поля? Вообще дичь снится ужасная.

Из целой тетради писем, приложенных к этому листу, видно, до какой степени меня эту неделю одолевала корреспонденция, а тут еще не приложены мелкие записочки, не стоющие внимания. Всем отвечал я на разных диалектах, а к иным написал сам. Кончил рассказец "Две встречи" и послал его Старчевскому. Читал мало: всего кое-какие статейки из "Вестминстерского обозрения", да еще много времени уносит у меня чтение политической газеты "Galignani", которую получаю чрез А. П. Евфанова.

Из увеселений были замечательны: в прошлую субботу вечер у Шуберт с Краевским и Щепкиным, маленький "чертенок" опять начинает мне нравиться, тем более что для успешного хода дела нужно преодолеть трудности, еще неизвестно кем воздвигаемые. На Григоровича ей наговорили бездну ужасов, то же, может быть, и на меня. Чем более всматриваешься в наш театральный мир, тем более открываешь в нем мерзости, самолюбия и недоброжелательства. Щепкин был мил и оживлял беседу анакреонтическими выходками.

с противной физиогномией и гордящегося - а чем, неизвестно, и многих молодых хлыщиков вздыхателей, между коими встретил конногвардейского Стремоухова, никогда не бывшего красивым, а нынче напоминающим Михайлова. К Михайлову поехал я около 8 часов и застал его одного, в подлейшей бедности, без папирос и чая. Дал ему четвертак! (о дружба, это ты!) и написал ему в альбом стихотворение, которое мои будущие Босвели и Муры²⁸⁰ могут, если потребуется, отыскать в его книге, за моей подписью. С ним пошли мы к Рахмановой, которая мне достаточно понравилась, и еще у Марьи Емельяновны, от которой ничего не добились. Я безжалостно смеялся над бедностью Михайлова; идя с ним рядом и любуясь на его пальто, я повторял: "Думает ли публика о том, что у такого щеголя нет ни копейки!". Покинув Марью Ем<ельяновну> часу в одиннадцатом, мы сказали: "Нет! в Петербурге напиться чаю не так легко, как оно кажется!". Это пойдет в мой роман, при случае.

Во вторник была репетиция розыгрыша серебряной лотереи, а в среду сам розыгрыш. Видел бесконечное число приятелей, в том числе милого юношу Закревского, Философова, Мухортова, Языкова, Инсарского, испортил себе аппетит завтраком и потому в клубе обедал дурно, но пил много. Играл в бильярд с Петром Николаичем, выиграл две партии, проиграл три и потом, утомившись, читал газеты. Случайно взглянув на балкон, узрел там Долгорукова, Мухортова и Авдулина, они сидели и наслаждались прохладой после дождя, ибо жары стоят адские. Я присоединился к ним, мы беседовали приятно, пили пунш ананасный, от которого у меня заболела голова, и разошлись поздно. В этот день видел мильоны знакомых.

У Григория был вечер во вторник или в понедельник, где собралась хорошая компания: Арсеньич с женой, Дрентельн, Своев, Золотов и Каменский, а из лиц слабоватых два носорога, Марья Ивановна Крылова и обол²⁸¹ Сталь с сестрою, весьма похудевшею и возбуждающею общее участие. В субботу у меня, кроме всегдашних субботников и верных посетителей, имелись Каменский и Панаев.

Кажется все,-- но выходит еще не все. Вчера я ехал в Невской карете, окруженный недурными доннами, ей ейн зультан ин дер серайль {как султан в серале (нем., искаж.).}. У Пассажа я вышел, смотрел вещи старинные в магазине, где их распродажа, и нашел цены непомерными. Обедал у Григория, играл с детьми, avant soiree {начало вечера (франц.).} провел у Григорьева, предавшегося плачевной мнительности, и день кончил у Краевского с обычным бильярдом и ужином. Гостей имелось немного, но скучно не было. Цензор Пейкер задержал "Приключения мертвеца", но я к этому холоден. 

За отличный апрель приходится платиться грустным началом мая не потому, чтоб время было дурное, напротив того, все расцвело, все благоухает и зовет к увеселениям, но оттого, что реакция в расположении духа приходит сама, не спросясь, а теперь она оправдывается всем, что около нас совершается. Брат ушел с полком в Петергоф, мне скоро приходится ехать в деревню, а кто может сказать, что произойдет в нашем семействе и в круге близких лиц до моего возвращения? Что ни говори и как ни ободряй себя, но то достоверно, что со всяким днем может произойти морская потасовка, что тысяч шесть вражеских пушек все лето будут находиться почти в виду Петербурга и что немец может отплатить нам войной за то, что мы выручали из беды немца, и не один раз. Хотя вчера в театре актер Григорьев твердо уверял в водевильном куплете, что и французы и англичане будут побиты, но уверения подобного рода не могут утешить тех, кто посылает на войну своих сыновей, друзей и братьев: им мало одного того, чтоб неприятеля побили,-- нужно, чтоб и дорогие нам люди остались целы. Нет слова о том, что всякое испытание вроде настоящего нужно сносить с веселостью и твердостью, но все-таки посреди спокойствия и увеселений сердце по временам болит и сжимается. Как бы то ни было, надо отдать справедливость Петербургу в том, что его жители ведут себя прилично и благородно, без трусости и малодушия и без копеечного энтузиазма, который хорош только на минуту, а потом остывает с быстротою. Все вокруг нас спокойно, делает свое дело, веселится, где может, и даже родственники лиц, находящихся перед неприятелем в Азии или на Дунае, тревожатся настолько, насколько оно обусловливается необходимой силой привязанности. Эта твердая покорность необходимости лучше всех возгласов говорит о силе России.

Вернемся, однако, к очередным событиям. Несмотря на обещание и желание работать, я все еще предаюсь лености, не двигая вперед ни романов, ни повестей; вероятно, леность продлится еще несколько времени, ибо мне хочется пожить немного в Петергофе, где, конечно, будет не до занятий. Остановлюсь я у брата, а приютов буду иметь повсюду немало, как, например, у Панаева, у Тургенева, который, впрочем, еще не вернулся из деревни. На днях была у нас Е. Н. Вревская и сообщила известие о том, что она по случаю дел, незанятых квартир и продажи дома, вероятно, почти не будет жить в деревне. Это очень горестно, не столько для меня, сколько для матушки. В вознаграждение за то к нам, может быть, приедет М. Н. Корсакова, и сверх того прибавился один хороший сосед, именно Рейц, наконец, оставивший для сельских наслаждений свое место инспектора в Училище правоведения. На милейшего Трефорта и Мейера я тоже немало рассчитываю. Даже у меня есть отдаленный расчет на донн, с помощию Маслова, тем или другим путем.

Вчера, не имея ни малейшего дела вечером, я отправлялся в русский театр²⁸² смотреть драму Потехина "Суд людской, не божий". Драма имеет эффекты и нравится публике, но насчет потехинского таланта я остаюсь при своем мнении: на Парнас встащил Потехина Писемский, а сам Потехин - великая посредственность. Вот уж в этой драме нет ни одного нового У Мен<ь>шикова, автора "Шутки", и т. д., более уменья подмечать живую сторону русской жизни и русской речи. Потехин будто изучал крестьян чрез посредство хороших литераторов вроде Тургенева и Григоровича. Но он очень молод, и из него может что-нибудь выйти; может быть, это что-нибудь окажется совершенно противоположным его настоящему направлению. Все-таки он выше многих playwright'ов {драматургов (англ.).}.

Разыграли пиесу недурно, хотя нельзя не заметить было, насколько десятков лет отстали понятия наших актеров от литературы в ее теперешнем развитии. Всюду проглядывает идиллия, аффектация, умничанье, работа от себя, как говорил Брюллов, а иногда и просто отсутствие всякой работы над ролью. Та актриса, представляя крестьянку, оделась как для bal costume {костюмированного бала (франц.).} (на Песках²⁸³ где-нибудь), другая, заплетя косу, s'est fait creper les cheveaux autour des tempes {завила свои волосы на висках (франц.).}, не говоря уже о том, что все актеры, даже из лучших, нарядились в пух, забывая о том, что мужик разве может так одеться на светло христово воскресенье. Я готов держать пари, что в дирекции нет холщевых рубах даже или лаптей, или порток пестрядинных; но если уже плохие актеры обязаны наряжаться нарядно, то кто мешает лучшим-то одеваться сообразно истине? Леонидов только в одной сцене оделся прилично, в синюю рубаху, но вслед за тем он явился с дороги, на постоялом дворе, в тонком синем кафтане и цветном кушаке. И что за декорации? что за фигурные избы?

Леонидов, несмотря на плачевные истории, сообщаемые про него Григоровичем и Лонгиновым, актер, несомненно, даровитый и сверх того напитавшийся натуральностью в Москве,-- что делает и ей и ему честь. Когда он вышел на сцену, я забыл про существование Леонидова и долго не мог сообразить, кто сей хороший актер. Самойлов больше похож на цыгана или кучера, чем на мужика, однако с его умом он вывернулся, а в последнем акте, в сцене разговора с глупым барином, был весьма хорош. Роль Читау, эффектная, но неблагодарная, не примирила меня с этой госпожой: фигура ее кажется мне неблагообразною и по-прежнему напоминает мне Галиевскую.

Шау подарил мне свою историю словесности²⁸⁴, которая гораздо лучше, нежели я ожидал, и может служить отличною справочною книгою (я заметил в ней кой-какие промахи, говорю это не без гордости!). 

Несмотря на увеселения всякого рода, Полиньку Рахманову, получение денег из "Отечест<венных> записок", покупку книг и хорошую погоду, все на сердце не совсем светло. Анненков предложил мне скорей ехать с ним в деревню, ко мне и к Маслову, но еще сыро, и надо дождаться ответа Маслова о том, проходим ли путь, по которому мы поедем. И в Петергоф нельзя уехать для встречи весны,-- брат еще не приискал себе удобного помещения. Третьего дни мы обедали у Луи с Краевским, Дудышкиным и Полинькой, вслед за тем я ее возил по Островам²⁸⁵, где все еще пусто и довольно печально. Она болтала и увеселяла меня всю дорогу, что, однако же, не мешало мне приметить, что сия юная донна лжет ужасно, хотя и не от злонамеренности. Когда мы приехали к ней и я посоветовал ей снять промоченные башмачки, чтоб надеть туфли, она сказала жалобно, что у ней нет ни калош, ни туфлей. Этот переход от болтовни и веселости к тихой жалобе был так трогателен, что я готов был в эту минуту многим пожертвовать для благосостояния промотавшейся вертушки. Вот еще факт, доказывающий мое страшное мягкосердечие: в один из этих дней, у Григория на вечере, Маша раскапризничалась и хотела оцарапать бабушку; мать ее за то взяла розгу и с помощью угрозы принудила просить прощения, поцаловать у бабушки руку и подать ей скамейку для ног. Когда я увидел ребенка, смирившегося и сквозь горькие слезы произносящего приветствие и усиливающегося притащить скамеечку, у меня чуть не пошли слезы и сердце сжалось и нежность к дитяти разрослась до болезненности. Я очень хорошо знал, что это горе минутное и полезное, что Олинька делает свое дело, что пора исправлять избалованное дитя,-- но со всем тем, вообразив себе эту сцену, я и до настоящей поры чувствую слезы на глазах.

Вчера получал я деньги от Краевского, и чуть было мы оба не пропустили ста целковых, что, однако, было замечено в Гостином дворе и повергло меня в тревогу, и заставило съездить в Грязную²⁸⁶, где счет был и поправлен. Потом запасся я бумагой, фуражкой, перьями, косметическими снадобьями и проехал домой к обеду, обедали у нас Дрентельн, Олинька и Павел В. Анненков. Беседа шла хорошо и согласно, обед оказался недурен, я показывал Ан<ненко>ву свои картины и редкости, обещаясь, что у меня со временем выдет нечто похожее на музей абботсфордский²⁸⁷. После обеда беседовали и перебирали общих знакомых, однако же, не ругая их; явился Гаевский, узнавший о том, что я скоро еду. Он долго хворал грудью и теперь себя худо чувствует, но доктор, его пользующий, говорит, что серьезного расстройства еще нет, однако может оно произойти при его образе жизни. Я вновь приглашал Гаевского к себе в деревню с полной готовностью и очень буду рад, если он соберется. Часу в восьмом я простился с гостями и пошел вдвоем с Анненковым по образу нашего хождения, беседуя об абберации половых побуждений время библиомании, просматривая, разрезывая, щупая и нюхая приобретенные волюмы²⁸⁸. 

Поэзия должна быть во всякой жизни, как цветок на каждом растении. Разница в том, что цветок всегда виден, но требуется зоркость и гений для открытия поэзии там, где она еще не указана.

Встреча с двумя женщинами. Поворот плеча, повергнувший меня в восхищение. Маленькие ножки под коротким шелковым платьем. 

Вчера в половине 12-го с обычной своей пунктуальностью Краевский явился, по условию, увлекать меня для кронштатской поездки. Я же, с обычной своей аккуратностью, уже сидел без штанов, приготовляясь переодеваться. День казался немного холоден и ветрен, так что мы оба, имея на себе пальты, захватили в руки шинели, впоследствии оказавшиеся "ненужной посудой", как гласит либретто "Роберта". У самого Нового моста сели мы на пароход, уже преисполненный народом и, заплатив за места, еще имели случай видеть открытие новой часовни на мосту. Не обладая хорошим зрением и не взяв из дома трубки, я видел только, как упал халат, окутывавший часовню, и под ним открылось нечто весьма изящное. "Народу-то, народу,... твою мать!" - как говорил мужичок. Народу же было довольно и на пароходе, ни знакомых, <н>и полузнакомых мы сперва не открыли никого, а потом в течение всей экскурсии я встретил генерала Броневского, братьев Бегеров, Маркевича Болеслава, Очкина и Баранова. Давка на пароходе и в буфете была такая, что нельзя было достать ничего есть, и, несмотря на голод, терзавший мои внутренности, я ничего не проглотил (кроме табачного дыма в изобилии) до 4-х часов. Петергоф еще довольно жалок с моря, зелень жидка, и все как-то бедно. Повозившись на пристани, на ветру и на солнце, мы вновь сели на пароход и с музыкой (впрочем, почти не игравшей) двинулись к Кронштадту. Прежде всего открылся вблизи рейд с чинно расставленным флотом; равняясь с каждым кораблем, мы кричали ура, на что офицеры и добрые матросики отвечали нам тем же. Происходило махание шляп, поднятие весел, и вся эта картина дружественного обмена чувств производила на души отрадное впечатление. За главными силами флота пошли форты и кронштатская стенка, унизанные пушками; пройдя передовой форт Александр, мы повернули и снова пошли мимо военных судов и укреплений,-- и те и другие были усыпаны военным народом, приветствия гремели отовсюду и махания шляпами тянулись до бесконечности. Это была самая братская, милая минута переезда. Затем мы обедали в вокзале довольно плохо, пили какой-то сандаран²⁸⁹ братьев Иконниковых, и я вернулся в Петербург с отчаянной головной болью, вероятно, от солнца или долгого гляденья в лорнет, что мне вредно. 

- - - - - - --, поел и завалился спать.
И так пройдет вся жизнь - - - - - - - - - - - - --!

Оно, впрочем, сказано более для красоты слога. Вечером брошены были в огонь пять целковых для бенефиса стервеца Леонова, который и гроша не стоит. Давали "Влюбленную баядерку" и какую-то оперетку "Нюрембергская кукла", от которой я уехал с первых сцен²⁹⁰. Видел Кирилина, Краснокутского, Бегера, В. Петрова и еще кого-то. Оттого ли, что я сидел почти воткнувши нос в сцену, или в глазах у меня рябило после утреннего безобразия, только танцовщицы и хористки казались мне крайне плохи. Суровщикова, о которой теперь кричат все, даже благороднейший Андрей²⁹¹,-- не только не хороша, но даже дурна, неправильность ее лица имеет в себе нечто глупое, но сложена сия персона приятно. Ришард, игравшая главную женскую роль, имеет в лице нечто похожее на Наталью Дмитриевну,-- очень мила и ловка, но худа и мала, а я с некоторых пор терпеть не могу маленьких женщин. Булахов (тенор) красив собой, но голос у него тонок и не чист. Танцовали все как-то вяло, какие-то индийские танцы, все стоящие одной порядочной мазурки. Вообще, танец всегда одинаков, если он не национален, то он глуп. Из головы сочинить хорошего танца, особенно без групп, невозможно.

Пробираясь домой в ясную летнюю ночь, я встретил несколько баядерок, уже слишком привязчивых,-- этого давно не было: изменение в их нравах должно быть приписано изобилию армейского войска и молоденьких офицеров, никогда не бывавших в Петербурге. По Невскому совершенное гулянье, продолжающееся до поздней ночи. Покинув эту вавилонскую улицу и выйдя на бульвар, я предался прозаическим размышлениям о том, что у меня деньги текут, как вода между пальцев... "Ликуй же еще несколько времени, увеселяй себя дрянью и чепухой, держи донн на пенсии, угощай разных m-lles Zelmas и поощряй теноров вроде Леонова - все, что ты теперь делаешь, должно было делаться назад тому лет десять!".

Придя домой, я, застав Жуковских, очень обрадовался и вечер закончил приятным ужином. 

Торжественно снаряжаюсь в деревню, заготовляя сигары, книги и прочая, но погода стоит такая ветреная и печальная, что нет особенных порывов к отъезду. Увы! Увы! oime! {увы! (греч.).} что делать мне с моим несчастным сердцем и с моей мнительностью! Как завидую я хлыщам, весело бродящим по Невскому в час ночной и помышляющим только о собственном своем веселии. И у них братья, друзья стоят против неприятеля, но им и горя мало. У меня брат в Петергофе и, по всей вероятности, не увидит врага, но я не могу подумать о нем без болезненного сжатия сердца. Воспоминание о том, как мы расставались при начале венгерской кампании²⁹², живет во мне с неслыханной ясностью. Все прошло, все минуло благополучно, а между тем, я все тот же при всяком отъезде, при всякой недолгой разлуке с близкими лицами. Даже в прошлый четверг мне было как-то тоскливо на вечере у Краевского в последний раз до осени; мне было жаль этих четвергов, где всякий делал, что ему было угодно, и где не скучал никто. С Лизаветой Николаевной я прощался в среду, но ее мне не было жаль: она имеет особенное дарование быть до того неразговорчивою и сухою, что на нее сердишься, хотя и без причины.

Вчера весь день я чувствовал себя не то чтобы грустно,-- этого со мной не бывает,-- но как-то невесело. Читал повесть Бернара "La femme de 40 ans" {"Сорокалетняя женщина" (франц.).} и остался ею доволен, хотя не столько, сколько бывал доволен другими его вещами. Может быть, я изменился, может быть, повесть слабее. За тем последовала статья Шаля: "Lord Jeffrey" {"Лорд Джеффри" (франц.).}²⁹³, не столь пустозвонная, сколько можно думать, судя по имени автора, которого я когда-то сравнил с Буйновидовым. Впрочем, труд кажется сносным оттого, что он скрашен выписками из писем Джеффри и превосходными выписками, собственно же Шаль, как подобает этому мерзавцу (Буйновидов c'est trop bon pour lui {это слишком хорошо для него (франц.).}), от себя не сказал ничего. Его сведения в одно время велики и жидки, а крайняя их жидкость заставляет заподозрить огромность их. По-видимому, Шаль читал все, но я думаю, что он читал только заголовки книг и рецензии на них, так его отзывы темны и увертливы. Нынче есть эрудиция своего рода, о которой еще никто не говорил,-- эрудиция на рецензии, фельетоны и объявления. Из этих трех источников можно нахватать огромный фонд и при ловкости пускать его в дело с успехом. Все мы немного шарлатаны, но Шаль шарлатан бесстыдный и вдобавок плаксивый! У него второе слово: decadence. Сам он чистейший decadence историка словесности. Смело скажу, что с самыми незначительными материалами я в неделю могу написать во сто крат лучшую биографию Джеффри. 

Анненкова задерживает в городе его Пушкин²⁹⁴, а я, как всегда водится, в то время, когда мне предстоит собираться в дорогу,-- не делаю решительно ничего. А между тем время идет без работы, голова трудится подобно мельнице без зерен, и дни проходят в городе, когда бы их следовало проводить в деревне. Всякое дуновение ветра, приносящее запах березовых листьев с Большого проспекта, приносит мне вместе с тем и укоризну. Одна только дождливая погода меня укрощает и то не совсем,-- как хорошо было бы писать и читать под этот дождь, между цветами и зеленью!

В прошлую субботу встретил С. и возобновил наши чернокнижные отношения. Эта встреча меня повергла на сутки почти в лихорадку, такое влияние еще производят на меня женщины! Хорошо, что на второе свидание я себя хорошо замучил и тем успокоил. Никогда еще подобная дурняшка не действовала на меня так! Но подобные истории видим мы каждодневно: qu'importe la piece, si elle m'emeut {не все ли равно кто, раз она меня возбуждает (франц.).}.

Работать ничего не могу, но читаю довольно. Взял у Фохта "Nouvelles italiennes" par Musset {"Итальянские рассказы" Мюссе (франц.).} и пробежал их в день с великой приятностью. Трудно иметь талант милее и художественнее, хотя у него очевидно l'echeveau se brouille {моток запутывается }, чуть дело доходит до чего-нибудь серьезного. Как обворожительны его женщины: Цита, Джиованни и Берениче (прачки), Пагота Дижиа и, наконец, актриса Мария, тиролька! Да и итальянцы очень хороши: сводник Джузеппе, плут Чиччио и воришка Нино, a parlessa {болтливый рассказ (итал.).} истории Чиччио и Нико, с пляской и буфонством - верх совершенства! Вот что значит любить страну и понять ее народ. Боже! когда я увижу Италию? Или нет,-- пусть увижу я ее, изнурясь в силах, нуждаясь в обновлении. Gardons ca pour la bonne Douche, pour le remede supreme {Оставим это напоследок, как самое сильное лекарство (франц.).}.

Pensees detachees {Отдельные мысли (франц.).}. 

Мое положение сходно с положением сабинянок, между римлянами и родителями²⁹⁵.

- Педант сходен с хорошо надутым пузырем, от которого отскакивает камень и по которому скользит пуля. Но он не выдерживает удара булавкою.

- Сюжет. Провинциальное тщеславие. Х<отинск>ий.

- Характеристика нравственно-гнилого человека.

- La maison de campagne d'un bourgeois cossu {Деревенский дом зажиточного буржуа (франц.).}. (Острова).

- План героической пиесы: "Две женщины".

- Многие люди сходны с испорченным барометром, показывающим ясно дождь при дожде. Предугадывать - не их дело.

- Обстановка Фердинанда Вейнерта на Крестовском Острову.

- Зотов, имеющий способность в конце апреля выкупаться и найти первый гриб.

- И ma faut des sensationes violentes,-- dissait une demoiselle petite et faible de sante (M. M-de) {Мне нужны сильные ощущения,-- говорила одна маленькая и слабенькая девица (М. М-д) (франц.).}.

- Редкая молодая немочка, из образованных, не пишет стихов.

- Разговор о помещиках, не носящих ничего кроме халата.

- Нельзя ограничиваться одною простотой в словесности. Новые, несколько изысканные слова и обороты иногда полезны, зацепляя внимание читателя там, где нужно.

- Lorsqu' Auguste buvait... etc. Arrogance {Когда Огюст пил... и т. д. Дерзость (франц.).}.

- Отольются волку овечкины слезы. 

Обычный мой год кончился; истинно и тепло благодарю за него бога. Что бы ни ждало меня впереди,-- autant de pris sur l'ennemi {это уже взято у врага (франц.).}. Дружба, труд, наслаждения и пиры, спокойствие и благосостояние,-- все, кроме любви, а как бы нужно немножко и этого ингредиента. Mais assez d'abstractions {Но достаточно отвлеченностей (франц.).}. Наскучив ждать Анненкова, я выехал с матушкой в прошлый четверг и хорошо сделал, хотя сильное имел искушение прожить в Петергофе до 15-го. Последние дни в городе ознаменованы были парадной встречей Сатира (обеды у меня и Каменского), двухкратной поездкой на Острова, к Краевскому, Гаевскому и на Минеральные воды²⁹⁶ качкой,-- если б еще час езды, мои внутренности выскочили бы за борт. Все дни погода стояла сырая, а во второй - дождь лил не переставая, что не помешало мне осматривать все петергофские чудеса и выхаживать в день верст по 15. Компания у брата собиралась самая отрадная и несколько новая (отчасти потому, что она хорошо забыта): Ребиндер, Саша, Вельяминов заяц, князь Волхонский, Шульгин, которого я видал в Английском клубе; он оказывается милейшим добряком, любящим попить и покушать. Старые пажи были ласковы и внимательны до крайности, многое мы припомнили и о многом беседовали. Впечатление Петергоф оставил во мне не прежнее поэтическое по случаю серых дней и грязи. Ни баснословно богатые острова (Ольгин и Царицын), ни Новый парк не могут равняться с Нижним, старым, Екатерининским садом, где я был дважды, дважды любуясь на пирамидальный²⁹⁷ фонтан²⁹⁸, так подло, так неудачно воспетый мною в прозе²⁹⁹. Мне было стыдно смотреть на эту поэтическую лужайку, мною опозоренную. Но я еще вернусь к этому фонтану и прославлю его достойно.

У Монплезира в серый вечер встретил Краснокутского и гулял с ним довольно долго, почерпая интересные сведения о его вечерах в интимном круге царской фамилии. К Тургеневу не заехал по незнанию его дачи, Лонгинов переходит в Москву на службу и жительство. Дрентельна отправляют командовать запасной бригадой в Золотоношу, тяжко расстаться с этим золотым человеком, верным другом и превосходным собеседником,-- мы будем переписываться. По крайней мере он будет вдалеке от пуль вражеских, что ему не по нутру, но всем его любящим (а его все любят) приятно. На днях я видел Ванновского во сне, будто вернувшимся из-под Силистрии³⁰⁰, плешивым и попавшимся мне у Луи, где мы расстались в последний раз. Сколько разбросано дорогих людей, и где найти новых! Помню, что во сне я со слезами целовал Ванновского. Финляндцев ведут в окрестности Систербека³⁰¹, где боятся нападений. Чарльз Непир уже прошел тремя эскадрами мимо Ревеля, Краснокутский говорит, что бомбардирование Кронштадта может случиться, но, вероятно, издали. По всей дороге к Нарве расположены войска, но у нас в Гдовском уезде ни одного солдата, спокойствие адское, тишина невозмутимая: здесь только жить людям, измученным душою. Самая большая забота об урожае, и, кажется, урожай будет хороший.

Переезд до деревни был не дурен, у Бландовой слушал музыку, видел хорошенькую Mathilde, познакомился с девицей Кизевицкой, типом лифляндки, по-старому приходил в восторг от древнего дома и состроил планы для приобретения дубового шкапа и одного знакомого мне женского портрета в овальной раме. 

Журнал почти прекращен на время по весьма понятной причине. То, что я делал прошлый год в деревне, то я делаю теперь и еще буду делать в течение нескольких месяцев. Те же удовольствия, те же тревоги (их несколько прибавилось), те же соседи и те же развлечения. Разница в неважном. Не для увеселения и событий приезжаю я в свою лабораторию, вся задача в том, чтоб трудиться не скучая, наработать поболее и запастись здоровьем. Об роскоши жизненной помышлять нечего.

Лето стоит превосходное, и, что замечательно,-- у нас будет урожай всего, вещь редкая в этом крае. Еще одна особенность, это необыкновенное спокойствие дворян и народа, о делах войны говорят редко, и все убеждены не только в счастливом, но и скором ее окончании. Какая-то особенная атмосфера тишины нас облекает. Мейер, если не врет, говорит, что слышал своими ушами пальбу в день гангеудского дела³⁰², а мы здесь и покойны и отдалены от тревог, будто живем на Лене.

Работы мои изменились радикально против прошлого года. Вместо скучных этюдов по части истории литературы пишу (с охотой и, кажется, успехом) "Легенду о Кислых водах", деревенский рассказ³⁰³ и пылаю желанием приступить к другим созданиям фантазии чистой. В день исписываю листов около трех голландской бумаги и работаю упорно, хотя иногда глаза возмущаются. Видел эти дни Томсонов и Мейера, они опустились за год и как будто позагрязнились, по крайней мере, второй явился страшным неряхой. 

Сегодни ровно год, как я начал писать журнал. Вчера вечером, ровно через год после моего прошлогоднего появления в деревню, я окончил "Легенду о Кислых водах", из которой вышла большая повесть, объемом с "Жюли". Внимательно обозрев эту новую вещь, произношу о ней следующее суждение. Она очень занимательна и будет иметь успех, если ее не изуродуют в цензуре. Интрига сплетена отлично, завязывается и развязывается самым непринужденным образом, раззадоривая интерес читателя всеми средствами. Прогресса отрицательного весьма много, иначе, впрочем, и быть не может: все, что года могут дать, мне дано. Нет неровностей, бесцветных лиц в виде Фифа или Германа, лиц идеально эффектных на добро и зло, вроде Армгольда³⁰⁴"оставайся тенью, из тебя нечего сделать". Картины природы хороши, но не знаю, понравятся ли они людям, не видавшим Кавказа. В этих картинах есть частица излишней яркости и шарлатанства. Зато пламени меньше и женское главное лицо выезжает только на одной своей красоте и занимательном положении. У Лиди нет преданности и boyishness {ребячества (англ.).} Жюли, Полинькиной неразвитости, энергии Лолы и чувственности Жанеты³⁰⁵. Создана она головой, а не сердцем, но создана довольно умно и ловко, только строгий критик приметит ее слабости. В слоге, я думаю, нет прежней сильной жилки. Мне, кажется, ловко удалось перепутатъ манеру рассказа сухого с изложением сцен и тем облегчить себе работу. Однако медленность исполнения показывает, что работа не могла назваться легкой. Вообще "Легенда", принимая в соображение ее объем, есть самая правильная из моих вещей. Все, что можно было изгнать с помощью анализа и ума, я изгнал безжалостно, оградив тем весь труд, от приторности, однообразия и аффектации. Шлифовка подробностей займет около недели, ее надо выполнить с добросовестностью, и потом приступить к повести "Любовь и вражда", отличной по замыслу. 

Сегодни проводили баронессу Вревскую, Машу и мисс Пирс, которая мне очень нравится. Была буря, дождь и ветер, прежний сирокко перестал дуть, и, кажется, жар поспадет, а то эту и прошлую неделю термометр в 8 1/2 часов утра в комнате показывал 30 градусов, у Обольяниновых на солнце было 39. В воскресенье обедали у нас Аграфена Федоровна с Марьей Николаевной, Вревская и m-me Блок Ариадна Александровна, которая сложена восхитительно. Я давно уже потерял вкус к маленьким женщинам, на опыте убедясь в их дурной конструкции. С воскресенья глаза стали болеть менее, может быть, оттого, что работаю я с меньшим остервенением. Писал к Григорию, Гаевскому и Некрасову, к Григоровичу и Ростопчиной. В газетах читал описание сшибки при Гамле-Карлеби, история баркаса, облитого кровью, и лейтенанта, перебитого ядром пополам, глубоко меня зацепила. Вот как добывается слава, и надо видеть, с какой любовию какой-то Барановский³⁰⁶ из Гельсингфорса описывал все эти сцены! Какие еще звери мы - люди XIX столетия, и как тяжко жить человеку, с чего-то думавш<ему> всю жизнь, что время войн и убийств прошло для нас! Сожжение безвинных и безоружных городов, грабежи на море, ожесточение, ложь и ругательства со всех сторон, клеветы на Россию,-- все это грустно и обидно. С удовольствием прочел о последнем долге, отданном в Одессе умершему капитану Тайгери³⁰⁷. Наше правительство ведет себя отлично, и даже газеты наши, сравнительно говоря, не так подлы. Но все-таки грустно. 6, 7, 8, 9 и 11 Мейер слышал пальбу вдали, и баронесса сегодни слышала что-то похожее на выстрелы,-- неужели отсюда можно слышать канонаду, это мы узнаем, получив газеты. Флот Непира перед Гельсингфорсом, и, может быть, пока я пишу эти строки, сотни, тысячи отличных и добрых людей, не сделавших ничего друг другу, валяются перебитые пополам, как тот лейтенант, о котором писал кровожадный Барановский. Не хочется верить, что все это делается вблизи нас, в наше время, в двух днях езды от моего уединения. 

В эти дни двинута немного маленькая "Любовь и вражда", почти кончено "Первое письмо И<ногороднего> п<одписчика>" о поэзии в стихах и прозе, с разбором "Вильет". За "Вильет" пойдет scenes de la Boheme {сцены из <жизни> богемы (франц.).}, а потом уже и не знаю что³⁰⁸. Немножко выезжал, видел милого <...> Трефорта, в среду обедал у Обольяниновой, где видел Рейцову с двумя немками падчерицами (из них одна за бар. Будбергом), Льва Николаевича, Бибикову и Н. А. Блок с его довольно миленькой женой. Получил несколько приглашений в гости, между прочим от Маслова на 26-е, но когда поеду на большие выезды - не знаю: боюсь длинных дорог и головной боли, которой зародыш, кажется, в воздержании моем. Действительно, в деревне мужики могут поставить мне монумент: не трогал я и не трогаю их жен и дочерей, отчасти из принципа, отчасти по отсутствию искушения, сверх того, в нашем патриархальном уголку такие дела трудно совершать; пример тому Маслов, не стесненный обязанностью помещика. Вчера обедал, у нас Н. А. Блок, а сегодни Бибикова. Письма и газеты приходят из Петербурга с исправностью, английские газеты тоже. Непир близко Кронштата, но из всего доселе случившегося можно убедиться, что против гранита никакой флот ничего не сделает. - Стал работать поумереннее и купаться, что, кажется, приносит пользу, однако, вчера и третьего дни посетила меня давно не бывалая скорбутическая³⁰⁹ опухоль десен. Затем все обстоит благополучно, dans le meilleur des mondes possibles {в лучшем из возможных миров (франц.).}. 

Вместо описания того, что я эти дни делал, лучше будет припомнить вещи, прочитанные и читаемые мною с приезда в деревню. Их довольно, и я могу сказать по справедливости, что заглаживаю прошлую праздность всеми мерами. И мешают мне мало, вообще, я пишу и читаю в день часов до 7, средним числом. Глаза поуспокоились, из привычки или вследствие купанья.

История английской литературы, подаренная мне Шо³¹⁰, очень полезна и даже занимательна, особенно первая ее половина. Она пространна и оттого не суха, для справок неоцененна, имеет множество выписок и заметок в британском вкусе, снисходительно пропущенных доброй цензурой 40-х годов. Во второй части мало для меня нового, mais tout l'ouvrage est un fil solide pour mon propre chapel et {Но весь труд дает прочную основу для меня лично (франц.).}.

2) "Le livre posthume" par M. du Camp {"Посмертная книга" М. Дюкана (франц.).}³¹¹, прочитана не вполне, по обилию философски-сентиментальной ерунды. Это arcadie {аркадия (франц.).} Рене и Обермана³¹², однако, имеющее в себе несколько умных мыслей и хороших описаний. Идея о переселении душ смешна, но то, что говорится о труде и праздности, в наш век стоит внимания. Тут тронута струна довольно новая. Вообще, "Revue de Paris" и "Revue contemporaine", которые я теперь перечитываю, отчасти помирили меня с новой франц<узской> журналистикой.

3) "Les promenades dans Rome" {"Прогулки по Риму" (франц.).} Стендаля книга умная, странная, дурно написанная, но привлекательная для лакомок и любителей of a desultory but still a fruitful reading {отрывочного, но всегда плодотворного чтения (англ.).}. Много милых анекдотов и взглядов на искусство. Есть парадоксы и странные приговоры, но все это наводит на мысль. Идея наслаждаться одним городом без устали мне очень нравится, даже и не Рим может дать умному человеку пищу на всю его жизнь. Есть скучнейшие места об архитектуре и номенклатуре редкостей,-- в этом нельзя винить автора, он думал сделать из своей книги Guide des Artistes {Путеводитель для художников (франц.).}. Я рекомендовал ее Григоровичу.

³¹³. Наука писать биографические этюды так шагнула вперед, что все это кажется детской работой. Но манера рассказа, рассуждения и блестки прикрывают бедность содержания. Я утвердился в мысли писать о Смоллетте, но прежде надо перечитать многое. Я стыжусь своего Гольдсмита и Ричардсона, которые когда-то нравились читателям. "Скотт" и еще более "Джонсон", утопленный в "Библиотеке", отчасти выкупают этот грех моей юности³¹⁴.

5) "Les petits fils de Lovelace" {"Внуки Ловеласа" (франц.).} А. Ашара³¹⁵. Сносный роман, в котором есть довольно удачное лицо - дон Жуан XIX века, подлец, фат и мошенник. Рассказ хорош по частностям, но есть слезливость и избитые пружины. Вещицы Бернара (A.): "Scylle et Charibde" и "Un terrible modele" {"Сцилла и Харибда"... "Ужасный образец" (франц.).} читаются без отвращения, особенно последняя, в которой очень смешон буржуа, торговавший красками.

6) "Souvenir des Jardies" {"Подарок Жардье" (франц.).} L. Гозлана³¹⁶, драгоценная штучка без окончания, о жизни и обстановке Бальзака, великого из великих. Рассказ отличный, причудливый, блестящий.

7) "Le Nil" par М. du Camp³¹⁷ и "Voyage aux villes Maudites" {"Нил" М. Дюкана... "Путешествие в проклятые города" (франц.).} Делессера³¹⁸, две книги, имевшие успех. Читаются туговато, может быть, потому что не способен я находить прелести в песчаных пустынях и африканской духоте. Я поминутно спрашивал сам себя: да чем же восхищаются эти господа и неужели близость скорпионов и змей не повергает их в отчаяние?

8) Из рецензий и мелочей стоят упоминания - статья Делора³¹⁹ (Т.) о записках Верона, шутки Тексье³²⁰ над записками Дюма, Понсар, чья-то статья, au demeurant {впрочем }, очень вялая и недобросовестная, заметки Дерминье о новых писателях, милые фельетончики Тексье и фельетоны Сирано, полезные для того, что показывают, как не надо писать фельетонов.

9) A. Nettement, разбор Маколеевой Истории³²¹, большой эпизод, ожививший в моей памяти это превосходное творение. Взгляд автора на Карла I и Иакова II очень хорош, но принадлежит ли он ему? Говоря об эпохе, до такой степени разработанной, и имея под рукой рецензии противников Маколея, пожалуй, и я сочиню что-нибудь подобное, не будучи историком. Об артистическом значении разбираемого сочинения господин Nettement не говорит почти ничего.

10) "La Mort de Danton" {"Смерть Дантона" (франц.).} Мишле³²² (этюд из его новой истории). Как Франция портит и хвалит этого ученого мужа, пляшущего если не на фразе, то на междометиях! Я читал много о "И<стории> Ф<ранцузской> р<еволюции>" Мишле, но самой книги не читал, а потому боюсь отдаваться вполне своему чувству, глубоко возмущенному фокусами этого странного пророка. Эпизод, про который я тут говорю, сух, написан изломанными жирарденовскими оборотами³²³, производит впечатление крайне тягостное. Мы так привыкли видеть в историке спокойствие, что эти конвульсии сибиллы³²⁴ мутят нашу душу. Уж если вам нужна фантасмагория, берите "Революцию" Карлейля³²⁵, хотя и она когда-то сердила меня немало.

11) "St. Marc Girardin" Мигниельса³²⁶. Отличная, бойкая, смелая вещь, как все писанное этим критиком, бесспорно первым во Франции. Как глубоко всматривается он во все вопросы и как славно ругает подлецов профессоров французских! Сила анализа, безжалостная логичность выводов для француза изумительны. И об этом совсем я ни разу не читал ни доброго, ни дурного отзыва! Его боятся и хотят замять, это ясно. Дай бог ему поскорей дожить до славы, так заслуженной. Статья грешит тем, что коротка: начавши трепать С. М. Жирардена, следовало бы опозорить весь его взгляд на литературу псевдоклассическую, времен Людовика XIV. Я помню его книгу "Histoire des passions dramatique" {"История драматических страстей" (франц.).} она истинно подла, однако не так скучна, как говорит Мигниельс.

12) "William Hogarth" par Wey³²⁷. Уморительно ребяческая штука, полная промахами, которые я вижу на всякой строке. Странная и не новая идея передавать историю искусства в виде повести! Здесь Джонсон анализирует свое литературное значение в духе XIX столетия, и Севедж угощает нас тирадами из своей биографии. Начитанность автора так жидка, что становится за него совестно. Читать подобные вещи полезно: все-таки увидишь кое-что незнакомое и поучишься, чего надо избегать в своих этюдах.

13) В газете отличнейшие записки б<арона> Дистерло о пароходе "Колхида"³²⁸ 

Почти две недели интервала, которого нечем восполнить, как говорят журнальные любители высокого слога. Работа, чтение, прогулка, сон и некоторая скука по неимению людей и по причине воздержной жизни, вот вся моя летняя история. Уже вторую неделю я не пишу ничего, кроме Чернокнижникова: грустно думать, что, может быть, труд всех этих дней прошел напрасно, но, наконец, надо же решить - применится ли чернокнижие к литературе или нет. Еще впереди много работы, тем более что я хочу украсить забавно-карикатурный роман одним трогательным эпизодом. Нужно попробовать,-- а коли не удастся, все-таки хоть материала много останется.

Дни два или три чувствовал себя кисло и даже был нездоров ревматической болью левого виска, зуба с левой стороны и вообще левой стороны головы. Вообще, если я начну погибать, смерть моя начнется с левой моей стороны: она у меня вдвойне работает и вдвойне живет. Странно, что простуда ко мне скорей подступает летом, чем в холода; правда, что лето прежаркое, не без ветра, а дом наш и мой флигель рабочий имеют кое-что общее с решетом. Глаза приходят в порядок, хотя нельзя и думать о каких-нибудь hauts faits {подвигах (франц.).}, вроде часов пятнадцати непрестанного чтения. Оттого при всех моих занятиях и развлечениях иногда выпадает полчаса или даже час без всякого дела поневоле. Дурно, что моя мысль исприхотничалась и не хочет упорно работать, так на вечерних прогулках я не обдумываю и не выдумываю ничего дельного, а брожу как полусонный.

<ардейская> дивизия, по всей вероятности, едва ли пойдет далее Вильны. Судя по его письму, видно, что в Петербурге все говорят о мире, отрадно было бы, если оно так, но мне кажется, что идея о мире есть теперь одна иллюзия. Этому также мудрено поверить, как, например, известию о том, что, положим дом Белосельской³²⁹ продан за 10 000 ассигнациями. Сравнение странное, но не пустое: союзники, почти ничем не ослабив Россию и имея о ней неверное понятие, предложат ей мир на условиях самых обидных и невозможных, а она, конечно, их не примет. Дай бог мне быть в этом деле ложным пророком, но, по моему убеждению, еще много крови прольется, пока о мире подумают серьезно. Здесь-то можно сказать с Карлейлем: all battle (was) is a Misunderstanding {вся битва (была) есть недоразумение (англ.).}.

По всей вероятности, долго не увижусь я с братом, а впрочем, могу зимой к нему съездить. Из соседей не видал почти что никого: два раза была m-me Томсон, наводящая уныние, и Мейер на минутку. Все это лето до сих пор никто еще ни разу у нас не ночевал: вещь небывалая. Писем получаю очень мало, но газеты доходят исправно, а книг много, что теперь весьма кстати. 

где течет река Руя; если это место некрасиво, то я уже ровно ничего не понимаю в природе и вся Петербургская губерния действительно скверна. Пусть здесь будет город со старым замком, сад и дворец, тогда всякий бы считал за радость иметь у себя пейзаж, писанный с этой местности. Вечер провел с Мейером и добрым <...>³³⁰, на следующий день позвавшим нас к себе обедать.

У Трефорта полон дом народа. Сестра его, больная, очень добрая особа, две ее дочки недурны, стройны достаточно, а втирая, Генриэтта по имени, довольно мила в разговоре. Я много говорил с ней про Смольный³³¹ и подшучивал над нравами бывших ее подруг, сообщая некоторые секреты, узнанные мною по этой части зимой от Е. К. К. и Корсаковой. Она порадовала меня немало, сообщая о том, что я пользуюсь некоторой популярностью между девицами и даже поступил в их курс русской словесности, вероятно, по протекции доброго Никитенки³³², над которым девчоночки смеются порядочно. Но главною, star {звездою } всего дня была отдаленная соседка наша Надежда Дмитриевна Мусина-Пушкина, сильно понравившаяся мне, тем более что я почти умираю от воздержания и сластолюбивых помыслов, которым сия милая донна может служить отличным олицетворением. Представьте себе ловкую, отлично сложенную, полненькую, но не толстую женщину лет 25, беленькую, с выражением лица ленивым, слегка утомленным и ясно говорящим о всем пламени натуры: ленивые женщины - кто не знает их качеств? Она умна достаточно, ловка, проста в обращении и кокетка насколько оно нужно, на правой щеке имеет глубокую ямочку самого оригинального вида, особенно привлекательную во время улыбки. Она решительно лучше всех гдовских красавиц, лучше Ariane B, Матильды и m-me Софи, от которых всех я бы не отказался в настоящую минуту. Такая женщина будет нравиться все более и более, чем ближе с ней сойдешься, и хотя ум едва ли может занять очень, но все остальное удовлетворить способна в совершенстве. Здесь я едва ли ее встречу,-- расстояние между нашими имениями слишком велико,-- но мне почему-то кажется, что мы еще свидимся в Петербурге. В тот день мы сошлись так, как можно было сойтись в такое короткое время. Хозяин наш <...> милейший, говоря о Н<адежде> Д<митриевне> выразился почти так: и я, с моим единственным <...>, готов был погрешить с нею! Окончание дня было не совсем очаровательно, ибо, едучи к себе вдвоем с Мейером, я чувствовал боль головы, тошноту и, проклиная эти ужасные последствия каждой моей поездки, должен был, покинув коляску, облегчить себя посредством friedrich heraus {рвоты (нем.).}.

В четверг утро гулял с Мейером и ничего не работал, а на обед поехал с ним же к Томсону, праздновавшему день рождения своего сына. Все прошло так же, как в прошлом году, не скучно и довольно оригинально, с подлым вином и странною компаниею. Очень был рад найти там семейство попа Василия, который чрезвычайно доволен своим новым местом в мызе министра Брока и привез мне поклон от его сына, будто бы когда-то бывшего у меня под начальством, вероятно, в Пажеском корпусе. Томсон ухаживал за мной, как за Великим Моголом³³³, даже в ущерб всей обедавшей у него компании, и взял с меня слово, что я буду крестить его будущего ребенка! Все это довольно чернокнижно, и дом его чернокнижен, но день прошел не скучно. Был еще у него полячок Покульский, сосед Маслова, человек довольно приличный.

его с Марьей Никол<аевной> Р., чем он, впрочем, не оскорбился. По отъезде его читал взятое у него же сочинение о России, и по случаю обеда, поданного почему-то часом позже обыкновенного, чуть не вошел в азард. Так действует деревня на человека. Обедали священник Василий с женою. 

Несколько часов тому назад проводил я от себя петербургских гостей, Тургенева и Некрасова, с которыми провел время, начиная с прошлой пятницы, сперва в Осьмине у Маслова, а потом у себя. Они охотились удачно, и слабые их телеса несколько починились в нашем крае, и я развлекся с людьми, но по правде сказать, если бы не Маслов и другие посетители (как-то: Арсеньич с женой и вчера Томсон), я бы не очень много извлек отрады от товарищей литераторов. Эти два господина жили в лесу и в болоте, так что иной день нам и часу не приходилось вместе беседовать. В свободные минуты занимались чернокнижной словесностью, как-то: сочинением послания к Лонгинову³³⁴ и ответа на оное, Гимном Боткину и так далее в том же роде. Результатом труда вышла небольшая тетрадка, исполненная сквернословия. Обе поездки - в Осьмино и обратно - совершил я без тошноты и головной боли, что меня порадовало и успокоило насчет моей натуры, которая не так слаба, как оно кажется.

От Григория имел письмо об отмене похода на неопределенное время. Доктор Персий не говорит ничего утешительного о состоянии здоровья Некрасова. Софья Александровна была крайне весела и мила,-- мы приглашены к ним на 8 августа, а 15-го предстоит вместе с Масловым поездка в Долотский погост.

по достоинству и начнешь искренно с ним сходиться. Горестно видеть, что он позволяет себе опускаться нравственно, как это делает весь почти наш кружок. Он от души думает, что его молодость кончена, что его душа истрепалась, что жизнь не сулит ему впереди ничего, кроме спанья и охоты, наконец, что в России жить очень скучно. С одной стороны, оно извинительно в человеке, юность свою распределившем очень изящно и долго жившем в красивейших странах Европы, но следует ли поддаваться этому чувству, и разумен ли человек, требующий или Всего, или Ничего от жизни? Счастливая и обильная ощущениями молодость не должна и не может вести к таким следствиям; если б она вела к ним, она была бы бедой, а не счастием. Но так мне нравится Тургенев, что я искренне желал бы, получив над ним влияние, передать ему хотя часть той нехитрой философии, которая дает смысл всей моей жизни и делает меня, бесспорно, одним из замечательно-счастливых людей на этом свете. Другого человека переделать трудно, и, вообще, наше частное миросозерцание влиянием различных особ, всегда умных, но не всегда разумных, и теперь, имея более 35 лет и не находясь ни под чьим влиянием, отчасти походит на юношу еще не сформировавшегося. На одном часу он вас восхитит и рассердит, возбудит в вас симпатию и неудовольствие. Дай бог ему скорей сделаться самим собою и уже не ощупывать дороги впереди себя, а идти по ней смело и бодро.

Завтра опять принимаюсь за работу. С чего бы начать? 

Примечания

²⁶⁵ Доминик - владелец одноименного ресторана, помещавшегося на Невском пр., 22--24.

²⁶⁶ Имеется в виду коллективное стихотворение "Загадка" ("Художества любитель..."). К. И. Чуковский, вслед за Н. М. Гутьяром (1910), ошибочно считал, что оно написано Некрасовым и Тургеневым летом 1854 г. в Петергофе (см.: Некрасов, 1, 627). А. М. Гаркави на основании Дневника Д. справедливо датировал стихотворение началом 1854 г. (Некрасов Н. А. Полн. собр. стихотворений: В 3-х т. Л., 1967, т. 1, с. 667). Следует в число авторов добавить и Д.: в копии А. А. Краевского имеется на полях карандашная запись: "Дружинин, Тургенев, Некрасов" (Некрасов, 1, 628).

²⁶⁷ Турции; лорд Ч. Непир был назначен командующим английским флотом, двигающимся к Балтийскому морю; 28 мая все русские порты Балтийского моря будут блокированы.

²⁶⁸ "Три поры жизни" (Бдч, 1853) - роман Евгении Тур (псевдоним Е. В. Сальяс де Турнемир). Отзыв Д. о романе неизвестен. Отзыв О. И. Сенковского см.: Бдч, 1854, No 4, отд. VI ("Лит. летопись"), с. 32--42.

²⁶⁹ 10 апреля - страстная суббота (ночь перед пасхой).

²⁷⁰ Английский клуб - привилегированное дворянское собрание (в России - в Петербурге и Москве) с ограниченным числом членов (в 1850-х гг. - до 400), с большими членскими взносами (в 1850-х гг. - 75 р. серебром в год). Кроме членов, было несколько сот кандидатов, ожидающих, по старшинству, открывающейся вакансии. В Петербурге клуб в 1830--1859 гг. помещался в Демидовой пер. (ныне пер. Гривцова, 1, во дворе).

²⁷¹ Рассказ Д. "Две встречи" напечатан в Бдч (1854, No 12).

²⁷² о них см.: С, 1854, No 5, отд. V, с. 51.

²⁷³ Эти рассуждения Д. включил в рассказ "Две встречи" (см.: Дружинин, I. 589).

²⁷⁴ 10 апреля 1854 г. англо-французская эскадра после длительной бомбардировки Одессы высадила на берег десант для захвата города, но нападение было отбито защитниками Одессы.

²⁷⁵ Из романа Пушкина "Евгений Онегин" (гл. 8, строфа XI).

²⁷⁶ "Легенда о Кислых водах" - С, 1855, No 3, 4.

²⁷⁷ "Деревенский рассказ" (Бдч, 1855, No 3).

²⁷⁸ Такой роман не был написан.

²⁷⁹ Благовещенский мост - Новый мост (ныне мост лейтенанта Шмидта); Борель - ресторан на Б. Морской (ныне ул. Герцена, 7).

²⁸⁰ Босвелл - автор известной биографии Джонсона, Мур - автор жизнеописания Байрона.

²⁸¹ обол - толстяк.

²⁸²

²⁸³ Пески - чиновничье-плебейская окраина Петербурга (ныне район Советских улиц и Суворовского пр.).

²⁸⁴ Shaw Thomas В. Outlines of English Literature, for the Use of Imperial Alexander Lyceum. SPb., 1847.

²⁸⁵ Острова - места гуляний в Петербурге (морская окраина Петербургской стороны).

²⁸⁶ Грязная - затем Николаевская ул. (ныне ул. Марата).

²⁸⁷

²⁸⁸ волюм - (франц. volume) - том.

²⁸⁹ сандаран - очевидно, образовано от франц. sandaraque, сандарак, смола.

²⁹⁰ 10 мая 1854 г. в Александрийском театре в бенефис Л. И. Леонова ставились опера Обера "Влюбленная баядерка" (в 2-х д., с танцами и пантомимою балетмейстера Перро) и комическая одноактная опера А. Адана "Нюренбергская кукла" (текст Левена и Артура, пер. с франц. Н. И. Куликова).

²⁹¹ Ирония по отношению к осторожному и весьма расчетливому и пристрастному в отзывах А. А. Краевскому, редактору ОЗ и СПб. вед.

²⁹²

²⁹³ Chasles Ph. Francis Jeffrey et la Revue d'Edinbourgh. - RC, 1853, t. 8.

²⁹⁴ П. В. Анненков в середине 1850-х гг. усердно трудился над изданием первого собрания Сочинений Пушкина (1855. Т. 1--6; 1857. Т. 7).

²⁹⁵ Имеется в виду легенда из древнеримской истории: кровопролитную войну между римлянами и сабинянами прекратили сабинянки (жены римлян и дети сабинян).

²⁹⁸ Минеральные воды - Полюстрово, дачное место под Петербургом (ныне в черте города).

²⁹⁷ "огромный", "величественный".

²⁹⁸ Знаменитая скульптурная группа "Самсон".

²⁹⁹ Намек на повесть Д. "Петербургский фонтан" (Бдч, 1850, No 12).

³⁰⁰ Силистрия (ныне г. Силистра, Болгария) - турецкая крепость, осаждавшаяся русскими войсками во время Восточной войны 1853--1856 гг.

³⁰¹ Систербек - Сестрорецк.

³⁰² Ханко).

³⁰³ См. примеч. 276.

³⁰⁴ Персонажи из повести Д. "Полинька Сакс", рассказа "Фрейлейн Вильгельмина", романа "Жюли".

³⁰⁵ Лола - героиня повести Д. "Лола Монтесс" (1848), Жанета - героиня рассказа "Mademoiselle Jeannette" (1852).

³⁰⁶ Статья С. И. Барановского "Письмо из Гельсингфорса" напечатана во всех русских петербургских газетах в начале июня (см., например: Русский инвалид, 1854, No 125, 5 июня; СПб. вед., No 124, 6 июня). Гамла-Карлеби - город в Финляндии.

³⁰⁷

³⁰⁸ Замысел, наверное, не был осуществлен. "Письма Иногороднего подписчика..." более не появлялись, а разбор романа Ш. Бронте "Вильет" опубликован отдельно (Бдч, 1856, No 12), впрочем, под рубрикой "Литературные беседы и парадоксы Иногороднего подписчика".

³⁰⁹ скорбут - цинга.

³¹⁰ См. примеч. 284.

³¹¹ Du Camp. M. Le livre posthume... - RP, 1852, dec - 1853, mars.

³¹²

³¹³ Имеется в виду "Жизнеописание романистов" В. Скотта (1821--1824. Т. 1--4).

³¹⁴ Д. вспоминает свои историко-литературные статьи: "Кларисса Гарлов, С. Ричардсона" (С, 1850, No 1), "Векфильдский священник, роман Оливера Голдсмита" (С, 1850, No 2), "Вальтер Скотт и его современники" (ОЗ, 1854, No 3--10), "Джонсон и Босвелль" (Бдч, 1851, No 11 - 1852, No 12).

³¹⁵ Achard A. Les petits fils de Lovelace. - RP, 1853, oct. - dec.

³¹⁶ Gozlan L. Souvenir des Jardies. I. Chez Balzac - RC, 1853, t. 10.

³¹⁷

³¹⁸ Delessert E. Voyage aux vilies maudites: Sodome, Gomorrhe, Seboiln, Adama, Zoar... P., 1853.

³¹⁹ Delord T. Charges et portraites litteraires (Шаржи и литературные портреты - франц.) - RP, 1853, 1 nov.

³²⁰ В каждом номере RP за 1853 г. печатался фельетон Э. Тексье.

³²¹ Nettement A. Histoire d'Angleterre depuis l'avenement de Jacques II. - RC, 1853, juill. Это рецензия на франц. перевод книги Маколея под тем же названием (1848).

³²²

³²³ Имеется в виду изломанный, рассчитанный на эффект стиль французского журналиста Эмиля де Жирардена (1806--1884).

³²⁴ сибилла - легендарная пророчица (рим.).

³²⁵ Т. Карлейлю принадлежит 3-томный труд "История французской революции" (Лондон, 1837).

³²⁶ Д. неточен: Girardin Saint Marc. De l'usage des passion dans le drame (P., 1847).

³²⁷

³²⁸ Статья лейтенанта бар. Дистерло "Кавказский пароход Колхида. 19, 20 и 21 октября 1853 г." - СПб. вед., 1854, No 139, 24 июня; Северная пчела, No 141, 142, 24 и 26 июня.

³²⁹ Дом Белосельской - красивый особняк на углу Невского пр. и Фонтанки, принадлежавший князьям Белосельским-Белозерским (ныне Невский пр., 41); 10 тысяч руб. ассигнациями (т. е. около 2500 руб. серебром) - крайне низкая цена за дворец.

³³⁰ Имеется в виду Трефорт.

³³¹ Смольный - институт благородных девиц в Петербурге.

³³²

³³³ Великий Могол - титул государя Индии из династии бабуридов.

³³⁴ "Послание к Лонгинову", с соответствующими выпусками, опубликовано: Некрасов, I, 425--426. В копии из архива А. А. Краевского указаны авторы: "Н. Некрасов, И. Тургенев, А. Дружинин" (Там же, с. 629). Некрасов перед отъездом из Мариинского обратился к гостеприимному хозяину со стихотворением: "Мы, посетив тебя, Дружинин..." (Там же, с. 413).