Дневник Дружинина.
1853 г., октябрь-ноябрь

Вот краткий перечень моих деяний в эту обильную приключениями неделю.

Вторник. Приехал в Осьмино, как водится, с головной болью. Нашел там Масл<ова> и доктора, но мало пользовался усладительной беседой, а еще менее ужином. Меня тошнило, а потом я отоспался.

Среда. Утром встал здоровым, а завтрак меня подкрепил. Завтракали втроем и, простясь с Трефортом, выехали в полдень. День был довольно светлый, тарантас покойный и места на пути довольно приятные. Но грязь по дороге стояла ужасная. Около 12 часов мы ехали пятьдесят с небольшим верст и прибыли в Ополье адски голодными. Там мы покушали довольно неосторожно, так что пришлось прибегать к каплям. Ночь дождливая и холодная, но мы закрылись и даже немного спали.

Четверг. В Стрельне пили чай, совсем разбитые. К пище, к вину и сигарам ужасное отвращение. День разъяснился, и мы въехали в СПб. благополучно. Этот год я въезжаю в город без обычного грустно-тревожного чувства. После сна пустился искать С. Неудача. Был у брата, видел всех и там ужинал.

Пятница. Мильон визитов, к ближайшим. У Сенковских, Ахматовой, Гаевского, Некрасова (Некр<асова> я застал в очень плохом положении). Обед у Панаева с Лонгин<овым>, Масловым, Брянскими, Ап. Майковым и московским литератором Писемским, оказавшимся сходным с своими сочинениями. Получены деньги. Оттуда к Сатиру, после одного тщетного похождения. Оттуда к брату, где ужинал.

Суббота. Поездка в полк. Своев, Дрентельн, Проск<уряков>, Саван, Смирнов. Все здоровы, все в порядке. У Жуковских был и застал Н<адежду> Д<митриевну>. У Никанора Петровича. Странный обед у его брата. Послеобеденные визиты в Гессен Дармштадт и к Ольге. Известие о Лизе. Вечер у брата. Говорил с канальей Старчевским.

Воскрес<енье>. Утром на выставке с Каменским и Сатиром. Выставка плоха. Завтрак в Rocher de Cancale. Вдвоем с Сатиром, похождения. У Мины Антоновны, в Арестантской, в Эльдорадо. Надя и Эсмеральда. Большой обед у брата, пили мое здоровье. Вечер у Юрия Толстого и потом к Лизавете Николаевне. Расстройство желудка - и не мудрено!

Понедельн<ик>. Пешеходное путешествие к Невзорову, Кильдюшевской, к Наташе и Саше. Обед у Каменского. Бесплодное путешествие в Эльдорадо.

Вторник. у Своева, где Танечка меня совсем сокрушила. Потом к Маевскому, где, кроме дам, были И. И. и Сократ. Облобызались с Сократом,-- много врали. Вернулся домой и проснулся сегодни с спазмами в желудке. Это обстоятельство напомнило мне об осторожности и воздержании. - Погода стоит истинно адская!

Таковы были мои подвиги до сегоднишнего дни. Жить так невозможно, но некоторое время предаться подобной жизни не мешает. Эти радостные встречи, пиры, взбалмошные деяния, все-таки украшенные чистой сердечной симпатией, делают сердцу пользу. Многое я застал не так, как хотел застать, многое я предвидел, но во всяком случае общий результат отраден и утешителен. Из дальнейшего дневника узрятся обстоятельства, особенно интересующие меня в это время.

Сегоднишний день открылся спазмами - то же самое, что и в прошлом году. Встал, дважды принял капли, привел в порядок свою комнату, расставил вещи (за исключением фарфора и драгоценностей), а потом взял с собой 770 р. з<олотом> и отправился вносить их в Опекунский совет. Погода совершенно приличествовала этой печальной операции, экипаж мой тоже, ибо я ехал на похабной "гитаре"¹²¹. Ни одного хорошенького личика на улице, даже в ломбарде не было донн, которыми он по утрам отличается. Отдавая деньги, встретил я Моисеева, с которым сошелся у Каменского прошлый год, он насказал мне множество чепухи о пишущих столах¹²² - чудес, будто бы с ним самим случившихся. Оттуда вернулся я пешком и зашел на выставку¹²³, где мне почти ничего не понравилось, кроме копии Рафаэля и двух-трех портретцев. На выставке видел Дитмара и Баранова; первый сияет глупостью - какой-то особенной, благонравно-франтовской глупостью. Обедал у нас Дрентельн, а вечером была Наталья Дмитриевна с мужем. Щадя свой желудок, я не выезжал никуда, хотя мысль о Т<аничке> меня сильно занимала. 

Ночь спал отлично и встал, как кажется, в добром здоровье. Утро посвящу обделке Вальтер Скотта, как говорено было с Краевским. Должно быть, мне никогда не придется сойтись с человеком, знающим журнальное дело: Кр<аевский> сам не знает, чего ему хочется и чего ему не хочется. Наконец, я решился почти не делать изменений, а сократить конец и, если понадобится, отнести еще ненаписанные вещи в отдельный этюд.

Вслед за этим я дал по аудиенции портному и сапожнику, оделся и пошел к Вревской. Но там застал одну лишь Мери, и свидание было нежное. Но не для Вревской и не для Мери я, забывая свои спазмы, облекся в пиджак. Сердце влекло меня к Т<аничке>.

Наскоро нахлебавшись кислого кофе у Кикши, я сел в карету Невского проспекта и частию в карете, частью на своих ногах добрался к обетованному уголку. По чистенькой лестнице взобрался я в чистенькую комнатку. Меня было не приняли, хозяйка одевалась, но, услыхав мой голос, отворила дверь и предстала пред мои очи в юбочке, что-то набросив сверху! Боже! как она мила! - следует воскликнуть, как это водится в романах. Как блестели ее шаловливые глазки, как симпатически-лукаво глядело ее тихое, кроткое личико! Но, увы! тут же сидела другая донна, знакомая мне R., черт бы ее взял. Я должен был шутить скрепя сердце и шутливо высказывать то, что хотел высказать с "пафосом". Ничего верного нельзя сказать ни pro, ни contra {ни за, ни против (лат.).} моих успехов, но что мои посещения приятны, в этом нельзя сомневаться.

С горестью оставив милую Т<аничку> кончать свой туалет, я прошел к Сатиру и под влиянием разных чувств предался болтовне, которая вовсе не в моем характере. Сатир указал мне жилище своих соседок, о которых упоминал Каменский, я прошел к ним, сам не зная для чего; был принят ласково, остался недоволен доннами и, наврав им что-то и, не снимая перчаток, ушел. Дорогой все носилось перед мною тихое бледное личико, глазки и ножки. У себя застал я Своева и обедал с ним вместе. Нашел две книги: романы Диккенса и Купера, привезенные Некрасовым для разбора¹²⁴.

Вечер сидел дома с целью исправления желудка, читал, качался в кресле, а если не скучал, то зато и вовсе не веселился.

Сатир сказал, что я Варнер -- ложный друг. Сатир прав, но что же сделать, если мои друзья так постоянны,-- а их подруга мила, как ангел во плоти?¹²⁵

Утром работал над Купером и Диккенсом, работа шла весьма скоро. Едва успел я перед обедом побродить по Острову¹²⁶ была Кильдюшевская с маленьким сыном.

Вечер провел я в унылой довольно езде по улицам. Был у Н., у Н., у Евфанова, у Ольги, где не услыхал ничего отрадного о транстеверинке¹²⁷, пил чай у Лизаветы Николаевны и вернулся домой к полночи. Прожить подобный день - значит покоптить небо. 

Новое копчение неба, соединенное с небольшою работою. Были поутру оба Капгеры, Фохт и Евфанов, последний остался обедать. Рядом с нами будут жить Федор и Авдотья Глинки, авторы "Таинственной капли" и других мистических творений,-- и на беду они еще знакомы с матушкой! Вечером поехали к Григорию, я оттуда прошел к Т<аничке> и не застал ее. Странное дело - я будто к ней холодею, это со мной не новость. Оттуда к Сатиру, чай и приятная беседа. Вечер кончил у брата.

Кончил "Дедушку и внучку" Диккенса. Ерунда, но временами довольно милая. 

Опять плата дани петербургскому климату в виде насморка и опухоли десен. Утром работал, потом сидел и завтракал вместе с Гаевским, а потом сели в карету и поехали на обед к Панаеву. Дорогой я заезжал к Маркусу, Григорьеву и Марье Сергеевне, последнюю застал дома и был принят как всегда по-дружески. Получил приглашение к обеду в среду. Во время моего визита приехал гр. Армфельдт и какая-то донна, кажется, мне незнакомая. К Некрасову,-- произвели чтение о леди Байрон и "In memoriam" {"В память" (лат.).}¹²⁸. За обедом находились все приятели, офицеров сумрачного вида не имелось. Лонгинов, Мухортов, Милютин, Сократ Воробьев, Аполлинарий Брянский. Сперва обед тянулся так себе, но когда на сцену выступило чернокнижие и планы скандалезных произведений, хохот воздвигся почти гомерический. Предположено продолжать Чернокн<ижникова>, писать классическую трагедию, фантастическую повесть и преложение псалмов в таком роде:

Блажен, кто в тоннеле Пассажа
С Хотинским речи не держал,
И, выпив водки для куража,
. . . . . . . . . . . . . .
Его к <...> не провожал.

Из поэмы о М. Х<отинском>.

И труп Хотинского Матвея
Прияла смрадная волна,
И по Пассажу тихо вея,
<...>

Досиделись и доболтались до десятого часа. Тут только я заметил, что у меня болит голова и опухоль десен увеличивается. Прошел до Пассажа пешком, но головная боль не прошла. Долго не мог спать, хотя и лежал в постели.

Блажен стократ, кто с Егуновым
На сонм Пикквиков не ходил,
И тот, кто со Струговщиковым
Речей про Гёте не водил.
Блажен, кто в туннеле (зри выше).
Блажен, кто музыку Бартольда
Не в силах вовсе понимать
И рожу Бранта Леопольда
Кто может зреть и не блевать!
Блажен, кто с буйным Вардолетом
Не учинял содомских дел,
И тот, кто с Майковым поэтом
В час зноя рядом не сидел... 

День открылся кислым расположением духа вследствие насморка. До обеда сидел дома, писал кое-что. Чуть только отобедал, пришел Сократ Воробьев во фраке с просьбою рекомендовать Каменскому Балтазара, которого я видел у Сенковских два раза, или, скорее, Балтазарова брата, которого я ни разу не видал. Написав записку сообразно событию, я простился с Сократиком и лег спать, проснулся же довольно бодрым и даже в эротическом расположении духа. Пил чай у А. П. Евфанова, оттуда к Н... польке. Оттуда к Вревской, у которой пробеседовал весь вечер и даже ужинал. Но, увы, ужин, весьма вкусный, был адски тяжел; в нем, между прочим, играли роль гусь, отлично зажаренный, и пирожки. Оттого я во сне видел Павла Петровича, певицу Лагранж, какие-то путешествия и военные действия, а встал с некоторыми спазмами. 

Сегодни произошло хлопотливейшее утро, которым, однако же, я остался доволен. Одевшись, я ожидал лошади, когда внезапно является ко мне вестник от Капгера звать меня к нему. Слабая мысль о том,-- не транстеверинка ли у него, мелькнула в моей голове. Вхожу и действительно вижу мою пышноволосую преданную донну. Несметное количество расспросов, поцалуев и нежностей окончились обещанием свиданий и даже маленького обеда вдвоем. Простившись с Лизой, поехал к Ребиндеру и не застал его; тут я едва ли не впервые видел окрестности Цепного моста¹²⁹ корпуса. Cari luoghi! {Дорогие места! (итал.).}, где каждое окошко дышит на меня воспоминанием. Оттуда к брату и Марье Львовне, на ее новую квартиру, которая мне весьма понравилась. Одно не нравится старухе - комнаты высоки! Вишь на что жалуется? - хотел я сказать, как Чичиков при жалобе Собакевича на свое здоровье. Оттуда к Марье Ник. Корсаковой, которую застал исхудалою, но весьма любезною. Потом проехал к Н. А. Стремоухову, где нашел одну Катерину Петровну, с рассказами о бесчисленных злоключениях, постигавших их семейство за это лето. Условились насчет обедов. Соображая, что утро и без того потеряно, я велел ехать к канцелярии Военного министерства и по знакомому ходу пробрался в переднюю, где мы столько лет курили, беседовали и пили коньяк. Бренные остатки когда-то блистательной когорты окружили меня: Кирилин, Ноинский, Коведяев,-- в отдалении рисовались фигуры Битнера, Попова и писаря Авдеева. Прошли в первое отделение, вспомнили "о былом". Егор Николаич на вопрос о скандальных новостях принял благочестивую мину и сказал, что со смерти жены "он уже не тот"! Пожалев о сем неожиданном перевороте, я простился со всеми и, во мраке встретив фигуру Андриевского с крестом на шее, толкнулся к Струговщикову, но бесплодно. Затем приехал восвояси и после обеда спал как умерщвленный.

Вечер провел у старикашки, с Дрентельном, Ванновским и Таничкой. Ничего не читаю, ничего не работаю, впрочем, работать покуда нечего, а книг нет никаких под рукою. Нужно запастись всем, что следует для чтения, и тогда уже усесться. 

Раз бросившись в праздношатание, никак нельзя с ним скоро покончить. Приглашения идут следом за приглашениями, и я ангажирован на весь остаток недели, но кстати сегодни в биографии Мура ("Quarterly")¹³⁰ я прочел о том, как вредна такая жизнь,-- и воспользуюсь поучением. Встал поздно, написал несколько писем и ничего более. Утром были у нас Фома Осипович, m-me Корсакова и О. И. Ортенберг, последняя осталась обедать. От Панаева получил одну книжку английского журнала и несколько времени провел в чтении. От каждого гвардейского полка командируют в Молдавию по 3 офицера, из финляндских едет Ванновский. Дай бог ему здоровья и удач.

Вечером приехал какой-то нелепый юноша, племянник Ортенберга. Я оделся и часам к 9-ти был у Сенковских, где застал Сократа и Балтазара с братом, о которых недавно говорилось. Я поддерживал парадокс о гадости и вреде публичных собраний - опер, маскарадов и прочего. В это время с m-me Helene сделалось дурно и начались истерические припадки, сходные даже с падучей болезнью. Наше положение (гостей) оказалось странным: уехать было невежливо, а сидеть скучно и, как думал я, бесполезно. Но припадок был так силен, что помощь наша оказалась нужною. О многом думал я в течение этих двух часов. Однако мы все-таки не дождались окончания. Нужно отдать справедливость больной: она и в беспамятстве вела себя скромно и грациозно. Сократик, которого я подозреваю в любви безнадежной, изнывал и таял. Когда я воротился домой, на лестнице меня перехватил и увлек к себе Капгер. У него было собрание. Дрентельн, Мейер, Засс, Белокопытов в густых эполетах и какой-то статский, Чочков, мне не понравившийся. С темноты и от худых глаз моих я лысого Сергея принял за Своева и обошелся с ним так, как будто бы мы вчера расстались, потом уже я признал свою ошибку, и мы облобызались. Засс горевал по поводу своего неназначения на турку, Мейер беседовал о девочках. Мне подали ужин, состоявший из весьма невкусных блюд, а разошлись мы в половину второго. Во сне я видел каких-то убийц и кинжалы, а проспал до 10 1/2 часа. 

День, против ожидания, открылся весьма удачно. Пока я пересматривал в сотый раз (и с новым удовольствием) федотовскую тетрадь картин Гогарта и, пересматривая ее, ругал вероломную редакцию "Б<иблиотеки> для ч<тения>", явился Старческий и привез половину должных мне денег. По своей отходчивой натуре я принял его ласково, напоил чаем, и хотя вчера не задумавшись послал бы его куда-нибудь в Ботани-бей¹³¹, но сегодни обнадежил насчет своего сотрудничества. Таков человек, особенно я. Приезжал П. Н. Стремоухов и m-me Данилова, менее исправная, чем Старчевский. Потом приехал брат, и в его коляске мы отправились к Гамбсу смотреть мебель для кабинета. Магазин очень хорош,-- но ничего особенно художественного я там не узрел. Потом Григорий пошел пешком, а я, заехавши к Сенковским и осведомившись о вчерашней больной, проехал к Марье Сергеевне. Обедали с ней, ее мужем, Натальей Сергеевной и детьми. Все было очень мило, приятно, но почему-то, выходя от них, я вспомнил о Теккереевом Томе Приг после вечера у леди Ботиболь¹³². Вечер заключили у брата, дома я получил очень милое письмо Ливенцова, с турецкой границы. Ночь спал плохо, может быть от усталости, и кашлял. 

Утро в небольшой работе - чтение и разбор "Крымских цыган" Котляревского¹³³. Приходил Невзоров с повесткой об окончании дела Руничевой и принес денег, но немного,-- ибо все уже было перебрано. Обед у Н. А. Стремоухова, свидание с Петром Николаичем, в среду условились вместе сражаться на бильярде в Английском клубе. Все, особенно старик, переполнены ласки и любезности. Чай пил там же, я уехал запастись книгами - о Снобах¹³⁴, повестями Ирвинга, рассказами Теккерея и романами Сильсфильда. Дома застал Кильдюшевскую и, против ожидания, ужинал с аппетитом.

N. В. Тут случилась со мной стариковская история. Задолго я обещал Гаевскому провести этот вечер у Никитенки, сам писал ему о том вчера и забыл свое обещание, так что другие мне о нем напомнили. 

себе их образ, их речи и дела, но этот год я еще не был в Смоленском. Вместо этого меланхолического занятия я был у Капгера, целовался с транстеверинкой и прочая. "Спящий в гробе, мирно спи, жизнью пользуйся, живущий"¹³⁵, и т. д. Ma Lisette позаботилась подарить мне свой портрет водяными красками, на котором ей чуть не сорок лет отроду. Обедал у нас Дрентельн, как он помнит эти дни, как полна истинной, сердечной деликатности его внимательность в этих случаях. Да, таких мало людей на свете. Вечер провел я сперва у Маевских, потом у Ахматовой,-- тут только я вспомнил, что в пятницу хотел быть с Гаевским у Никитенки. Память слабеет!

Утро воскресенья сидел дома и читал, приходили Зиновий Иванович с упомянутым уже Балтазаром; Каменский, как я ожидал, ответил очень ласково, но обещаний никаких не дал. Они опять будут приставать ко мне. Начал повесть Сильсфильда "Courtship of George Howard" {"Ухаживание Джорджа Говарда" (англ.).}, занимательную картину общества Соедин<енных> Штатов. Снобы очень хороши, история о заслуге, сделанной христианству через перевод непристойной греческой комедии с комментариями Шнупфениуса и Шнапсиуса, очень забавна¹³⁶. Обедал один дома, ожидая Лизетты. Она пришла, но приют мы нашли не у соседа, а у Луи, где нам отвели чистую комнату, дали чаю и шампанского.

... Lisette doit paraitre
Vive, jolie, avec un frais chapeau,
Deja sa main a l'etroite fenetre
Suspend son chile en guise de rideau... {*} ^l37

{* Лизетта должна появиться
Живая, хорошенькая в новой шляпке,
Уже ее ручка вешает на узкое окно
Шаль вместо занавески (франц.).}

Мои отношения к ней совершенно принимают вид благородной интриги; by the by {между прочим (англ.).}, вчерашний визит обошелся мне в 20 целковых. Месяцев 9 тому назад я не пожалел бы двухсот (если б они были!). Вечер заключил патриархальным ужином у Марьи Львовны, где из чужих были Волконский, Росляков и Крокодил. Сегодни diner fin {тонкий обед (франц.).} у Григория. Да, еще перед М<арией> Л<ьвовной> я заезжал к Некрасову, застал его и Авд<отью> Яковлевну больными и неразговорчивыми.

Поутру был Григорьев, и я ему очень обрадовался, и он был весьма тронут моим приемом. Завтракали вместе и беседовали о женитьбе, провинции и разных приятелях. К обеду у брата, с Каменским, Евфановым, Дрентельном, Своевым и Заикой, которого считать нечего. Дети были очень милы. После обеда хотели ехать в русский театр, но не нашли ложи. Вечер заключен был у Ал<ександра> Петровича, очень глупо, однако с пением и музыкой. Сильно мы все постарели, но я далеко моложе всех, в нравственном отношении! 

Вместо утренней работы я вознамерился совершить долгую прогулку по Острову, одну из тех прогулок, которые всегда навевают на меня такое отрадное успокоение и так нежат мои мысли. День был серый, холодноватый, но приятный. Я позавтракал у Мишеля и пошел бродить по отдаленным линиям, между чистенькими деревянными домами и новыми каменными строениями, заглядывая <в> окна и не допуская себе в голову никакой определенной цели. Был и на кладбище, где сухо, хорошо и пусто, свежий осенний воздух от деревьев на меня приятно подействовал. Потом ходил приценяться к памятнику для брата Андрея, прошел пустой линией частью известных мне одиноких желтых домов,-- деревянный дом, сгоревший три года тому назад, до сих пор даже не разобран и торчит среди поля. Вот каков порядок в отдаленных улицах Петербурга. Проведал Наталью Дмитриевну и опять застал ее под властию бесконечного тика. В полку встретил Витязя и Фохта, с последним прошел домой, где нашли Григория. После обеда читал "Путешествие в Китай" Ковалевского,-- книга мне не очень полюбилась, но в "относительном" смысле она идет себе и стоит похвалы¹³⁸. Вечером гулял, был у Мейера и у Жуковских. Сегодни предстоит обед или у Николая Алексеича или в Английском клубе. 

Вообще, печальна участь людей, проводящих дни в клубе, хотя бы и Английском; одно только великое неумение распорядиться своей персоной может привлекать туда столько посетителей. Приехали мы туда с Н<иколаем> А<лексеевичем> на его новых лошадях, узрели много незнакомого и полузнакомого народа, между которыми было много хлыщей, отобедали порядочно, но не отлично, потом он играл, а я читал газеты, смотрел бильярд и кегли. Видел Милютина ст<аршего>, Некрасова, Анненкова, Обрезкова (что за сукин сын!) и, вообще, pour rarete de cause {ввиду редкости этого (франц.).} днем остался доволен. Часам к 9 явился Петр Николаич, мы сразились, и я проиграл три партии, особенно последняя шла отчаянно плохо. Наконец, на часах показалось около 11-ти, и я пожалел о убитом остатке вечера. Но это, вероятно, составляет прелесть клуба и радует лиц, не знающих куда деваться со своим временем.

Государь подписал манифест, стало быть войну нужно считать уже объявленною¹³⁹. 

Гнусная, скверная, подлая моя натура, особенно насчет женщин. То, что меня приводило в восторг вчера, сегодня мне почти противно, а между тем, я способен на большое постоянство в моих привязанностях. Как прошлый год после разлуки с Л<изетт> я грустил о ней, писал стихи, думая о ней, ездил по отдаленным улицам, желая ее видеть, не мог наговориться о ее преданности, жаждал иметь ее портрет, а вчера почти желал, чтоб она не пришла на свидание. Опять Т<аничка>; на этих самых страницах я еще недавно восхищался ее ножками, глазками и бледным, кротким личиком,-- потом не видал ее около двух недель, сегодня заехал к ней и был рад, когда явилась какая-то донна и помешала нашему tete-a-tete {уединению (франц.).}. И лицо показалось не то, и глазки не те, и рука не та,-- о ножках ничего не могу сказать! Этак, пожалуй, придется в самый день свадьбы получить отвращение к своей невесте!

Вчера обедал у брата, вечер кончил у m-me Helene. Бедные женщины, как они скучают в своем Бедламе! Сегодни писал о Китае, был у Краевского, у Т<анички>, потом у Сатира застал Анд. Кирилина и был очень рад. Обедали за 50 к<оп>. с<еребром> с рыла у промотавшегося оптика Рейкабен, в доме Марьи Ивановны. Познакомился с флотягой Каморашем и Степаном Струговщиковым, очень милым человеком. Бродили в Пассаже и туннеле, подобно ерыганам. Был у Нади, из Ковенской губернии. Сцена в теньеровском вкусе. Маленькая Ольга. Завтра у меня гости. 

оригиналом. Я отвечал, что я не Александр Дюма, но, прогнавши посланного, присел к статье о Китае и ее покончил. Удивительно, когда я успеваю работать, вставая в половине 11-го, принимая гостей, разъезжая и даже во время работы терпя помехи то от родительницы, то от попа Василия, недавно явившегося со второй просьбой к митрополиту, то от самого себя. А еще в это время я читаю кое-что!

Перед обедом побродил по грязным улицам и выстригся, вспомнив по этому случаю пародию "Сцена в лавке цирюльника - Неразговорчивый гость"¹⁴⁰. Едва вернулся домой и успел раза два послать к черту гостей за их медленность, как они явились, сперва Каменский, потом Григорьев, потом Сатир. Григорьев п<...>ват до необъятности, боится умереть от холеры и не любит, когда при нем ругают "какао". С ним случился понос перед обедом, и он совсем раскис. Каменский и Сатир были милы. Мы обедали хорошо и пили, но я придерживался одного Ribeiro secco {сухого рибейро (итал.).}, оттого и встал из-за стола не отяжелевши. Часов в 9 разъехались, я взял Сатира в карету и всю дорогу мы ругали Григорьева, как следует приятелям, только что с ним отобедавшим. Сойтись условились в будущую субботу в подвальном ресторане, где едят макароны. Простясь с А<лексеем> Д<митриевичем>, я заехал к Гаевскому, и мы вместе поехали к Ахматовой, где кончили вечер, рассказывая скандалезные анекдоты, занимаясь чернокнижием и ругая ближнего.

Я получил от Щербины глупейше-педантическое послание насчет сотрудничества в альманахе "Железная дорога",-- альманахе, что уже издается около 4-х лет и все не выходит к печати. Отвечал ему с вежливостью¹⁴¹. Некоторые письма или странные, или поясняющие мое время<пре>провождение, я придумал отныне прилагать к журналу. 

Проснулся в 8 часов, со спазмами без причины; нужно отмечать эти дни, чтоб следить за состоянием моего здоровья. Решился не спать так долго, как прежде, и потому, одевшись, пошел бродить по Острову, пил кофе у Мишеля, читал "Пунч" и "Journal de St. Pbourg", из которого почерпнул еще известие о том, что есть надежда на мирное окончание турецкого вопроса. Вернувшись домой, лежал, и глаза мои слипались, но остаток дня я чувствовал себя бодрым.

Приехал к Некрасову и вместе с ним занялся делом, для меня странным: ездкой по Невскому в коляске, без всякой цели. Вернувшись к Панаеву, сели за обед в присутствии многих, более или менее красивых офицеров, Лихачевых, Панаевых и tutti quanti {всех прочих (итал.).}. Провожали молодого Крон<ида> Пан<аева>, посылаемого в действ<ующую> армию от Уланского е<го> в<еличества> полка. Но наш уголок стола состоял из людей более привлекательных: Сократа, Пан<аева>, Некр<асова> и Языкова. С половины обеда начались вопиющие остроты: "В Турцию едут по одному с полка,-- заметил Сократ,-- значит, это банщики?" -- "По одному с полка - отвечал я,-- как же банщику быть одному, если он идет с шайкою?" -- "Их будет двое,-- подхватил Языков,-- ибо они в ". Все это языкоп<...> сопровождалось рукоплесканиями. Потом пошло сказание о пассажире с железной дороги, который в вагоне сидел и поседел. Потом говорили о портрете скупца, похожего на самовар, ибо он сам - avare {скуп (франц.).}. Хохотали до того, что, верно, буженина и пироги, составлявшие часть обеда, пройдут благополучно. Пили тоже немало.

Домой вернулся часам к 11-ти и перед сном пересматривал "Пунч". Кто рисует там такие милые женские головки?

Для памяти. Во вторник вечер у полек, открытых Маевским, в среду фестен у Ольги, в субботу обед в итальянском ресторане. Все это покончу к ноябрю, а ноябрь буду сидеть дома. - Довольно, довольно. Stop! 

Не выдержал характера и спал до 1/2 10-го, утром перебирал "Punch", "Athenaeum" и не принес ни себе, ни отечеству пользы ни на грош. Потом гулял не без удовольствия по набережной, видел Дрентельна и обедал довольно плохо. Перед обедом приехал Григорий с известием, что у него родился сын Михаил, коего я буду крестить. Еще вчера Олинька была на вечере у Марьи Львовны,-- доказательство того, как благополучны были роды. Но я сказал, что эта легкость не должна служить поощрением к детопроизводству. Итак довольно трех в три года и один день. Свадьба была 25 октября. В четверг будет прощальный обед Банковскому.

После обеда получил билет на "Риголетто" в 4-м ряду и поехал. Увидя Каменского в антракте, я повернулся к стороне сцены и пожал плечами. Истинно глаголю: нужно не иметь ни одного знакомого дома и ни одной книги в кабинете для того, чтоб ездить в оперу, особенно в "Риголетто". Впрочем, тут я сам виноват: очень нужно было мне глядеть в ложи, кланяться знакомым, искать взорами хлыщей (которых теперь как будто менее: может быть, они все у Рашели!¹⁴²), а не углубляться в оперу, не переноситься мыслями на место действия! Народу было много, но театр не был полон, и оттого было мало этого подлого, тело накаливающего воздуха, который мне так неприятен. Видел Лонгинова, Строганова, Веревкина, Акимова, Милютина ст<аршего>, видел и разных престарелых мумий в роде Чернышева, Адлерберга и Перовского. Очень хорошеньких женщин не было. В антракте в foyer {фойе (франц.).} произошло движение, как будто при приезде какого-нибудь великого лица, и толпа хлыщей собралась глядеть на молодого Воронцова с женой. К ним подошел молодой Паскевич, вероятно с женой же - creme de la creme {самые сливки (франц.).}. Я взирал, но не благоговел. В креслах мелькало тоже несколько донн, довольно изрядных. Вообще все увеселение, если его перевести на деньги, не стоило и пятиалтынного. 

это хорошо, господа? Особенно entourage {окружение (франц.).} Федры безобразен¹⁴³.

Вечером к Маевскому, где был Сократ, проклинаемый стократ, и Калиновский. Поехали в Стремянную улицу и по деревянной, но чистой лестнице взошли в три комнаты, обитаемые польками. Одна из них, Юзя, довольно мила, напоминая собой m-me Viardot, только в изящном виде. Ужинали, пили теплое шампанское, и Сократ доказал, что он не Сократ, а Разврат. Вообще, впрочем, особенного веселия не было,-- недоставало согласия в общем концерте. Лег спать в 1 1/2, если не позже. 

Утро прошло в чтении, гуляньи и беседе с Капгером, который у нас обедал; после обеда спал, изготовляясь к пиршеству Балтазара¹⁴⁴. В половине 8-го заехали к Викт<ору> П. Гаевскому и застал у него на столе работу о Дельвиге¹⁴⁵ - дурной признак! Скоро явился сам хозяин и объявил, что у него злобный триппер, а сам он не знает, ехать ли на бал. Но явился Николай Семенович, и сердце не выдержало. Мы поехали трое в карете, заезжали в Милютины лавки¹⁴⁶, откуда Амфитрион¹⁴⁷ вышел с фруктами и ананасом. Квартира Ольги, оказавшейся на этот день Прасковьей Ивановной, сияла огнями, в ней находилось дам 12, между ними Лиза, там назыв<аемая> Полковница, Наташа и Саша, приятельницы Каменского. Лиза была всех лучше в розовом шелковом платье, с миллионом браслетов и колец. Кроме ее, две донны могли назваться пышноволосыми, Полковница и еще одна Марья Петровна, совершенно напомнившая собой одну из виньеток Shakespeare's Beauties Images {Образы красавиц у Шекспира (англ.).}, кажется. У одной Маши отличные глазки, ножки и руки, а сама она сложена так, что, переодевшись мальчиком (после жженки) в сюртук Гаевского, она походила на мальчика совершенно. Заварили жженку, и дамы пили исправно, особенно Полковница и одна Софи, весьма бойкая и грациозная донна, прозванная Одалиской. Говорили подлые остроты, экспромты и так далее. Танцовали до того, что Маша, имевшая на себе одни штанишки и сюртучок, совершенно промокла. Виктор Павл<ович> скакал чрез стулья, кувыркался, а потом жаловался, что у него покалывает. Тень Соляникова должна была ликовать в этот вечер. Лиза скоро уехала, а Марья Петровна стала героиней вечера. За ужином ей сказали экспромт, оканчивающийся стихами:

Зачем я только что вздыхатель,
Зачем не содержатель твой!

Одним словом, ужин и весь вечер совершенно были достойны Поль де Кока или Ивана Чернокнижникова. Я сидел возле Маши. Из мущин были еще Серапин, Познанский и другие лица, которых не знаю по именам, всего человек 7. Нельзя было сказать глупости, чтоб она не возбудила смеха и рукоплесканий. Все это, однако, было далеко не то, что вечера в доме Бруни или Михайлова, особенно первые вечера с Григоровичем и Ждановичем. Но вообще пир был хорош и вышел бы лучше, если б не было такой роскоши. Вечер с гризетками не должен быть слишком блистателен и богат. Домой я вернулся, proh pudor {о стыд! (лат.).} - в четыре часа утра и спал до 11. 

Чем нелепее и неистовее идет мое время, тем аккуратнее ведется дневник. И не мудрено, кроме его я ничего не пишу, а пустею, вероятно, с каждым часом. За весь этот месяц ни одной мысли, ни одного плана нового, ни одного шага к осуществлению старых, ни одного начатого труда. Живется весело - это правда, но надобно знать и честь. Еще три дни беспутства, и basta! basta! basta, per pieta!" {довольно! довольно! довольно, ради бога! (итал.).}

уже стоял стол с фруктами, серебряными вазами и кувертами на 25 персон. Скоро явились гости и сам бенефициант¹⁴⁸. В этот день я первый раз с приезда видел Фридерихса, Евгена Крылова и нескольких других, кем менее интересуюсь. Сидел я около Дрентельна и Ванновского, имея налево Евгена и Савона, коего посадили тут "для возбуждения аппетита", запретив ему говорить о Малороссии. Несмотря на то, аппетита не было, и обед не пришелся по моему вкусу. Есть в обедах эти похабные lieux communs {общие места (франц.).} (например, филе из говядины и лакс-форель), которые мне ненавистны. По вкусу пришлась фаршированная дичь и fonds d'artichauts glaces {холодные артишоки (франц.).}. Но я удивляюсь и завидую людям, способным после замороженного пунша вести атаку на жареное!

Для любителя можно было нарезаться отлично. Я выпил рюмки две мадеры, рюмку рейнвейну и немного шампанского, наотрез отказавшись от бургонских, бордосских вин и портера. Некоторые из гостей, особенно молодежь, напились, общий крик начался с середины обеда. Пили здоровье Ванновского, и я прочел ему en petit comite {в узком кругу (франц.).} такое не совсем благопристойное, но из сердца исходящее напутствие:

Иди и <...> нелепого Турчина
<...> его и жди фельдмаршальского чина
<...>
Пусть ранг высокий твой тебе
<...> не претит,
Преуспевай во всем и жизнь веди лихую,
Фельдмаршал по душе, но прапорщик по <...>

Все шло живо и хорошо, хотя Витязь, распорядитель фестеня, несколько раз замечал мне, что я не весел. Мое веселье есть веселье особенное, к которому надо присмотреться и примениться, чтоб оно понравилось. Курили, приставали к Савону, потешались над нарезавшимся Чиколенкой, который пел французские романсы. Потом качали на руках Григория, Ванновского и, неизвестно почему, меня. Такое внимание со стороны прежних товарищей (хотя и пьяных) не могло мне не полюбиться.

После кофе, ликеру и коньяку, часов в 9, часть компании надела каски и двинулась за мною - куда? О том говорить нечего. Дети мои (я думаю, не родные, а крестные), которым попадется этот дневник в руки, пожалуй, назовут меня грязным <...>, но пусть они не произносят приговора, не подумавши о нравах нашего времени. Мы развратничаем так, как, например, англичане прошлого столетия пьянствовали en masse {все поголовно }. Тут не столько действует внутренняя испорченность, как обычай, воспитание, остатки удали, праздность (вечер после пира есть вечер, погибший для всего дельного). С переменой общего духа мы будем сами смотреть на эту моду, как на безумие, а дети наши будут наслаждаться и реже, и умнее, и пристойнее. Но довольно морали, тем более, что предмет не совсем морален. При сборах я пожалел о разъединении когда-то блистательных финляндских шалунов,-- полковники не пошли с нами, из младших часть раскисла, и со мной остались только Капгер, Смирнов, Чиколенко моветон, Евген и несравненный Мейер, который мил как нельзя более. Конечно, о Ждановиче вспоминали стократ. У Адольфины нашли сидевших там Засса и Фридрихса. После танцев ушли, ибо дамы не понравились, за исключением одной, Пакиты, представлявшей из себя sainte-nitouche {недотрогу (франц.).}. Зато у Виктории Ивановны компания бросила якорь и устроила кадрель с портером. Танцовали Пакита, одна Надя (не полька), Ольга и Зельма, на которую я смотрел с удовольствием. Музыканты с завязанными глазами играли удовлетворительно. Каждый из гостей совершил свое дело, но я не соблазнился и уехал домой, выждав окончания увеселения. Дорогой говорили с Капгером о недостатке единодушия в компании. Обед был так невкусен, и я так мало ел, что дома отужинал, и не без аппетита. - Эту ночь я отоспался, а пятницу буду отдыхать,-- разве поеду смотреть Рашель, если билет пришлют. 

Главнейшим событием этого дня было представление "Федры". Я ехал, не ожидая многого, но не ожидая и чего-нибудь скверного. Съезд был так велик, что кареты тянулись до самого дома Крыловой, в ложах сидели рожи, в креслах изобилие хлыщей, а рядом со мной Арапетов, еще более противный, чем когда-либо. Видел Некрасова, Гаевского (Н. С.), Краевского, Мухортова, Милютина, Греча, Ольхина. Пришел я, когда два какие-то хама в хитонах стояли на сцене и излагали начало пиесы. Наконец, при громе рукоплесканий, окруженная женщинами противного вида, явилась знаменитая Рашель в плюшевом пеплуме и газовой тунике, с короной на голове и каким-то всевидящем оком на шее. Она хороша,-- но красота ее не шевелит сердца, стройна, с тонкими чертами лица, отличными руками, глазами и бровями, впрочем брови, от привычки хмуриться, лежат как-то странно. Роль свою она начала глупыми и неестественными завываниями, но скоро расходилась и была точно хороша. В любовных сценах она походила на женщину, одержимую бешенством матки. Меня трудно потрясти, и я не потрясался, но публика потрясалась и была права. Восхищенный Арапетов глядел на меня злобно, а я на него с презрительной холодностью. Entourage Рашели плох, но не так худ, как я думал. Тезей, за что-то нелюбимый публикою, не хуже других. Одна Арисия - стерьва, каких мало. Я уехал после Тераменова рассказа. Ужинал у брата.

Поутру были Вревская, Стремоуховы и М. Н. Корсакова. Я гулял немного и заходил к мисс Мэри. Обедал дома и спал днем, отчего ночь провел плохо. 

В субботу поутру был у меня Н. П. Евфанов, после его ухода я читал Сильсфильда, с особенным вниманием вникая в его аргументы по поводу рабства в Север<ных> Амер<иканских> Штатах. И этот писатель, так умно и ловко защищающий необходимость ладить с фактами совершившимися, становится дерзким дураком, судя о России или Франции. Получено известие о взятии турками Николаевского укрепления,-- известие печальное и пророчащее долгую борьбу¹⁴⁹. Теперь едва ли остается надежда на мирное окончание вопроса!

Из дома пешком к Каменскому, оттуда к Григорьеву, оттуда пешком в итальянскую ресторацию. Непотребный Сатир надул и не пришел, но взамен его явились Сократ, Маевский и Балтазар. Обед прошел очень весело, пели, смеялись, говорили по-итальянски, пили много мадеру, шамбертен и сен-Пере. Оттуда в Эльдорадо, где я провел вечер, как следует старосте, ругал немок, поощрял русских и устраивал счастие приятелей, особенно Григорьева.

В воскресенье был у Гаевского утром и застал его почти здоровым. (Начал критическую статью о Писемском¹⁵⁰.) Оттуда к Панаеву, где собрались к обеду Арапетов, Сократ, Н. А. Милютин, Лонгинов, Гамазов и офицеры (здесь под именем офицеров вообще разумеются молчаливые юноши красивого вида). Обед был не так весел, как прежние. С обеда я с Сократом поехали к Сенковскому и кончили вечер, беседуя с дамами о скандалезных предметах. 

(итал.).} в дневнике происходит не от лености и разврата, а от некоторой перемены в образе жизни. В воскресенье я решился положить предел беспутству, работать, сидеть дома побольше и таким образом беречь здравие. Вследствие того была начата давно обещанная рецензия на сочинения Писемского и до сих пор идет довольно быстро и весьма удачно¹⁵¹. В понедельник я работал утром и вечером до того, что глаза с непривычки заболели; кроме письма было и чтение: Сильсфильд, новый No "Современника" с славной повестью "Леший"¹⁵², томики "Невского альманаха"¹⁵³, данные мне Гаевским. Чтоб рассеять себя, я гулял и часть вечера провел у Жуковских, а на другой день они у нас провели вечер.

В среду работал мало, накопились дела поутру. - Был у Краевского (получил приглашение участвовать в "Петербургских ведомостях"¹⁵⁴), Сатира, обедал у Григория, а потом имел свидание с Лизой, пил с нею чай и шампанское, домой же вернулся с весьма малым количеством денег, хотя еще поутру в моем портмонне лежало 50 целковых. Четверг же, то есть сегоднишний день, провел почти не выходя из комнаты, только вечерней моей работе помешали Сократик с Маевским. Я их оставил ужинать, и беседа длилась до ночи не без приятности.

Общий результат этих трех или четырех дней - четыре листа исписанной бумаги. Пока я не соберусь с силами для раннего вставания, оно все будет так. Для работы срочной, денежной довольно, чтоб дела шли так, как они идут, но для труда задушевного и приятного этого слишком мало. Впрочем, это истина, уже дознанная мною: петербургская жизнь не для меня создана.

Завтра именинница Головнина, послезавтра обед в клубе, там опять обед у Панаева. Это, наконец, начинает выходить из законов приличия.

Ходят слухи о совершенном поражении турок, но что-то не подтверждаются. 

В пятницу именинный обед у А. И. Головниной, где были брат, маленький Александр Васильевич, доктор Константин Францевич и другие лица, добрые, но немного скучные. После обеда валялись в комнатах Григория Григорьича, а перед обедом заезжали к брату, где дети нас увеселяли. Маша серьезно похожа на А. С. Вяткина.

В субботу немного работал дома, а потом принялся ездить по городу. Заезжал за своими бумагами в контору дилижансов, был в английском магазине, потом с Панаевым в клуб, оставив свою лошадь Некрасову, для приезда туда же. В клубе видел бездну знакомых: Строганова, Анненкова, Обрезкова, Лонгинова, Долгорукова, но Стремоуховых не видал, так что и записал меня не Николай Алексеевич, а Анненков. За обедом познакомился с так известным Авдулиным и вместе с ним ругал Арапетова. Тут я сказал отличное bon-mot {остроту (франц.).}, впрочем не имевшее особенного успеха. Говоря о знакомстве Ив<ана> Пав<ловича> с какими-то персиянами, Авдулин заметил, что тут есть arriere-pensee. - "Une derrlere pensee plutot" {задняя мысль. - Мысль о заде (франц.).},-- ответил я на это. После обеда смотрел кегли и читал в журнальной комнате, где не без удовольствия нашел громкие себе похвалы в "Художественном листке"¹⁵⁵. Вообще, очень приятно, когда нас хвалят,-- к этому чувству можно привыкнуть, но оно, я думаю, никогда не может пройти совсем. Обед был мне не совсем по мысли, особенно щи и горошек, тоже и лафит, которого я не люблю, будь он стар как угодно. Денег содрали с меня немало.

Вечер кончил у Лизаветы Николаевны, куда явился и Гаевский. Но я был утомлен, и хотя не было скучно, но мы смеялись менее обыкновенного. Речь шла об Италии, хлыщах и Рашели. Дома ужинал и долго валялся, не имея возможности заснуть,-- не знаю почему, думаю, что от чая.

Хорошо было бы устроить вместо Анг<лийского> клуба клуб ленивых людей, для раннего обеда и спанья после обеда. Игры все, кроме бильярда и, пожалуй, кегель, должны быть воспрещены, напротив того, игра в лепетушку¹⁵⁶ должна поощряться. 

В Петербурге извращаются самые понятия о климате. Для меня серенький осенний денек исполнен прелести и живописности, особенно для гулянья по Острову, между чистыми домиками и старыми садами без листьев. Вчера был такой день, когда я, поездивши по своим делам за Невою, направился во втором часу к жилищу Н. П. Евфанова. Там я и обедал, посреди детей, с тем удовольствием, которое всегда там испытываю. С добрым нашим доктором есть у меня духовное сродство, о котором я здесь же говорил когда-то, сверх того, он столько оказал мне услуг и мы так сошлись, что, конечно, наша приязнь никогда не прекратится. Дома я почувствовал опять признаки легкой простуды в опухоли десен, болезни не тяжкой, но довольно мучительной. В семь часов были у брата, где застали все семейство и ребятишек, пляшущих около купели. Во время крестин их любопытство было возбуждено до невероятной степени, и Маша молилась до того, что, верно, лоб ее должен болеть от земных поклонов. За моим поведением во время процессии наблюдал Яков Иванович и остался мною очень доволен, что и выразил за ужином, а во время поздравления пожелал крестнику походить на восприемника сердцем и умом. Потом мы беседовали с ним о Сибири и о моей предполагаемой поездке в Пермскую губернию.

А кстати, что я делал в понедельник? Гулял, читал и заходил в полк, к Своеву и Фохту, последнего застал посреди новой попытки вылечиться от своего вечного насморка. Кажется, больше ничего не было. Помышлял ехать к Маевским, но головная боль меня удержала. Вообще, мое здоровье не в цветущем состоянии. О воскресеньи я тоже ничего не писал. Обедал, как водится, у Панаева, где видел В. Милютина, Ап<оллинария> Яковл<евича>, а после обеда - Языкова. Много говорили о Рашель, а потом о прелестях деревенской жизни, на которую нападали Панаев и Милютин, люди совершенно с нею незнакомые и судившие о деле детски превратно. 

Хотя интервалы в дневнике встречаются чаще и чаще, однако, из того не следует, чтоб я занят был какою-нибудь значительною работою. Правда, я сижу дома немало и еще на днях кончил довольно капитальную рецензию сочинений Писемского, но все-таки главные работы лежат не двигаясь. Начало недели было не блистательно, как я писал уже, окончание лучше и насчет здоровья и насчет увеселений. В четверг я имел у себя дома вечерок из самых тихих и милых - были Жуковские, б<аронесса> Вревская и мисс Мери, которая увеселяла нас как нельзя лучше, качаясь в моем кресле и болтая самым грациозным образом. В пятницу я имел свидание с Лизой, пили шампанское, и я довозил ее до Пяти углов¹⁵⁷, а потом проехал к m-me Helene, где нашел совершенно царство польское: pzor, бржз, пш, и так далее; океан шипящих звуков совсем не в моем вкусе. Но дамы занимались мной и были довольно милы. У Сенковского я забрал книг, большею частию путешествий. На дворе стоит зима парижская, без снегу и грязи, а на Неве уже идет лед. Сегодня поеду к Стремоуховым и буду обедать или у них, либо в клубе.

Защита дендизма. Будьте львом по твердости духа, джентельменом по безукоризненности нрава, женоподобным существом по теплоте и мягкости сердца, высочайшим денди по вежливости и приличию обращения. 

<епартамен>т¹⁵⁸ и просил письма к Каменскому. Я думал было написать в письме: "сей человек весьма неисправен в платеже денег". Вообще мне жаль Каменского, на него ляхи совершают решительное нашествие в лице Сенковского, Маевского, Балтазара и так далее - только отбивайся! Приходил старый мой помощник по библиотеке Финляндского полка Макаров.

О прошлых днях, начиная с субботы, которую я провел в клубе, ничего нельзя сказать, чтобы не было сказано прежде. В воскресенье я видел Языкова таким милым, как никогда еще, он острил так отчаянно, бродил на своих коротких ножках так грациозно и после обеда так принялся пить доппель-кюммель, что всех нас очаровал. Вечером мы ездили с Аполлинарием Яковлевичем по доннам, но не видели ничего порядочного.

Когда ведешь журнал, то видишь и однообразие и разнообразие своих дней лучше прежнего. Я человек по натуре своей способный попадать в рутину и составлять привычки; что вне привычки, то уже становится тяжким. Я привык пятницу проводить с Lise, субботу в клубе и у Ахматовой, воскресенье у Панаева и т. д. Поехать в театр или, скорее, посылать за билетом для меня нечто вроде неприятности. А между тем, вполне убитый вечер, как, например, вчера (у Маевского), для меня не ужасен. Нужно переменить место и съездить в Москву.

Остроты Языкова: Общество пос<ещения> бедных, от работ устав, сочинило свой устав. Говоря об обеде по случаю бракосочетания Смурова с Елисеевой или, наоборот, он сказал: хозяин, заметив, что не имелось дам высшего круга, велел поскорее достать из лавки дюшесе¹⁵⁹. За это я советовал сослать Языкова на Маркизские острова. Но, вообще, состязаться с ним было невозможно. 

diner fin {небольшой изысканный обед (франц.).} вдвоем у Луи, результатом коего вышло некоторое злоупотребление любви, т. е. невоздержанность, весьма, впрочем, поэтическая. Вчера, наконец, я был на трех вечерах - у Капгера, у Лизаветы Ник<олаевны> и у себя на ужине. Ужинали Жуковские, Капгер, Вревская, без мисс Мери, много смеялись и болтали. Я бы хотел, чтоб мизантропы и угрюмые философы изучили Жуковских, для того, чтоб примириться с родом человеческим. Истинно в этой милой чете соединены все нравственные качества и ни одного недостатка. Еще один вечер я приятно провел с ними и Ольховским, с последним я много говорил о театре,-- и тень моей драмы величественно возникла передо мною. О, праздность, праздность! о, петербургская жизнь!

Был у Левицкого и заказал портрет моей донны. Приторговал Крабба и Вордсворта у Киршона. Купил у брил<л>иан<т>щика новейшую цепочку к часам, для донны же. Кончил этюд о Вальтер Скотте с грехом пополам. Погода стоит сырая и теплая, снег не держится. Слухи об общей войне и об удачных делах с турками.

Наконец, я начинаю сердцем убеждаться в необходимости добрых и полезных дел. Почти тридцать лет я прожил на свете, как кажется не бесполезно, трудясь и просвещая публику насколько был в силах,-- но, действуя таким образом, я имел в виду только себя самого; если я и делал добро, оно совершалось само собою. Пора возблагодарить бога за многие годы спокойствия и счастья, посвятив себя труду на пользу людей, принявшись за дела деятельного благотворения. Мысль о деревенской жизни и о разумно-благодетельном управлении имением зреет внутри меня. С нынешнего года 20-й процент моих литературных барышей пойдет на пособия крестьянам в настоящий тяжелый год; о том, как распределить причитающиеся суммы, как употребить их, не поощряя лености и пр., я посоветуюсь с матушкой. На будущий год процент увеличится, а затем на следующий год я или вполне себя посвящу семье, данной нам судьбою, или буду посвящать ей большую часть моего дохода. Лежа в постели ночью, я думал обо всем этом, далеко не в первый раз, а подумать пришлось потому, что на вечере у Л<изаветы> Н<иколаевны> я много говорил о помещиках и добре, которое они могут делать. Карлейль справедливо замечает, что для бога и всей массы людей Наполеон и лорд Абботсфордский равно невелики. Велик тот, кто делает добро в своей сфере. Мы иногда осуждаем издержки правительства, роскошь и т. д., соображая, что деньги можно употребить лучше,-- а сами мы, так бойкие на подсматривание чужих ошибок, как ведем себя? Даем ли мы хотя часть наших доходов на людей, их нам доставивших, устраиваем ли мы имения, на которые опирается наше благосостояние? Имея силу на добро, употребляем ли мы в дело эту силу? Мы осуждаем высших, а сами заслуживаем в тысячу раз сильнейшего осуждения. Дай мне бог силы, здоровья, твердости, и я надеюсь показать, что умею ценить благодеяния судьбы, выпавшие на мою долю. За каждую радость моей жизни я отплачу радостью для другого человека, на каждое благодеяние я отвечу делом, может быть, неудачным, но благородным по замыслу. Это не пустые слова, не пустые обещания. Я могу закружиться, на время забыть эти планы, но их частое появление показывает их твердость. Amen.

¹⁶⁰. 

Вчера весь почти день провел у Некрасова, неожиданно открывши, что то был день его рождения. Он читал мне недавно <написанную> свою сказочку "Филантроп", вещь хорошая, хотя не из лучших его вещей. Я сказал ему, что его талант имеет сродство с Краббом, и по этому случаю вчера принялся рассказывать ему в подробности о духе и содержании краббовой поэзии. (Кстати, у меня скоро будут сочинения Крабба и Вордсворта, а то просто читать нечего - все не по вкусу. Пробовал читать Сл. Левера, такая хлыщеватая офицерщина с претензиею на остроты. Прочел "Castle Rackrent" девицы Эджворт и ее " Irish bulls" {"Замок Рэкрент". "Очерк об абсурдах" (англ.).<оллинарий> Яковлевич. Незаметным образом я остался и до ужина. Сегодни писал к Персену и Маслову, читал "Путешествие по Тихому Океану", которое недавно взял у Сенковского ("Four Years in the Pacific" {"Четыре года в Тихом океане" (англ.). }), чтение довольно занимательное, но бесполезное и "для сердца и для разума"¹⁶¹. Обедал дома, гулял перед обедом по Острову (встретил Дрентельна, который, кажется мне, помышляет о женитьбе), ел много, спал крепко и проснулся в шесть часов. Вечер оказался совершенно свободным, и я потешил себя, отправившись в русский театр, где не был года три, если не более. Давали "Бедную невесту"¹⁶², "Пансионерку"¹⁶³ "Комедию без названия"¹⁶⁴, и мне удалось, вероятно, благодаря Рашели¹⁶⁵, достать кресло в первом ряду. Я желал увеселяться, знал, что буду увеселяться, и точно увеселялся. Комедия Островского вещь не сценичная, а сверх того, из нее выпущена лучшая часть - эпилог с Дуней¹⁶⁶. Но несмотря на все это, несмотря на то, что актеры испорчены водевилями, приятно было смотреть. Мартынов лучше всех, хотя немного форсит и представляет Беневоленского пьяницей, но его наружность и некоторые приемы показывают в нем первоклассный талант. Читау очень дурна собой (может быть, еще потому, что похожа на Галиевскую), но и в ней талант немалый, моя любимица Линская прекрасна, но ее роль нехороша, тут уже виноват сам автор. Молодые люди, особенно Мерич, плохи, у Милашина выдавались порядочные минуты. Вообще, в актерах нет умения вдумываться "сырой, слабой женщины", которая все позабывает, обо всем плачется, и как опошлила его Громова, актриса, по-видимому, неглупая! Вот еще мелочь, которая высказывает многое: горничная Дарья одета в платье чистенько и ведет себя прилично, а между тем, по идее Островского, это должна быть добрая, но шумливая, растрепанная служанка плаксивой барыни, преданная и вечно бранчивая, вечно недовольная и сердитая. В пандан к этой мелочи возьмем другую: в водевиле "Комедия без названия"; лакей - Фалеев, лакей богатого дома, одет, как нищий, и видимо рассчитывает смешить своим нарядом. Вот lieux communs {общие места (франц.).}, на которых можно вывести много заключений. Но нельзя не порадоваться одному: при этой бедности, грязи, пренебрежении, изобилии бездарных пиес, и актеры держатся, и драматические писатели есть. Это отрадно за русское искусство. Каков был бы наш театр, если б его сколько-нибудь облагородить, приголубить и очистить!

В "Комедии без названия" Мартынов плох, и роль его глупа. Актриса Варламова похожа на девицу из заведения, а автор произведения, князь Кугушев (верно сродни князьям Кропоткиным и Мышецким) свинья безусловная. "Пансионерка" тоже очень глупа, и там есть препоганая актриса Орлова, но пиесу оживила хорошенькая Шуберт, о которой я много слышал. Славные глазки, зубки, форма лица несколько сходная с формой лица Варвары Алексеевны, живость, маленький рост,-- все это недурно весьма. Вообще, вечер прошел незаметно, и я решился почаще угощать себя русскими спектаклями.

Видел Каменского в антракте. Он не был в своем оперном абонементе, до того плоха опера Риччи "Il marito e l'amante" {"Муж и любовник" }. С будущей субботы, по примеру прошлых лет, назначаю обеденные дни у себя.

Вчера узнал, что у Авдотьи Яковлевны есть дитя, четырех месяцев. Это возможно только в Петербурге,-- видеться так часто и не знать, есть ли дети у хозяйки дома! 

Во вторник, Екатеринин день, получил любезное приглашение Катерины Петровны к обеду. Поутру принялся за работу, и написал с лист о последних годах Шеридана¹⁶⁷ к брату, видел Олиньку, Маша и Саша малы и милы, как всегда. Теперь они в лучшем возрасте - совершенный овес! У Николая Алексеевича нашел небольшое собрание, одна дама величавой бельфамности¹⁶⁸, в куафюрке¹⁶⁹ с цветами, несколько молодых людей: Шидловский, Фридрихе и еще один Давыдов, недавно из Франции приезжий, великий ненавистник Луи Наполеона и прочая. Были Корсаковы со своей малюткой, которая не столько мила, сколько забавна и добра. Никогда не капризничает, не плачет и все старается говорить. Петр Николаевич болен, сидит в натопленной комнате и скучает. У него лихорадка, я так боюсь лихорадок со времени болезни брата Андрея! Но опасаться еще рано, и по всей вероятности тут нет ничего худого. Бедный дедушка Анненков лишился сестры и все плачет, его не было на обеде. Вообще, в их семействе немало горя: сумасшедший Денисьев проматывает состояние, строит дом, palazzo {дворец (итал.).}, откладывая на него по 50 т<ысяч> р. с<еребром> в год, и уже продал тысячу душ, которые должны бы перейти в род Стремоуховых. После обеда и беседы, я сказал человеку: "Вели выезжать коляске", а он принял вместо "выезжать" - и таким образом, состроив каламбур, принудил меня протрястись до дому на гитаре или пиле, как гитары иногда именуются.

Оттуда проехал я к Вревской, которая с утра звала меня встретить у нее m-me Бландову (и, вероятно, Mathilde), но ни той, ни другой не оказалось. Побеседовав и поигравши с Машей, я без ужина ушел домой и остаток вечера читал американский журнал актрисы Фанни Кембль (г-жи Ботлер)¹⁷⁰ вроде Джульеты: I looked very nice {Я очень мила (англ.).}.

Сегодни поутру приехала О. И. Кильдюшевская и подарила мне прелестный коврик, вышитый и обделанный бархатом. Это очень приятно, хотя я и не знаю, чем могу воздать за это внимание. 

Вчера был счастливый день, или, по крайней мере, я почему-то находился в убеждении, что он счастлив. Ковер, подаренный мне, вероятно сделал первое приятное впечатление. После беседы с О<льгой> И<льинишной> я пошел бродить по Невскому пешком, отнес Левицкому портрет miss Mary, купил издание Фрейлиграта (выписки и отрывки из британских поэтов) и потом купил Крабба там, где не ждал, т. е. у Грефа. Воротясь домой в духе, нашел Дрентельна и обедал с ним вместе. Без меня заходил какой-то Егор Николаич, думаю, что Коведяев. После обеда читал книги, только что купленые, в 1/2 6-го поехал к Луи, пил чай с Lisette. Оттуда к Маевским, где нашел Сократа. Смеялись, показывали фокусы на картах. Домой пришел пешком, ужинал и спал хорошо. Сегодни принялся за изучение Крабба, с наслаждением. 

Изучение это тянулось все утро, так что я и не гулял до обеда, задержали же меня Григорий с своим киалимским делом и Гаевский, которого я оставил обедать. Обед был хорош и прошел приятно, такожде и послеобеденная беседа. Жаль, что милый мой Виктор Павлыч любит иногда прикидываться несказанным Дон Жуаном, это одна слабость, в которой я могу его упрекнуть. Вдвоем обдумывали планы "Драм из петербургской жизни" (сегодня я уже написал первую: "Раздумье артиста" и начал вторую: "Опасные соседи"¹⁷¹. Вечером прогулялись по Острову, заходили к Александру Михайловичу (сотруднику), где не нашли ничего хорошего. Вечер кончил я, читая Крабба и других поэтов, а перед тем читал газеты и пил ликер в кондитерской. Приехал Григорович, и сегодня вечером будет у меня с Гаевским. 

Вечер вчерашний прошел очень приятно в сообществе двух вышепоименованных джентельменов. Григорович очень поправился. Говорили о Шекспире, В. П. Боткине, Борисе Панаеве, Геррике, Прихуновой, Краббе и Ап. Григорьеве! Ужинали, пили мадеру, наливки и разошлись весьма довольные вечером, "покипятившись немного", как выразился Григорович. Условились насчет будущих увеселений и мест, где можно будет видеться. Я, между прочим, не лег спать, а еще читал с час. Сегодни день прошел очень мирно. Были у меня Смирнов, Мейер и Капгер. Обедал у Григорья, дремал после обеда, а вечер патриархально провел у Марьи Сергеевны. 

Турок побили еще два раза - на суше и море¹⁷², сегодни носили по городу отбитые знамена, но я их не видел, узнал же обо всем, заехав к брату перед обедом. Клянусь честью, я не люблю войны и патриот вообще слабый,-- но приятно слышать о победе! Я бы хотел, чтоб со знаменами произошло что-нибудь торжественное, чтоб их носили при страшной пушечной пальбе и колокольном звоне, чтобы на улицах происходила давка, чтоб всякий к ним рвался и теснился поближе! Какой отличный эффект это произвело бы в народе! Наша полиция и военное начальство не имеет духа изящного: какой-нибудь разводишко иногда сопровождается помпой, а ношение отбитых знамен делается невзначай, без приготовлений, без приличной обстановки. Как бы то ни было, известие о победах очень радостно и будет еще радостнее во сто раз, если за ним последует мир. Тогда я обязаюсь проплясать от радости, для самого себя, и миллион народа тоже запляшет от удовольствия. У меня даже в голове составилось нечто вроде гимна (безо всяких корыстных целей):

Пускай раздастся над Невою
Колоколов священный звон,

Лоскутья вражеских знамен.

(Чтоб пальба происходила страшная и народ кричал, затем: )

Чтоб гром и вопль отважной сечи
Себе представить каждый мог,

На начинающего бог!

Затем сцена ношения знамен, их грозный шелест по ветру, соображение о том, как еще недавно окружены они были стройной толпою неприятеля, ныне уже не существующего:

.... снова, снова
Не для побед и не для боя,

Не для трофеев и знамен,
И шепчет радостное слово
Во имя общего покоя,
По ветру грозный шелест их!

Третия строфа - дифирамб против людей, нарушивших наше спокойствие, и угроза дальнейшим попыткам против спокойствия России. Затем опять о том, что в наше время всякий первым начавший войну есть враг всего света и что на начинающего бог.

На соблазнителей народа,

На начинающего бог!

Если б я был Булгариным, как бы я окончил и пустил в ход эти стихи!

Но довольно об этих вещах, не касающихся меня. Вчерашний обед у Панаева украшался присутствием новых лиц: М. П. Боткиной, старой девы не очень приятного вида, Ксеноф<онта> Воробьева и Лихачева Моряка. Были еще Сократ, Гаевский, но Григорович не приехал; потом явился Языков. Обед был беден (увы! ноябрь ныне!), после обеда <...> языком и показывали фокусы. Получил записки от Жемчужникова и Старчевского, приложенные выше¹⁷³. Первое особенно важно, как доказательство того, как безденежье сильно развито в Петербурге. Вот прекрасный и довольно богатый юноша, не имеющий средств целый год отдать мне 25 р. с<еребром> на богоугодное дело¹⁷⁴

Накануне у меня была адская бессонница, и я отсыпался. 

Примечания

¹²¹ гитара - вид извозчичьих дрожек.

¹²² пишущие столы - модное увлечение "спиритическими сеансами" с блюдечком, "пишущим" слова; распространилось в Европе с 1852 г.

¹²³

¹²⁴ Обзоры Д. русских переводов романов Ф. Купера "Морские львы..." и Ч. Диккенса "Дедушка и внучка" (т. е. "Лавка древностей") опубликованы в С (1853, No 11).

¹²⁸ Из стихотворения Пушкина "Десятая заповедь" (1821).

¹²⁶ В 1853 г. Д. жил на Васильевском острове, в 7-й линии, в доме Капгера.

¹²⁷ транстеверинка - буквально: жительница окраины Рима за Тибром (аналогично Замоскворечью в Москве); так Д. назвал свою знакомую Лизу (Лизетту) (см. примеч. 48).

¹²⁸

¹²⁹ У Цепного моста через Фонтанку (ныне мост Пестеля) помещалось III отделение императорской канцелярии (ныне Фонтанка, 16). Следующая фраза: "... окрестности, мне неизвестные", видимо, шутливый намек на это здание.

¹³⁰ В журнале "The Quarterly Review" (1853, June, No 185) подробно изложено содержание книги "Memoirs, Journals and Correspondence of Thomas Moore" (L. 1853).

¹³¹ Ботани-бей - залив в Австралии, район ссылки преступников.

¹³² Том Приг, леди Ботиболь - персонажи "Книги снобов" (1846--1847) В. Теккерея.

¹³³ "Крымские цыгане" (СПб., 1853) опубликован в Бдч (1853, No 11).

¹³⁴ Снобы - "Книга снобов" (1846--1847), роман В. Теккерея.

¹³⁵ Цитата из стихотворения В. А. Жуковского "Торжество победителей" (перевод из Шиллера) (1829).

¹³⁸ Д. использовал этот эпизод в статье "Русская журналистика. Вступительное письмо Иногороднего подписчика" (С, 1854, No 1); см.: Дружинин, V, 750.

¹³⁷ Вероятнее всего, Д. сам сочинил это французское четверостишье "под Беранже": характеристика Лизетты совпадает с дальнейшими записями в Дневнике.

¹³⁸ "Путешествие в Китай" (СПб., 1853) опубликован в Бдч (1853, No 12).

¹³⁹ Турецкое правительство объявило войну России еще 22 сентября 1853 г., но около месяца военные действия носили разведывательный характер; настоящие бои на Дунае начались 23 октября, на Кавказском фронте - в ноябре.

¹⁴⁰ Пародия "Неразговорчивый гость" - перевод самого Д. из английского журнала "Punch" - была незадолго до этого опубликована в тексте "Письма Иногороднего подписчика об английской литературе и журналистике" (С, 1853, No 10); см.: Дружинин, V, 347--348.

¹⁴¹ Это письмо Д. от 23 октября 1853 г. хранится в ИРЛИ.

¹⁴² С 25 октября в Петербурге спектаклем Ж. Расина "Федра" начались гастроли Рашели, знаменитой трагической актрисы.

¹⁴³ "Санкт-Петербургские ведомости" (1853, No 248) также отмечалось, что артисты труппы слабы, бездарны, способны лишь подавать реплики для Рашели.

¹⁴⁴ Каламбур: вечер у Балтазара Калиновского и "пир Валтасара" (Балтазара), халдейского царя (Библия, книга пророка Даниила, 5).

¹⁴⁵ В. П. Гаевский в течение 1853--1854 гг. опубликовал в С цикл из четырех статей "Дельвиг"; очевидно, в октябре подготовлялась статья третья (С, 1854, No 1).

¹⁴⁶ Милютины лавки - торговля привозными фруктами, устрицами и т. п. дорогими товарами; помещались в здании Городской думы (ныне Невский пр., 31).

¹⁴⁷ Амфитрион - гостеприимный хозяин; имя древнегреческого царя стало нарицательным после комедии Мольера "Амфитрион" (1668).

¹⁴⁸

¹⁴⁹ Турецкая армия захватила 15 октября пограничный пост св. Николая на побережье Черного моря (между Поти и Батумом).

¹⁵⁰ Статья неизвестна. Может быть, это анонимная статья "Повести и рассказы А. Ф. Писемского", появившаяся в Бдч (1854, No 2).

¹⁵¹ Речь идет о статье "Повести и рассказы А. Ф. Писемского", напечатанной без подписи в Бдч (1854, No 2). Исследователям Д. она не была известна.

¹⁵² Повесть А. Ф. Писемского "Леший" (С, 1853, No 11).

¹⁵³ "Невский альманах" - петербургский альманах, издававшийся Е. Аладьиным; последние выпуски - в 1846 и 1847 гг.

¹⁵⁴ В газете А. А. Краевского "Санкт-Петербургские ведомости" Д. стал регулярно участвовать лишь с 1855 г., помещая там "Заметки петербургского туриста", продолжение "Сантиментального путешествия Ивана Чернокнижникова..." (1850).

¹⁵⁵ В журнале "Русский художественный листок" (1853, No 19, 1 июля) в очерке о П. А. Федотове упоминается "превосходная статья" Д. о художнике (С, 1853, No 2) и приведена большая выдержка из статьи.

¹⁵⁶ лепетушка - болтовня.

¹⁵⁷ Пять углов - известное место в Петербурге, угол Загородного пр. и Разъезжей ул.

¹⁵⁸

¹⁵⁹ Каламбур: дюшесе (франц. duchesse) - сорт груш, буквальный перевод - "герцогиня".

¹⁶⁰ Эти письма при Дневнике не сохранились.

¹⁶¹ Walpole. Four years in the Pacific, 1844--1848. L., 1849. Vol. 1, 2.

¹⁶² Драма А. Н. Островского "Бедная невеста" (1852).

¹⁶³ "Пансионерка"; перевод с франц. К. А. Тарновского и Ф. М. Руднева (1852).

¹⁶⁴ Пьеса в одном действии Г. В. Кугушева "Комедия без названия" (1851). Все три пьесы, как было принято в XIX в., шли в один вечер (23 ноября).

¹⁶⁵ "Благодаря Рашели" - значит, основная масса любителей театра была в этот вечер на спектакле французской труппы.

¹⁶⁶ Театральная цензура полностью вычеркнула из "Бедной невесты", роль Дуни, "падшей" женщины. Д. знал полный текст драмы по ее публикации в журнале "Москвитянин" (1852, No 4).

¹⁶⁷ Цикл Д. из трех статей "Жизнь и драматические произведения Ричарда Шеридана" опубликован в С (1854, No 1, 9, 10).

¹⁶⁸

¹⁶⁹ куафюрка - прическа.

¹⁷⁰ Kemble F. A. Journal of a residence in the United States. L., 1834.

¹⁷¹ Пьесы Д. под общей рубрикой "Драмы из обыденной, преимущественно столичной жизни" напечатаны в С (1854, No 2, 3) во вновь открытом юмористическом отделе "Литературный ералаш" (см. запись от 7 декабря 1853 г.).

¹⁷² Имеется в виду разгром турецкого флота в Синопской гавани эскадрой под командованием адмирала П. С. Нахимова (18 ноября 1853 г.); на суше было несколько крупных побед, особенно на Кавказе (сражения 2 и 14 ноября).

¹⁷³

¹⁷⁴ По письму Жемчужникова можно понять, что он обещал Д. продать какое-то количество экземпляров оттисков статьи Д. о П. А. Федотове или же внести свои деньги. Д., очевидно, собирал средства в помощь семье художника.